Как вы сумели выучить это произведение?
Герцог не ответил, но Джейн и так все поняла.
– Вы не распускаете их даже на ночь? – спросил он неожиданно.
Волосы. Он говорил о ее волосах, тяжелой косой ниспадавших на спину. Но ее не так-то легко было сбить с толку.
– Ваша светлость, вы сами сочинили эту музыку. Ведь так?
Герцог пожал плечами:
– Я уже говорил, что просто развлекался.
– Отчего вы стыдитесь своего таланта? Почему не желаете признавать его?
Он грустно улыбнулся:
– Вы не знаете моих родственников.
– Они полагают, что игра на фортепьяно, сочинение музыки и любовь к искусству – это нечто несовместимое с представлениями о доблестном продолжателе рода Дадли, не так ли?
– Не только несовместимое, но и граничащее с женоподобием, – усмехнулся Трешем.
– Бах – мужчина, – сказала Джейн, поставив свечу на инструмент. – И так ли женоподобны все остальные композиторы?
– Они не принадлежали к роду Дадли. Если бы у нас в роду появился композитор, его бы считали женоподобным. О, Джейн, – Джоселин с ухмылкой взглянул на ее ноги, – да вы босиком, по-домашнему?
– Кто так считал бы? Вы? Ваш отец? Или дед?
– Все трое. Святая троица, так сказать.
– Не богохульствуйте. Ваш отец должен был знать о вашем таланте. Такое не утаишь. Талант требует выхода, как, например, этой ночью. Значит, отец никак не поощрял вас, я правильно поняла?
– Я так и не научился играть. С меня хватило двух раз… Знаете ли, мне не слишком понравилось всю ночь спать на животе, потому что к спине нельзя было притронуться.
Джейн промолчала. Охваченная гневом, она пристально смотрела на сидевшего перед ней циничного и жестокого светского льва, на человека, из которого все самое лучшее еще в детстве было выбито плетью. К сожалению, его грубый и невежественный отец не понимал очень простых вещей, например, того, что лишь всесторонне развитая личность является полноценным человеком, то есть неповторимой индивидуальностью. Однако герцог Трешем, похоже, поставил перед собой цель соответствовать идеалам своего невежественного предка. И почти преуспел в этом.
Тут он вновь заиграл, но на сей раз мелодия оказалась знакомой.
– Знаете, что это? – спросил герцог, не поднимая глаз.
– «Барбара Аллен». Одна из самый чудесных и грустных баллад.
– Вы поете? – спросил он.
– Да, – сказала Джейн.
– Тогда пойте. – Трешем перестал играть и взглянул на девушку. – Садитесь рядом со мной на скамью. Раз уж вы пришли, то хоть спойте. А я постараюсь играть поприличнее.
Она села рядом с герцогом и стала смотреть на его руки – он уже играл вступительные аккорды. Джейн и раньше обращала внимание на руки Джоселина. У него были узкие кисти и длинные изящные пальцы. Однако она и предположить не могла, что эти руки – руки музыканта. Теперь же в этом не было сомнений. Казалось, его пальцы ласкают клавиши, а вовсе не извлекают из инструмента звуки;
Джейн спела балладу от начала до конца. Сначала она испытывала смущение, но вскоре забыла обо всем на свете – оставалась только музыка. И грустная история Барбары Аллен.
Наконец музыка стихла, и воцарилась тишина. Джейн сидела очень прямо, сидела, сложив руки на коленях. Какое-то время оба молчали. Молчали, ибо прекрасно понимали; такие мгновения не часто выпадают в жизни.
– О Господи, – прошептал наконец Трешем. – Оказывается, контральто. А я почему-то думал, у вас сопрано.
Только сейчас Джейн осознала, что сидит среди ночи рядом с герцогом Трешемом – сидит полураздетая и босая. Да и на нем была лишь белая, распахнутая у ворота рубаха и панталоны в обтяжку. Но, даже осознав всю двусмысленность ситуации, Джейн не могла придумать, как выйти из нее естественно.
– Еще никогда в жизни, – проговорил Трешем, – я не слышал такого прелестного голоса. Вы прекрасно передавали музыку и настроение баллады.
Джейн в смущении потупилась. – Почему же вы так долго молчали? Почему вы не сказали о том, что поете?
– Вы не спрашивали.
– Черт побери, Джейн, как вы смеете скрывать такой талант? Таким даром надо делиться с другими, а не скрывать его.
– Я тронута, ваша светлость.
