И только взглянув на лицо Кевина, она поняла, что его возглас относился к передаче по телевидению, а не к ее словам.
Фоторобот мужчины, бегавшего недалеко от дома Моррисонов, еще был на экране телевизора. Тщательно выбритое морщинистое лицо с большим носом, начинающие редеть волосы.
– Кевин, в чем дело?
– Этот тип. Я же его знаю. Я с ним разговаривал сегодня днем.
– 31 –
Когда Резнику было одиннадцать, его бабушка поскользнулась и упала в маленькой комнате, служившей им гостиной. Падая, она задела угольки, тлевшие в камине. От удара виском о каменную плиту, она ненадолго потеряла сознание и не почувствовала, как одна из искр подожгла ее платье. Мать Чарли была занята на кухне, смешивая муку с салом для клецек, добавляла воду из мерного кувшина, ложечку сухой горчицы, щепотку укропа и не сразу почувствовала, что где-то горит. К тому времени, когда она нашла где, вся одежда на бабушке полыхала, а сама она, очнувшись, не могла понять, что случилось, что это за кошмарный сон. Но это не было кошмарным сном, и крики были ее собственными воплями боли, когда горящие волосы превратили голову в огненный шар.
Мать Чарли тут же стала принимать все необходимые меры с полным хладнокровием и скоростью, которые иногда проявляются в моменты крайней необходимости. К приезду пожарников, «скорой помощи» и полиции пожар был уже потушен, оставались лишь отдельные дымящиеся очажки. Бабушка лежала у тяжелого шкафа, стоявшего вдоль боковой стены, ее тело было закутано в одеяла, они же закрывали ее обожженную, покрытую волдырями голову. Ее забрали в реанимацию, дали успокаивающее, провели противошоковую терапию и, когда состояние несколько стабилизировалось, перевели в отделение по лечению ожогов.
Почти месяц родители Чарли провели около постели. За все это время она не сказала ни слова. «Вы должны понять, – объяснял им врач, – ваша мать была травмирована, и требуется время, чтобы она поправилась». Единственными звуками были вскрики боли, когда ее переворачивали.
Чарли все это время ничего не рассказывали.
Когда бабушка наконец открыла рот и заговорила, то только для того, чтобы накричать на свою дочь и обозвать ее проституткой. Так продолжалось довольно долго: недели молчания и внезапно дикие обвинения, обычно на польском языке. Она обвиняла своих детей в том, что они отдали ее в гестапо, что ее тащат из гетто за волосы, запихивают в вагон для скота, везут в концентрационный лагерь. Она кричала, что вокруг нее пепел, что она чувствует запах горящей кожи, волос, сладковатый запах смерти.
Когда ей разрешили наконец вернуться домой, она все время проводила в деревянной качалке на кухне. Прикрыв голову шалью, чтобы закрыть клочки отросших между шрамами волос, она целыми днями раскачивалась взад и вперед. Однажды она так долго держала руку стоявшего рядом Чарли, что у него затекли ноги. При этом он не был уверен, что она знает, чьи пальцы в ее ладони, кто находится возле нее.
А затем опять приехала машина «скорой помощи» и увезла ее в другую больницу, для людей с психическими отклонениями. Там она и закончила свои дни.
По воскресеньям они ездили навещать ее на машине. Отец надевал костюм и галстук, мать – одно из выходных платьев. Они брали с собой пакет с фруктами, домашнее печенье, термос с супом. Чарли говорили, чтобы он оставался в машине и не открывал дверцы, а сами исчезали в высоком темном здании с башенками по углам и железными перилами на крыше. Когда через час они возвращались, отец покачивал головой, а мать шмыгала носом и утирала платком глаза. На его вопросы, как себя чувствует бабушка, отец предпочитал отмалчиваться, а мать сжимала губы, выдавливая из них улыбку: «На этой неделе несколько лучше, тебе не кажется, отец? Да, Чарльз, немного получше». Когда через год она заболела воспалением легких и умерла, они оба решили, что это к лучшему. На ее похороны пришли почти все жители их района. Процессия от собора до кладбища блокировала движение почти на полчаса.
Сейчас Резник вновь сидел в машине на той же стоянке. Этот вечерок в начале зимы мог бы быть и поприятнее.
Звонок доктора застиг Резника уже под вечер. Голос был нерешительный: «Нам звонил полицейский и просил меня перезвонить вам».
