Калека на костылях, которого
везла в коляске для больных его старая мать, вчера
продемонстрировал святое чувство патриотизма. Этот сын чешского
народа, несмотря на свой недуг, добровольно отправился на
войну, чтобы все свои силы и даже жизнь отдать за своего
императора. И то, что его призыв "На Белград!" встретил такой
живой отклик на пражских улицах, свидетельствует, что жители
Праги являют высокие образцы любви к отечеству и к царствующему
дому.
В том же духе писал и "Прагер Тагблатт", где статья
заканчивалась такими словами: "Калеку-добровольца провожала
толпа немцев, своим телом охранявших его от самосуда чешских
агентов Антанты".
"Богемия", тоже напечатавшая это сообщение, потребовала,
чтобы калека-патриот был награжден, и объявила, что в редакции
принимаются подарки от немецких граждан в пользу неизвестного
героя.
Итак, эти три газеты считали, что чешская страна не могла
дать более благородного гражданина. Однако господа в призывной
комиссии не разделяли их взгляда. Особенно старший военный врач
Баутце. Это был неумолимый человек, видевший во всем
жульнические попытки уклониться от военной службы -- от фронта,
от пули и шрапнелей. Известно его выражение: "Das ganze
tschechische Volk ist eine Simulantenbande" / Весь чешский
народ-- банда симулянтов (нем.)/. За десять недель своей
деятельности он из II 000 граждан выловил 10999 симулянтов и
поймал бы на удочку одиннадцатитысячного, если бы этого
счастливца не хватил удар в тот самый момент, когда доктор на
него заорал: "Kehrt euch!"/ Кругом! (нем.)/.
-- Уберите этого симулянта,-- приказал Баутце, когда
удостоверился, что тот умер,
И вот в этот памятный день перед Баутце предстал Швейк,
совершенно голый, как и все остальные, стыдливо прикрывая свою
наготу костылями, на которые опирался.
-- Das ist wirklich ein beson-deres Feigenblatt / Это
действительно необычный фиговый листок (нем.) /,-- сказал
Баутце,-- таких фиговых листков в раю не было.
-- Освобожден по идиотизму,-- огласил фельдфебель,
просматривая его документы.
-- А еще чем больны? -- спросил Баутце.
-- Осмелюсь доложить, у меня ревматизм. Но служить буду
государю императору до последней капли крови,-- скромно сказал
Швейк.-- У меня отекли колени.
Баутце бросил на бравого солдата Швейка страшный взгляд и
заорал:
-- Sie sind ein Simulant!/ Вы симулянт! (нем.)/ -- И,
обращаясь к фельдфебелю, с ледяным Спокойствием сказал: -- Den
Kerl sogleich einsperren / Немедленно арестовать этого типа
(нем.)/
Два солдата с примкнутыми штыками повели Швейка в
гарнизонную тюрьму. Швейк шел на костылях и с ужасом
чувствовал, что его ревматизм проходит. Когда пани Мюллерова, с
коляской ожидавшая Швейка у моста, увидела его между двумя
штыками, она заплакала и тихо отошла от коляски, чтобы никогда
уже к ней не возвращаться...
А бравый солдат Швейк скромно шел в сопровождении
вооруженных защитников государства. Штыки сверкали на солнце, и
на Малой Стране, перед памятником Радецкому, Швейк крикнул
провожавшей его толпе:
-- На Белград!
А маршал Радецкий задумчиво смотрел со своего постамента
вслед ковылявшему на старых костылях бравому солдату Швейку с
рекрутским букетиком на пиджаке.
Какой-то солидный господин объяснил окружавшей его толпе,
что ведут дезертира.
Глава VIII. ШВЕЙК -- СИМУЛЯНТ
В эту великую эпоху врачи из кожи вон лезли, чтобы изгнать
из симулянтов беса саботажа и вернуть их в лоно армии. Была
установлена целая лестница мучений для симулянтов и для людей,
подозреваемых в том, что они симулируют, а именно --
чахоточных, ревматиков, страдающих грыжей, воспалением почек,
тифом, сахарной болезнью, воспалением легких и прочими
болезнями.
Пытки, которым подвергались симулянты, были
систематизированы и делились на следующие виды:
1. Строгая диета: утром и вечером по чашке чая в течение
трех дней; кроме того, всем, независимо от того, на что они
жалуются, давали аспирин, чтобы симулянты пропотели.
2. Хинин в порошке в лошадиных дозах, чтобы не думали,
будто военная служба -- мед. Это называлось: "Лизнуть хины".
