Девочка неукоснительно выполняла все правила поведения за столом и ни разу не забыла помолиться на ночь — он-то это хорошо знал, ведь еще ребенком она заставляла его ждать за дверью, пока не кончит молитву, чтобы лишний раз подчеркнуть, что он еретик. Перед образом святой Девы Гваделупской горела неугасимая лампада. Отец подслушал ее молитву, когда ей было четыре года: «Богородице почет, сатане наоборот».Но как-то раз — Милли тогда было тринадцать — его вызвали в американскую школу при монастыре св.Клары в богатом предместье Ведадо. И там он впервые узнал, что дуэнья бросала Милли у решетчатых ворот школы, прямо под гипсовым барельефом святой. Жалоба на дочь была серьезная: она подожгла маленького мальчика по имени Томас Эрл Паркмен младший. Правда, как признала сама мать-настоятельница, Эрл (так его звали в школе) первый дернул Милли за косу, что ни в какой мере не оправдывало поступка Милли, который мог иметь самые пагубные последствия, если бы другая девочка не окунула Эрла в фонтан. Милли оправдывалась тем, что Эрл — протестант, а если уж дело дошло до религиозных гонений, католики всегда дадут протестантам два очка вперед.— Но как же она подожгла этого Эрла?— Облила керосином полы его рубашки.— Керосином?!— Жидкостью для зажигалок, а потом чиркнула спичкой. Мы подозреваем, что она тайком курит.— Удивительная история!— Значит, вы не знаете Милли. Я должна сказать вам, мистер Уормолд, что чаша нашего терпения вот-вот переполнится.Как выяснилось, за полгода до того, как она подожгла Эрла, Милли показывала своим одноклассникам на уроке рисования коллекцию открыток с изображением самых знаменитых картин в мире.— Не понимаю, что здесь плохого.— В двенадцать лет, мистер Уормолд, ребенок не должен восхищаться одной только наготой, какие бы великие художники ее ни изображали.— Неужели там не было ничего, кроме наготы?— Ничего, если не считать «Махи одетой» Гойи. Но у Милли был и нагой вариант этой картины.Уормолду пришлось воззвать к милосердию матери-настоятельницы: ведь он — увы! — неверующий, а дочь у него католичка, американский монастырь — единственная католическая школа в Гаване, где учат по-английски; держать гувернантку ему не по средствам. Не хотят же они, чтобы он послал свою дочь в школу Хайрема Ч.Трумэна. Тогда он нарушил бы обещание, данное жене. Он уже втайне подумывал, не требует ли его отцовский долг, чтобы он женился второй раз, но монахини могут косо на это посмотреть, а главное — он все еще любил мать Милли.Конечно, он поговорил с Милли о ее проступке, ее объяснения покоряли своим простодушием.— Зачем ты подожгла Эрла?— Это было искушение дьявола, — сказала она.— Милли, пожалуйста, не говори глупостей.— Святых всегда искушает дьявол.— Ты не святая.— Совершенно верно. Потому я и поддалась.И на этом инцидент был исчерпан — точнее он был, вероятно, исчерпан в тот же день между четырьмя и шестью в исповедальне. Ее дуэнья снова была рядом и уже, наверное, за этим проследила. Ах, если бы он только мог знать наверняка, когда дуэнья берет выходной день!Пришлось обсудить вопрос и о курении тайком.— Ты куришь сигареты? — спросил он.— Нет.Что-то в ее ответе заставило его поставить вопрос иначе:— Ты когда-нибудь курила, Милли?— Только сигары, — сказала она.Теперь, заслышав свист, предупреждавший о появлении Милли, он удивился, почему она идет со стороны порта, а не с Авенида де Бельхика. Но, увидев ее, он сразу все понял. За ней шел молодой приказчик и нес такой огромный пакет, что не видно было его лица. Уормолд подумал с тоской: опять что-то купила. Он поднялся наверх, в квартиру, которая помещалась над магазином, и услышал, как в соседней комнате Милли говорит приказчику, куда положить пакеты. Раздался стук чего-то тяжелого, треск, звон металла.— Положите туда, — сказала она, а потом: — Нет, вот сюда.Ящики с шумом выдвигались и задвигались. Милли стала забивать гвозди в стену. В столовой, где он сидел, кусок штукатурки отвалился и упал в салат — приходящая служанка приготовила им холодный обед.