Герцог молча кивнул и, казалось, о чем-то задумался. Потом взял ее за руку – Джейн вдруг показалось, что в комнате не хватает воздуха, – и вполголоса проговорил:
– Вам не следовало спускаться. В крайнем случае, могли бы потихоньку пройти в библиотеку, взять книгу и подняться к себе, не потакая своему любопытству. Вы застали меня не в лучшее время.
Джейн прекрасно его понимала, ибо и для нее это был не лучший момент. Они оба ступили на зыбкую почву, и оба пребывали в романтическом настроении. К тому же в столь поздний час ни слуги, ни гости не могли их потревожить.
– Да, вы правы, – пробормотала Джейн.
Высвободив свою руку, она поднялась на ноги, собираясь уйти, хотя ей ужасно хотелось остаться.
– Не уходите, – проговорил герцог внезапно охрипшим голосом. – Не уходите, не оставляйте меня одного.
У нее оставалось право выбора. Она могла внять голосу разума и, вежливо пожелав Трешему спокойной ночи, выйти из комнаты. Он не стал бы удерживать ее. Но она могла и остаться – ведь ей этого хотелось… Времени на раздумья уже не оставалось, и Джейн, наконец, решилась – она сделала шаг к Трешему. Сделала этот шаг вопреки здравому смыслу, вопреки опыту, вопреки всему.
Положив руку ему на голову, она провела ладонью по его шелковистым волосам. Он обнял ее за талию и привлек к себе. Джейн тихонько вздохнула и почувствовала, как Трешем прижался лицом к ее груди.
«Какая я глупая, – подумала она, закрывая глаза и прислушиваясь к своим ощущениям. – Да, глупая», – мысленно повторила Джейн, но уже без прежней уверенности.
Когда же Трешем, чуть отстранившись, посмотрел на нее снизу вверх своими темно-карими глазами, она, очевидно, повинуясь инстинкту, опустилась перед ним на колени и обхватила руками его бедра, туго обтянутые панталонами.
Герцог тотчас же склонился над ней, едва касаясь ее шеи горячими пальцами, и этот жар, проникая в ее тело, будил в ней женщину. Затем он взял лицо девушки в ладони и поцеловал ее.
Джейн и прежде целовали. Ее поклонником был Чарлз, уже четыре года ухаживавший за ней. В те редкие минуты, когда они оставались наедине, Чарлз целовал ее, и она не противилась.
Но теперь Джейн поняла, что до сих пор ни разу не целовалась по-настоящему, так, как сейчас.
Трешем целовал ее совсем не так, как Чарлз.
Он едва касался ее губ своими, и глаза его были широко раскрыты, как и ее глаза. Возможно, именно поэтому они не могли всецело отдаться физическому влечению, хотя желание заявляло о себе все более настойчиво. Глядя в глаза Трешема, Джейн не смогла бы сделать вид, что не понимает, что происходит, не смогла бы убедить себя в том, что просто охвачена бездумной и слепой страстью.
Нет, ее страсть не была слепой и бездумной.
А Трешем уже покрывал поцелуями ее щеки, глаза, подбородок… Затем скова поцеловал в губы, но на сей раз смелее, словно побуждая ответить на его поцелуй.
Джейн сделала для себя открытие: оказывается, поцелуй – это не только когда губы прижаты к губам, но и когда язык скользит по ним, как бы лаская, а потом проникает меж губ… Да, это и есть настоящий поцелуй, и в такие мгновения из груди вырываются стоны.
Тут Джоселин порывисто привлек ее к себе и крепко прижал к мускулистой груди. Их губы снова слились в поцелуе, и в какой-то момент Джейн почувствовала, что одних поцелуев ей уже мало.
Внезапно Трешем отстранился и, пристально глядя в глаза девушки, проговорил:
– Завтра утром мы будем чувствовать себя виноватыми друг перед другом, и нам придется расплачиваться за это, Джейн. Ты удивишься, насколько утром все будет выглядеть по-другому. Все покажется запретным и невозможным. Даже грязным.
Джейн молча покачала головой.
– Все будет так, Джейн, поверь мне, – продолжал Трешем. – Я всего лишь распутник, и мне хочется только одного: хочется разложить тебя прямо здесь, на полу, и насладиться твоим девственным телом. А ты – невинная, с ясным взглядом, голубка. Моя служанка. Зависимая от меня. Это грязно, Джейн. Ты думаешь, что все происходящее красиво. Я вижу это в твоих глазах. Нет, Джейн, ты ошибаешься. Опытный распутник легко может заставить женщину думать, что это красиво, а на самом деле ничего в этом романтичного нет, просто похоть, примитивное желание. Жажда плотских утех. Так что иди спать, Джейн. Одна.
