вам пока нужна ширма.
– А вы не боитесь, что терпение мое вот-вот лопнет?
– После того что я видела утром на площади Героев, ничего не боюсь. Кстати, там было много похожих на вас.
– Да, я был там. – Ласло Киш вскинул свою аккуратную кукольную голову. – И горжусь этим. Я буду всюду, где потребуется возмездие. На площади Рузвельта, в кабинетах министерства внутренних дел. В здании вашего ЦК. В парламенте. Это я свалил ваш памятник. Все разрушил, а сапожищи приказал оставить. Божественное зрелище: бронзовые сапоги на пьедестале.
– Да, я знаю. Вы и Национальный музей сожгли.
И глаза убитым советским солдатам выкалывали. И манекены витрин наряжали в окровавленное обмундирование русских бойцов. Много вы сделали, но еще больше хотите сделать… Пойдем, Дьюла! – Жужанна взяла брата под руку и ушла.
Впервые с 23 октября они идут рядом. Но думают они еще по-разному и страдают не одинаково.
– Что же это такое? Куда мы с тобой попали? Чего добились? – Сухими, воспаленными глазами Жужанна смотрит на брата и не видит его, не ждет ответа. Она знает, что случилось, знает, куда попала и чего добилась.
– Поспала бы ты, Жужа. Семь дней и ночей без сна!
Она не слышит его. Арпад Ковач перед ее глазами, ему она открывает душу.
– Сколько слов произнесено, сколько крови пролито, сколько разрушено, сожжено, потеряно! А что нашли? Бешеного карлика Киша, венгерского Тьера. Не хочется жить!
– Не отчаивайся, Жужа. Не весь свет, что в окне. Революция останется революцией, несмотря на фокусы «независимой Венгрии» и ее подручных.
– Ты все еще во хмелю. Даже теперь. Протрезвись, Дьюла!
Она задыхается, слова жгут ее.

Магнитофон все еще работает, фиксирует «капитуляцию русских». Люди Киша толпятся у окна «Колизея».
Смотрят и не могут нарадоваться. Но есть среди них и такие, кто равнодушен к этому мировому событию.
В укромном уголке «Колизея», за большим камином, в нише, где раньше стоял рояль, уединились за бутылкой рома два немолодых «гвардейца» – Иштван и Ференц. Оба наголо острижены, разукрашены татуировкой. И лица у обоих стеариновые.
Пьют, едят, курят и осторожно, умно и хитро, как им кажется, прощупывают друг друга.
Ференц смотрит в донышко бутылки, из которой его напарник сосет ром, и смеется.
– Байтарш, поменьше хлещи, а то лопнешь. Ишь как растолстел!
Ференц хотел похлопать друга по животу, но тот ловко перехватил его бесцеремонные руки.
– Вино не виновато в моей прибавке. Вольная жизнь помогла. Революция. Организм наверстывает все, что потерял в тюремной душегубке. Разумеешь?
– Килограммов на десять поправился?
– Не взвешивался, не знаю.
Ференц не сводит завистливого взгляда с живота Иштвана, обтянутого кожаной курткой, почитаемой всеми ямпецами Будапешта. Да и не только Будапешта. В Швеции таких называют раггерами. В Париже у них свои клички.
До 23 октября Иштван и Ференц сидели в тюрьме в городе Ваце, на берегу Дуная, и не надеялись скоро оттуда выбраться.
Если идти к Будапешту по Дунаю сверху, от Вены и Братиславы, от Житного острова, вас еще издали ошеломит Эстергом своей мрачной и пышной, сооруженной на холме базиликой. Купол ее – выше семидесяти метров, черный от ветров и дождей – увенчан громадными ангелами и крестом. Главный портал храма, соперничающий с римским собором Святого Петра, обращен к Дунаю. Его поддерживают могучие коринфские колонны. Стены резиденции Миндсенти и всех венгерских архиепископов, наместников бога на земле, руками безыменных мастеров превращены в витрины прекрасных редкостей: тут и фрески, и резьба по дереву, и кружевной мрамор, громадные и крошечные статуи, большие и малые алтари. В гробнице базилики покоится более ста епископов, сановитых мадьяр и тех, кто украшал своими приношениями храм. Говорят, здесь уже приготовлено место и для Миндсенти…
Сразу же за Эстергомом, столицей венгерских католиков, откроется Вац.
Здания вацкой тюрьмы самые высокие в городе. Зарешеченные, обнесенные высокой стеной и колючей проволокой, они стоят на самом берегу. С Дуная видны тюремный госпиталь, его набережная, прогулочные палубы, закрытые толстыми стальными прутьями.
В тюрьме Ваца сидели Иштван и Ференц осужденные на восемь лет каждый за вооруженный грабеж.