3. Промывание желудка литром теплой воды два раза в день.
4. Клистир из мыльной воды и глицерина.
5. Обертывание в мокрую холодную простыню.
Были герои, которые стойко перенесли все пять ступеней
пыток и добились того, что их отвезли в простых гробах на
военное кладбище. Но попадались и малодушные, которые, лишь
только дело доходило до клистира, заявляли, что они здоровы и
ни о чем другом не мечтают, как с ближайшим маршевым батальоном
отправиться в окопы.
Швейка поместили в больничный барак при гарнизонной тюрьме
именно среди таких малодушных симулянтов.
-- Больше не выдержу,-- сказал его сосед по койке,
которого только что привели из амбулатории, где ему уже во
второй раз промывали желудок. Человек этот симулировал
близорукость.
-- Завтра же еду в полк,-- объявил ему сосед слева,
которому только что ставили клистир. Этот больной симулировал,
что он глух, как тетерев.
На койке у двери умирал чахоточный, обернутый в мокрую
холодную простыню.
-- Это уже третий на этой неделе,-- заметил сосед справа.
-- А ты чем болен? -- спросили Швейка.
-- У меня ревматизм,-- ответил Швейк, на что окружающие
разразились откровенным смехом. Смеялся даже умирающий
чахоточный, "симулирующий" туберкулез.
-- С ревматизмом ты сюда лучше не лезь,-- серьезно
предупредил Швейка толстый господин.-- С ревматизмом здесь
считаются так же, как с мозолями. У меня малокровие, недостает
половины желудка и пяти ребер, и никто этому не верит. А
недавно был здесь глухонемой. Четырнадцать дней его обертывали
каждые полчаса в мокрую холодную простыню. Каждый день ему
ставили клистир и выкачивали желудок. Даже санитары думали, что
дело его в шляпе и что его отпустят домой, а доктор возьми да
пропиши ему рвотное. Эта штука вывернула бы его наизнанку. И
тут он смалодушничал. "Не могу, говорит, больше притворяться
глухонемым. Вернулись ко мне и речь и слух". Все больные его
уговаривали, чтобы он не губил себя, а он стоял на своем: он,
мол, все слышит и говорит, как всякий другой. Так и доложил об
этом утром при обходе.
-- Да, долго держался,-- заметил один, симулирующий, будто
у него одна нога короче другой на целых десять сантиметров.--
Не чета тому, с параличом. Тому достаточно было только трех
порошков хинина, одного клистира и денька без жратвы. Признался
еще даже до выкачивания желудка. Весь паралич как рукой сняло.
-- Дольше всех держался тут искусанный бешеной собакой.
Кусался, выл, действительно все замечательно проделывал. Но
никак он не мог добиться пены у рта. Помогали мы ему как могли,
сколько, бывало, щекотали его перед обходом, иногда по целому
часу, доводили его до судорог, до синевы -- и все-таки пена у
рта не выступала: нет да и только. Это было ужасно! И когда он
во время утреннего обхода сдался, уж как нам его было жалко!
Стал возле койки во фронт, как свечка, отдал честь и говорит:
"Осмелюсь доложить, господин старший врач, пес, который меня
взглядом, что искусанный затрясся всем телом и тут же прибавил:
"Осмелюсь доложить, господин старший врач, меня вообще никакая
собака не кусала. Я сам себя укусил в руку". После этого
признания его обвинили в членовредительстве, дескать, хотел
прокусить себе руку, чтобы не попасть на фронт.
-- Все болезни, при которых требуется пена у рта, очень
трудно симулировать,-- сказал толстый симулянт.-- Вот, к
примеру, падучая. Был тут один эпилептик. Тот всегда нам
говорил, что ему лишний припадок устроить ничего не стоит.
Падал он этак раз десять в день, извивался в корчах, сжимал
кулаки, выкатывал глаза под самый лоб, бился о землю, высовывал
язык. Короче говоря, это была прекрасная эпилепсия, эпилепсия
-- первый сорт, самая что ни на есть настоящая. Но неожиданно
вскочили у него два чирья на шее и два на спине, и тут пришел
конец его корчам и битью об пол. Головы даже не мог повернуть.
Ни сесть, ни лечь. Напала на него лихорадка, и во время обхода
врача в бреду он сознался во всем. Да и нам всем от этих чирьев
солоно пришлось. Из-за них он пролежал с нами еще три дня, и
ему была назначена другая диета: утром кофе с булочкой, к обеду
-- суп, кнедлик с соусом, вечером -- каша или суп, и нам, с
голодными выкачанными желудка да на строгой диете, пришлось
глядеть, как этот парень жрет, чавкает и, пережравши,
отдувается и рыгает. Этим он подвел трех других, с пороком
сердца. Те тоже признались.
