Я была больна, а ты возвращался домой поздно вечером, уже накачавшись пивом, хлопал всеми дверями и заваливался спать внизу. По утрам Ты отправлялся на работу в той же одежде, в которой приходил домой. Ты ничего не делал, чтобы помочь мне, и никогда не старался меня понять…
– Понять! Надо быть Эйнштейном, черт побери, чтобы понять тебя, когда ты бываешь в одном из своих настроений.
– Боже, Кевин! Ты не понимаешь даже теперь, не так ли? Ты действительно не понимаешь. Настроения. Для тебя это всегда были только настроения. Почему, Кевин? Почему, если ты не можешь что-то увидеть, ты не можешь понять?
Тебе обязательно надо показать кровавую рану, чтобы ты поверил, что я больна? – Она крепко обхватила себя руками вокруг талии, и Нейлор увидел, как похудела его жена. – Я еще и сейчас больна.
Он неловко отодвинул от стола один из стульев и сел. Деревянные часы на буфете шумно отсчитывали время. «Какой во всем этом смысл, мне вообще не надо было приходить сюда», – думал Кевин Нейлор.
– Ребенок…
– Она спит, Кевин. Она только заснула перед тем, как ты пришел.
– Это очень удобно…
– Не говори так.
– А разве это не так?
– Она четыре раза поднимала меня ночью и капризничала весь день. Я не хочу будить ее сейчас.
– Хорошо, я приду позднее.
– Кевин, мама говорит…
– Что?
– Она говорит, что я должна посоветоваться с адвокатом о разводе.
Нейлор фыркнул. Что на это ответить? Вернись домой, Дебби. Поживи хотя бы несколько дней. Мы сможем все наладить, вот увидишь. Дебби продолжала сидеть, беспомощно глядя на него. Нет, теперь уже ничего не наладится. И это конец всему, что было. Так к чему эти слезы, стоящие в его глазах!
– Кевин!
Он резко распахнул дверь, и, конечно же, там была она, его бесценная теща, подслушивающая и злорадствующая. Нейлор почувствовал, что единственная возможность удержаться и не ударить по ее ханжескому лицу – как можно быстрее покинуть этот дом. Он оставил входную дверь широко распахнутой, еще не усевшись, повернул ключ зажигания и проехал метров двести, прежде чем сообразил, что не включил фары.
– 26 –
Когда Джеффри Моррисону оставалось всего несколько дней до его третьего дня рождения, он наткнулся на громадное белое животное, обитавшее в глубине гардероба родителей. Оно было из мягкого плотного материала, вместо глаз – желтые пуговицы. Джеффри вытащил его из пластикового пакета, где оно сидело, выволок из-под груды материнской обуви и показал свет Божий. Игрушка напоминала большую белую собаку их соседей Палмерсов, на которую Джеффри сажали, когда он был поменьше. Малыш пугался до смерти и требовал, чтобы его держал за руку отец, тем более что собаке не нравилась эта шутка – она лаяла и всячески пыталась освободиться от наездника. Но, по мере того как он рос, а собака становилась для него все меньше, Джеффри все больше нравилось кататься на ней. Он садился ей на спину, причем его ноги уже волочились по земле, стучал по ней своими маленькими кулачками, кричал и визжал от возбуждения.
Вскоре Палмерс запретил садиться на нее: «Извини, спортсмен, ты теперь слишком большой для этого». И это тогда, когда все стало так здорово и весело!
Теперь Джеффри заторопился вниз, спускаясь по лестнице задом и волоча за собой свое новое приобретение.
– О, Джеффри, – обратилась к нему мать, оторвавшись от книги, которую читала, – где ты раскопал это? Дорогой, посмотри, что он притащил.
– Ну что, Джеф, – сказал отец, выходя из соседней комнаты со стаканом в руке, – проводим исследование?
– Собака, – ответил родителям Джеффри, встряхивая игрушку.
– Медведь. На самом деле это – медведь.
– Собака.
– Нет, медведь.
– Собака!
– Дорогой, мне хотелось бы, чтобы ты не спорил с ним.
– Посмотри, Джеф, – отец нагнулся к нему, – это белый медведь. Ты же должен был видеть их по телевизору в детских передачах. Нет? Мама, мы должны сводить его в зоопарк.
Мать повернулась на стуле и поморщилась. Какую бы позу она ни приняла, в течение первых нескольких минут она всегда чувствовала себя неуютно.