После 23 октября вацская тюрьма наполнилась политическими и уголовными преступниками, перебазированными из других мест, главным образом из пересыльной тюрьмы Будапешта.
В последних числах октября в Ваце появились люди с мандатами от государственных министров, от центральной комиссии по реабилитации, от главного полицейского управления. Перебирали личные дела заключенных, разыскивали осужденных по политическим мотивам. Этих освобождали в первую очередь.
Хортистские жандармы, офицеры, палачи, бароны, маркграфы, заводчики, ставшие шпионами, снабженные необходимыми документами, устремились в Будапешт, на помощь своим байтаршам, соратникам по оружию.
Главным их патронатом станет кардинал Миндсенти.
Вслед за ними вылетели на волю и уголовники всех мастей.
Тюрьма опустела. Но ненадолго. Скоро потянулись сюда тюремные транспорты с теми, кто пытался остановить контрреволюцию.
Грабители Иштван и Ференц вместе с документами о реабилитации получили адрес «прославленного борца за свободу» радиотехника Ласло Киша, будущего министра, как о нем писала «Независимая Венгрия».
Не прошло и двух дней, как они пригреты, обласканы Кишем, а уже успели и кровь пустить на площади Республики, и обогатиться, утяжелить свой вес. Ференц боялся, что награбленное им золото тянет килограмма на два меньше, и завидовал Иштвану.
Когда Иштван потерял на мгновение бдительность, Ференцу в конце концов удалось прощупать его живот и бока.
– Ишь, какое брюхо отрастил, похлеще Имре Надя! – И засмеялся.
Иштвана испугал смех напарника.
– Тише, догадается атаман и распсихуется, что не поделился с ним.
– Не бойся, он сейчас политикой занят. Ему не до нас. А я не выдам. Свой в доску. Про то же самое думаю, что и ты.
– А о чем я думаю?
Ференц засмеялся – приглушенно, неслышно, как смеялся в тюрьме, чтобы не привлекать внимания надзирателя.
– Догадываюсь! Драпануть отсюда хочешь. Верно?
– Верно.
– И я собрался. Я тоже не дремал. Будто на восьмом месяце, – Ференц похлопал себя по тугому животу. – Европу куплю и продам.
– Целую Европу?
– Согласен и на Вену или на Париж. Хватит, повоевал за свободу, за благо народа, пора и о себе подумать! Давай прикинем, как удирать отсюда.

Танковая колонна, проходящая по улице, вдруг остановилась. Но фары не выключены, моторы не заглушены. Люк головной командирской машины откинулся, и на землю, ярко освещенную фарами, спрыгнул советский офицер. Высокий, плечистый. В полковничьей шинели.
Киш сразу узнал Бугрова. Почему именно здесь остановился?
Узнал его и Стефан. Перезарядил английский автомат.
– Наш старый знакомый. Друг и приятель мадам Ковач. Разрешите привести приговор в исполнение?
– Отставить! Уважай перемирие.
«Национал-гвардейцы» загалдели, удивленные и встревоженные.
– Идет в наш дом.
– Один! Без охраны.
– В полном одиночестве. И без автомата.
– Храбрая личность.
– Он вооружен самым мощным в мире оружием – большевистской идеологией. Берегитесь, обреченные, последыши умирающей идеологии!
Ямпец был вознагражден дружным хохотом.
– От окна! По местам! – загремел голос Киша, – Приготовить автоматы. Разговариваю только я. Вы молчите и стреляете. Но не раньше, чем я скомандую. Тихо!
Постучавшись, вошел Бугров. Похудел. Щеки втянуты. Резче обозначились раньше почти невидимые морщины на лбу и вокруг рта.
Бугров с горьким изумлением оглядел «Колизей». Он знал, что здесь творится, но все-таки не ожидал, что до такой степени разорено, изгажено, осквернено жилье Хорватов.
– Не нравится, господин полковник, наша обстановка? – с преувеличенной любезностью спросил Ласло Киш. – Что вам здесь нужно? Кто вы? Парламентер? Разведчик?
– Частное лицо.
– Если бы это было так…
– Понимаю. Вы бы повесили меня за ноги. Или выкололи глаза.
– Что вам угодно, господин полковник?
– Здесь когда-то жил хороший человек… Жужанна Хорват.
– Она и сейчас здесь.
– И сейчас?
– Вы удивлены? Не ожидали увидеть свою переводчицу в компании национальных гвардейцев?
– Я не склонен обсуждать, чем и как живет этот дом. Могу я видеть Жужанну?
– О, как вы разговариваете! События последней недели научили вас хорошему тону. Скажите, полковник, как вы решились подняться сюда?
Бугров ответил спокойно:
– Я пришел к друзьям.
– Хм, вы настроены совсем не воинственно.