Милли вышла к столу точно, без опоздания. Ему всегда было трудно скрыть свое восхищение ее красотой, но невидимая дуэнья равнодушно скользнула по нему взглядом, словно он был неугодным поклонником. Дуэнья давно уже не брала выходных дней; его чуть-чуть огорчало такое прилежание, и порой он был даже не прочь поглядеть, как горит Эрл. Милли произнесла молитву и перекрестилась, а он сидел, почтительно опустив голову. Это была одна из ее пространных молитв, которая означала, что она либо не очень голодна, либо хочет выиграть время.— Ну, как у тебя сегодня, отец, все хорошо? — вежливо спросила она.Такой вопрос могла бы задать жена после долгих лет семейной жизни.— Неплохо, а у тебя? — Когда он смотрел на нее, он становился малодушным; ему было трудно в чем-либо ей отказать, и он не решался заговорить о покупках. Ведь ее карманные деньги были истрачены еще две недели назад на серьги, которые ей приглянулись, и на статуэтку святой Серафины…— Я сегодня получила «отлично» по закону божьему и по этике.— Прекрасно, прекрасно. А что у тебя опрашивали?— Лучше всего я знала насчет простительных грехов.— Утром я видел доктора Гассельбахера, — сказал он как будто без всякой связи.Она вежливо заметила:— Надеюсь, он хорошо себя чувствует?Дуэнья явно перегибала палку: в католических школах учат хорошим манерам — тем они и славятся, но ведь манеры существуют только для того, чтобы удивлять посторонних. Он с грустью подумал: а я и есть посторонний. Он не мог сопровождать ее в тот странный мир горящих свечей, кружев, святой воды и коленопреклонений. Иногда ему казалось, что у него нет дочери.— В день твоего рождения он зайдет к нам. Может, лотом поедем в ночной ресторан.— В ночной ресторан? — Дуэнья, наверно, на секунду отвернулась, и Милли успела воскликнуть: — O gloria Patri! Слава отцу (небесному)! (лат.)
— Раньше ты всегда говорила: «Аллилуйя».— Ну да, в четвертом классе. А в какой ресторан?— Наверно, в «Насьональ».— А почему не в «Шанхай»?— Ни в коем случае! Откуда ты знаешь про «Шанхай»?— Мало ли что узнаешь в школе.Уормолд сказал:— Мы еще не решили, что тебе подарить. Семнадцать лет — это не обычный день рождения. Я подумывал…— Если говорить, положа руку на сердце, — сказала Милли, — мне ничего не надо.Уормолд с беспокойством подумал о том громадном пакете. А что если она и в самом деле пошла и купила все, что ей хотелось… Он стал ее упрашивать:— Ну а все-таки, чего тебе хочется?— Ничего. Ровно ничегошеньки.— Новый купальный костюм? — предложил он уже с отчаянием.— Знаешь, есть одна вещь… Но мы можем ее сразу считать и за рождественский подарок, и за будущий год, и за будущий-будущий год…— Господи боже, что же это такое?— Тебе больше не придется заботиться о подарках долго-долго.— Неужели ты хочешь «Ягуара»?— Да нет, это совсем маленький подарочек. Никакой не автомобиль. И хватит мне его на много лет. Это очень практичная вещь. И на ней даже, собственно говоря, можно сэкономить бензин.— Сэкономить бензин?— А сегодня я купила все принадлежности на свои собственные деньги.— У тебя нет собственных денег. Я тебе одолжил три песо на святую Серафину.— Но мне дают в кредит.— Милли, сколько раз я тебе говорил, что не разрешаю покупать в кредит. Дают в кредит мне, а не тебе, и дают все менее охотно.— Бедный папка. Нам грозит нищета?— Ну, я надеюсь, что как только кончатся беспорядки, дела поправятся.— Но на Кубе всегда беспорядки. Если дело дойдет до крайности, я ведь могу пойти работать, правда?— Кем?— Как Джен Эйр, гувернанткой.— Кто тебя возьмет?.— Сеньор Перес.— Господи, Милли, что ты говоришь? У него четвертая жена, а ты — католичка…— А может, грешники — мое настоящее призвание, — сказала Милли.— Не болтай чепухи. И я пока не разорился. Еще не совсем. Надеюсь, что не совсем. Милли, что ты купила?— Пойдем покажу.Они пошли к ней в спальню. На кровати лежало седло; на стене, куда она вбила несколько гвоздей (отломав при этом каблук от своих лучших вечерних туфель), висели уздечка и мундштук. Канделябры были увиты поводьями, посреди туалета красовался хлыст. Уормолд спросил упавшим голосом:— А где лошадь?Он так и ждал, что лошадь выйдет сейчас из ванной.— В конюшне, недалеко от Загородного клуба. Угадай, как ее зовут.— Как я могу угадать?— Серафина. Разве это не перст божий?— Но, Милли, я не могу себе позволить…— Тебе не надо платить за нее сразу. Она — гнедая.