Свет горел лишь в одном крыле, все остальное здание стояло в темноте и выглядело каким-то запущенным. Вполне возможно, что в ближайшее время и оставшаяся часть будет закрыта, а большинство пациентов распущено по домам. Некоторых удастся пристроить, но остальным не найдется места в обществе, и Резник будет узнавать их лица на скамейках сквера повыше кафе Бобби Брауна или у фонтана на Слаб-сквер, или же между нашедшими пристанище среди окурков и плевков автобусных остановок на Лондонской дороге.
Врач, встретивший Резника, был стройный тридцатилетний мужчина высокого роста. У него были длинные песочного цвета волосы и ясные светло-голубые глаза. Одет он был в свободные хлопчатобумажные брюки, выцветшую зеленую рубашку поверх выцветшей же водолазки с трудно различимой надписью.
Он объяснил Резнику, что Диана была принята в прошлую пятницу по ее просьбе, – она утверждала, что с трудом контролирует свои поступки.
– В чем именно? – поинтересовался Резник. Врач взглянул на него несколько скептически.
– Она постоянно находилась здесь с пятницы? Не было ли у нее возможности выйти отсюда?
– Конечно, была. Но я не думаю, что она ею воспользовалась. Она не хотела никого видеть. Именно поэтому она ничего не знает. – Его глаза стали серьезными. – Надеюсь, вы не собираетесь рассказать ей о дочери?
Тот отрицательно покачал головой.
– Мы понимаем, что совсем это замолчать не удастся, но сообщить ей сейчас…
– Даю вам слово.
– Вы должны понять, что Диана уже давно находится в крайне угнетенном состоянии. Нам удалось достичь значительного прогресса. Но случившееся может отбросить ее далеко назад. – Взгляд доктора был устремлен на него. – Разрешая вам увидеться с ней, мы полагаем, что вы сочувственно отнесетесь к ее состоянию.
– Я понимаю, – кивнул Резник.
– Надеюсь, что это так. Она сейчас ждет вас. Пойдемте, я вас провожу.
Резник пошел за ним по коридору с высокими потолками. Откуда-то доносилась мелодия «Соседей», правда, он не мог разобрать, начало это или конец.
– Она сейчас на довольно сильных лекарствах. – Доктор у двери понизил голос. – Она все понимает правильно, но ответы могут быть слегка заторможенными. Ее может бить озноб, дрожать руки. В этом нет ничего страшного – просто побочное действие лекарства. – Он открыл дверь и вошел. – Диана, пришел ваш посетитель.
Резник приготовился к самому неприятному. Он отлично помнил так сильно поразившее его изможденное и потерянное лицо его бывшей жены, когда он встретил ее после нескольких лет лечения в психиатрической клинике. Но у Дианы Виллс, к его удивлению, оказалось приятное выражение лица, немного неуверенная, но вполне естественная улыбка, а само лицо даже немного полнее, чем на фотографии.
– Я вас ненадолго оставлю. – Врач тихо прикрыл дверь.
В комнате было три стула, низкий круглый столик, на котором стояли цветы, на стенах картины. Резник подвинул один из стульев к Диане и сел.
– Я из полиции, – он ободряюще улыбнулся, – инспектор-детектив Чарли Резник.
Диана снова взглянула на него и нервно улыбнулась.
– Мы беспокоились о вас.
Она раскрыла ладонь, в которой оказалась смятая бумажная салфетка, и промокнула ею уголки рта. Она была одета в светло-зеленое платье, застегнутое до самого верха, и коричневый жакет, вязанный в резинку.
– Беспокоились? Я не понимаю.
– Вы не вернулись домой.
– Домой?
– Когда вы не вернулись после уик-энда, забеспокоились соседи. Они поговорили с местным полицейским. Все опасались, не попали ли вы в какую-либо аварию или что-то с вами случилось.
– Джеки…
– Извините?
– Жаклин…
– Ваша приятельница?
– Вы знаете Жаклин? – Диана вновь прижала салфетку ко рту.
Я же сказал, мы беспокоились, поэтому связались с ней на случай, если она что-то знает о том, где вы.
– Я не приехала к ней.
– Да.
– В прошлый уик-энд.
– Да.
– Она разозлилась на меня? – Теперь обе руки Дианы стали дрожать, и она спрятала их.
– Нет, совсем нет. Она тоже беспокоится.
– Вы скажете ей, где я? Резник кивнул.
– Я не хочу, чтобы она волновалась из-за меня.
– Конечно.
– Не Джеки.
– Да, да.
– Ей будет неприятно, что так случилось.
– Что вы имеете в виду, миссис Виллс?
– Диана, пожалуйста.
– Диана.