– Я все-таки не верю в войну, даже глядя на вас. Где Жужанна?
– Я здесь! – Она выскочила из своей комнаты и, растолкав «национал-гвардейцев», подошла к Бугрову, улыбнулась, как могла, сказала по-русски: – Здравствуйте, Александр Сергеевич!
– Здравствуйте! Проходил вот мимо вашего дома и забежал на минутку.
– Хватит! – гаркнул Ласло Киш. – Не позволю болтать по-русски. Здесь Венгрия, а не Расея-матушка. Может быть, вы тут свои шпионские делишки обговариваете. Переходите на мадьярский.
Жужанна спросила Бугрова по-венгерски:
– Значит, уходите? Почему? А как же мы?
– Мы уверены, что вы справитесь своими силами с этими… – Бугров с откровенным презрением посмотрел на Киша. – Ожили. Дождались своего часа.
Жужанна отчаянным жестом протянула Бугрову руки.
– Александр Сергеевич, я с вами! Возьмите, умоляю!
Ласло Киш потянулся к автомату, лежащему на столе среди бутылок.
– Слыхали, венгры? Русский полковник уверен, что наш дом населен девицами легкого поведения. Мы не позволим превращать венгерок в русских наложниц!
«Национал-гвардейцы» встали позади Бугрова. Дула автоматов нацелены ему в спину.
Дьюла подбежал к сестре, схватил ее за руку.
– Пошутила Жужа, вы же знаете ее.
– Не знал, что любит шутить жизнью.
Жужанна поняла, что ей сейчас не уйти отсюда живой. Убьют и ее и полковника. Надо пока остаться. Уйдет потом.
Она затравленным взглядом обежала шеренгу людей, готовую стрелять.
– Шутят и жизнью, Александр Сергеевич. С двадцать третьего октября это стало модно. А я никогда не отставала от моды, за это мне часто попадало. Вот и сейчас… пошутила. Извините.
– Ну что ж… – Бугров повернулся к окнам, несколько секунд прислушивался к слитному мощному гулу танковых моторов. – Мне пора, Жужа. Прощайте.
Жужанна протянула руку, твердо, уверенно сказала:
– До свидания! Не поминайте всех венгров лихом.
– Нет, Жужа. До свидания!
Он повернулся и решительно пошел на выставленные автоматы.
«Национал-гвардейцы» расступились.
Начальник штаба поднял над головой автомат, заорал:
– Венгры!
Жужанна раскинула руки в дверном проеме.
– Стой! Назад!
Люди Киша замерли перед худенькой, бледнолицей, черноволосой девушкой. Самый захудалый «гвардеец» мог отбросить ее, а она стоит, думает, что сильная, недоступная пулям.
Все смотрят на нее беззлобно, с удивлением и улыбаются. И сам атаман не рассердился.
– Отставить атаку, ребята!
Кровь медленно возвращалась к щекам Жужанны.
– Я опять пошутила… на этот раз, кажется, удачно.
– Вполне удачно, – согласился Киш. – Вы мне нравитесь, Жужа.
– Я сама себе нравлюсь. Впервые в жизни. – Она подошла к брату, насмешливо спросила: – Ну, а тебе я нравлюсь?
– Не сходи с ума, Жужа!
– Так! Значит, ты хочешь оставаться при своем уме. Ну что ж! У тебя ума палата. Профессорская!
Ласло Киш взял бутылку и налил чуть ли не полный фужер коньяку.
– Выпей, девочка! В таких случаях это лучшее лекарство. Клин клином вышибают.
Дьюла был уверен, что она откажется. Нет, с радостью схватила бокал и выпила до дна.
Мгновение спустя она засмеялась, потом заплакала. Дьюла увел ее.
– Наперченная девка! – Стефан поцокал языком, сощурился.
Киш поцеловал кончики своих коротеньких пальцев.
– Графиня!
– Маркграфиня! – подхватил Иштван.
– Атаман-девка! – продолжал другой житель Ваца.
Ямпец пренебрежительно махнул рукой на дверь, за которой скрылась Жужанна.
– Ничего особенного. Пресна! Не объезжена. Такие теперь не котируются.
Взревели танковые моторы. Загремели гусеницы. «Национал-гвардейцы» опять кинулись к окнам. Ямпец с сожалением вздохнул:
– Упустили! Если вернутся в Будапешт, не сносить нам революционных голов.
– Не вернутся! – Стефан поправил на ремне сумку с гранатами.
Ласло Киш навалился на подоконник узенькой впалой грудью, болтал ногами, смотрел вниз и посмеивался.
– Сегодня – Будапешт, завтра – Варшава, послезавтра – Бухарест, потом какая-нибудь Тирана! «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма»! Ха-ха, хо-хо!
Стефан просунул бронебойное ружье в рваную кирпичную дыру.