И слова его, и тон, каким они были сказаны, – все казалось оскорбительным. Она выпрямилась и отступила на шаг.
Затем внимательно посмотрела ему в глаза, стараясь проникнуть сквозь маску, которую он только что надел. Но маска оказалась непроницаемой. На губах герцога играла усмешка.
Он был прав. Все произошедшее – всего лишь зов плоти. Грубый и примитивный.
И все же что-то ее смущало. Она чувствовала в словах Трешема какую-то фальшь.
Но в одном он был прав. Они не имели права поддаваться влечению. И наутро все действительно покажется совсем другим. Во всяком случае, она не сможет смотреть на герцога так спокойно, как смотрела сейчас.
– Спокойной ночи, ваша светлость, – сказала она.
– Спокойной ночи, Джейн.
Трешем повернулся лицом к инструменту в тот момент, когда она потянулась к свече. Закрывая за собой дверь, Джейн услышала, что он заиграл что-то очень тихое и грустное.
Поднимаясь к себе в комнату, Джейн вспомнила, что забыла взять книгу, но возвращаться не стала.
Глава 9
– Да, табурет вполне подойдет, – сказал Джоселин, отвечая на вопрос слуги.
Джоселин страдал от боли, так что без табурета, на который можно было бы положить ногу, наверное, не сумел бы обойтись. Но нельзя демонстрировать свои страдания на публике, особенно если публика – завсегдатаи клуба «Уайтс», куда он приехал сегодня утром не верхом, как обычно, а в карете. И все же нога болела невыносимо… Вполне вероятно, что, приехав домой, он не сможет снять сапог, не разрезав его, и в результате лишится любимой пары. Одной он уже лишился в день дуэли – тогда, чтобы стащить сапог с простреленной ноги, его пришлось разрезать.
– И еще принесите утренние газеты, – добавил герцог и, отбросив притворство, со вздохом облегчения положил ногу на табурет.
Он выехал из дома очень рано – чтобы до отъезда не встречаться с Джейн.
Поморщившись, Трешем пробежал глазами заголовки. Какого черта он украдкой выскочил из дома в такую рань? Лишь затем, чтобы не столкнуться лицом к лицу со служанкой? Чтобы отсрочить встречу с ней.
Трешем не знал, чего стыдиться больше – того, ли, что произошло ночью, или своего утреннего бегства. Но стыд – не совсем верное слово. Скорее смущение. По правде сказать, он редко испытывал подобное чувство.
Она застала его за игрой на фортепьяно. Он исполнял собственное сочинение. А потом поцеловал ее. Черт, он слишком долго сидел без дела! И это безделье привело к тому, что он нарушил свою главную заповедь и тем самым еще ниже опустился в собственных глазах. Если бы не боль в ноге, он мог бы повалить ее на пол и похитить сокровище, скрытое под тонкой ночной рубашкой. И она, эта невинная глупышка, не остановила бы его.
– Трешем? Ты ли это?! Как жизнь, старина? Джоселин отложил в сторону газету, которую все равно не читал, и поприветствовал друзей и знакомых, уже съезжавшихся в клуб.
– О, вполне сносно. Надеюсь вскоре бегать, как прежде.
Герцог Трешем со своей тростью, стоявшей у стула, и ногой, покоившейся на табурете, на несколько минут сделался объектом насмешек. Друзья и знакомые соревновались в острословии на его счет.
– А мы уже думали, что ты решил больше не выезжать из Дадли-Хауса. Словно царственная особа. В таком случае мы бы стали твоей свитой и поселились бы у тебя, чтобы ты не скучал. А прелестная мисс Инглби удовлетворяла бы прочие нужды.
– Ты по-прежнему не снимаешь сапоги, Трешем?
– А мне следовало явиться в «Уайтс» в домашних туфлях? – усмехнулся герцог.
– Прелестная мисс Инглби? – переспросил один из друзей. – Та самая, что завопила во время дуэли? Трешем, ты хитрец. И как же именно твоя сиделка удовлетворяет твои желания?
Джоселин поднес к глазам лорнет и, окинув стоявшего перед ним молодого человека презрительным взглядом, проговорил;
– Скажите, Уоллмен, в котором часу вам пришлось встать, чтобы ваш слуга успел соорудить к завтраку этот кошмар? Разумеется, я имею в виду ваш шейный платок.
Пожалуй, платок был и в самом деле повязан излишне вычурно, учитывая, что время для вечерних туалетов еще не наступило. Но даже на самом великолепном из балов подобный галстук бросался бы в глаза.
– Слуга управился за час, – не без гордости ответил юный денди. – Но он испортил восемь других платков, прежде чем правильно повязал этот..