– Что вы спросили?
– Вы сказали, что вашей приятельнице будет неприятно.
– Конечно, будет. Любому было бы неприятно.
– Можете объяснить мне почему, Диана? – Резник заставил себя отвлечься от все сильнее дрожавших рук и смотреть ей в лицо.
– Конечно же, от того, что я сделала. – Она выпрямилась и удивленно широко раскрыла глаза.
– Что вы сделали и ному?
– Эмили. – Она произнесла это почти беззвучно, имя дочери едва слетело с ее губ.
Резник почувствовал, как вспотели его ладони, и весь напрягся. «У нее была возможность выйти отсюда».
– Что с ней, Диана?
– Я не хотела делать это. – Она прижала салфетку к губам. – Не хотела.
– Я знаю, что не хотели. – Он говорил почти так же тихо, боясь спугнуть ее.
– Я знала, что это нехорошо.
– Да.
– Вот почему я и приехала сюда.
– Да.
– Я не могла решить, как быть… и я думала, я понимаю… знаете, я ходила туда, все чаще и чаще, конечно, это неправильно, но я не могла… не могла удержаться. Мне нужно было быть рядом с ней, с Эмили, все время. Он не должен был отнимать ее у меня, он никогда… я ее мать.
Ее руки, дрожавшие все сильнее и сильнее, метнулись вперед, сжали с силой кисти рук Резника и затихли.
– У меня был целый план – мы с Эмили должны были уехать на поезде к Жаклин. Я только не могла решить когда. Жаклин хотела, чтобы я приехала и жила с ней. Она повторяла это не один раз. Но ведь она не могла хотеть, чтобы я приехала одна, без моей маленькой доченьки. Она не могла, не правда ли? А она все звала и звала. «Так будет лучше», – говорила она. Так было бы лучше, да, Чарли? Гораздо лучше. Если бы мы жили втроем.
– Да, – кивнул Резник, и Диана освободила его руки, – да, может, и так.
– Но в душе я знала, что этого делать нельзя. И никак не могла остановить себя. Вот почему я снова пришла сюда, в эту больницу. Чтобы не увезти Эмили. – Она вновь промокнула рот и улыбнулась. – Здесь хорошо. Спокойно. Они понимают меня и делают все, чтобы мне было лучше.
На мгновение Резник закрыл лицо ладонями.
– Что с вами? – услышал он удивленное восклицание Дианы, – что-то случилось?
Почти тут же открылась дверь, и в комнату вошел врач. В коридоре он протянул Диане руку и, как только она коснулась ее, шагнул к ней и, заключив в объятия, крепко-крепко прижал к груди.
Дождь и темное нависшее небо делали корпуса больницы еще более мрачными, чем на самом деле. Резник включил двигатель и замер. Мотор работал вхолостую. Он думал о длинной ночи, которая постепенно перейдет в длинное тусклое утро. Он будет пить кофе и слушать музыку. Один. Почему он отказал всем мольбам о помощи Элен и так охотно пожалел эту незнакомую женщину? Не помог той, которую знал, и обнял, чтобы почувствовать на своей груди слезы женщины, которую увидел впервые?
– 32 –
Звонок Нейлора врезался во вступление к «Без сожаления», в редкие аккорды гитары Дина Макдоноха. От неожиданности Резник не то свалился, не то съехал с дивана и пересек комнату, чертыхаясь в адрес нежданных телефонных звонков. Но не закончился еще первый куплет, как он начал задавать вопросы, зажав трубку между подбородком и плечом и пытаясь в то же время застегнуть пуговицы на рубашке и затянуть галстук. Возбужденный голос Нейлора накладывался на мелодию кларнета Арти Шоу. «У вас есть адрес?.. Хорошо. Кто там с вами?.. Скажите ей, чтобы она подобрала меня». – Резник положил трубку и опустился на колено, разыскивая под диваном второй ботинок. Последние звуки голоса Билли Холидей, отличные финты ударника, заключительные аккорды оркестра – две минуты и тридцать секунд. Резник проглотил холодный кофе и направился к двери.
– Стивен Шепперд, сэр. Пятьдесят два года. Его жена, Джоан, подменяет учительницу в школе, где учится Эмили Моррисон. Кевин разговаривал с ней сегодня днем и увидел там Стивена. Они живут рядом с Дерби-роуд, с правой стороны, если подниматься по холму.
– Поблизости от многоквартирных домов?
– Через три улицы.