– Во всяком случае, – несколько раздраженно произнесла она, – лучше забрать у него игрушку, пока он ее не перепачкал. Твоя мать никогда не простит нам, если медведь не будет идеально чистым, чтобы его можно было положить в детскую кроватку.
«Детская кроватка? – удивленно подумал Джеффри. – При чем тут детская кроватка? Он уже не пользуется своей детской кроваткой. Он со своими любимыми игрушками спит в настоящей кровати. И новая игрушка будет спать с ним там же».
– Ты совершенно права. – Отец потянул медвежонка за переднюю лапу, но Джеффри вцепился зубами в заднюю. – Перестань, Джеф, ты же не хочешь сделать ему больно? До того, как маленький увидит его?
Но Джеффри отказывался отпустить игрушку. «Какой маленький ребеночек? Нет никакого маленького ребеночка».
– Ты видишь, дорогая. Мы должны были сказать ему раньше.
Его мать с кряхтением медленно повернулась, чтобы посмотреть на сына.
– А почему же, прости Господи, я раздуваюсь, как океанский лайнер?
Отец засмеялся и опустился на колени возле жены. Поглаживая через ее свободное серое платье раздувшийся живот, он позвал сына:
– Иди сюда, Джеффри. Послушай мамин живот, там живет сейчас маленький ребеночек.
Прикусив нижнюю губу, Джеффри подошел к матери. Он не верил словам отца. Он не верил, что в животе живет какой-то ребенок. «Как это возможно? Как игрушечный медвежонок в глубине гардероба? Но это совсем другое. Медвежонок не настоящий. Маленькие дети ведь живые». Джеффри отвел медвежонка вверх и назад и со всей силы ударил по вздутому животу матери.
Последствиями этого демарша стали свернутый на бок нос Джеффри и, особенно после рождения Майкла, лишение всеобщего восхищения. «А кто это так любит своего маленького братца?» «Только не я», – отвечал про себя на подобные сюсюкания Джеффри.
Но время – великий лекарь и утешитель, и постепенно он стал понимать, что младшие братья, так же, как и большие белые собаки соседей, могут быть полезными и даже доставлять удовольствие.
– Джеф так любит своего маленького брата, – говорил обычно его отец. И это действительно было так.
Был, правда, один случай в пластиковом бассейне соседей, о котором не хотелось вспоминать, но, кроме этого, Джеффри относился к младшему брату с большой заботой и вниманием. Одним из результатов этого было то, что маленький Майкл рос, боготворя своего брата, и капризничал всякий раз, когда старший брат надолго исчезал из поля его зрения.
«Майкл Моррисон? Я люблю его как брата! – пошутил Джеффри спустя годы в интервью на радио Манкса. Когда же смех над его шуткой затих, добавил совершенно серьезно: – Это мой брат сделал из меня то, чем я сейчас являюсь».
Ему тогда было двадцать девять, и он имел почти миллион, контролируя одну пятую рынка пластиковых пакетов с отрывающимися по перфорации краями. «Так уж случилось, – шутил он в передаче, – я всегда был человеком, нуждавшимся в больших карманах».
Ведущий выжал из уголка рта кривую улыбку и поинтересовался, как у него все получилось?
«Я сказал о Майкле, имея в виду, – ответил Джеффри, наклонившись прямо к зачехленному концу микрофона, – что, до того дня, когда родился мой брат, я думал, что своим существованием мир обязан мне. Я был единственным ребенком, для которого делалось все. Внезапно – бух! – появился новый экземпляр, а меня запихнули на полку в самый дальний угол. И вот тогда, в три с небольшим года, я понял, что, если мир не обязан мне своим существованием, я должен оторваться от прошлого и сделать свой собственный мир. И, скажу я вам, – он подмигнул человеку, стоявшему за колонной, – я никогда с тех пор не оборачивался назад».
И это было правдой.
Даже тогда, когда он значительно превысил свои кредиты и появился судебный исполнитель. Еще не высохли чернила на декларации о банкротстве, как Джеффри регистрировал новую компанию на имя своей жены. Через месяц он уже подписывал контракт на эксклюзивные права по поставке пластиковых пакетов Северной компании сети универсамов для их новых магазинов самообслуживания «Овощи-фрукты». Джеффри, ухмыляясь, купил новый «ровер», отправил жену на пару недель отдохнуть и восстановить силы в «Рагдейл Холл» и не забыл себя, пройдя курс витаминных инъекций и воспользовавшись услугами болтливой массажистки-азиатки.