Джоселин наконец-то опустил лорнет. Стоявший рядом виконт Кимбли презрительно хмыкнул, покосившись на Уоллмена.
Потом заговорили о предстоящих гонках и о графе Дербери – тот по-прежнему жил в Лондоне затворником, однако все знали, что он приехал из Корнуолла, чтобы найти сбежавшую племянницу – убийцу его сына. Присутствующие, выразив общее мнение, заявили: граф явно разочаровывает свет, отказываясь появляться в обществе и развлекать скучающих знакомых ужасающими подробностями происшествия, о котором уже несколько недель говорил весь Лондон.
Сидни Джардин, который после смерти дяди унаследовал графский титул, никогда не пользовался особым расположением света. Джоселин как-то раз встретился с ним на балу. Впрочем, это была памятная встреча – Сидни позволил себе весьма оскорбительное замечание в адрес одной юной леди и ее матери, причем слова были произнесены достаточно громко – чтобы дамы могли их услышать.
Поводом для оскорбительного замечания послужил отказ обеих дам танцевать с Джардином. Став свидетелем столь возмутительной неучтивости, Джоселин пригласил Джардина прогуляться по террасе, опоясывавшей бальный зал. И во время прогулки в весьма вежливой, но категоричной форме потребовал, чтобы Сидни покинул дом.
Рассвирепевший Джардин попытался вызвать Джоселина на дуэль, но герцог поднес к глазам лорнет и, окинув собеседника презрительным взглядом, сообщил, что может принять вызов только от джентльмена.
– Мне кажется, – сказал Трешема когда речь зашла о происшествии в Корнуолле, – что леди Сара скорее достойна похвалы, чем порицания. Надеюсь, у нее хватило ума уехать из Лондона.
– Но существует мнение, что она все еще здесь, – заметил виконт Кимбли. – Говорят, сыщики как следует потрудились. А они утверждают, что ни одна молодая особа, соответствующая описанию, не покидала город в последнее время.
– Значит, у нее хватило ума затаиться, – сказал Джоселин. – Я – на ее стороне. Уверен, что ее спровоцировали. С чего бы юная леди стала бить джентльмена по голове?
– Тебе лучше знать, Трешем, – усмехнулся сэр Исаак Уоллмен.
Пристально взглянув сквозь лорнет на сэра Исаака, Джоселин повернулся к друзьям.
– Где Фердинанд держит новых коней? – спросил он. – И где он тренируется? Думаю, подготовка к гонкам идет полным ходом. Пожалуй, мне пора навестить Ферди, чтобы самому оценить его шансы. К сожалению, он никогда не умел выбирать лошадей.
– Я поеду с тобой, Трешем, – сказал виконт Кимбли, увидев, что Джоселин опустил ногу на пол и взялся за трость. – Моя помощь нужна?
– Лучше держись от меня подальше! – прорычал Джоселин, приподнимаясь. Ступив на больную ногу, он не смог удержаться от стона – ногу словно пронзили иглами. – Я не нуждаюсь в сопровождении, поскольку приехал в карете.
Трешем прибыл в карете! Разумеется, он снова сделался объектом насмешек.
Не обращая внимания на шутки приятелей, герцог покинул клуб. Уже усаживаясь в экипаж, он подумал о Джейн и невольно нахмурился.
Джоселин нашел Фердинанда именно там, где и ожидал увидеть, – на площадке возле конюшни. Взглянув на новых коней брата, герцог вздохнул с облегчением – это была прекрасная пара. Жеребцы неплохо понимали друг друга и оказались быстры на ногу. Но, к сожалению, у Фердинанда не хватало времени, чтобы научиться как следует править ими. К тому же он был слишком горяч и импульсивен.
– Ты должен править твердо, но не напрягаться при этом, – со вздохом проговорил Джоселин, когда его брат, разозлившись на коней, принялся бранить их. – И не надрывай так горло, Ферди, не то в Брайтоне у тебя не хватит голоса, чтобы поздравить себя с победой.
– Упрямые дьяволы, – проворчал Фердинанд, глядя на коней. – Наверное, я зря их купил.
– Ты купил превосходных скакунов, Ферди, И ты не прогадал, уверяю тебя. Просто следует показать им, кто тут хозяин.
Джоселин поставил на брата и все еще надеялся выиграть пари, хотя Ферди отнюдь не считался фаворитом.
– С твоей коляской, Трешем, я обгоню Берриуэтера миль на пять, – неожиданно заявил Фердинанд. – Твоя коляска куда легче, а рессоры у нее получше, чем у моей.