Резник хорошо их помнил: здания постройки тридцатых годов, с поблекшими от дождей декоративными украшениями, живыми изгородями перед домами и маленькими аккуратными двориками позади. Чтобы автомобили здесь не очень гоняли, поперек улицы уложены бетонные валики.
В полицейском участке на Каннинг-серкус еще светились некоторые окна. В пяти ближайших трактирах завсегдатаи подтягивались к стойке бара, чтобы успеть пропустить еще по одной до того, как придется закругляться. В сторону университета шла небольшая группа студентов.
Линн Келлог сбросила скорость и, включив левый сигнал поворота, свернула на дорожку к дому Шеппердов.
Фасад дома был обращен на запад, на склон холма. Отсюда открывался вид на «Квинз Медикал Сентр» и университет за ним. Совсем близко начинался квартал высоких домов, где жила Глория Саммерс.
Машина Нейлора была припаркована примерно на пятьдесят метров дальше по другую сторону улицы. Сейчас он шел им навстречу, не спуская глаз с дома Шеппердов.
– Повтори, – обратился к нему Резник, – насколько ты уверен?
– Ну, это все же была не фотография.
– Ты что? Уже передумал?
– Никоим образом. – Он быстро покачал головой. – Просто вы знаете – рисунок это рисунок. Но сходство есть определенно.
– И ты заметил это сходство.
– Да, сэр.
– По крайней мере, честно.
Нижняя треть дома была выложена желтым кирпичем, остальная часть была покрыта мелкой галькой и явно нуждалась в ремонте. За исключением широкого окна наверху, рамы были разделены на небольшие квадраты. Окна аккуратно завешены полосатыми занавесками. Из-под колпака лампы над входом лился ровный свет.
– Думаю, нет смысла вваливаться целой толпой, – взглянул на Линн Резник.
Келлог отступила в сторону, и двое мужчин направились к двери.
– Быстрее, – крикнула Джоан, услышав шаги мужа, – уже началось.
Она думает, он не знает. Но какой смысл торопиться, если это может закончиться тем, что он все уронит и они останутся без ужина. К тому же неизвестно, о чем будет сегодняшняя передача. Может, о том, что еще совсем недавно называлось Восточным блоком. Это было совсем недавно. Стивен отлично помнил, как они с женой радовались процессу демократизации, свободным выборам. Сам Стивен голосовал уже более тридцати лет и не замечал, чтобы это существенно улучшило его жизнь.
– Стивен!
– Иду!
Ему даже нравилось, когда она покрикивала на него, словно на одного из своих учеников. Хотя, если разобраться, с ними она была гораздо терпеливее.
– Сти…
– Я здесь.
Диктора на экране телевизора сменили танки.
– Я думала, ты никогда не придешь. – Джоан смотрела, как он ставит поднос на подготовленное ею место на столе.
– О чем рассказывают сегодня? – спросил он. – Хорватия или Чехословакия?
– Белфаст.
Стивен повернулся к экрану.
– Что это ты пожалел абрикосового джема?
– Я задержался, выскребая остатки из банки. – Он взял свою тарелку и поставил ее на подлокотник кресла, в которое усаживался.
– Не делай так больше.
– Что?
– В один прекрасный день содержимое тарелки разлетится по всему ковру.
– Но ведь этого не случилось.
Дикторша стала рассказывать о новом повороте событий в расследовании исчезновения шестилетней Эмили Моррисон. Держась одной рукой за подлокотник, Стивен повернулся к экрану. Бросив на него заинтересованный взгляд, он увидел нарисованный художником мужской портрет. Стивен подскочил, задев коленкой поднос. Кружка Джоан, взлетев, перевернулась в воздухе и выплеснула содержимое на подол ее юбки и на ковер.
– Стивен! Какого черта?
– Извини, извини! – Он взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, сильно ударился подбородком о стол, выругался и попятился назад, пытаясь потереть ушибленную ногу и втаптывая сырное печенье в ковер. Наконец он шлепнулся в свое кресло.
«Все, кто считает, что им известен этот мужчина, должны сообщить в ближайший полицейский участок…»
Джоан, стоя, отряхивала юбку, а Стивен опустился на колени и собирал печенье, тарелку, кружку. Слушая слова диктора, он каждой клеточкой своего существа ощущал ледяной холод. Кружка вновь выпала из его рук.
– Этот замечательный новый ковер погублен, – проговорила Джоан с сожалением.
– Это всего лишь молоко, оно не оставит пятен.
– Молоко, это не самое ужасное. Этот ужасный кислый запах, от него никогда не удастся избавиться. Он там навсегда. – Джоан передернула плечами.