– Байтарш, разрешите почесать спину этому призраку крупнокалиберной струей?
– А что скажет Большой Имре?
– Надь только усмехнется в свои кайзеровские усы и скажет: «Молодцы, национальные гвардейцы, правильно меня поняли!»
Стефан делает вид, что целится в головной танк, нажимает на спусковое устройство, но ружье не стреляет. Не заряжено оно.
Из своей комнаты выглянула Каталин.
– Где твой кавалер, старушка?
– Не ори! Зачем он тебе?
– Бронебойка испортилась. Рука оружейного мастера требуется.
– Спит рука мастера.
– Самое подходящее время для спанья! Разбуди!
– В такое время только и спать. Сон выключает совесть на холостой ход.
– Совесть? А что это такое? Съедобное или напиток?
– Марсианин ты!
Стефан искренне хохочет. – Почему марсианин?
– Уйди с моих глаз, выродок при галстуке!
– Ну, ты, старуха, замолчи, а не то… – Стефан потянулся к пистолету.
Дьюла перехватил руку начальника штаба.
– Выдерну с корнем, если еще раз замахнешься на мою мать. Слышишь?
Стефан молчит. Киш вытаскивает из кобуры кольт и его дулом поднимает подбородок Стефана.
– Слышишь? С тобой разговаривает член Национального революционного совета профессор Хорват. Отвечай!
– Слышу. Пардон!
Ласло повелительным взмахом руки прогнал от себя начальника штаба, обнял друга и уединился с ним в его кабинете.
– Извини, Дьюла. Думаешь, я ничего не вижу? Издержки революции. Ты должен понять.
– Не понимаю. Не могу понять. Не хочу. Не верю, что можно понять все это. Мы не этого хотели, что вы творите. Это… это…
– Ну, изрекай! Интересно.
– Это попахивает контрреволюцией.
– Ого! Революционер отрекается от революции. Красно-бело-зеленый венгр становится стопроцентным красным. Русские так называют нас, и ты!.. Благодарю, профессор. Не ожидал… Хорошо, что тебя не слышат мои гвардейцы. Смотри не проговорись, на тот свет отправишься.
– Не пугай. Вот что, Ласло! Завтра я пойду в Комитет революционной интеллигенции, в парламент, к Имре Надю, все расскажу. Я не считаю себя членом твоего совета.
– Согласен! Иди к Имре Надю, к своим революционным интеллигентам, иди хоть к черту на рога, рассказывай, жалуйся, а мы будем делать свое дело. Вот так. Договорились!
Киш легко, без всякого сожаления оттолкнул друга. Он уже порядочно надоел ему. Путается в ногах. Пора разлучиться. Не нужен ему этот профессор и как декорация. Можно действовать в открытую. Поддержка со всех сторон обеспечена. Теперь Карой Рожа не единственный друг Мальчика. Есть друзья и на площади Ференца Деака, в главном полицейском управлении, и на площади Рузвельта, среди руководителей министерства внутренних дел, и в штабе командующего «национальной гвардией» Бела Кираи, и в обновленном министерстве обороны Имре Надя, и в парламенте. Всюду поддержат Ласло Киша, борца за свободу, будущего министра. Да, на меньшее он не согласится. Йожеф Дудаш станет министром иностранных дел, а Ласло Киш – министром внутренних дел.
Бывший радиотехник вышел в «Колизей». «Национал-гвардейцы» проводили последний советский танк и сели за стол. Ямпец поднял пузатую бутылку с абрикосовой палинкой.
– Теперь мы хозяева положения. Ну, господа коммунисты, приготовьте свои лебяжьи шейки для наших галстуков! И праздник же мы вам устроим – ночь «длинных ножей» померкнет. Выпьем, гвардия, за хозяев Будапешта!
Стефан поплевал в ладони и, ловко орудуя руками, сварганил из воображаемой веревки воображаемый галстук.
– Завтра же вздерну не меньше дюжины первосортных авошей и твердолобых ракошистов.
Ямпец чокнулся бокалом с бутылкой Стефана.
– Посмотрим, как они затанцуют. Люблю бал-маскарад!
– И тебе придется смычок намылить. Всем работы хватит. Ты кто, адъютант?
– То есть… в каком смысле? – Ямпец отхлебнул водки, переглянулся с собутыльниками. – Не крокодил и не слон.
– Из каких ты?
– А черт его знает! Про маму кое-что слыхал, а папа… может, князь, может, повар, может, фабрикант, а может, и какой-нибудь биндюжник.
– Откуда ты?
– Не знаю.
– Где родился?
– Не знаю точно. Будто бы в доме терпимости.
– Разве там рожают?
– Чудо природы. Фе-но-мен!
– А я родился… – Стефан многозначительно умолк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36