— Какое мне дело до ее масти?— Она записана в племенную книгу. От Санта Тересы и Фердинанда Кастильского. Она бы стоила вдвое дороже, если бы не повредила себе бабку, прыгая через барьер. С ней ничего особенного не случилось, но вскочила какая-то шишка, и ее теперь нельзя выставлять.— Пусть она стоит четверть своей цены. Дела идут очень туго, Милли.— Я ведь тебе объяснила, что сразу платить не надо. Можно выплачивать несколько лет.— Она успеет сдохнуть, а я все еще буду за нее платить.— Серафина куда живучее автомобиля. Она, наверно, проживет дольше тебя.— Но, Милли, послушай, тебе придется ездить в конюшню, не говоря уже о том, что за конюшню тоже полагается платить…— Я обо всем договорилась с капитаном Сегурой. Он назначил мне самую маленькую плату. Хотел устроить конюшню совсем даром, но я знала, ты не захочешь, чтобы я у него одалживалась.— Какой еще капитан Сегура?— Начальник полиции в Ведадо.— Господи, откуда ты его знаешь?— Ну, он часто меня подвозит домой на машине.— А матери-настоятельнице это известно?Милли чопорно ответила:— У каждого человека должна быть своя личная жизнь.— Послушай, Милли, я не могу позволить себе лошадь, ты не можешь позволить себе всякие эти… уздечки. Придется отдать все обратно… И я не позволю, чтобы тебя катал капитан Сегура! — добавил он с яростью.— Не волнуйся. Он до меня еще и пальцем не дотронулся, — сказала Милли. — Сидит за рулем и поет грустные мексиканские песни. О цветах и о смерти. И одну — о быке.— Милли, я не разрешаю! Я скажу матери-настоятельнице, обещай, что ты…Он видел, как под темными бровями в зеленовато-янтарных глазах собираются слезы. Уормолд почувствовал, что его охватывает паника: точно так смотрела на него жена в тот знойный октябрьский день, когда шесть лет жизни оборвались на полуслове. Он спросил:— Ты что, влюбилась в этого капитана Сегуру?Две слезы как-то очень изящно погнались друг за другом по округлой щеке и заблестели, точно сбруя, висевшая на стене; это было ее оружие.— Да ну его к дьяволу, этого капитана Сегуру, — сказала Милли. — Мне он не нужен. Мне нужна только Серафина. Она такая стройная, послушная, все это говорят.— Милли, деточка, ты же знаешь, если бы я мог…— Ах, я знала, что ты так мне скажешь. Знала в глубине души. Я прочитала две новены новена — название одной из церковных служб
, но они не помогли. А я так старалась. Я не думала ни о чем земном, пока их читала. Никогда больше не буду верить в эти новены. Никогда! Никогда!Ее голос гулко звучал в комнате, как у ворона Эдгара По. Сам Уормолд был человек неверующий, но ему очень не хотелось каким-нибудь неловким поступком убить ее веру. Сейчас он чувствовал страшную ответственность: в любой момент она может отречься от господа бога. Клятвы, которые он когда-то давал, воскресли, чтобы его обезоружить.Он сказал:— Прости меня, Милли…— Я выстояла две лишние обедни.Она возлагала на его плечи все бремя своего разочарования в вековой, испытанной ворожбе. Легко говорить, что детям ничего не стоит заплакать, но если вы — отец, разве можно глядеть на это так же хладнокровно, как глядит учительница или гувернантка? Кто знает, а вдруг у ребенка настает такая минута, когда весь мир начинает выглядеть совсем по-иному, как лицо, которое искажается гримасой, когда пробьет роковой час?— Милли, я тебе обещаю, если в будущем году я смогу… Послушай, Милли, оставь пока у себя седло и все эти штуки…— Кому нужно седло без лошади? И я уже сказала капитану Сегуре…— К черту капитана Сегуру! Что ты ему сказала?— Я ему сказала, что стоит мне попросить у тебя Серафину и ты мне ее подаришь. Я ему сказала, что ты такой замечательный! Про молитвы я ему не говорила.— Сколько она стоит?— Триста песо.— Ах, Милли, Милли… — Ему оставалось только сдаться. — За конюшню тебе придется платить из твоих карманных денег.— Конечно! — Она поцеловала его в ухо. — С будущего месяца, хорошо?Они оба отлично знали, что этого никогда не будет. Она сказала:— Вот видишь, они все-таки помогли, мои новены. Завтра начну опять, чтобы дела у тебя пошли как следует. Интересно, какой святой подойдет для этого лучше всего?— Я слыхал, что святой Иуда — покровитель неудачников, — сказал Уормолд.