Дикторша перешла к следующему сообщению:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Фоторобот мужчины, бегавшего недалеко от дома Моррисонов, еще был на экране телевизора. Тщательно выбритое морщинистое лицо с большим носом, начинающие редеть волосы.
– Кевин, в чем дело?
– Этот тип. Я же его знаю. Я с ним разговаривал сегодня днем.
– 31 –
Когда Резнику было одиннадцать, его бабушка поскользнулась и упала в маленькой комнате, служившей им гостиной. Падая, она задела угольки, тлевшие в камине. От удара виском о каменную плиту, она ненадолго потеряла сознание и не почувствовала, как одна из искр подожгла ее платье. Мать Чарли была занята на кухне, смешивая муку с салом для клецек, добавляла воду из мерного кувшина, ложечку сухой горчицы, щепотку укропа и не сразу почувствовала, что где-то горит. К тому времени, когда она нашла где, вся одежда на бабушке полыхала, а сама она, очнувшись, не могла понять, что случилось, что это за кошмарный сон. Но это не было кошмарным сном, и крики были ее собственными воплями боли, когда горящие волосы превратили голову в огненный шар.
Мать Чарли тут же стала принимать все необходимые меры с полным хладнокровием и скоростью, которые иногда проявляются в моменты крайней необходимости. К приезду пожарников, «скорой помощи» и полиции пожар был уже потушен, оставались лишь отдельные дымящиеся очажки. Бабушка лежала у тяжелого шкафа, стоявшего вдоль боковой стены, ее тело было закутано в одеяла, они же закрывали ее обожженную, покрытую волдырями голову. Ее забрали в реанимацию, дали успокаивающее, провели противошоковую терапию и, когда состояние несколько стабилизировалось, перевели в отделение по лечению ожогов.
Почти месяц родители Чарли провели около постели. За все это время она не сказала ни слова. «Вы должны понять, – объяснял им врач, – ваша мать была травмирована, и требуется время, чтобы она поправилась». Единственными звуками были вскрики боли, когда ее переворачивали.
Чарли все это время ничего не рассказывали.
Когда бабушка наконец открыла рот и заговорила, то только для того, чтобы накричать на свою дочь и обозвать ее проституткой. Так продолжалось довольно долго: недели молчания и внезапно дикие обвинения, обычно на польском языке. Она обвиняла своих детей в том, что они отдали ее в гестапо, что ее тащат из гетто за волосы, запихивают в вагон для скота, везут в концентрационный лагерь. Она кричала, что вокруг нее пепел, что она чувствует запах горящей кожи, волос, сладковатый запах смерти.
Когда ей разрешили наконец вернуться домой, она все время проводила в деревянной качалке на кухне. Прикрыв голову шалью, чтобы закрыть клочки отросших между шрамами волос, она целыми днями раскачивалась взад и вперед. Однажды она так долго держала руку стоявшего рядом Чарли, что у него затекли ноги. При этом он не был уверен, что она знает, чьи пальцы в ее ладони, кто находится возле нее.
А затем опять приехала машина «скорой помощи» и увезла ее в другую больницу, для людей с психическими отклонениями. Там она и закончила свои дни.
По воскресеньям они ездили навещать ее на машине. Отец надевал костюм и галстук, мать – одно из выходных платьев. Они брали с собой пакет с фруктами, домашнее печенье, термос с супом. Чарли говорили, чтобы он оставался в машине и не открывал дверцы, а сами исчезали в высоком темном здании с башенками по углам и железными перилами на крыше. Когда через час они возвращались, отец покачивал головой, а мать шмыгала носом и утирала платком глаза. На его вопросы, как себя чувствует бабушка, отец предпочитал отмалчиваться, а мать сжимала губы, выдавливая из них улыбку: «На этой неделе несколько лучше, тебе не кажется, отец? Да, Чарльз, немного получше». Когда через год она заболела воспалением легких и умерла, они оба решили, что это к лучшему. На ее похороны пришли почти все жители их района. Процессия от собора до кладбища блокировала движение почти на полчаса.
Сейчас Резник вновь сидел в машине на той же стоянке. Этот вечерок в начале зимы мог бы быть и поприятнее.
Звонок доктора застиг Резника уже под вечер. Голос был нерешительный: «Нам звонил полицейский и просил меня перезвонить вам».