Впоследствии он занимался банковскими спекуляциями, меняя бухгалтеров так часто, словно нижнее белье, подделал хронометражное исследование на своей фабрике, чтобы убедить в необходимости сокращения заработной платы рабочим, в основном иммигрантам. Вновь оказавшись наверху, но, не желая платить слишком большие налоги, Джеффри переехал на остров Мэн в сорока милях от побережья Англии. Здесь, из шикарного, с шестью спальнями, дома, он мог наслаждаться свежим морским воздухом, чудесным видом на Ирландию и гораздо меньшими налогами. Частный самолет, который он держал на паях с такими же, как он, бизнесменами, мог доставить его в любую точку Англии за какой-то час.
В сорок лет Джеффри Моррисон был владельцем пары скаковых лошадей, прекрасно играл в гольф, имел открытый кредит в казино в Дугласе и несколько фотографий, на которых пожимал руки звездам: Франки Вогану, Клинтону Форду, Берни Винтерсу. Он носил сшитые у портного костюмы с яркими цветными подтяжками и широкими шелковыми галстуками. У него был плоский живот, предмет постоянной гордости, он никогда не забывал о своей форме: три раза в неделю ходил в бассейн, где по полчаса плавал на расстояние, и, кроме того, диктуя секретарше, всегда крутил педали тренировочного велосипеда.
Когда Джеффри приехал в то утро в дом брата, только что вернувшегося из больницы, на нем был легкий серый костюм в темно-красную полоску, подтяжки цвета синей ночи и галстук с преобладанием желтого и оранжевого цветов. Еще не окончательно рассвело, и у машины, взятой им напрокат в аэропорту, горели фары, молочник еще развозил утреннее молоко, и еще не появились газетчики.
– Лоррейн, дорогая! Бедная моя голубка, надо же было такому случиться! Я не надеюсь, что есть хоть какие-то новости? А Майкл? Где он? Боже мой! Что с тобой случилось? Ты хромаешь.
Не обращая внимания на удивление брата, Джеффри обнял его и крепко прижал к себе. Лоррейн смотрела на них покрасневшими глазами.
– Я не понимаю… – начал Майкл.
– Конечно, не понимаешь. Да и как это вообще можно понять? Тем более когда дело касается твоего собственного ребенка. Лоррейн, дорогая, извините, что я это говорю, но вы выглядите ужасно.
– Я не это имел в виду, – вставил наконец Майкл. – Я имел в виду тебя. Что ты здесь делаешь?
Джеффри вытаращил глаза от удивления.
– Тот факт, что ни один из вас не позвонил мне, я могу пережить. Отнести это к растерянности, шоку. Но это не значит, что случившееся мне безразлично. Я приехал, как только смог.
– Джеффри, извини, что не позвонил тебе, – Майкл был искренне расстроен. – Я просто не подумал. Я вообще не был способен ни о чем думать. Но ты действительно тут ничем не можешь помочь.
– Помочь! В такое время! – Он схватил руки Лоррейн и сжал их. – Я должен быть с вами хотя бы для того, чтобы выразить соболезнования, сказать о своих чувствах. Наших с Клер чувствах.
До свадьбы Лоррейн видела брата Майкла один-два раза и четыре-пять после. На свадьбу Джеффри прислал полный пикапчик подарков, оделся в белый костюм-тройку и с величайшим удовольствием разливал шампанское в бокалы гостей, танцуя с каждым, кто не успел увернуться. К тому же он безуспешно пытался уговорить Майкла спеть с ним вместе «Все, что вам надо делать, это мечтать» – братья Моррисоны в полной гармонии, Джеффри первым голосом. «Майкл! Мы же почти всегда пели это дома, помнишь?» Позднее Майкл поклялся Лоррейн, что не помнит, чтобы хотя бы однажды пел эту песню.
Один раз они посетили их на острове и пробыли там неделю. Джеффри то и дело вызывали по делам то на одно, то на другое совещание, и они оставались в компании Клер и тюленей, прыгавших с камней в прохладное море. Поскольку Клер вставала, как правило, к полудню, а затем утыкалась в журнал «Дом и сад» или книгу Джилл Купер, тюлени составляли более приятную компанию.
Иногда Джеффри сам навещал их. Обычно это бывало неожиданно и времени у него хватало только на то, чтобы выпить чашку чая, сделать несколько телефонных звонков и выговорить Майклу за отсутствие честолюбия.
– Лоррейн, – повернулся к ней Джеффри, – есть шансы, что нам приготовят завтрак? В такое время необходимы углеводы, и чем больше, тем лучше.