– На две мили, и не более, – сказал Джоселин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Герцог не ответил, но Джейн и так все поняла.
– Вы не распускаете их даже на ночь? – спросил он неожиданно.
Волосы. Он говорил о ее волосах, тяжелой косой ниспадавших на спину. Но ее не так-то легко было сбить с толку.
– Ваша светлость, вы сами сочинили эту музыку. Ведь так?
Герцог пожал плечами:
– Я уже говорил, что просто развлекался.
– Отчего вы стыдитесь своего таланта? Почему не желаете признавать его?
Он грустно улыбнулся:
– Вы не знаете моих родственников.
– Они полагают, что игра на фортепьяно, сочинение музыки и любовь к искусству – это нечто несовместимое с представлениями о доблестном продолжателе рода Дадли, не так ли?
– Не только несовместимое, но и граничащее с женоподобием, – усмехнулся Трешем.
– Бах – мужчина, – сказала Джейн, поставив свечу на инструмент. – И так ли женоподобны все остальные композиторы?
– Они не принадлежали к роду Дадли. Если бы у нас в роду появился композитор, его бы считали женоподобным. О, Джейн, – Джоселин с ухмылкой взглянул на ее ноги, – да вы босиком, по-домашнему?
– Кто так считал бы? Вы? Ваш отец? Или дед?
– Все трое. Святая троица, так сказать.
– Не богохульствуйте. Ваш отец должен был знать о вашем таланте. Такое не утаишь. Талант требует выхода, как, например, этой ночью. Значит, отец никак не поощрял вас, я правильно поняла?
– Я так и не научился играть. С меня хватило двух раз… Знаете ли, мне не слишком понравилось всю ночь спать на животе, потому что к спине нельзя было притронуться.
Джейн промолчала. Охваченная гневом, она пристально смотрела на сидевшего перед ней циничного и жестокого светского льва, на человека, из которого все самое лучшее еще в детстве было выбито плетью. К сожалению, его грубый и невежественный отец не понимал очень простых вещей, например, того, что лишь всесторонне развитая личность является полноценным человеком, то есть неповторимой индивидуальностью. Однако герцог Трешем, похоже, поставил перед собой цель соответствовать идеалам своего невежественного предка. И почти преуспел в этом.
Тут он вновь заиграл, но на сей раз мелодия оказалась знакомой.
– Знаете, что это? – спросил герцог, не поднимая глаз.
– «Барбара Аллен». Одна из самый чудесных и грустных баллад.
– Вы поете? – спросил он.
– Да, – сказала Джейн.
– Тогда пойте. – Трешем перестал играть и взглянул на девушку. – Садитесь рядом со мной на скамью. Раз уж вы пришли, то хоть спойте. А я постараюсь играть поприличнее.
Она села рядом с герцогом и стала смотреть на его руки – он уже играл вступительные аккорды. Джейн и раньше обращала внимание на руки Джоселина. У него были узкие кисти и длинные изящные пальцы. Однако она и предположить не могла, что эти руки – руки музыканта. Теперь же в этом не было сомнений. Казалось, его пальцы ласкают клавиши, а вовсе не извлекают из инструмента звуки;
Джейн спела балладу от начала до конца. Сначала она испытывала смущение, но вскоре забыла обо всем на свете – оставалась только музыка. И грустная история Барбары Аллен.
Наконец музыка стихла, и воцарилась тишина. Джейн сидела очень прямо, сидела, сложив руки на коленях. Какое-то время оба молчали. Молчали, ибо прекрасно понимали; такие мгновения не часто выпадают в жизни.
– О Господи, – прошептал наконец Трешем. – Оказывается, контральто. А я почему-то думал, у вас сопрано.
Только сейчас Джейн осознала, что сидит среди ночи рядом с герцогом Трешемом – сидит полураздетая и босая. Да и на нем была лишь белая, распахнутая у ворота рубаха и панталоны в обтяжку. Но, даже осознав всю двусмысленность ситуации, Джейн не могла придумать, как выйти из нее естественно.
– Еще никогда в жизни, – проговорил Трешем, – я не слышал такого прелестного голоса. Вы прекрасно передавали музыку и настроение баллады.
Джейн в смущении потупилась. – Почему же вы так долго молчали? Почему вы не сказали о том, что поете?
– Вы не спрашивали.
– Черт побери, Джейн, как вы смеете скрывать такой талант? Таким даром надо делиться с другими, а не скрывать его.
– Я тронута, ваша светлость.