Свет горел лишь в одном крыле, все остальное здание стояло в темноте и выглядело каким-то запущенным. Вполне возможно, что в ближайшее время и оставшаяся часть будет закрыта, а большинство пациентов распущено по домам. Некоторых удастся пристроить, но остальным не найдется места в обществе, и Резник будет узнавать их лица на скамейках сквера повыше кафе Бобби Брауна или у фонтана на Слаб-сквер, или же между нашедшими пристанище среди окурков и плевков автобусных остановок на Лондонской дороге.
Врач, встретивший Резника, был стройный тридцатилетний мужчина высокого роста. У него были длинные песочного цвета волосы и ясные светло-голубые глаза. Одет он был в свободные хлопчатобумажные брюки, выцветшую зеленую рубашку поверх выцветшей же водолазки с трудно различимой надписью.
Он объяснил Резнику, что Диана была принята в прошлую пятницу по ее просьбе, – она утверждала, что с трудом контролирует свои поступки.
– В чем именно? – поинтересовался Резник. Врач взглянул на него несколько скептически.
– Она постоянно находилась здесь с пятницы? Не было ли у нее возможности выйти отсюда?
– Конечно, была. Но я не думаю, что она ею воспользовалась. Она не хотела никого видеть. Именно поэтому она ничего не знает. – Его глаза стали серьезными. – Надеюсь, вы не собираетесь рассказать ей о дочери?
Тот отрицательно покачал головой.
– Мы понимаем, что совсем это замолчать не удастся, но сообщить ей сейчас…
– Даю вам слово.
– Вы должны понять, что Диана уже давно находится в крайне угнетенном состоянии. Нам удалось достичь значительного прогресса. Но случившееся может отбросить ее далеко назад. – Взгляд доктора был устремлен на него. – Разрешая вам увидеться с ней, мы полагаем, что вы сочувственно отнесетесь к ее состоянию.
– Я понимаю, – кивнул Резник.
– Надеюсь, что это так. Она сейчас ждет вас. Пойдемте, я вас провожу.
Резник пошел за ним по коридору с высокими потолками. Откуда-то доносилась мелодия «Соседей», правда, он не мог разобрать, начало это или конец.
– Она сейчас на довольно сильных лекарствах. – Доктор у двери понизил голос. – Она все понимает правильно, но ответы могут быть слегка заторможенными. Ее может бить озноб, дрожать руки. В этом нет ничего страшного – просто побочное действие лекарства. – Он открыл дверь и вошел. – Диана, пришел ваш посетитель.
Резник приготовился к самому неприятному. Он отлично помнил так сильно поразившее его изможденное и потерянное лицо его бывшей жены, когда он встретил ее после нескольких лет лечения в психиатрической клинике. Но у Дианы Виллс, к его удивлению, оказалось приятное выражение лица, немного неуверенная, но вполне естественная улыбка, а само лицо даже немного полнее, чем на фотографии.
– Я вас ненадолго оставлю. – Врач тихо прикрыл дверь.
В комнате было три стула, низкий круглый столик, на котором стояли цветы, на стенах картины. Резник подвинул один из стульев к Диане и сел.
– Я из полиции, – он ободряюще улыбнулся, – инспектор-детектив Чарли Резник.
Диана снова взглянула на него и нервно улыбнулась.
– Мы беспокоились о вас.
Она раскрыла ладонь, в которой оказалась смятая бумажная салфетка, и промокнула ею уголки рта. Она была одета в светло-зеленое платье, застегнутое до самого верха, и коричневый жакет, вязанный в резинку.
– Беспокоились? Я не понимаю.
– Вы не вернулись домой.
– Домой?
– Когда вы не вернулись после уик-энда, забеспокоились соседи. Они поговорили с местным полицейским. Все опасались, не попали ли вы в какую-либо аварию или что-то с вами случилось.
– Джеки…
– Извините?
– Жаклин…
– Ваша приятельница?
– Вы знаете Жаклин? – Диана вновь прижала салфетку ко рту.
Я же сказал, мы беспокоились, поэтому связались с ней на случай, если она что-то знает о том, где вы.
– Я не приехала к ней.
– Да.
– В прошлый уик-энд.
– Да.
– Она разозлилась на меня? – Теперь обе руки Дианы стали дрожать, и она спрятала их.
– Нет, совсем нет. Она тоже беспокоится.
– Вы скажете ей, где я? Резник кивнул.
– Я не хочу, чтобы она волновалась из-за меня.
– Конечно.
– Не Джеки.
– Да, да.
– Ей будет неприятно, что так случилось.
– Что вы имеете в виду, миссис Виллс?
– Диана, пожалуйста.
– Диана.
– Что вы спросили?
– Вы сказали, что вашей приятельнице будет неприятно.