Обняв Лоррейн и Майкла за талию, он двинулся с ними в сторону кухни.
– А ты, – спросил он, глядя сбоку на Майкла, – что ты ухитрился сделать со своей ногой, черт возьми?
– 27 –
Джек Скелтон выглядел уставшим. Он все еще переживал поведение дочери за завтраком. У той уже вошло в привычку входить в кухню, улыбаясь, целовать отца и, сев за стол, раскрывать газету. Вот здесь-то и начиналось издевательство. «О, папа, здесь опять все главные новости о работе полиции. Смотри, чернокожий отсудил сорок тысяч за то, что расисты в форме сначала избили его, а потом возбудили против него же дело. Повторное расследование показало, что в полиции подправили протоколы допросов». Все это преподносилось в веселом, бодром духе передач «Радио-1».
«Завидую тебе, отец, зная твою увлеченность работой и удовлетворение, которое ты от нее испытываешь. Все восхищены твоей деятельностью на пользу общества».
Скелтон прекрасно знал, что произойдет, если он начнет отвечать, будет пытаться объяснить. Улыбка исчезнет и выглянет лицо, которое он хорошо помнил по их баталиям год назад. Только теперь Кейт стала на год взрослее, и результат был бы другим. В результате такого спора она, скорее всего, оставила бы относительный домашний комфорт и присоединилась бы к своему приятелю в какой-нибудь лачуге. Он знал, что его испытывают и не следует поддаваться на провокацию. А она именно этого и добивалась.
Скелтон не собирался терять контроль над собой.
Сидя за столом в своем кабинете, он потянулся и хрустнул суставами пальцев. Снаружи по стеклу хлестал дождь. Напротив, перекинув ногу за ногу, с усталым видом устроился Резник. К его щеке был прилеплен кусочек туалетной бумаги, прикрывающий порез.
Скелтон выровнял бумаги на столе.
– Эта женщина в Йоркшире, торгующая книгами…
– Жаклин Вердон.
– …возможно ли, что она напустила тумана перед Пателем, а мать и дочь прячутся где-то рядом?
– За ложной полкой для книг?
– Что-то в этом роде.
– В духе Шерлока Холмса, не так ли?
Резник выпрямил ноги, и по какому-то совпадению у него громко заурчало в желудке.
– Патель говорит, что она искренне опечалена и взволнована. Конечно, она может и притворяться, но, в целом, я верю мнению Пателя. Тем не менее мы переговорили с местным участком и попросили их понаблюдать за ней.
– И эта Вердон даже не представляет, где может быть Диана Виллс?
Резник покачал головой.
– Она, однако, подтверждает рассказ Лоррейн о том, что Диана в последнее время была очень беспокойной. Вот уже два месяца она без конца говорила о своем ребенке – не об Эмили, а о первом – об умершем мальчике. Жаклин Вердон пыталась убедить ее переехать в Хебден на постоянное место жительство.
– Может быть, она была слишком настойчива?
– Возможно, сэр.
Скелтон подошел к окну: по дороге непрерывным потоком двигались машины – в город и из него. Где сейчас Диана Виллс и ее дочь? Вместе они или врозь? Что чувствует эта женщина? Суд отнял у нее ребенка после того, как один уже был потерян. Живя недалеко от ребенка, она не может видеть его, за исключением отведенных для этого коротких часов. Он вспомнил о Кейт и решил сделать все, чтобы она осталась дома еще хотя бы на год.
– Что тебе говорит интуиция, Чарли? Резник закрыл глаза.
– Мать уехала куда-нибудь не в силах справиться с собой. Я не думаю, что дочь с ней.
Он открыл глаза, и они взглянули друг на друга, понимая, что в этом случае следует менять направление поиска.
Джеффри Моррисон сделал две неожиданные инспекционные поездки на фабрики, работающие на него по субконтракту и навел там должный порядок. А утром, пока Лоррейн убирала после завтрака, он отвел Майкла в сторону и уже не в первый раз предложил ему место в своем бизнесе. «Год-полтора ты мог бы вести размещение товара по всей Великобритании. Твое нынешнее жалование удвоится, а сам будешь подотчетен только мне». Как всегда, Майкл обещал подумать над этим. На самом деле все его мысли были об Эмили: где она может быть, что с ней случилось? При этом он постоянно пытался изгнать из памяти фотографию той другой несчастной девочки, которая, как солнечное пятно, постоянно возникала перед его глазами.