-- Легче всего,-- сказал один из симулянтов,--
симулировать сумасшествие. Рядом в палате номер два есть двое
учителей. Один без устали кричит днем и ночью: "Костер Джордано
Бруно еще дымится! Возобновите процесс Галилея!" А другой лает:
сначала три раза медленно "гав, гав, гав", потом пять раз
быстро "гав-гав-гав-гав-гав", а потом опять медленно,-- и так
без передышки. Оба уже выдержали больше трех недель... Я
сначала тоже хотел разыграть сумасшедшего, помешанного на
религиозной почве, и проповедовать о непогрешимости папы. Но в
конце концов у одного парикмахера на Малой Стране приобрел себе
за пятнадцать крон рак желудка.
-- Я знаю одного трубочиста из Бржевнова,-- заметил другой
больной,-- он вам за десять крон сделает такую горячку, что из
окна выскочите.
-- Это все пустяки,-- сказал третий.-- В Вршовицах есть
одна повивальная бабка, которая за двадцать крон так ловко
вывихнет вам ногу, что останетесь калекой на всю жизнь.
-- Мне вывихнули ногу за пятерку,-- раздался голос с
постели у окна.-- За пять крон наличными и за три кружки пива в
придачу.
-- Мне моя болезнь стоит уже больше двухсот крон,-- заявил
его сосед, высохший, как жердь.-- Назовите мне хоть один яд,
которого бы я не испробовал,-- не найдете. Я живой склад всяких
ядов. Я пил сулему, вдыхал ртутные пары, грыз мышьяк, курил
опиум, пил настойку опия, посыпал хлеб морфием, глотал
стрихнин, пил раствор фосфора в сероуглероде и пикриновую
кислоту. Я испортил себе печень, легкие, почки, желчный пузырь,
мозг, сердце и кишки. Никто не может понять, чем я болен.
-- Лучше всего,-- заметил кто-то около дверей,-- впрыснуть
себе под кожу в руку керосин. Моему двоюродному брату повезло:
ему отрезали руку по локоть, и теперь ему никакая военная
служба не страшна.
-- Вот видите,-- сказал Швейк.-- Все это каждый должен
претерпеть ради государя императора. И выкачивание желудка и
клистир. Когда несколько лет тому назад я отбывал военную
службу, в нашем полку случалось еще хуже. Больного связывали "в
козлы" и бросали в каталажку, чтобы он вылечился. Там не было
коек с матрацем, как здесь, или плевательниц. Одни голые нары,
и на них больные. Раз лежал там один с самым настоящим сыпным
тифом, а другой рядом с ним в черной оспе. Оба были связаны "в
козлы", а полковой врач пинал их ногой в брюхо за то, что,
дескать, симулируют. Но когда оба солдата померли, дело дошло
до парламента, и все это попало в газеты. Тут нам сразу
запретили читать эти газеты и даже обыскали наши сундучки, нет
ли у кого газет. А мне ведь никогда не везет. В целом полку ни
у кого не нашли, только у меня. Ну, повели к командиру полка. А
наш полковник был такой осел,-- царствие ему небесное! --
заорал на меня, чтобы я стоял смирно и сказал, кто писал в
газеты, не то он мне всю морду разворотит и сгноит в тюрьме.
Потом пришел полковой врач, тыкал мне в нос кулаком и кричал:
"Sie verfluchter Hund, Sie schabiges Wesen, Sie ungluckliches
Mistvieh!/Вы проклятая собака, вы паршивая тварь, вы скотина
несчастная! (нем.)/ Социалистическая тварь!" А я смотрю им
прямо в глаза, глазом не моргну и молчу. Правую руку под
козырек, а левую -- по шву. Бегали они вокруг меня, как собаки,
лаяли на меня, а я ни гугу, молчу и все тут, отдаю им честь, а
левая рука по шву. Бегали они этак с полчасика. Потом полковник
подбежал ко мне и как заревет: "Идиот ты или не идиот?"--
"Точно так, господин полковник, идиот".-- "На двадцать один
день под строгий арест за идиотизм! По два постных дня в
неделю, месяц без отпуска, на сорок восемь часов в козлы!
Запереть немедленно и не давать ему жрать! Связать его!