3 Уормолд часто мечтал, что вот однажды он проснется и у него окажутся сбережения — акции и сертификаты, широкой рекой потекут дивиденды, совсем, как у богачей из предместья Ведадо; тогда они с Милли вернутся в Англию, где не будет ни капитана Сегуры, ни «охоты», ни свиста. Но мечта таяла, как только он входил в огромный американский банк в Обиспо. Вступив под массивный каменный портал, украшенный орнаментом из цветов клевера с четырьмя листочками, он снова превращался в маленького дельца, каким и был на самом деле, чьих сбережений никогда не хватит на то, чтобы увезти Милли в безопасные края.Получать деньги по чеку — куда более сложная процедура в американском банке, чем в английском. Американские банкиры ценят личные связи, кассир должен создавать иллюзию, будто он зашел к себе в кассу случайно и рад, что ему посчастливилось встретить здесь клиента. «Кто бы мог подумать, — словно хочет он сказать своей широкой, приветливой улыбкой, — что я встречу именно вас, да еще где, здесь, в байке!» Поговорив с кассиром о его здоровье и о своем самочувствии, удовлетворив взаимный интерес к погоде, которая так балует их этой зимой, клиент робко, просительно сует ему чек (до чего же противное и докучливое дело!), но кассир едва успевает взглянуть на чек, как на столе звонит телефон.— Это вы. Генри? — с удивлением произносит он в трубку, так, словно голос Генри он тоже не ожидал услышать в этот день. — Что новенького? — Он долго выслушивает новости и при этом игриво вам улыбается: ничего не попишешь, дело есть дело. — Да, должен признаться, Эдит вчера выглядела очень эффектно, — поддакивает кассир.Уормолд нетерпеливо переминается с ноги на ногу.— Да, вечер прошел замечательно, просто замечательно. Я? Я — отлично. Ну, а чем мы можем быть вам полезны сегодня?
— Пожалуйста, прошу вас, вы ведь знаете, Генри. Мы всегда рады вам услужить… Сто пятьдесят тысяч долларов на три года?.. Нет, для такой фирмы, как ваша, какие могут быть трудности! Нам придется согласовать с Нью-Йорком, но это же чистая формальность. Забегите, когда будет свободная минутка, и поговорите с управляющим. Выплачивать помесячно? Зачем, когда речь идет об американской фирме! Да, мы можем сговориться на пяти процентах. Сделать тогда двести тысяч на четыре года? Пожалуйста, Генри.Чек Уормолда, казалось, съеживался от собственного ничтожества. «Триста пятьдесят долларов» — сумма прописью выглядела такой же тщедушной, как и все его ресурсы.— Увидимся завтра у миссис Слейтер? Ладно, сыграем партию. Только уговор, не вытаскивать козырей из рукава! Когда придет ответ? Да дня через два, если запросим телеграфно. Завтра в одиннадцать? Когда вам угодно. Генри. Заходите и все тут. Я скажу управляющему. Он вам будет ужасно рад… Простите, что задержал вас, мистер Уормолд.Его он упорно называл по фамилии. Наверное, подумал Уормолд, со мной нет смысла быть на короткой ноге? А может, национальность создает между нами такую преграду?— Триста пятьдесят долларов? — Кассир искоса заглянул в книгу и стал отсчитывать бумажки. Но телефон зазвонил снова.— Не может быть! Миссис Эшуорт! Куда же это вы пропали? В Майами? Вы шутите! — Прошло несколько минут прежде, чем он покончил с миссис Эшуорт. Передавая Уормолду банкноты, он сунул ему и листок бумаги. — Вы, надеюсь, не возражаете, мистер Уормолд. Вы ведь сами просили держать вас в курсе дела.На листке было указано, что он перебрал по своему счету пятьдесят долларов.— Ни в коей мере. Очень вам признателен, — сказал Уормолд. — Но беспокоиться нечего.— Что вы, банк нисколько не беспокоится, мистер Уормолд. — Вы ведь сами просили, вот и все.Уормолд подумал: «Ну да, если бы я перебрал пятьдесят тысяч долларов, он бы, наверно, звал меня Джимом».