В мужском туалете Резник столкнулся с выходящим Миллингтоном, насвистывающим мелодию из концерта для виолончели Эльгара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Понять! Надо быть Эйнштейном, черт побери, чтобы понять тебя, когда ты бываешь в одном из своих настроений.
– Боже, Кевин! Ты не понимаешь даже теперь, не так ли? Ты действительно не понимаешь. Настроения. Для тебя это всегда были только настроения. Почему, Кевин? Почему, если ты не можешь что-то увидеть, ты не можешь понять?
Тебе обязательно надо показать кровавую рану, чтобы ты поверил, что я больна? – Она крепко обхватила себя руками вокруг талии, и Нейлор увидел, как похудела его жена. – Я еще и сейчас больна.
Он неловко отодвинул от стола один из стульев и сел. Деревянные часы на буфете шумно отсчитывали время. «Какой во всем этом смысл, мне вообще не надо было приходить сюда», – думал Кевин Нейлор.
– Ребенок…
– Она спит, Кевин. Она только заснула перед тем, как ты пришел.
– Это очень удобно…
– Не говори так.
– А разве это не так?
– Она четыре раза поднимала меня ночью и капризничала весь день. Я не хочу будить ее сейчас.
– Хорошо, я приду позднее.
– Кевин, мама говорит…
– Что?
– Она говорит, что я должна посоветоваться с адвокатом о разводе.
Нейлор фыркнул. Что на это ответить? Вернись домой, Дебби. Поживи хотя бы несколько дней. Мы сможем все наладить, вот увидишь. Дебби продолжала сидеть, беспомощно глядя на него. Нет, теперь уже ничего не наладится. И это конец всему, что было. Так к чему эти слезы, стоящие в его глазах!
– Кевин!
Он резко распахнул дверь, и, конечно же, там была она, его бесценная теща, подслушивающая и злорадствующая. Нейлор почувствовал, что единственная возможность удержаться и не ударить по ее ханжескому лицу – как можно быстрее покинуть этот дом. Он оставил входную дверь широко распахнутой, еще не усевшись, повернул ключ зажигания и проехал метров двести, прежде чем сообразил, что не включил фары.
– 26 –
Когда Джеффри Моррисону оставалось всего несколько дней до его третьего дня рождения, он наткнулся на громадное белое животное, обитавшее в глубине гардероба родителей. Оно было из мягкого плотного материала, вместо глаз – желтые пуговицы. Джеффри вытащил его из пластикового пакета, где оно сидело, выволок из-под груды материнской обуви и показал свет Божий. Игрушка напоминала большую белую собаку их соседей Палмерсов, на которую Джеффри сажали, когда он был поменьше. Малыш пугался до смерти и требовал, чтобы его держал за руку отец, тем более что собаке не нравилась эта шутка – она лаяла и всячески пыталась освободиться от наездника. Но, по мере того как он рос, а собака становилась для него все меньше, Джеффри все больше нравилось кататься на ней. Он садился ей на спину, причем его ноги уже волочились по земле, стучал по ней своими маленькими кулачками, кричал и визжал от возбуждения.
Вскоре Палмерс запретил садиться на нее: «Извини, спортсмен, ты теперь слишком большой для этого». И это тогда, когда все стало так здорово и весело!
Теперь Джеффри заторопился вниз, спускаясь по лестнице задом и волоча за собой свое новое приобретение.
– О, Джеффри, – обратилась к нему мать, оторвавшись от книги, которую читала, – где ты раскопал это? Дорогой, посмотри, что он притащил.
– Ну что, Джеф, – сказал отец, выходя из соседней комнаты со стаканом в руке, – проводим исследование?
– Собака, – ответил родителям Джеффри, встряхивая игрушку.
– Медведь. На самом деле это – медведь.
– Собака.
– Нет, медведь.
– Собака!
– Дорогой, мне хотелось бы, чтобы ты не спорил с ним.
– Посмотри, Джеф, – отец нагнулся к нему, – это белый медведь. Ты же должен был видеть их по телевизору в детских передачах. Нет? Мама, мы должны сводить его в зоопарк.
Мать повернулась на стуле и поморщилась. Какую бы позу она ни приняла, в течение первых нескольких минут она всегда чувствовала себя неуютно.
– Во всяком случае, – несколько раздраженно произнесла она, – лучше забрать у него игрушку, пока он ее не перепачкал. Твоя мать никогда не простит нам, если медведь не будет идеально чистым, чтобы его можно было положить в детскую кроватку.
«Детская кроватка? – удивленно подумал Джеффри. – При чем тут детская кроватка? Он уже не пользуется своей детской кроваткой. Он со своими любимыми игрушками спит в настоящей кровати. И новая игрушка будет спать с ним там же».
– Ты совершенно права. – Отец потянул медвежонка за переднюю лапу, но Джеффри вцепился зубами в заднюю. – Перестань, Джеф, ты же не хочешь сделать ему больно? До того, как маленький увидит его?
Но Джеффри отказывался отпустить игрушку. «Какой маленький ребеночек? Нет никакого маленького ребеночка».
– Ты видишь, дорогая. Мы должны были сказать ему раньше.
Его мать с кряхтением медленно повернулась, чтобы посмотреть на сына.
– А почему же, прости Господи, я раздуваюсь, как океанский лайнер?
Отец засмеялся и опустился на колени возле жены. Поглаживая через ее свободное серое платье раздувшийся живот, он позвал сына:
– Иди сюда, Джеффри. Послушай мамин живот, там живет сейчас маленький ребеночек.
Прикусив нижнюю губу, Джеффри подошел к матери. Он не верил словам отца. Он не верил, что в животе живет какой-то ребенок. «Как это возможно? Как игрушечный медвежонок в глубине гардероба? Но это совсем другое. Медвежонок не настоящий. Маленькие дети ведь живые». Джеффри отвел медвежонка вверх и назад и со всей силы ударил по вздутому животу матери.
Последствиями этого демарша стали свернутый на бок нос Джеффри и, особенно после рождения Майкла, лишение всеобщего восхищения. «А кто это так любит своего маленького братца?» «Только не я», – отвечал про себя на подобные сюсюкания Джеффри.
Но время – великий лекарь и утешитель, и постепенно он стал понимать, что младшие братья, так же, как и большие белые собаки соседей, могут быть полезными и даже доставлять удовольствие.
– Джеф так любит своего маленького брата, – говорил обычно его отец. И это действительно было так.
Был, правда, один случай в пластиковом бассейне соседей, о котором не хотелось вспоминать, но, кроме этого, Джеффри относился к младшему брату с большой заботой и вниманием. Одним из результатов этого было то, что маленький Майкл рос, боготворя своего брата, и капризничал всякий раз, когда старший брат надолго исчезал из поля его зрения.
«Майкл Моррисон? Я люблю его как брата! – пошутил Джеффри спустя годы в интервью на радио Манкса. Когда же смех над его шуткой затих, добавил совершенно серьезно: – Это мой брат сделал из меня то, чем я сейчас являюсь».
Ему тогда было двадцать девять, и он имел почти миллион, контролируя одну пятую рынка пластиковых пакетов с отрывающимися по перфорации краями. «Так уж случилось, – шутил он в передаче, – я всегда был человеком, нуждавшимся в больших карманах».
Ведущий выжал из уголка рта кривую улыбку и поинтересовался, как у него все получилось?
«Я сказал о Майкле, имея в виду, – ответил Джеффри, наклонившись прямо к зачехленному концу микрофона, – что, до того дня, когда родился мой брат, я думал, что своим существованием мир обязан мне. Я был единственным ребенком, для которого делалось все. Внезапно – бух! – появился новый экземпляр, а меня запихнули на полку в самый дальний угол. И вот тогда, в три с небольшим года, я понял, что, если мир не обязан мне своим существованием, я должен оторваться от прошлого и сделать свой собственный мир. И, скажу я вам, – он подмигнул человеку, стоявшему за колонной, – я никогда с тех пор не оборачивался назад».
И это было правдой.
Даже тогда, когда он значительно превысил свои кредиты и появился судебный исполнитель. Еще не высохли чернила на декларации о банкротстве, как Джеффри регистрировал новую компанию на имя своей жены. Через месяц он уже подписывал контракт на эксклюзивные права по поставке пластиковых пакетов Северной компании сети универсамов для их новых магазинов самообслуживания «Овощи-фрукты». Джеффри, ухмыляясь, купил новый «ровер», отправил жену на пару недель отдохнуть и восстановить силы в «Рагдейл Холл» и не забыл себя, пройдя курс витаминных инъекций и воспользовавшись услугами болтливой массажистки-азиатки.
Впоследствии он занимался банковскими спекуляциями, меняя бухгалтеров так часто, словно нижнее белье, подделал хронометражное исследование на своей фабрике, чтобы убедить в необходимости сокращения заработной платы рабочим, в основном иммигрантам. Вновь оказавшись наверху, но, не желая платить слишком большие налоги, Джеффри переехал на остров Мэн в сорока милях от побережья Англии. Здесь, из шикарного, с шестью спальнями, дома, он мог наслаждаться свежим морским воздухом, чудесным видом на Ирландию и гораздо меньшими налогами. Частный самолет, который он держал на паях с такими же, как он, бизнесменами, мог доставить его в любую точку Англии за какой-то час.
В сорок лет Джеффри Моррисон был владельцем пары скаковых лошадей, прекрасно играл в гольф, имел открытый кредит в казино в Дугласе и несколько фотографий, на которых пожимал руки звездам: Франки Вогану, Клинтону Форду, Берни Винтерсу. Он носил сшитые у портного костюмы с яркими цветными подтяжками и широкими шелковыми галстуками. У него был плоский живот, предмет постоянной гордости, он никогда не забывал о своей форме: три раза в неделю ходил в бассейн, где по полчаса плавал на расстояние, и, кроме того, диктуя секретарше, всегда крутил педали тренировочного велосипеда.
Когда Джеффри приехал в то утро в дом брата, только что вернувшегося из больницы, на нем был легкий серый костюм в темно-красную полоску, подтяжки цвета синей ночи и галстук с преобладанием желтого и оранжевого цветов. Еще не окончательно рассвело, и у машины, взятой им напрокат в аэропорту, горели фары, молочник еще развозил утреннее молоко, и еще не появились газетчики.
– Лоррейн, дорогая! Бедная моя голубка, надо же было такому случиться! Я не надеюсь, что есть хоть какие-то новости? А Майкл? Где он? Боже мой! Что с тобой случилось? Ты хромаешь.
Не обращая внимания на удивление брата, Джеффри обнял его и крепко прижал к себе. Лоррейн смотрела на них покрасневшими глазами.
– Я не понимаю… – начал Майкл.
– Конечно, не понимаешь. Да и как это вообще можно понять? Тем более когда дело касается твоего собственного ребенка. Лоррейн, дорогая, извините, что я это говорю, но вы выглядите ужасно.
– Я не это имел в виду, – вставил наконец Майкл. – Я имел в виду тебя. Что ты здесь делаешь?
Джеффри вытаращил глаза от удивления.
– Тот факт, что ни один из вас не позвонил мне, я могу пережить. Отнести это к растерянности, шоку. Но это не значит, что случившееся мне безразлично. Я приехал, как только смог.
– Джеффри, извини, что не позвонил тебе, – Майкл был искренне расстроен. – Я просто не подумал. Я вообще не был способен ни о чем думать. Но ты действительно тут ничем не можешь помочь.
– Помочь! В такое время! – Он схватил руки Лоррейн и сжал их. – Я должен быть с вами хотя бы для того, чтобы выразить соболезнования, сказать о своих чувствах. Наших с Клер чувствах.
До свадьбы Лоррейн видела брата Майкла один-два раза и четыре-пять после. На свадьбу Джеффри прислал полный пикапчик подарков, оделся в белый костюм-тройку и с величайшим удовольствием разливал шампанское в бокалы гостей, танцуя с каждым, кто не успел увернуться. К тому же он безуспешно пытался уговорить Майкла спеть с ним вместе «Все, что вам надо делать, это мечтать» – братья Моррисоны в полной гармонии, Джеффри первым голосом. «Майкл! Мы же почти всегда пели это дома, помнишь?» Позднее Майкл поклялся Лоррейн, что не помнит, чтобы хотя бы однажды пел эту песню.
Один раз они посетили их на острове и пробыли там неделю. Джеффри то и дело вызывали по делам то на одно, то на другое совещание, и они оставались в компании Клер и тюленей, прыгавших с камней в прохладное море. Поскольку Клер вставала, как правило, к полудню, а затем утыкалась в журнал «Дом и сад» или книгу Джилл Купер, тюлени составляли более приятную компанию.
Иногда Джеффри сам навещал их. Обычно это бывало неожиданно и времени у него хватало только на то, чтобы выпить чашку чая, сделать несколько телефонных звонков и выговорить Майклу за отсутствие честолюбия.
– Лоррейн, – повернулся к ней Джеффри, – есть шансы, что нам приготовят завтрак? В такое время необходимы углеводы, и чем больше, тем лучше.
Обняв Лоррейн и Майкла за талию, он двинулся с ними в сторону кухни.
– А ты, – спросил он, глядя сбоку на Майкла, – что ты ухитрился сделать со своей ногой, черт возьми?
– 27 –
Джек Скелтон выглядел уставшим. Он все еще переживал поведение дочери за завтраком. У той уже вошло в привычку входить в кухню, улыбаясь, целовать отца и, сев за стол, раскрывать газету. Вот здесь-то и начиналось издевательство. «О, папа, здесь опять все главные новости о работе полиции. Смотри, чернокожий отсудил сорок тысяч за то, что расисты в форме сначала избили его, а потом возбудили против него же дело. Повторное расследование показало, что в полиции подправили протоколы допросов». Все это преподносилось в веселом, бодром духе передач «Радио-1».
«Завидую тебе, отец, зная твою увлеченность работой и удовлетворение, которое ты от нее испытываешь. Все восхищены твоей деятельностью на пользу общества».
Скелтон прекрасно знал, что произойдет, если он начнет отвечать, будет пытаться объяснить. Улыбка исчезнет и выглянет лицо, которое он хорошо помнил по их баталиям год назад. Только теперь Кейт стала на год взрослее, и результат был бы другим. В результате такого спора она, скорее всего, оставила бы относительный домашний комфорт и присоединилась бы к своему приятелю в какой-нибудь лачуге. Он знал, что его испытывают и не следует поддаваться на провокацию. А она именно этого и добивалась.
Скелтон не собирался терять контроль над собой.
Сидя за столом в своем кабинете, он потянулся и хрустнул суставами пальцев. Снаружи по стеклу хлестал дождь. Напротив, перекинув ногу за ногу, с усталым видом устроился Резник. К его щеке был прилеплен кусочек туалетной бумаги, прикрывающий порез.
Скелтон выровнял бумаги на столе.
– Эта женщина в Йоркшире, торгующая книгами…
– Жаклин Вердон.
– …возможно ли, что она напустила тумана перед Пателем, а мать и дочь прячутся где-то рядом?
– За ложной полкой для книг?
– Что-то в этом роде.
– В духе Шерлока Холмса, не так ли?
Резник выпрямил ноги, и по какому-то совпадению у него громко заурчало в желудке.
– Патель говорит, что она искренне опечалена и взволнована. Конечно, она может и притворяться, но, в целом, я верю мнению Пателя. Тем не менее мы переговорили с местным участком и попросили их понаблюдать за ней.
– И эта Вердон даже не представляет, где может быть Диана Виллс?
Резник покачал головой.
– Она, однако, подтверждает рассказ Лоррейн о том, что Диана в последнее время была очень беспокойной. Вот уже два месяца она без конца говорила о своем ребенке – не об Эмили, а о первом – об умершем мальчике. Жаклин Вердон пыталась убедить ее переехать в Хебден на постоянное место жительство.
– Может быть, она была слишком настойчива?
– Возможно, сэр.
Скелтон подошел к окну: по дороге непрерывным потоком двигались машины – в город и из него. Где сейчас Диана Виллс и ее дочь? Вместе они или врозь? Что чувствует эта женщина? Суд отнял у нее ребенка после того, как один уже был потерян. Живя недалеко от ребенка, она не может видеть его, за исключением отведенных для этого коротких часов. Он вспомнил о Кейт и решил сделать все, чтобы она осталась дома еще хотя бы на год.
– Что тебе говорит интуиция, Чарли? Резник закрыл глаза.
– Мать уехала куда-нибудь не в силах справиться с собой. Я не думаю, что дочь с ней.
Он открыл глаза, и они взглянули друг на друга, понимая, что в этом случае следует менять направление поиска.
Джеффри Моррисон сделал две неожиданные инспекционные поездки на фабрики, работающие на него по субконтракту и навел там должный порядок. А утром, пока Лоррейн убирала после завтрака, он отвел Майкла в сторону и уже не в первый раз предложил ему место в своем бизнесе. «Год-полтора ты мог бы вести размещение товара по всей Великобритании. Твое нынешнее жалование удвоится, а сам будешь подотчетен только мне». Как всегда, Майкл обещал подумать над этим. На самом деле все его мысли были об Эмили: где она может быть, что с ней случилось? При этом он постоянно пытался изгнать из памяти фотографию той другой несчастной девочки, которая, как солнечное пятно, постоянно возникала перед его глазами.
В мужском туалете Резник столкнулся с выходящим Миллингтоном, насвистывающим мелодию из концерта для виолончели Эльгара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30