Показать ему, что государству идиотов не нужно. Мы тебе, сукину
сыну, выбьем из башки газеты!" На этом господин полковник
закончил свои разглагольствования. А пока я сидел под арестом,
в казарме прямо-таки чудеса творились. Наш полковник вообще
запретил солдатам читать даже "Пражскую официальную газету". В
солдатской лавке запрещено было даже завертывать в газеты
сосиски и сыр. И вот с этого-то времени солдаты принялись
читать. Наш полк сразу стал самым начитанным. Мы читали все
подряд, в каждой роте сочинялись стишки и песенки про
полковника. А когда что-нибудь случалось в полку, всегда
находился какой-нибудь благожелатель, который пускал в газету
статейку под заголовком "Истязание солдат". Мало того: писали
депутатам в Вену, чтобы они заступились за нас, и те начали
подавать в парламент запрос за запросом, известно ли, мол,
правительству, что наш полковник -- зверь, и тому подобное.
Министр послал к нам комиссию, чтобы расследовать это, и в
результате некий Франта Генчл из Глубокой был посажен на два
года,-- это он обратился в Вену к депутатам парламента,
жалуясь, что во время занятий на учебном плацу получил оплеуху
от полковника. Когда комиссия уехала, полковник выстроил всех
нас, весь полк, и заявил, что солдат есть солдат, должен
держать язык за зубами и служить, а если кому не нравится, то
это нарушение дисциплины. "А вы, мерзавцы, думали, что вам
комиссия поможет? -- сказал полковник.-- Ни хрена она вам не
помогла! Ну, а теперь пусть каждая рота промарширует передо
мною и пусть громогласно повторит то, что я сказал". И мы, рота
за ротой, шагали, равнение направо, на полковника, рука на
ремне ружья, и орали что есть мочи: "Мы, мерзавцы, думали, что
нам эта комиссия поможет. Ни хрена она нам не помогла!"
Господин полковник хохотал до упаду, прямо живот надорвал. Но
вот начала дефилировать одиннадцатая рота. Марширует, отбивая
шаг, но подходит к полковнику и ни гугу! Молчит, ни звука.
Полковник покраснел как вареный рак и вернул ее назад, чтобы
повторила все сначала. Одиннадцатая опять шагает и... молчит.
Проходит строй за строем, все дерзко глядят в глаза полковнику.
"Ruht!"/ Вольно! (нем.) / -- командует полковник, а сам мечется
по двору, хлещет себя хлыстом по сапогу, плюется, а потом вдруг
остановился да как заорет: "Abtreten!"/ Разойдись! (нем.)/ Сел
на свою клячу и вон. Ждали мы ждали, что с одиннадцатой ротой
будет, а ничего не было. Ждем мы день, другой, неделю --
ничего. Полковник в казармах вовсе не появлялся, а солдаты
рады-радешеньки, да и не только солдаты: и унтеры и даже
офицеры. Наконец прислали нам нового полковника. О старом
рассказывали, будто он попал в какой-то санаторий, потому что
собственноручно написал государю императору, что одиннадцатая
рота взбунтовалась.
Приближался час послеобеденного обхода. Военный врач
Грюнштейн ходил от койки к койке, а за ним -- фельдшер с
книгой.
-- Мацуна!
-- Здесь.
-- Клистир и аспирин.
-- Покорный!
-- Здесь.
-- Промывание желудка и хинин.
-- Коваржик!
-- Здесь.
-- Клистир и аспирин.
-- Котятко!
-- Здесь.
-- Промывание желудка и хинин.
И так всех подряд -- механически, грубо и безжалостно.
-- Швейк!
-- Здесь.
Доктор Грюнштейн взглянул на вновь прибывшего.
-- Чем больны?
-- Осмелюсь доложить, у меня ревматизм.
Доктор Грюнштейн за время своей практики усвоил привычку
разговаривать с больными с тонкой иронией. Это действовало
гораздо сильнее крика.
-- Ах вот что, ревматизм...-- сказал он Швейку.-- Это
действительно тяжелая болезнь. Ведь и приключится этакая штука
-- заболеть ревматизмом как раз во время мировой войны, как раз
когда человек должен идти на фронт! Я полагаю, это вас страшно
огорчает?
-- Осмелюсь доложить, господин старший врач, страшно
огорчает.
-- А-а, вот как, его это огорчает? Очень мило с вашей
стороны, что вам пришло в голову обратиться к нам с этим
ревматизмом именно теперь. В мирное время прыгает, бедняга, как
козленок, а разразится война, сразу у него появляется ревматизм
и колени отказываются служить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
везла в коляске для больных его старая мать, вчера
продемонстрировал святое чувство патриотизма. Этот сын чешского
народа, несмотря на свой недуг, добровольно отправился на
войну, чтобы все свои силы и даже жизнь отдать за своего
императора. И то, что его призыв "На Белград!" встретил такой
живой отклик на пражских улицах, свидетельствует, что жители
Праги являют высокие образцы любви к отечеству и к царствующему
дому.
В том же духе писал и "Прагер Тагблатт", где статья
заканчивалась такими словами: "Калеку-добровольца провожала
толпа немцев, своим телом охранявших его от самосуда чешских
агентов Антанты".
"Богемия", тоже напечатавшая это сообщение, потребовала,
чтобы калека-патриот был награжден, и объявила, что в редакции
принимаются подарки от немецких граждан в пользу неизвестного
героя.
Итак, эти три газеты считали, что чешская страна не могла
дать более благородного гражданина. Однако господа в призывной
комиссии не разделяли их взгляда. Особенно старший военный врач
Баутце. Это был неумолимый человек, видевший во всем
жульнические попытки уклониться от военной службы -- от фронта,
от пули и шрапнелей. Известно его выражение: "Das ganze
tschechische Volk ist eine Simulantenbande" / Весь чешский
народ-- банда симулянтов (нем.)/. За десять недель своей
деятельности он из II 000 граждан выловил 10999 симулянтов и
поймал бы на удочку одиннадцатитысячного, если бы этого
счастливца не хватил удар в тот самый момент, когда доктор на
него заорал: "Kehrt euch!"/ Кругом! (нем.)/.
-- Уберите этого симулянта,-- приказал Баутце, когда
удостоверился, что тот умер,
И вот в этот памятный день перед Баутце предстал Швейк,
совершенно голый, как и все остальные, стыдливо прикрывая свою
наготу костылями, на которые опирался.
-- Das ist wirklich ein beson-deres Feigenblatt / Это
действительно необычный фиговый листок (нем.) /,-- сказал
Баутце,-- таких фиговых листков в раю не было.
-- Освобожден по идиотизму,-- огласил фельдфебель,
просматривая его документы.
-- А еще чем больны? -- спросил Баутце.
-- Осмелюсь доложить, у меня ревматизм. Но служить буду
государю императору до последней капли крови,-- скромно сказал
Швейк.-- У меня отекли колени.
Баутце бросил на бравого солдата Швейка страшный взгляд и
заорал:
-- Sie sind ein Simulant!/ Вы симулянт! (нем.)/ -- И,
обращаясь к фельдфебелю, с ледяным Спокойствием сказал: -- Den
Kerl sogleich einsperren / Немедленно арестовать этого типа
(нем.)/
Два солдата с примкнутыми штыками повели Швейка в
гарнизонную тюрьму. Швейк шел на костылях и с ужасом
чувствовал, что его ревматизм проходит. Когда пани Мюллерова, с
коляской ожидавшая Швейка у моста, увидела его между двумя
штыками, она заплакала и тихо отошла от коляски, чтобы никогда
уже к ней не возвращаться...
А бравый солдат Швейк скромно шел в сопровождении
вооруженных защитников государства. Штыки сверкали на солнце, и
на Малой Стране, перед памятником Радецкому, Швейк крикнул
провожавшей его толпе:
-- На Белград!
А маршал Радецкий задумчиво смотрел со своего постамента
вслед ковылявшему на старых костылях бравому солдату Швейку с
рекрутским букетиком на пиджаке.
Какой-то солидный господин объяснил окружавшей его толпе,
что ведут дезертира.
Глава VIII. ШВЕЙК -- СИМУЛЯНТ
В эту великую эпоху врачи из кожи вон лезли, чтобы изгнать
из симулянтов беса саботажа и вернуть их в лоно армии. Была
установлена целая лестница мучений для симулянтов и для людей,
подозреваемых в том, что они симулируют, а именно --
чахоточных, ревматиков, страдающих грыжей, воспалением почек,
тифом, сахарной болезнью, воспалением легких и прочими
болезнями.
Пытки, которым подвергались симулянты, были
систематизированы и делились на следующие виды:
1. Строгая диета: утром и вечером по чашке чая в течение
трех дней; кроме того, всем, независимо от того, на что они
жалуются, давали аспирин, чтобы симулянты пропотели.
2. Хинин в порошке в лошадиных дозах, чтобы не думали,
будто военная служба -- мед. Это называлось: "Лизнуть хины".
3. Промывание желудка литром теплой воды два раза в день.
4. Клистир из мыльной воды и глицерина.
5. Обертывание в мокрую холодную простыню.
Были герои, которые стойко перенесли все пять ступеней
пыток и добились того, что их отвезли в простых гробах на
военное кладбище. Но попадались и малодушные, которые, лишь
только дело доходило до клистира, заявляли, что они здоровы и
ни о чем другом не мечтают, как с ближайшим маршевым батальоном
отправиться в окопы.
Швейка поместили в больничный барак при гарнизонной тюрьме
именно среди таких малодушных симулянтов.
-- Больше не выдержу,-- сказал его сосед по койке,
которого только что привели из амбулатории, где ему уже во
второй раз промывали желудок. Человек этот симулировал
близорукость.
-- Завтра же еду в полк,-- объявил ему сосед слева,
которому только что ставили клистир. Этот больной симулировал,
что он глух, как тетерев.
На койке у двери умирал чахоточный, обернутый в мокрую
холодную простыню.
-- Это уже третий на этой неделе,-- заметил сосед справа.
-- А ты чем болен? -- спросили Швейка.
-- У меня ревматизм,-- ответил Швейк, на что окружающие
разразились откровенным смехом. Смеялся даже умирающий
чахоточный, "симулирующий" туберкулез.
-- С ревматизмом ты сюда лучше не лезь,-- серьезно
предупредил Швейка толстый господин.-- С ревматизмом здесь
считаются так же, как с мозолями. У меня малокровие, недостает
половины желудка и пяти ребер, и никто этому не верит. А
недавно был здесь глухонемой. Четырнадцать дней его обертывали
каждые полчаса в мокрую холодную простыню. Каждый день ему
ставили клистир и выкачивали желудок. Даже санитары думали, что
дело его в шляпе и что его отпустят домой, а доктор возьми да
пропиши ему рвотное. Эта штука вывернула бы его наизнанку. И
тут он смалодушничал. "Не могу, говорит, больше притворяться
глухонемым. Вернулись ко мне и речь и слух". Все больные его
уговаривали, чтобы он не губил себя, а он стоял на своем: он,
мол, все слышит и говорит, как всякий другой. Так и доложил об
этом утром при обходе.
-- Да, долго держался,-- заметил один, симулирующий, будто
у него одна нога короче другой на целых десять сантиметров.--
Не чета тому, с параличом. Тому достаточно было только трех
порошков хинина, одного клистира и денька без жратвы. Признался
еще даже до выкачивания желудка. Весь паралич как рукой сняло.
-- Дольше всех держался тут искусанный бешеной собакой.
Кусался, выл, действительно все замечательно проделывал. Но
никак он не мог добиться пены у рта. Помогали мы ему как могли,
сколько, бывало, щекотали его перед обходом, иногда по целому
часу, доводили его до судорог, до синевы -- и все-таки пена у
рта не выступала: нет да и только. Это было ужасно! И когда он
во время утреннего обхода сдался, уж как нам его было жалко!
Стал возле койки во фронт, как свечка, отдал честь и говорит:
"Осмелюсь доложить, господин старший врач, пес, который меня
взглядом, что искусанный затрясся всем телом и тут же прибавил:
"Осмелюсь доложить, господин старший врач, меня вообще никакая
собака не кусала. Я сам себя укусил в руку". После этого
признания его обвинили в членовредительстве, дескать, хотел
прокусить себе руку, чтобы не попасть на фронт.
-- Все болезни, при которых требуется пена у рта, очень
трудно симулировать,-- сказал толстый симулянт.-- Вот, к
примеру, падучая. Был тут один эпилептик. Тот всегда нам
говорил, что ему лишний припадок устроить ничего не стоит.
Падал он этак раз десять в день, извивался в корчах, сжимал
кулаки, выкатывал глаза под самый лоб, бился о землю, высовывал
язык. Короче говоря, это была прекрасная эпилепсия, эпилепсия
-- первый сорт, самая что ни на есть настоящая. Но неожиданно
вскочили у него два чирья на шее и два на спине, и тут пришел
конец его корчам и битью об пол. Головы даже не мог повернуть.
Ни сесть, ни лечь. Напала на него лихорадка, и во время обхода
врача в бреду он сознался во всем. Да и нам всем от этих чирьев
солоно пришлось. Из-за них он пролежал с нами еще три дня, и
ему была назначена другая диета: утром кофе с булочкой, к обеду
-- суп, кнедлик с соусом, вечером -- каша или суп, и нам, с
голодными выкачанными желудка да на строгой диете, пришлось
глядеть, как этот парень жрет, чавкает и, пережравши,
отдувается и рыгает. Этим он подвел трех других, с пороком
сердца. Те тоже признались.
-- Легче всего,-- сказал один из симулянтов,--
симулировать сумасшествие. Рядом в палате номер два есть двое
учителей. Один без устали кричит днем и ночью: "Костер Джордано
Бруно еще дымится! Возобновите процесс Галилея!" А другой лает:
сначала три раза медленно "гав, гав, гав", потом пять раз
быстро "гав-гав-гав-гав-гав", а потом опять медленно,-- и так
без передышки. Оба уже выдержали больше трех недель... Я
сначала тоже хотел разыграть сумасшедшего, помешанного на
религиозной почве, и проповедовать о непогрешимости папы. Но в
конце концов у одного парикмахера на Малой Стране приобрел себе
за пятнадцать крон рак желудка.
-- Я знаю одного трубочиста из Бржевнова,-- заметил другой
больной,-- он вам за десять крон сделает такую горячку, что из
окна выскочите.
-- Это все пустяки,-- сказал третий.-- В Вршовицах есть
одна повивальная бабка, которая за двадцать крон так ловко
вывихнет вам ногу, что останетесь калекой на всю жизнь.
-- Мне вывихнули ногу за пятерку,-- раздался голос с
постели у окна.-- За пять крон наличными и за три кружки пива в
придачу.
-- Мне моя болезнь стоит уже больше двухсот крон,-- заявил
его сосед, высохший, как жердь.-- Назовите мне хоть один яд,
которого бы я не испробовал,-- не найдете. Я живой склад всяких
ядов. Я пил сулему, вдыхал ртутные пары, грыз мышьяк, курил
опиум, пил настойку опия, посыпал хлеб морфием, глотал
стрихнин, пил раствор фосфора в сероуглероде и пикриновую
кислоту. Я испортил себе печень, легкие, почки, желчный пузырь,
мозг, сердце и кишки. Никто не может понять, чем я болен.
-- Лучше всего,-- заметил кто-то около дверей,-- впрыснуть
себе под кожу в руку керосин. Моему двоюродному брату повезло:
ему отрезали руку по локоть, и теперь ему никакая военная
служба не страшна.
-- Вот видите,-- сказал Швейк.-- Все это каждый должен
претерпеть ради государя императора. И выкачивание желудка и
клистир. Когда несколько лет тому назад я отбывал военную
службу, в нашем полку случалось еще хуже. Больного связывали "в
козлы" и бросали в каталажку, чтобы он вылечился. Там не было
коек с матрацем, как здесь, или плевательниц. Одни голые нары,
и на них больные. Раз лежал там один с самым настоящим сыпным
тифом, а другой рядом с ним в черной оспе. Оба были связаны "в
козлы", а полковой врач пинал их ногой в брюхо за то, что,
дескать, симулируют. Но когда оба солдата померли, дело дошло
до парламента, и все это попало в газеты. Тут нам сразу
запретили читать эти газеты и даже обыскали наши сундучки, нет
ли у кого газет. А мне ведь никогда не везет. В целом полку ни
у кого не нашли, только у меня. Ну, повели к командиру полка. А
наш полковник был такой осел,-- царствие ему небесное! --
заорал на меня, чтобы я стоял смирно и сказал, кто писал в
газеты, не то он мне всю морду разворотит и сгноит в тюрьме.
Потом пришел полковой врач, тыкал мне в нос кулаком и кричал:
"Sie verfluchter Hund, Sie schabiges Wesen, Sie ungluckliches
Mistvieh!/Вы проклятая собака, вы паршивая тварь, вы скотина
несчастная! (нем.)/ Социалистическая тварь!" А я смотрю им
прямо в глаза, глазом не моргну и молчу. Правую руку под
козырек, а левую -- по шву. Бегали они вокруг меня, как собаки,
лаяли на меня, а я ни гугу, молчу и все тут, отдаю им честь, а
левая рука по шву. Бегали они этак с полчасика. Потом полковник
подбежал ко мне и как заревет: "Идиот ты или не идиот?"--
"Точно так, господин полковник, идиот".-- "На двадцать один
день под строгий арест за идиотизм! По два постных дня в
неделю, месяц без отпуска, на сорок восемь часов в козлы!
Запереть немедленно и не давать ему жрать! Связать его!
Показать ему, что государству идиотов не нужно. Мы тебе, сукину
сыну, выбьем из башки газеты!" На этом господин полковник
закончил свои разглагольствования. А пока я сидел под арестом,
в казарме прямо-таки чудеса творились. Наш полковник вообще
запретил солдатам читать даже "Пражскую официальную газету". В
солдатской лавке запрещено было даже завертывать в газеты
сосиски и сыр. И вот с этого-то времени солдаты принялись
читать. Наш полк сразу стал самым начитанным. Мы читали все
подряд, в каждой роте сочинялись стишки и песенки про
полковника. А когда что-нибудь случалось в полку, всегда
находился какой-нибудь благожелатель, который пускал в газету
статейку под заголовком "Истязание солдат". Мало того: писали
депутатам в Вену, чтобы они заступились за нас, и те начали
подавать в парламент запрос за запросом, известно ли, мол,
правительству, что наш полковник -- зверь, и тому подобное.
Министр послал к нам комиссию, чтобы расследовать это, и в
результате некий Франта Генчл из Глубокой был посажен на два
года,-- это он обратился в Вену к депутатам парламента,
жалуясь, что во время занятий на учебном плацу получил оплеуху
от полковника. Когда комиссия уехала, полковник выстроил всех
нас, весь полк, и заявил, что солдат есть солдат, должен
держать язык за зубами и служить, а если кому не нравится, то
это нарушение дисциплины. "А вы, мерзавцы, думали, что вам
комиссия поможет? -- сказал полковник.-- Ни хрена она вам не
помогла! Ну, а теперь пусть каждая рота промарширует передо
мною и пусть громогласно повторит то, что я сказал". И мы, рота
за ротой, шагали, равнение направо, на полковника, рука на
ремне ружья, и орали что есть мочи: "Мы, мерзавцы, думали, что
нам эта комиссия поможет. Ни хрена она нам не помогла!"
Господин полковник хохотал до упаду, прямо живот надорвал. Но
вот начала дефилировать одиннадцатая рота. Марширует, отбивая
шаг, но подходит к полковнику и ни гугу! Молчит, ни звука.
Полковник покраснел как вареный рак и вернул ее назад, чтобы
повторила все сначала. Одиннадцатая опять шагает и... молчит.
Проходит строй за строем, все дерзко глядят в глаза полковнику.
"Ruht!"/ Вольно! (нем.) / -- командует полковник, а сам мечется
по двору, хлещет себя хлыстом по сапогу, плюется, а потом вдруг
остановился да как заорет: "Abtreten!"/ Разойдись! (нем.)/ Сел
на свою клячу и вон. Ждали мы ждали, что с одиннадцатой ротой
будет, а ничего не было. Ждем мы день, другой, неделю --
ничего. Полковник в казармах вовсе не появлялся, а солдаты
рады-радешеньки, да и не только солдаты: и унтеры и даже
офицеры. Наконец прислали нам нового полковника. О старом
рассказывали, будто он попал в какой-то санаторий, потому что
собственноручно написал государю императору, что одиннадцатая
рота взбунтовалась.
Приближался час послеобеденного обхода. Военный врач
Грюнштейн ходил от койки к койке, а за ним -- фельдшер с
книгой.
-- Мацуна!
-- Здесь.
-- Клистир и аспирин.
-- Покорный!
-- Здесь.
-- Промывание желудка и хинин.
-- Коваржик!
-- Здесь.
-- Клистир и аспирин.
-- Котятко!
-- Здесь.
-- Промывание желудка и хинин.
И так всех подряд -- механически, грубо и безжалостно.
-- Швейк!
-- Здесь.
Доктор Грюнштейн взглянул на вновь прибывшего.
-- Чем больны?
-- Осмелюсь доложить, у меня ревматизм.
Доктор Грюнштейн за время своей практики усвоил привычку
разговаривать с больными с тонкой иронией. Это действовало
гораздо сильнее крика.
-- Ах вот что, ревматизм...-- сказал он Швейку.-- Это
действительно тяжелая болезнь. Ведь и приключится этакая штука
-- заболеть ревматизмом как раз во время мировой войны, как раз
когда человек должен идти на фронт! Я полагаю, это вас страшно
огорчает?
-- Осмелюсь доложить, господин старший врач, страшно
огорчает.
-- А-а, вот как, его это огорчает? Очень мило с вашей
стороны, что вам пришло в голову обратиться к нам с этим
ревматизмом именно теперь. В мирное время прыгает, бедняга, как
козленок, а разразится война, сразу у него появляется ревматизм
и колени отказываются служить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13