В это утро ему почему-то не хотелось встречаться с доктором Гассельбахером за «дайкири». Временами доктор Гассельбахер казался ему уж слишком беззаботным, поэтому он пошел к «Неряхе-Джо», а не в «Чудо-бар». Ни один житель Гаваны не заглядывал к «Неряхе-Джо», потому что туда ходили туристы; однако туристов, увы, теперь становилось все меньше, ибо нынешнее правительство Дышало на ладан. Хотя в застенках Jefatura хефатура — полицейское управление (исп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Раньше ты всегда говорила: «Аллилуйя».— Ну да, в четвертом классе. А в какой ресторан?— Наверно, в «Насьональ».— А почему не в «Шанхай»?— Ни в коем случае! Откуда ты знаешь про «Шанхай»?— Мало ли что узнаешь в школе.Уормолд сказал:— Мы еще не решили, что тебе подарить. Семнадцать лет — это не обычный день рождения. Я подумывал…— Если говорить, положа руку на сердце, — сказала Милли, — мне ничего не надо.Уормолд с беспокойством подумал о том громадном пакете. А что если она и в самом деле пошла и купила все, что ей хотелось… Он стал ее упрашивать:— Ну а все-таки, чего тебе хочется?— Ничего. Ровно ничегошеньки.— Новый купальный костюм? — предложил он уже с отчаянием.— Знаешь, есть одна вещь… Но мы можем ее сразу считать и за рождественский подарок, и за будущий год, и за будущий-будущий год…— Господи боже, что же это такое?— Тебе больше не придется заботиться о подарках долго-долго.— Неужели ты хочешь «Ягуара»?— Да нет, это совсем маленький подарочек. Никакой не автомобиль. И хватит мне его на много лет. Это очень практичная вещь. И на ней даже, собственно говоря, можно сэкономить бензин.— Сэкономить бензин?— А сегодня я купила все принадлежности на свои собственные деньги.— У тебя нет собственных денег. Я тебе одолжил три песо на святую Серафину.— Но мне дают в кредит.— Милли, сколько раз я тебе говорил, что не разрешаю покупать в кредит. Дают в кредит мне, а не тебе, и дают все менее охотно.— Бедный папка. Нам грозит нищета?— Ну, я надеюсь, что как только кончатся беспорядки, дела поправятся.— Но на Кубе всегда беспорядки. Если дело дойдет до крайности, я ведь могу пойти работать, правда?— Кем?— Как Джен Эйр, гувернанткой.— Кто тебя возьмет?.— Сеньор Перес.— Господи, Милли, что ты говоришь? У него четвертая жена, а ты — католичка…— А может, грешники — мое настоящее призвание, — сказала Милли.— Не болтай чепухи. И я пока не разорился. Еще не совсем. Надеюсь, что не совсем. Милли, что ты купила?— Пойдем покажу.Они пошли к ней в спальню. На кровати лежало седло; на стене, куда она вбила несколько гвоздей (отломав при этом каблук от своих лучших вечерних туфель), висели уздечка и мундштук. Канделябры были увиты поводьями, посреди туалета красовался хлыст. Уормолд спросил упавшим голосом:— А где лошадь?Он так и ждал, что лошадь выйдет сейчас из ванной.— В конюшне, недалеко от Загородного клуба. Угадай, как ее зовут.— Как я могу угадать?— Серафина. Разве это не перст божий?— Но, Милли, я не могу себе позволить…— Тебе не надо платить за нее сразу. Она — гнедая.— Какое мне дело до ее масти?— Она записана в племенную книгу. От Санта Тересы и Фердинанда Кастильского. Она бы стоила вдвое дороже, если бы не повредила себе бабку, прыгая через барьер. С ней ничего особенного не случилось, но вскочила какая-то шишка, и ее теперь нельзя выставлять.— Пусть она стоит четверть своей цены. Дела идут очень туго, Милли.— Я ведь тебе объяснила, что сразу платить не надо. Можно выплачивать несколько лет.— Она успеет сдохнуть, а я все еще буду за нее платить.— Серафина куда живучее автомобиля. Она, наверно, проживет дольше тебя.