Герцог молча кивнул и, казалось, о чем-то задумался. Потом взял ее за руку – Джейн вдруг показалось, что в комнате не хватает воздуха, – и вполголоса проговорил:
– Вам не следовало спускаться. В крайнем случае, могли бы потихоньку пройти в библиотеку, взять книгу и подняться к себе, не потакая своему любопытству. Вы застали меня не в лучшее время.
Джейн прекрасно его понимала, ибо и для нее это был не лучший момент. Они оба ступили на зыбкую почву, и оба пребывали в романтическом настроении. К тому же в столь поздний час ни слуги, ни гости не могли их потревожить.
– Да, вы правы, – пробормотала Джейн.
Высвободив свою руку, она поднялась на ноги, собираясь уйти, хотя ей ужасно хотелось остаться.
– Не уходите, – проговорил герцог внезапно охрипшим голосом. – Не уходите, не оставляйте меня одного.
У нее оставалось право выбора. Она могла внять голосу разума и, вежливо пожелав Трешему спокойной ночи, выйти из комнаты. Он не стал бы удерживать ее. Но она могла и остаться – ведь ей этого хотелось… Времени на раздумья уже не оставалось, и Джейн, наконец, решилась – она сделала шаг к Трешему. Сделала этот шаг вопреки здравому смыслу, вопреки опыту, вопреки всему.
Положив руку ему на голову, она провела ладонью по его шелковистым волосам. Он обнял ее за талию и привлек к себе. Джейн тихонько вздохнула и почувствовала, как Трешем прижался лицом к ее груди.
«Какая я глупая, – подумала она, закрывая глаза и прислушиваясь к своим ощущениям. – Да, глупая», – мысленно повторила Джейн, но уже без прежней уверенности.
Когда же Трешем, чуть отстранившись, посмотрел на нее снизу вверх своими темно-карими глазами, она, очевидно, повинуясь инстинкту, опустилась перед ним на колени и обхватила руками его бедра, туго обтянутые панталонами.
Герцог тотчас же склонился над ней, едва касаясь ее шеи горячими пальцами, и этот жар, проникая в ее тело, будил в ней женщину. Затем он взял лицо девушки в ладони и поцеловал ее.
Джейн и прежде целовали. Ее поклонником был Чарлз, уже четыре года ухаживавший за ней. В те редкие минуты, когда они оставались наедине, Чарлз целовал ее, и она не противилась.
Но теперь Джейн поняла, что до сих пор ни разу не целовалась по-настоящему, так, как сейчас.
Трешем целовал ее совсем не так, как Чарлз.
Он едва касался ее губ своими, и глаза его были широко раскрыты, как и ее глаза. Возможно, именно поэтому они не могли всецело отдаться физическому влечению, хотя желание заявляло о себе все более настойчиво. Глядя в глаза Трешема, Джейн не смогла бы сделать вид, что не понимает, что происходит, не смогла бы убедить себя в том, что просто охвачена бездумной и слепой страстью.
Нет, ее страсть не была слепой и бездумной.
А Трешем уже покрывал поцелуями ее щеки, глаза, подбородок… Затем скова поцеловал в губы, но на сей раз смелее, словно побуждая ответить на его поцелуй.
Джейн сделала для себя открытие: оказывается, поцелуй – это не только когда губы прижаты к губам, но и когда язык скользит по ним, как бы лаская, а потом проникает меж губ… Да, это и есть настоящий поцелуй, и в такие мгновения из груди вырываются стоны.
Тут Джоселин порывисто привлек ее к себе и крепко прижал к мускулистой груди. Их губы снова слились в поцелуе, и в какой-то момент Джейн почувствовала, что одних поцелуев ей уже мало.
Внезапно Трешем отстранился и, пристально глядя в глаза девушки, проговорил:
– Завтра утром мы будем чувствовать себя виноватыми друг перед другом, и нам придется расплачиваться за это, Джейн. Ты удивишься, насколько утром все будет выглядеть по-другому. Все покажется запретным и невозможным. Даже грязным.
Джейн молча покачала головой.
– Все будет так, Джейн, поверь мне, – продолжал Трешем. – Я всего лишь распутник, и мне хочется только одного: хочется разложить тебя прямо здесь, на полу, и насладиться твоим девственным телом. А ты – невинная, с ясным взглядом, голубка. Моя служанка. Зависимая от меня. Это грязно, Джейн. Ты думаешь, что все происходящее красиво. Я вижу это в твоих глазах. Нет, Джейн, ты ошибаешься. Опытный распутник легко может заставить женщину думать, что это красиво, а на самом деле ничего в этом романтичного нет, просто похоть, примитивное желание. Жажда плотских утех. Так что иди спать, Джейн. Одна.