– Конечно, будет. Любому было бы неприятно.
– Можете объяснить мне почему, Диана? – Резник заставил себя отвлечься от все сильнее дрожавших рук и смотреть ей в лицо.
– Конечно же, от того, что я сделала. – Она выпрямилась и удивленно широко раскрыла глаза.
– Что вы сделали и ному?
– Эмили. – Она произнесла это почти беззвучно, имя дочери едва слетело с ее губ.
Резник почувствовал, как вспотели его ладони, и весь напрягся. «У нее была возможность выйти отсюда».
– Что с ней, Диана?
– Я не хотела делать это. – Она прижала салфетку к губам. – Не хотела.
– Я знаю, что не хотели. – Он говорил почти так же тихо, боясь спугнуть ее.
– Я знала, что это нехорошо.
– Да.
– Вот почему я и приехала сюда.
– Да.
– Я не могла решить, как быть… и я думала, я понимаю… знаете, я ходила туда, все чаще и чаще, конечно, это неправильно, но я не могла… не могла удержаться. Мне нужно было быть рядом с ней, с Эмили, все время. Он не должен был отнимать ее у меня, он никогда… я ее мать.
Ее руки, дрожавшие все сильнее и сильнее, метнулись вперед, сжали с силой кисти рук Резника и затихли.
– У меня был целый план – мы с Эмили должны были уехать на поезде к Жаклин. Я только не могла решить когда. Жаклин хотела, чтобы я приехала и жила с ней. Она повторяла это не один раз. Но ведь она не могла хотеть, чтобы я приехала одна, без моей маленькой доченьки. Она не могла, не правда ли? А она все звала и звала. «Так будет лучше», – говорила она. Так было бы лучше, да, Чарли? Гораздо лучше. Если бы мы жили втроем.
– Да, – кивнул Резник, и Диана освободила его руки, – да, может, и так.
– Но в душе я знала, что этого делать нельзя. И никак не могла остановить себя. Вот почему я снова пришла сюда, в эту больницу. Чтобы не увезти Эмили. – Она вновь промокнула рот и улыбнулась. – Здесь хорошо. Спокойно. Они понимают меня и делают все, чтобы мне было лучше.
На мгновение Резник закрыл лицо ладонями.
– Что с вами? – услышал он удивленное восклицание Дианы, – что-то случилось?
Почти тут же открылась дверь, и в комнату вошел врач. В коридоре он протянул Диане руку и, как только она коснулась ее, шагнул к ней и, заключив в объятия, крепко-крепко прижал к груди.
Дождь и темное нависшее небо делали корпуса больницы еще более мрачными, чем на самом деле. Резник включил двигатель и замер. Мотор работал вхолостую. Он думал о длинной ночи, которая постепенно перейдет в длинное тусклое утро. Он будет пить кофе и слушать музыку. Один. Почему он отказал всем мольбам о помощи Элен и так охотно пожалел эту незнакомую женщину? Не помог той, которую знал, и обнял, чтобы почувствовать на своей груди слезы женщины, которую увидел впервые?
– 32 –
Звонок Нейлора врезался во вступление к «Без сожаления», в редкие аккорды гитары Дина Макдоноха. От неожиданности Резник не то свалился, не то съехал с дивана и пересек комнату, чертыхаясь в адрес нежданных телефонных звонков. Но не закончился еще первый куплет, как он начал задавать вопросы, зажав трубку между подбородком и плечом и пытаясь в то же время застегнуть пуговицы на рубашке и затянуть галстук. Возбужденный голос Нейлора накладывался на мелодию кларнета Арти Шоу. «У вас есть адрес?.. Хорошо. Кто там с вами?.. Скажите ей, чтобы она подобрала меня». – Резник положил трубку и опустился на колено, разыскивая под диваном второй ботинок. Последние звуки голоса Билли Холидей, отличные финты ударника, заключительные аккорды оркестра – две минуты и тридцать секунд. Резник проглотил холодный кофе и направился к двери.
– Стивен Шепперд, сэр. Пятьдесят два года. Его жена, Джоан, подменяет учительницу в школе, где учится Эмили Моррисон. Кевин разговаривал с ней сегодня днем и увидел там Стивена. Они живут рядом с Дерби-роуд, с правой стороны, если подниматься по холму.
– Поблизости от многоквартирных домов?
– Через три улицы.
Резник хорошо их помнил: здания постройки тридцатых годов, с поблекшими от дождей декоративными украшениями, живыми изгородями перед домами и маленькими аккуратными двориками позади. Чтобы автомобили здесь не очень гоняли, поперек улицы уложены бетонные валики.