— Но, Милли, послушай, тебе придется ездить в конюшню, не говоря уже о том, что за конюшню тоже полагается платить…— Я обо всем договорилась с капитаном Сегурой. Он назначил мне самую маленькую плату. Хотел устроить конюшню совсем даром, но я знала, ты не захочешь, чтобы я у него одалживалась.— Какой еще капитан Сегура?— Начальник полиции в Ведадо.— Господи, откуда ты его знаешь?— Ну, он часто меня подвозит домой на машине.— А матери-настоятельнице это известно?Милли чопорно ответила:— У каждого человека должна быть своя личная жизнь.— Послушай, Милли, я не могу позволить себе лошадь, ты не можешь позволить себе всякие эти… уздечки. Придется отдать все обратно… И я не позволю, чтобы тебя катал капитан Сегура! — добавил он с яростью.— Не волнуйся. Он до меня еще и пальцем не дотронулся, — сказала Милли. — Сидит за рулем и поет грустные мексиканские песни. О цветах и о смерти. И одну — о быке.— Милли, я не разрешаю! Я скажу матери-настоятельнице, обещай, что ты…Он видел, как под темными бровями в зеленовато-янтарных глазах собираются слезы. Уормолд почувствовал, что его охватывает паника: точно так смотрела на него жена в тот знойный октябрьский день, когда шесть лет жизни оборвались на полуслове. Он спросил:— Ты что, влюбилась в этого капитана Сегуру?Две слезы как-то очень изящно погнались друг за другом по округлой щеке и заблестели, точно сбруя, висевшая на стене; это было ее оружие.— Да ну его к дьяволу, этого капитана Сегуру, — сказала Милли. — Мне он не нужен. Мне нужна только Серафина. Она такая стройная, послушная, все это говорят.— Милли, деточка, ты же знаешь, если бы я мог…— Ах, я знала, что ты так мне скажешь. Знала в глубине души. Я прочитала две новены новена — название одной из церковных служб
, но они не помогли. А я так старалась. Я не думала ни о чем земном, пока их читала. Никогда больше не буду верить в эти новены. Никогда! Никогда!Ее голос гулко звучал в комнате, как у ворона Эдгара По. Сам Уормолд был человек неверующий, но ему очень не хотелось каким-нибудь неловким поступком убить ее веру. Сейчас он чувствовал страшную ответственность: в любой момент она может отречься от господа бога. Клятвы, которые он когда-то давал, воскресли, чтобы его обезоружить.Он сказал:— Прости меня, Милли…— Я выстояла две лишние обедни.Она возлагала на его плечи все бремя своего разочарования в вековой, испытанной ворожбе. Легко говорить, что детям ничего не стоит заплакать, но если вы — отец, разве можно глядеть на это так же хладнокровно, как глядит учительница или гувернантка? Кто знает, а вдруг у ребенка настает такая минута, когда весь мир начинает выглядеть совсем по-иному, как лицо, которое искажается гримасой, когда пробьет роковой час?— Милли, я тебе обещаю, если в будущем году я смогу… Послушай, Милли, оставь пока у себя седло и все эти штуки…— Кому нужно седло без лошади? И я уже сказала капитану Сегуре…— К черту капитана Сегуру! Что ты ему сказала?— Я ему сказала, что стоит мне попросить у тебя Серафину и ты мне ее подаришь. Я ему сказала, что ты такой замечательный! Про молитвы я ему не говорила.— Сколько она стоит?— Триста песо.— Ах, Милли, Милли… — Ему оставалось только сдаться. — За конюшню тебе придется платить из твоих карманных денег.— Конечно! — Она поцеловала его в ухо. — С будущего месяца, хорошо?Они оба отлично знали, что этого никогда не будет. Она сказала:— Вот видишь, они все-таки помогли, мои новены. Завтра начну опять, чтобы дела у тебя пошли как следует. Интересно, какой святой подойдет для этого лучше всего?— Я слыхал, что святой Иуда — покровитель неудачников, — сказал Уормолд.