И слова его, и тон, каким они были сказаны, – все казалось оскорбительным. Она выпрямилась и отступила на шаг.
Затем внимательно посмотрела ему в глаза, стараясь проникнуть сквозь маску, которую он только что надел. Но маска оказалась непроницаемой. На губах герцога играла усмешка.
Он был прав. Все произошедшее – всего лишь зов плоти. Грубый и примитивный.
И все же что-то ее смущало. Она чувствовала в словах Трешема какую-то фальшь.
Но в одном он был прав. Они не имели права поддаваться влечению. И наутро все действительно покажется совсем другим. Во всяком случае, она не сможет смотреть на герцога так спокойно, как смотрела сейчас.
– Спокойной ночи, ваша светлость, – сказала она.
– Спокойной ночи, Джейн.
Трешем повернулся лицом к инструменту в тот момент, когда она потянулась к свече. Закрывая за собой дверь, Джейн услышала, что он заиграл что-то очень тихое и грустное.
Поднимаясь к себе в комнату, Джейн вспомнила, что забыла взять книгу, но возвращаться не стала.
Глава 9
– Да, табурет вполне подойдет, – сказал Джоселин, отвечая на вопрос слуги.
Джоселин страдал от боли, так что без табурета, на который можно было бы положить ногу, наверное, не сумел бы обойтись. Но нельзя демонстрировать свои страдания на публике, особенно если публика – завсегдатаи клуба «Уайтс», куда он приехал сегодня утром не верхом, как обычно, а в карете. И все же нога болела невыносимо… Вполне вероятно, что, приехав домой, он не сможет снять сапог, не разрезав его, и в результате лишится любимой пары. Одной он уже лишился в день дуэли – тогда, чтобы стащить сапог с простреленной ноги, его пришлось разрезать.
– И еще принесите утренние газеты, – добавил герцог и, отбросив притворство, со вздохом облегчения положил ногу на табурет.
Он выехал из дома очень рано – чтобы до отъезда не встречаться с Джейн.
Поморщившись, Трешем пробежал глазами заголовки. Какого черта он украдкой выскочил из дома в такую рань? Лишь затем, чтобы не столкнуться лицом к лицу со служанкой? Чтобы отсрочить встречу с ней.
Трешем не знал, чего стыдиться больше – того, ли, что произошло ночью, или своего утреннего бегства. Но стыд – не совсем верное слово. Скорее смущение. По правде сказать, он редко испытывал подобное чувство.
Она застала его за игрой на фортепьяно. Он исполнял собственное сочинение. А потом поцеловал ее. Черт, он слишком долго сидел без дела! И это безделье привело к тому, что он нарушил свою главную заповедь и тем самым еще ниже опустился в собственных глазах. Если бы не боль в ноге, он мог бы повалить ее на пол и похитить сокровище, скрытое под тонкой ночной рубашкой. И она, эта невинная глупышка, не остановила бы его.
– Трешем? Ты ли это?! Как жизнь, старина? Джоселин отложил в сторону газету, которую все равно не читал, и поприветствовал друзей и знакомых, уже съезжавшихся в клуб.
– О, вполне сносно. Надеюсь вскоре бегать, как прежде.
Герцог Трешем со своей тростью, стоявшей у стула, и ногой, покоившейся на табурете, на несколько минут сделался объектом насмешек. Друзья и знакомые соревновались в острословии на его счет.
– А мы уже думали, что ты решил больше не выезжать из Дадли-Хауса. Словно царственная особа. В таком случае мы бы стали твоей свитой и поселились бы у тебя, чтобы ты не скучал. А прелестная мисс Инглби удовлетворяла бы прочие нужды.
– Ты по-прежнему не снимаешь сапоги, Трешем?
– А мне следовало явиться в «Уайтс» в домашних туфлях? – усмехнулся герцог.
– Прелестная мисс Инглби? – переспросил один из друзей. – Та самая, что завопила во время дуэли? Трешем, ты хитрец. И как же именно твоя сиделка удовлетворяет твои желания?
Джоселин поднес к глазам лорнет и, окинув стоявшего перед ним молодого человека презрительным взглядом, проговорил;
– Скажите, Уоллмен, в котором часу вам пришлось встать, чтобы ваш слуга успел соорудить к завтраку этот кошмар? Разумеется, я имею в виду ваш шейный платок.
Пожалуй, платок был и в самом деле повязан излишне вычурно, учитывая, что время для вечерних туалетов еще не наступило. Но даже на самом великолепном из балов подобный галстук бросался бы в глаза.
– Слуга управился за час, – не без гордости ответил юный денди. – Но он испортил восемь других платков, прежде чем правильно повязал этот..
Джоселин наконец-то опустил лорнет. Стоявший рядом виконт Кимбли презрительно хмыкнул, покосившись на Уоллмена.
Потом заговорили о предстоящих гонках и о графе Дербери – тот по-прежнему жил в Лондоне затворником, однако все знали, что он приехал из Корнуолла, чтобы найти сбежавшую племянницу – убийцу его сына. Присутствующие, выразив общее мнение, заявили: граф явно разочаровывает свет, отказываясь появляться в обществе и развлекать скучающих знакомых ужасающими подробностями происшествия, о котором уже несколько недель говорил весь Лондон.
Сидни Джардин, который после смерти дяди унаследовал графский титул, никогда не пользовался особым расположением света. Джоселин как-то раз встретился с ним на балу. Впрочем, это была памятная встреча – Сидни позволил себе весьма оскорбительное замечание в адрес одной юной леди и ее матери, причем слова были произнесены достаточно громко – чтобы дамы могли их услышать.
Поводом для оскорбительного замечания послужил отказ обеих дам танцевать с Джардином. Став свидетелем столь возмутительной неучтивости, Джоселин пригласил Джардина прогуляться по террасе, опоясывавшей бальный зал. И во время прогулки в весьма вежливой, но категоричной форме потребовал, чтобы Сидни покинул дом.
Рассвирепевший Джардин попытался вызвать Джоселина на дуэль, но герцог поднес к глазам лорнет и, окинув собеседника презрительным взглядом, сообщил, что может принять вызов только от джентльмена.
– Мне кажется, – сказал Трешема когда речь зашла о происшествии в Корнуолле, – что леди Сара скорее достойна похвалы, чем порицания. Надеюсь, у нее хватило ума уехать из Лондона.
– Но существует мнение, что она все еще здесь, – заметил виконт Кимбли. – Говорят, сыщики как следует потрудились. А они утверждают, что ни одна молодая особа, соответствующая описанию, не покидала город в последнее время.
– Значит, у нее хватило ума затаиться, – сказал Джоселин. – Я – на ее стороне. Уверен, что ее спровоцировали. С чего бы юная леди стала бить джентльмена по голове?
– Тебе лучше знать, Трешем, – усмехнулся сэр Исаак Уоллмен.
Пристально взглянув сквозь лорнет на сэра Исаака, Джоселин повернулся к друзьям.
– Где Фердинанд держит новых коней? – спросил он. – И где он тренируется? Думаю, подготовка к гонкам идет полным ходом. Пожалуй, мне пора навестить Ферди, чтобы самому оценить его шансы. К сожалению, он никогда не умел выбирать лошадей.
– Я поеду с тобой, Трешем, – сказал виконт Кимбли, увидев, что Джоселин опустил ногу на пол и взялся за трость. – Моя помощь нужна?
– Лучше держись от меня подальше! – прорычал Джоселин, приподнимаясь. Ступив на больную ногу, он не смог удержаться от стона – ногу словно пронзили иглами. – Я не нуждаюсь в сопровождении, поскольку приехал в карете.
Трешем прибыл в карете! Разумеется, он снова сделался объектом насмешек.
Не обращая внимания на шутки приятелей, герцог покинул клуб. Уже усаживаясь в экипаж, он подумал о Джейн и невольно нахмурился.
Джоселин нашел Фердинанда именно там, где и ожидал увидеть, – на площадке возле конюшни. Взглянув на новых коней брата, герцог вздохнул с облегчением – это была прекрасная пара. Жеребцы неплохо понимали друг друга и оказались быстры на ногу. Но, к сожалению, у Фердинанда не хватало времени, чтобы научиться как следует править ими. К тому же он был слишком горяч и импульсивен.
– Ты должен править твердо, но не напрягаться при этом, – со вздохом проговорил Джоселин, когда его брат, разозлившись на коней, принялся бранить их. – И не надрывай так горло, Ферди, не то в Брайтоне у тебя не хватит голоса, чтобы поздравить себя с победой.
– Упрямые дьяволы, – проворчал Фердинанд, глядя на коней. – Наверное, я зря их купил.
– Ты купил превосходных скакунов, Ферди, И ты не прогадал, уверяю тебя. Просто следует показать им, кто тут хозяин.
Джоселин поставил на брата и все еще надеялся выиграть пари, хотя Ферди отнюдь не считался фаворитом.
– С твоей коляской, Трешем, я обгоню Берриуэтера миль на пять, – неожиданно заявил Фердинанд. – Твоя коляска куда легче, а рессоры у нее получше, чем у моей.
– На две мили, и не более, – сказал Джоселин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35