В полицейском участке на Каннинг-серкус еще светились некоторые окна. В пяти ближайших трактирах завсегдатаи подтягивались к стойке бара, чтобы успеть пропустить еще по одной до того, как придется закругляться. В сторону университета шла небольшая группа студентов.
Линн Келлог сбросила скорость и, включив левый сигнал поворота, свернула на дорожку к дому Шеппердов.
Фасад дома был обращен на запад, на склон холма. Отсюда открывался вид на «Квинз Медикал Сентр» и университет за ним. Совсем близко начинался квартал высоких домов, где жила Глория Саммерс.
Машина Нейлора была припаркована примерно на пятьдесят метров дальше по другую сторону улицы. Сейчас он шел им навстречу, не спуская глаз с дома Шеппердов.
– Повтори, – обратился к нему Резник, – насколько ты уверен?
– Ну, это все же была не фотография.
– Ты что? Уже передумал?
– Никоим образом. – Он быстро покачал головой. – Просто вы знаете – рисунок это рисунок. Но сходство есть определенно.
– И ты заметил это сходство.
– Да, сэр.
– По крайней мере, честно.
Нижняя треть дома была выложена желтым кирпичем, остальная часть была покрыта мелкой галькой и явно нуждалась в ремонте. За исключением широкого окна наверху, рамы были разделены на небольшие квадраты. Окна аккуратно завешены полосатыми занавесками. Из-под колпака лампы над входом лился ровный свет.
– Думаю, нет смысла вваливаться целой толпой, – взглянул на Линн Резник.
Келлог отступила в сторону, и двое мужчин направились к двери.
– Быстрее, – крикнула Джоан, услышав шаги мужа, – уже началось.
Она думает, он не знает. Но какой смысл торопиться, если это может закончиться тем, что он все уронит и они останутся без ужина. К тому же неизвестно, о чем будет сегодняшняя передача. Может, о том, что еще совсем недавно называлось Восточным блоком. Это было совсем недавно. Стивен отлично помнил, как они с женой радовались процессу демократизации, свободным выборам. Сам Стивен голосовал уже более тридцати лет и не замечал, чтобы это существенно улучшило его жизнь.
– Стивен!
– Иду!
Ему даже нравилось, когда она покрикивала на него, словно на одного из своих учеников. Хотя, если разобраться, с ними она была гораздо терпеливее.
– Сти…
– Я здесь.
Диктора на экране телевизора сменили танки.
– Я думала, ты никогда не придешь. – Джоан смотрела, как он ставит поднос на подготовленное ею место на столе.
– О чем рассказывают сегодня? – спросил он. – Хорватия или Чехословакия?
– Белфаст.
Стивен повернулся к экрану.
– Что это ты пожалел абрикосового джема?
– Я задержался, выскребая остатки из банки. – Он взял свою тарелку и поставил ее на подлокотник кресла, в которое усаживался.
– Не делай так больше.
– Что?
– В один прекрасный день содержимое тарелки разлетится по всему ковру.
– Но ведь этого не случилось.
Дикторша стала рассказывать о новом повороте событий в расследовании исчезновения шестилетней Эмили Моррисон. Держась одной рукой за подлокотник, Стивен повернулся к экрану. Бросив на него заинтересованный взгляд, он увидел нарисованный художником мужской портрет. Стивен подскочил, задев коленкой поднос. Кружка Джоан, взлетев, перевернулась в воздухе и выплеснула содержимое на подол ее юбки и на ковер.
– Стивен! Какого черта?
– Извини, извини! – Он взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, сильно ударился подбородком о стол, выругался и попятился назад, пытаясь потереть ушибленную ногу и втаптывая сырное печенье в ковер. Наконец он шлепнулся в свое кресло.
«Все, кто считает, что им известен этот мужчина, должны сообщить в ближайший полицейский участок…»
Джоан, стоя, отряхивала юбку, а Стивен опустился на колени и собирал печенье, тарелку, кружку. Слушая слова диктора, он каждой клеточкой своего существа ощущал ледяной холод. Кружка вновь выпала из его рук.
– Этот замечательный новый ковер погублен, – проговорила Джоан с сожалением.
– Это всего лишь молоко, оно не оставит пятен.
– Молоко, это не самое ужасное. Этот ужасный кислый запах, от него никогда не удастся избавиться. Он там навсегда. – Джоан передернула плечами.
Дикторша перешла к следующему сообщению:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30