3 Уормолд часто мечтал, что вот однажды он проснется и у него окажутся сбережения — акции и сертификаты, широкой рекой потекут дивиденды, совсем, как у богачей из предместья Ведадо; тогда они с Милли вернутся в Англию, где не будет ни капитана Сегуры, ни «охоты», ни свиста. Но мечта таяла, как только он входил в огромный американский банк в Обиспо. Вступив под массивный каменный портал, украшенный орнаментом из цветов клевера с четырьмя листочками, он снова превращался в маленького дельца, каким и был на самом деле, чьих сбережений никогда не хватит на то, чтобы увезти Милли в безопасные края.Получать деньги по чеку — куда более сложная процедура в американском банке, чем в английском. Американские банкиры ценят личные связи, кассир должен создавать иллюзию, будто он зашел к себе в кассу случайно и рад, что ему посчастливилось встретить здесь клиента. «Кто бы мог подумать, — словно хочет он сказать своей широкой, приветливой улыбкой, — что я встречу именно вас, да еще где, здесь, в байке!» Поговорив с кассиром о его здоровье и о своем самочувствии, удовлетворив взаимный интерес к погоде, которая так балует их этой зимой, клиент робко, просительно сует ему чек (до чего же противное и докучливое дело!), но кассир едва успевает взглянуть на чек, как на столе звонит телефон.— Это вы. Генри? — с удивлением произносит он в трубку, так, словно голос Генри он тоже не ожидал услышать в этот день. — Что новенького? — Он долго выслушивает новости и при этом игриво вам улыбается: ничего не попишешь, дело есть дело. — Да, должен признаться, Эдит вчера выглядела очень эффектно, — поддакивает кассир.Уормолд нетерпеливо переминается с ноги на ногу.— Да, вечер прошел замечательно, просто замечательно. Я? Я — отлично. Ну, а чем мы можем быть вам полезны сегодня?
— Пожалуйста, прошу вас, вы ведь знаете, Генри. Мы всегда рады вам услужить… Сто пятьдесят тысяч долларов на три года?.. Нет, для такой фирмы, как ваша, какие могут быть трудности! Нам придется согласовать с Нью-Йорком, но это же чистая формальность. Забегите, когда будет свободная минутка, и поговорите с управляющим. Выплачивать помесячно? Зачем, когда речь идет об американской фирме! Да, мы можем сговориться на пяти процентах. Сделать тогда двести тысяч на четыре года? Пожалуйста, Генри.Чек Уормолда, казалось, съеживался от собственного ничтожества. «Триста пятьдесят долларов» — сумма прописью выглядела такой же тщедушной, как и все его ресурсы.— Увидимся завтра у миссис Слейтер? Ладно, сыграем партию. Только уговор, не вытаскивать козырей из рукава! Когда придет ответ? Да дня через два, если запросим телеграфно. Завтра в одиннадцать? Когда вам угодно. Генри. Заходите и все тут. Я скажу управляющему. Он вам будет ужасно рад… Простите, что задержал вас, мистер Уормолд.Его он упорно называл по фамилии. Наверное, подумал Уормолд, со мной нет смысла быть на короткой ноге? А может, национальность создает между нами такую преграду?— Триста пятьдесят долларов? — Кассир искоса заглянул в книгу и стал отсчитывать бумажки. Но телефон зазвонил снова.— Не может быть! Миссис Эшуорт! Куда же это вы пропали? В Майами? Вы шутите! — Прошло несколько минут прежде, чем он покончил с миссис Эшуорт. Передавая Уормолду банкноты, он сунул ему и листок бумаги. — Вы, надеюсь, не возражаете, мистер Уормолд. Вы ведь сами просили держать вас в курсе дела.На листке было указано, что он перебрал по своему счету пятьдесят долларов.— Ни в коей мере. Очень вам признателен, — сказал Уормолд. — Но беспокоиться нечего.— Что вы, банк нисколько не беспокоится, мистер Уормолд. — Вы ведь сами просили, вот и все.Уормолд подумал: «Ну да, если бы я перебрал пятьдесят тысяч долларов, он бы, наверно, звал меня Джимом».
В это утро ему почему-то не хотелось встречаться с доктором Гассельбахером за «дайкири». Временами доктор Гассельбахер казался ему уж слишком беззаботным, поэтому он пошел к «Неряхе-Джо», а не в «Чудо-бар». Ни один житель Гаваны не заглядывал к «Неряхе-Джо», потому что туда ходили туристы; однако туристов, увы, теперь становилось все меньше, ибо нынешнее правительство Дышало на ладан. Хотя в застенках Jefatura хефатура — полицейское управление (исп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22