.. Вам не холодно? --
участливо спросил Швейк, заметив, что интеллигентный господин
дрожит, как в лихорадке.-- В этом году конец лета что-то
холодноват.
-- Погибший я человек! -- зарыдал сосед Швейка.-- Не
видать мне повышения...
-- Что и говорить,-- участливо подхватил Швейк.-- Если вас
после отсидки обратно на службу не примут,-- не знаю, скоро ли
вы найдете другое место, потому что повсюду, даже если бы вы
захотели служить у живодера, от вас потребуют свидетельство о
благонравном поведении. Да, это удовольствие вам дорого
обойдется... А у вашей супруги с детками есть на что жить, пока
вы будете сидеть? Или же ей придется побираться Христа ради, а
деток научить разным мошенничествам?
В ответ послышались рыдания:
-- Бедные мои детки! Бедная моя жена!
Кающийся грешник встал и заговорил о своих детях:
-- У меня их пятеро, самому старшему двенадцать лет, он в
скаутах, пьет только воду и мог бы служить примером своему
отцу, с которым, право же, подобный казус случился в первый раз
в жизни.
-- Он скаут? -- воскликнул Швейк.-- Люблю слушать про
скаутов! Однажды в Мыловарах под Зливой, в районе Глубокой,
округ Чешских Будейовиц, как раз когда наш Девяносто первый
полк был там на учении, окрестные крестьяне устроили облаву на
скаутов, которых очень много развелось в крестьянском лесу.
Поймали они трех. И представьте себе, самый маленький из них,
когда его взяли, так отчаянно визжал и плакал, что мы, бывалые
солдаты, не могли без жалости на него смотреть, не выдержали...
и отошли в сторону. Пока их связывали, эти три скаута искусали
восемь крестьян. Потом под розгами старосты они признались, что
Во всей округе нет ни одного луга, которого бы они не измяли,
греясь на солнце. Да, кстати, они признались еще и в том, что у
Ражиц перед самой жатвой сгорела совершенно случайно полоса
ржи, когда они жарили там на вертеле серну, к которой с ножом
подкрались в крестьянском лесу. Потом в их логовище в лесу
нашли больше пятидесяти кило обглоданных костей от всякой
домашней птицы и лесных зверей, огромное количество вишневых
косточек, пропасть огрызков незрелых яблок и много всякого
другого добра.
Но несчастный отец скаута все-таки не мог успокоиться.
-- Что я наделал! -- причитал он.-- Погубил свою
репутацию!
-- Это уж как пить дать,-- подтвердил Швейк со
свойственной ему откровенностью.-- После того, что случилось,
ваша репутация погублена на всю жизнь. Ведь если об этой
истории напечатают в газетах, то кое-что к ней прибавят и ваши
знакомые. Это уже в порядке вещей, лучше не обращайте внимания.
Людей с подмоченной репутацией на свете, пожалуй, раз в десять
больше, чем с незапятнанной. Это сущая ерунда.
В коридоре раздались грузные шаги, в замке загремел ключ,
дверь отворилась, и полицейский вызвал Швейка.
-- Простите,-- рыцарски напомнил Швейк.-- Я здесь только с
двенадцати часов дня, а этот господин с шести утра. Я особенно
не тороплюсь.
Вместо ответа сильная рука выволокла его в коридор, и
дежурный молча повел Швейка по лестницам на второй этаж.
В комнате за столом сидел бравый толстый полицейский
комиссар. Он обратился к Швейку:
-- Так вы, значит, и есть Швейк? