Ее замечали всюду – на каждом заседании, на каждом семинаре, в каждой лаборатории. Она была единственной женщиной в этом мужском обществе, и у нее была власть – она прошла проверку всемогущего Министерства внутренних дел.
Бренда вернулась домой, окрыленная своим успехом – наконец-то ее восприняли всерьез, как профессионала, а не просто «славную девочку». Перспективы казались безграничными.
Она приехала вовремя: Так и Тони решили пожениться.
– Я думаю, мы, наконец, успокоили почтенное общество, – сказал Так после свадебного обеда, который, конечно, подготовила Элен. Бренда несколько дней помогала ей – она так давно ничего не готовила, что теперь она наслаждалась этой работой. Бренда пожертвовала радостями домашних обедов ради карьеры; правда, тогда она не считала это жертвой.
– Ты сам – «почтенное общество», – поддразнивала Така Бренда. – Ты – юрист, а Тони работает на Уолл-стрит. Куда уж дальше!
– Я могу стать президентом! – воскликнула Тони, и все рассмеялись. Гости сидели на полу кооперативной квартиры на Западной 67-й улице, которую родители Тони подарили молодоженам.
– Первая женщина президент! – Гости опять захохотали, возбужденные не только выпитым вином, но и «травкой», которую они курили сейчас – привычка, оставшаяся от университета.
– По правде говоря, в фирме, где я работаю – «Колс, Уоткинс и Форест», мне стали намекать, что неплохо было бы обзавестись женой. – Так сказал это вполне серьезно. Он хотел стать компаньоном в этой фирме, и если через три года ему не удастся это сделать, придется уходить и искать другое место. – Вы не можете себе представить, как все это надоедает: «когда вы узаконите свои отношения с Тони», и все такое. Поэтому мы с Тони решили: если я хочу стать компаньоном в фирме – нам надо пожениться.
– То же самое и у меня, то есть не у меня, а у «Эддера и Стерна», – сказала Тони. – Я им понравилась, они привыкли ко мне, но они такие чопорные! Там половина – англосаксонские протестанты, половина – евреи. И среди них – женщина, незамужняя, свободная! Если бы я еще была негритянкой! Ну, ничего, теперь я выгляжу неплохо, с законным мужем, причем перспективным. Кто знает, может быть, теперь пойдут дети, будем отмечать годовщины, – Тони посмотрела на Така любящим взглядом.
– Я думала, вы не хотите детей, – сказала Бренда.
– Нет, не хотим, – сказала Тони.
– Почему бы нет? – сказал Так. Они произнесли эти слова одновременно, удивленно посмотрели друг на друга и смутились.
– Но я могу передумать, – сказала Тони и покраснела.
– Да? – Так улыбнулся радостно.
Тони и Так решили провести первую брачную ночь в маленькой квартирке на Томпсон-стрит, где они прожили пять лет. Джеф и Бренда остались в их новой квартире на ночь.
Квартира еще пахла краской, и в ней почти не было мебели – только кровать, карточный стол и четыре складных стула. Мать Тони собиралась в ближайшее время купить мебель.
– Напоминает Питтсбург, – сказала Бренда, когда они ложились спать. Она имела в виду квартирку, которую она сняла год назад, когда стала работать в «Ол-Кеме», и которая так и стояла пустая. Кроме кровати, кухонного уголка, оставленного прежними жильцами, старого ковра из ее девичьей комнаты в Нью-Рошели, там ничего не было. У нее просто не было времени обставить квартиру. Это была еще одна жертва во имя карьеры – отсутствие уюта в доме.
– Бренда, а тебя очень волнует то, что у меня нет перспективы? – спросил Джеф.
– Беспокоит? Что ты, я даже и не думаю об этом. – Это было правдой, но вдруг Бренда подумала, что, будь у нее преуспевающий муж, начальство в «Ол-Кеме» могло бы относиться к ней по-другому.
– Да? Ну что ж, хорошо, что тебя это не волнует. – Джеф помолчал минуту. – Бренда, что ты думаешь о ребенке? – спросил он неожиданно.
– Ну, – она подумала, – это было бы…
– Что? – поторопил ее Джеф. – Что было бы?
– Я думаю, это было бы прекрасно. Но… позже. Мне кажется, что у меня здорово все получается в «Ол-Кеме». Сид Эрло все намекает на повышение. Так что сейчас рановато думать о ребенке.
– Но ты хочешь ребенка? – спросил Джеф.
– Да. Но позже.
Вопрос о ребенке был забыт, как только Бренда вернулась на работу. Она проводила большую часть недели в Питтсбурге, приезжая «домой», в Бостон, только на уик-энд. Иногда она бывала занята и в конце недели, если приходилось выезжать на симпозиум или конференции. Джеф тоже изредка уезжал на совещания, проводимые Министерством здравоохранения.
В отсутствие Джефа Бренда ездила к матери в Нью-Рошель и там с удовольствием помогала ей готовить. «А Ля Карт» разрослась настолько, что Элен пришлось нанять второго повара в помощь Кларенс.
– Ты превратилась в настоящего бизнесмена, – сказала Бренда матери. – Целый штат работников.
– Ты знаешь, дела идут хорошо. Мы будем еще расширяться. Тамара собирается уйти от дел и хочет продать мне свою фирму.
– Ну и что ж?
– Лью и я сейчас обдумываем этот вопрос. Тамара требует целое состояние – она верна себе.
– Еще бы! – Бренда вдруг подумала об отношениях между Лью и ее матерью. Интересно, сколько лет будет Элен довольствоваться женатым мужчиной, делить его с другой женщиной? Слишком долго она живет одна. – А как Лью?
– Прекрасно! – сказала Элен. – Что бы ты ни думала, Бренда, но он для меня очень много значит. Я думаю, без него я не добилась бы такого успеха – он все время меня вдохновляет, советует.
Хотя Элен не сказала Бренде всей правды, но их отношения с Лью постепенно менялись. Они стали мягче, удобнее, уютнее, как бы второй брак – для них в этом было своего рода убежище. Единственное, в чем она не признавалась даже себе – отношения, которые не развиваются, застывают и медленно уходят из их жизни.
Джеф всегда был верен Бренде, и Бренда не изменяла мужу, хотя иногда мужчины пытались ухаживать за ней. Бренда хорошо запомнила уроки Тони и знала, как «отшить» мужчину, не слишком оскорбляя его мужское достоинство. Она просто делала вид, что не принимает намеков на свой счет, а иногда – если мужчина был симпатичным – считала его слова комплиментом.
Бренда была настолько занята работой, что секс не слишком заботил ее. Она выросла освобожденной от прежних условностей. Она читала работы Хелен Герли Браун, Мастерса и Джонсон, журналы «Плейбой» и «Пентхаус», видела голые тела не только в журналах, слушала Битлов и «Поколение Любви» – Бренда и все ее сверстники не видели в сексе ничего особенного. Почему ее мать и ее сверстники поднимали столько шума насчет секса? Бренда воспринимала секс как нечто весьма обыденное.
До тех пор, пока она не встретилась с Сандором Тобиасом.
4
Долгое время Джеф был для Бренды всем. Когда она впервые с ним познакомилась, именно благодаря ему Бренде удалось сохранить работу, которая была ей необходима, чтобы оплачивать учебу в колледже.
Было лето 1969 года, лето между предпоследним и выпускным курсом, лето после ухода из семьи Уилсона – второго мужчины в короткой жизни Бренды, который много значил для нее и который их бросил. Она в конце концов набралась храбрости и сказала матери, что не хочет этим летом приезжать домой в Нью-Рошель, не хочет работать в «А Ля Карт», как раньше – в летние месяцы.
– Я хочу быть самостоятельной, – сказала она Элен. – Я хочу посмотреть, справлюсь ли я сама, без посторонней помощи.
– Я тебя понимаю, – сказала Элен. Она была горда тем, что Бренда повзрослела. Элен понимала желание дочери ни от кого не зависеть, и в то же время ей вдруг стало грустно при мысли, что годы пролетели так быстро, что ее малышка превратилась во взрослую женщину. Она пожелала Бренде удачи, а потом добавила: – Но мне будет тебя недоставать. Такую помощницу мне никогда не найти!
Бренде удалось получить место лаборанта в клинике глазных и ушных болезней Ринда в Провиденсе. Ее обязанностью было проведение основных биологических тестов. Работа требовала точности, но по сути своей была совершенно механической. Платили прекрасно, и работать в клинике глазных и ушных болезней было приятно.
Атмосфера здесь была совсем не такая, как в обычной больнице, потому что пациенты редко болели серьезно. В большинстве случаев они полностью выздоравливали после либо хирургического, либо консервативного лечения. На этажах, где располагалось педиатрическое отделение, царила атмосфера нескончаемого праздника по случаю дня рождения того или другого юного пациента с обычным в этих случаях мороженым и воздушными шариками. Дети, которые поступали в отделение с диагнозом «косоглазие», уходили с исправленным зрением, а детям, поступавшим с ухудшением слуха, за курс лечения слух удавалось восстановить. То же приподнятое настроение ощущалось и на этажах, которые занимало отделение для взрослых, поскольку операции по удалению катаракты оказывались чрезвычайно успешными и пациенты, поступавшие полуслепыми, обычно выписывались, вновь обретя зрение, а те, кто ложился в клинику, чтобы убрать морщины у глаз и сделать подтяжку лица, при выписке выглядели и чувствовали себя помолодевшими.
В отличие от больниц общего профиля, клиника глазных и ушных болезней не принимала алкоголиков и наркоманов, пострадавших в субботних пьяных драках и перестрелках, а также бродяг и людей с помраченным сознанием, выжатых, как лимон, жизнью большого города. В клинике глазных и ушных болезней, как правило, сама атмосфера излучала доброжелательность, профессионализм и оптимизм. 3а исключением очень редких случаев, единственным, что могло нарушить этот ровный ход вещей, были столкновения характеров, и именно в то время, когда Бренда оказалась втянутой в такую конфликтную ситуацию, она впервые встретилась с Джефом.
Ральф Кирмэн, отец которого был председателем попечительского совета клиники, был начинающим хирургом, энергичным и нетерпеливым. Все должно было исполняться быстрее быстрого, и именно в таком настроении Ральф ворвался в лабораторию на первом этаже в конце недели перед празднованием Дня независимости 9 июля.
– Какого дьявола! – начал он, используя обычную свою форму обращения к подчиненным, то есть ко всем, кто уступал ему по богатству, положению в обществе или агрессивности. – Где результаты анализов Херст?
– Они еще не готовы, – сказала Бренда. Это была та самая Селинда Херст, фотография которой в роскошном шифоновом платье абрикосового цвета от «Оскара де ла Рента» и в умопомрачительном бриллиантовом колье от Гарри Уинстона когда-то украшала обложку журнала «Таун энд кантри». Бренда хотела было добавить, что до получения результатов культурам бактерий нужно было провести в растворе еще четырнадцать часов, но ей не дали возможности даже открыть рот.
– А почему, черт побери, они не готовы? В этом заведении что, представление о времени, как у черномазых, или все-таки как у белых? – Разгневанное лицо Ральфа Кирмэна было так близко от Бренды, что она различала волоски между его бровями.
Джим Харт, другой техник-лаборант, молча покачал головой. Джим был чернокожим. Он уже привык к Ральфу Кирмэну и называл его «бремя черного человека».
– Доктор Кирмэн, мы получили анализ в пятницу в шестнадцать часов. К пяти часам вечера взятая проба уже была в растворе, – сказала Бренда, сверившись с аккуратными пометками, которые она сделала на лабораторных пробирках. Она хотела еще сказать, что физически невозможно было получить надежный результат быстрее, чем за сорок восемь часов. Для развития бактерий был необходим именно такой срок. Но Ральф Кирмэн снова ее оборвал.
– Мне непонятно, почему я не могу получить результаты, когда они мне нужны, – сказал он низким голосом, который всегда появлялся у него в состоянии крайнего раздражения. Обычно голос у него был высокий и капризно-недовольный.
– Не можете, потому что никто не может, – начала Бренда.
– Слушайте! Я не «никто». Я здесь бог! – сказал Ральф Кирмэн, по-видимому, в полной уверенности, что никто не может оспорить это утверждение. – Мисс Дурбан, – продолжал он, прочитав ее имя на карточке, приколотой к белому халату, – возможно, вам лучше поискать себе работу где-нибудь в другом месте. Где-нибудь поспокойнее. Вас ведь, знаете ли, можно и заменить. Это нетрудно! – Ральф Кирмэн славился тем, что ему ничего не стоило уволить сотрудника.
– Не кипятись, Ральф! – вмешался мужской голос, принадлежавший врачу, которого Бренда не раз встречала в коридорах клиники. Он был высокий, стройный, с рыжеватой бородкой и теплыми карими глазами. Ральф Кирмэн, все еще злой, круто повернулся.
– Я по горло сыт этой некомпетентностью, – сказал он по-прежнему зловеще низким голосом.
– Да будет тебе! Эти анализы должны делаться сорок восемь часов. Даже ты это проходил на медицинском факультете. Я ведь изучал те же предметы, что и ты. Законы природы не изменишь. Даже ради тебя!
– Мне срочно нужен результат анализа, – настаивал Ральф, но при этом слегка покраснел, и смущенная улыбка уже проявлялась в углах его губ. – Я сегодня иду к Селинде Херст, у нее будет праздничный прием с фейерверком, и мне нужно, чтобы я мог ей сказать, что у нее с глазом.
– Ты и сможешь ей сказать. Завтра, – ответил Джеф.
– Черт! – пробормотал Ральф и прошествовал к выходу.
– Из-за чего весь сыр-бор? – спросил Джеф Бренду, когда Ральф ушел и только обитые резиной двери лаборатории продолжали раскачиваться, молчаливо свидетельствуя о его ярости и разочаровании.
– Он хотел меня уволить! – сама себе не веря, произнесла Бренда. – Представляете?
– Вполне, – сказал Джеф. – Он думает, что он хозяин клиники и всех, кто здесь работает.
– Вы с ним так здорово справились, – сказала Бренда. – Спасибо.
– Я давно знаю Ральфа – учился на несколько курсов младше, – сказал Джеф. – Единственное, что спасает его, это то, что, несмотря на его несносный характер, у него все-таки сохранилось чувство юмора. Это единственный способ его образумить.
– Я вам очень признательна, – снова поблагодарила Бренда. Джеф оставил ей несколько проб на анализ.
– Увидимся через 48 часов, – сказал он и, подмигнув ей, ушел.
Вот так это началось. Очень скоро Джеф взял привычку заходить в лабораторию во время перерывов, а вскоре он уже провожал Бренду домой, в ее квартиру, где она жила вместе с Тони. В то лето Тони подрабатывала в маклерской конторе.
По пути Бренда и Джеф покупали что-нибудь на обед, а потом вместе его готовили. Что-нибудь недорогое и то, что можно было приготовить быстро и без труда: цыпленка и какую-нибудь лапшу или макароны, гамбургеры и великое множество блюд из яиц. Тони как-то сказала, что самой большой радостью в жизни для нее было вернуться домой и неожиданно обнаружить, что там уже почти готов вкусный обед, а Джеф на это сказал, что для него самой радостной неожиданностью было войти в лабораторию и встретить там Бренду.
– Я же знаю, что я ему нравлюсь, – говорила Бренда. Но она была не уверена. – Он такой милый. И такой внимательный. Но я ничего не понимаю. Он даже ни разу не попытался меня поцеловать. – Ей уже приходило в голову, не гомосексуалист ли он. В конце концов, она ведь выросла в период бурной сексуальной революции. Для юношей и девушек было обыденным делом переспать друг с другом, и половую связь они считали чем-то вроде рукопожатия, только, конечно, свидетельствующего о большем дружеском расположении.
– Я думаю, он просто застенчив, – сказала Тони. – И у него тонкие чувства. Вот и все. Тебе просто надо быть терпеливой.
Как-то в воскресенье в начале августа Джеф и Бренда взяли с собой припасы для пикника и поехали на машине на пляж около Ньюпорта. Когда они выбирались из видавшего виды «фольксвагена» Джефа, руки их случайно встретились. А в следующий момент они уже держались за руки, и так естественно и привычно, как будто с детства это делали. Когда позже в тот же день Джеф поцеловал ее, впечатление было такое, что они целуются уже давным-давно, а когда в ту же ночь они впервые стали любовниками, в этом было столько благородства, красоты и нежности, что физическая близость с мужчиной, раньше приносившая Бренде только разочарование, на этот раз показалась ей такой же естественной и необходимой, как дыхание.
Другим женщинам нужны были мужчины, во взгляде которых читалось приглашение в постель, мужчины, которые были дразняще недоступны, мужчины, от которых исходило ощущение власти и авторитета. Бренда не принадлежала к таким женщинам. Бренде нужны были чувства, и когда она влюбилась в Джефа, она влюбилась в то чувство, которое он вызывал в ней.
Бренде было девять лет, когда умер ее отец, и она хорошо помнила его. Она помнила, как он взял ее с собой на фабрику, где делали краски для отделки интерьеров, и там химики дали ей самой приготовить пробный набор красок, с помощью которого она потом раскрасила все комнаты в своем кукольном домике. Она помнила, как отец рассказывал ей об экзотических животных и первобытных племенах, разглядывая вместе с ней журнал «Нэшнл джеографик», как объяснял ей загадочные диаграммы в журнале «Сайнтифик Америкэн».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Бренда вернулась домой, окрыленная своим успехом – наконец-то ее восприняли всерьез, как профессионала, а не просто «славную девочку». Перспективы казались безграничными.
Она приехала вовремя: Так и Тони решили пожениться.
– Я думаю, мы, наконец, успокоили почтенное общество, – сказал Так после свадебного обеда, который, конечно, подготовила Элен. Бренда несколько дней помогала ей – она так давно ничего не готовила, что теперь она наслаждалась этой работой. Бренда пожертвовала радостями домашних обедов ради карьеры; правда, тогда она не считала это жертвой.
– Ты сам – «почтенное общество», – поддразнивала Така Бренда. – Ты – юрист, а Тони работает на Уолл-стрит. Куда уж дальше!
– Я могу стать президентом! – воскликнула Тони, и все рассмеялись. Гости сидели на полу кооперативной квартиры на Западной 67-й улице, которую родители Тони подарили молодоженам.
– Первая женщина президент! – Гости опять захохотали, возбужденные не только выпитым вином, но и «травкой», которую они курили сейчас – привычка, оставшаяся от университета.
– По правде говоря, в фирме, где я работаю – «Колс, Уоткинс и Форест», мне стали намекать, что неплохо было бы обзавестись женой. – Так сказал это вполне серьезно. Он хотел стать компаньоном в этой фирме, и если через три года ему не удастся это сделать, придется уходить и искать другое место. – Вы не можете себе представить, как все это надоедает: «когда вы узаконите свои отношения с Тони», и все такое. Поэтому мы с Тони решили: если я хочу стать компаньоном в фирме – нам надо пожениться.
– То же самое и у меня, то есть не у меня, а у «Эддера и Стерна», – сказала Тони. – Я им понравилась, они привыкли ко мне, но они такие чопорные! Там половина – англосаксонские протестанты, половина – евреи. И среди них – женщина, незамужняя, свободная! Если бы я еще была негритянкой! Ну, ничего, теперь я выгляжу неплохо, с законным мужем, причем перспективным. Кто знает, может быть, теперь пойдут дети, будем отмечать годовщины, – Тони посмотрела на Така любящим взглядом.
– Я думала, вы не хотите детей, – сказала Бренда.
– Нет, не хотим, – сказала Тони.
– Почему бы нет? – сказал Так. Они произнесли эти слова одновременно, удивленно посмотрели друг на друга и смутились.
– Но я могу передумать, – сказала Тони и покраснела.
– Да? – Так улыбнулся радостно.
Тони и Так решили провести первую брачную ночь в маленькой квартирке на Томпсон-стрит, где они прожили пять лет. Джеф и Бренда остались в их новой квартире на ночь.
Квартира еще пахла краской, и в ней почти не было мебели – только кровать, карточный стол и четыре складных стула. Мать Тони собиралась в ближайшее время купить мебель.
– Напоминает Питтсбург, – сказала Бренда, когда они ложились спать. Она имела в виду квартирку, которую она сняла год назад, когда стала работать в «Ол-Кеме», и которая так и стояла пустая. Кроме кровати, кухонного уголка, оставленного прежними жильцами, старого ковра из ее девичьей комнаты в Нью-Рошели, там ничего не было. У нее просто не было времени обставить квартиру. Это была еще одна жертва во имя карьеры – отсутствие уюта в доме.
– Бренда, а тебя очень волнует то, что у меня нет перспективы? – спросил Джеф.
– Беспокоит? Что ты, я даже и не думаю об этом. – Это было правдой, но вдруг Бренда подумала, что, будь у нее преуспевающий муж, начальство в «Ол-Кеме» могло бы относиться к ней по-другому.
– Да? Ну что ж, хорошо, что тебя это не волнует. – Джеф помолчал минуту. – Бренда, что ты думаешь о ребенке? – спросил он неожиданно.
– Ну, – она подумала, – это было бы…
– Что? – поторопил ее Джеф. – Что было бы?
– Я думаю, это было бы прекрасно. Но… позже. Мне кажется, что у меня здорово все получается в «Ол-Кеме». Сид Эрло все намекает на повышение. Так что сейчас рановато думать о ребенке.
– Но ты хочешь ребенка? – спросил Джеф.
– Да. Но позже.
Вопрос о ребенке был забыт, как только Бренда вернулась на работу. Она проводила большую часть недели в Питтсбурге, приезжая «домой», в Бостон, только на уик-энд. Иногда она бывала занята и в конце недели, если приходилось выезжать на симпозиум или конференции. Джеф тоже изредка уезжал на совещания, проводимые Министерством здравоохранения.
В отсутствие Джефа Бренда ездила к матери в Нью-Рошель и там с удовольствием помогала ей готовить. «А Ля Карт» разрослась настолько, что Элен пришлось нанять второго повара в помощь Кларенс.
– Ты превратилась в настоящего бизнесмена, – сказала Бренда матери. – Целый штат работников.
– Ты знаешь, дела идут хорошо. Мы будем еще расширяться. Тамара собирается уйти от дел и хочет продать мне свою фирму.
– Ну и что ж?
– Лью и я сейчас обдумываем этот вопрос. Тамара требует целое состояние – она верна себе.
– Еще бы! – Бренда вдруг подумала об отношениях между Лью и ее матерью. Интересно, сколько лет будет Элен довольствоваться женатым мужчиной, делить его с другой женщиной? Слишком долго она живет одна. – А как Лью?
– Прекрасно! – сказала Элен. – Что бы ты ни думала, Бренда, но он для меня очень много значит. Я думаю, без него я не добилась бы такого успеха – он все время меня вдохновляет, советует.
Хотя Элен не сказала Бренде всей правды, но их отношения с Лью постепенно менялись. Они стали мягче, удобнее, уютнее, как бы второй брак – для них в этом было своего рода убежище. Единственное, в чем она не признавалась даже себе – отношения, которые не развиваются, застывают и медленно уходят из их жизни.
Джеф всегда был верен Бренде, и Бренда не изменяла мужу, хотя иногда мужчины пытались ухаживать за ней. Бренда хорошо запомнила уроки Тони и знала, как «отшить» мужчину, не слишком оскорбляя его мужское достоинство. Она просто делала вид, что не принимает намеков на свой счет, а иногда – если мужчина был симпатичным – считала его слова комплиментом.
Бренда была настолько занята работой, что секс не слишком заботил ее. Она выросла освобожденной от прежних условностей. Она читала работы Хелен Герли Браун, Мастерса и Джонсон, журналы «Плейбой» и «Пентхаус», видела голые тела не только в журналах, слушала Битлов и «Поколение Любви» – Бренда и все ее сверстники не видели в сексе ничего особенного. Почему ее мать и ее сверстники поднимали столько шума насчет секса? Бренда воспринимала секс как нечто весьма обыденное.
До тех пор, пока она не встретилась с Сандором Тобиасом.
4
Долгое время Джеф был для Бренды всем. Когда она впервые с ним познакомилась, именно благодаря ему Бренде удалось сохранить работу, которая была ей необходима, чтобы оплачивать учебу в колледже.
Было лето 1969 года, лето между предпоследним и выпускным курсом, лето после ухода из семьи Уилсона – второго мужчины в короткой жизни Бренды, который много значил для нее и который их бросил. Она в конце концов набралась храбрости и сказала матери, что не хочет этим летом приезжать домой в Нью-Рошель, не хочет работать в «А Ля Карт», как раньше – в летние месяцы.
– Я хочу быть самостоятельной, – сказала она Элен. – Я хочу посмотреть, справлюсь ли я сама, без посторонней помощи.
– Я тебя понимаю, – сказала Элен. Она была горда тем, что Бренда повзрослела. Элен понимала желание дочери ни от кого не зависеть, и в то же время ей вдруг стало грустно при мысли, что годы пролетели так быстро, что ее малышка превратилась во взрослую женщину. Она пожелала Бренде удачи, а потом добавила: – Но мне будет тебя недоставать. Такую помощницу мне никогда не найти!
Бренде удалось получить место лаборанта в клинике глазных и ушных болезней Ринда в Провиденсе. Ее обязанностью было проведение основных биологических тестов. Работа требовала точности, но по сути своей была совершенно механической. Платили прекрасно, и работать в клинике глазных и ушных болезней было приятно.
Атмосфера здесь была совсем не такая, как в обычной больнице, потому что пациенты редко болели серьезно. В большинстве случаев они полностью выздоравливали после либо хирургического, либо консервативного лечения. На этажах, где располагалось педиатрическое отделение, царила атмосфера нескончаемого праздника по случаю дня рождения того или другого юного пациента с обычным в этих случаях мороженым и воздушными шариками. Дети, которые поступали в отделение с диагнозом «косоглазие», уходили с исправленным зрением, а детям, поступавшим с ухудшением слуха, за курс лечения слух удавалось восстановить. То же приподнятое настроение ощущалось и на этажах, которые занимало отделение для взрослых, поскольку операции по удалению катаракты оказывались чрезвычайно успешными и пациенты, поступавшие полуслепыми, обычно выписывались, вновь обретя зрение, а те, кто ложился в клинику, чтобы убрать морщины у глаз и сделать подтяжку лица, при выписке выглядели и чувствовали себя помолодевшими.
В отличие от больниц общего профиля, клиника глазных и ушных болезней не принимала алкоголиков и наркоманов, пострадавших в субботних пьяных драках и перестрелках, а также бродяг и людей с помраченным сознанием, выжатых, как лимон, жизнью большого города. В клинике глазных и ушных болезней, как правило, сама атмосфера излучала доброжелательность, профессионализм и оптимизм. 3а исключением очень редких случаев, единственным, что могло нарушить этот ровный ход вещей, были столкновения характеров, и именно в то время, когда Бренда оказалась втянутой в такую конфликтную ситуацию, она впервые встретилась с Джефом.
Ральф Кирмэн, отец которого был председателем попечительского совета клиники, был начинающим хирургом, энергичным и нетерпеливым. Все должно было исполняться быстрее быстрого, и именно в таком настроении Ральф ворвался в лабораторию на первом этаже в конце недели перед празднованием Дня независимости 9 июля.
– Какого дьявола! – начал он, используя обычную свою форму обращения к подчиненным, то есть ко всем, кто уступал ему по богатству, положению в обществе или агрессивности. – Где результаты анализов Херст?
– Они еще не готовы, – сказала Бренда. Это была та самая Селинда Херст, фотография которой в роскошном шифоновом платье абрикосового цвета от «Оскара де ла Рента» и в умопомрачительном бриллиантовом колье от Гарри Уинстона когда-то украшала обложку журнала «Таун энд кантри». Бренда хотела было добавить, что до получения результатов культурам бактерий нужно было провести в растворе еще четырнадцать часов, но ей не дали возможности даже открыть рот.
– А почему, черт побери, они не готовы? В этом заведении что, представление о времени, как у черномазых, или все-таки как у белых? – Разгневанное лицо Ральфа Кирмэна было так близко от Бренды, что она различала волоски между его бровями.
Джим Харт, другой техник-лаборант, молча покачал головой. Джим был чернокожим. Он уже привык к Ральфу Кирмэну и называл его «бремя черного человека».
– Доктор Кирмэн, мы получили анализ в пятницу в шестнадцать часов. К пяти часам вечера взятая проба уже была в растворе, – сказала Бренда, сверившись с аккуратными пометками, которые она сделала на лабораторных пробирках. Она хотела еще сказать, что физически невозможно было получить надежный результат быстрее, чем за сорок восемь часов. Для развития бактерий был необходим именно такой срок. Но Ральф Кирмэн снова ее оборвал.
– Мне непонятно, почему я не могу получить результаты, когда они мне нужны, – сказал он низким голосом, который всегда появлялся у него в состоянии крайнего раздражения. Обычно голос у него был высокий и капризно-недовольный.
– Не можете, потому что никто не может, – начала Бренда.
– Слушайте! Я не «никто». Я здесь бог! – сказал Ральф Кирмэн, по-видимому, в полной уверенности, что никто не может оспорить это утверждение. – Мисс Дурбан, – продолжал он, прочитав ее имя на карточке, приколотой к белому халату, – возможно, вам лучше поискать себе работу где-нибудь в другом месте. Где-нибудь поспокойнее. Вас ведь, знаете ли, можно и заменить. Это нетрудно! – Ральф Кирмэн славился тем, что ему ничего не стоило уволить сотрудника.
– Не кипятись, Ральф! – вмешался мужской голос, принадлежавший врачу, которого Бренда не раз встречала в коридорах клиники. Он был высокий, стройный, с рыжеватой бородкой и теплыми карими глазами. Ральф Кирмэн, все еще злой, круто повернулся.
– Я по горло сыт этой некомпетентностью, – сказал он по-прежнему зловеще низким голосом.
– Да будет тебе! Эти анализы должны делаться сорок восемь часов. Даже ты это проходил на медицинском факультете. Я ведь изучал те же предметы, что и ты. Законы природы не изменишь. Даже ради тебя!
– Мне срочно нужен результат анализа, – настаивал Ральф, но при этом слегка покраснел, и смущенная улыбка уже проявлялась в углах его губ. – Я сегодня иду к Селинде Херст, у нее будет праздничный прием с фейерверком, и мне нужно, чтобы я мог ей сказать, что у нее с глазом.
– Ты и сможешь ей сказать. Завтра, – ответил Джеф.
– Черт! – пробормотал Ральф и прошествовал к выходу.
– Из-за чего весь сыр-бор? – спросил Джеф Бренду, когда Ральф ушел и только обитые резиной двери лаборатории продолжали раскачиваться, молчаливо свидетельствуя о его ярости и разочаровании.
– Он хотел меня уволить! – сама себе не веря, произнесла Бренда. – Представляете?
– Вполне, – сказал Джеф. – Он думает, что он хозяин клиники и всех, кто здесь работает.
– Вы с ним так здорово справились, – сказала Бренда. – Спасибо.
– Я давно знаю Ральфа – учился на несколько курсов младше, – сказал Джеф. – Единственное, что спасает его, это то, что, несмотря на его несносный характер, у него все-таки сохранилось чувство юмора. Это единственный способ его образумить.
– Я вам очень признательна, – снова поблагодарила Бренда. Джеф оставил ей несколько проб на анализ.
– Увидимся через 48 часов, – сказал он и, подмигнув ей, ушел.
Вот так это началось. Очень скоро Джеф взял привычку заходить в лабораторию во время перерывов, а вскоре он уже провожал Бренду домой, в ее квартиру, где она жила вместе с Тони. В то лето Тони подрабатывала в маклерской конторе.
По пути Бренда и Джеф покупали что-нибудь на обед, а потом вместе его готовили. Что-нибудь недорогое и то, что можно было приготовить быстро и без труда: цыпленка и какую-нибудь лапшу или макароны, гамбургеры и великое множество блюд из яиц. Тони как-то сказала, что самой большой радостью в жизни для нее было вернуться домой и неожиданно обнаружить, что там уже почти готов вкусный обед, а Джеф на это сказал, что для него самой радостной неожиданностью было войти в лабораторию и встретить там Бренду.
– Я же знаю, что я ему нравлюсь, – говорила Бренда. Но она была не уверена. – Он такой милый. И такой внимательный. Но я ничего не понимаю. Он даже ни разу не попытался меня поцеловать. – Ей уже приходило в голову, не гомосексуалист ли он. В конце концов, она ведь выросла в период бурной сексуальной революции. Для юношей и девушек было обыденным делом переспать друг с другом, и половую связь они считали чем-то вроде рукопожатия, только, конечно, свидетельствующего о большем дружеском расположении.
– Я думаю, он просто застенчив, – сказала Тони. – И у него тонкие чувства. Вот и все. Тебе просто надо быть терпеливой.
Как-то в воскресенье в начале августа Джеф и Бренда взяли с собой припасы для пикника и поехали на машине на пляж около Ньюпорта. Когда они выбирались из видавшего виды «фольксвагена» Джефа, руки их случайно встретились. А в следующий момент они уже держались за руки, и так естественно и привычно, как будто с детства это делали. Когда позже в тот же день Джеф поцеловал ее, впечатление было такое, что они целуются уже давным-давно, а когда в ту же ночь они впервые стали любовниками, в этом было столько благородства, красоты и нежности, что физическая близость с мужчиной, раньше приносившая Бренде только разочарование, на этот раз показалась ей такой же естественной и необходимой, как дыхание.
Другим женщинам нужны были мужчины, во взгляде которых читалось приглашение в постель, мужчины, которые были дразняще недоступны, мужчины, от которых исходило ощущение власти и авторитета. Бренда не принадлежала к таким женщинам. Бренде нужны были чувства, и когда она влюбилась в Джефа, она влюбилась в то чувство, которое он вызывал в ней.
Бренде было девять лет, когда умер ее отец, и она хорошо помнила его. Она помнила, как он взял ее с собой на фабрику, где делали краски для отделки интерьеров, и там химики дали ей самой приготовить пробный набор красок, с помощью которого она потом раскрасила все комнаты в своем кукольном домике. Она помнила, как отец рассказывал ей об экзотических животных и первобытных племенах, разглядывая вместе с ней журнал «Нэшнл джеографик», как объяснял ей загадочные диаграммы в журнале «Сайнтифик Америкэн».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38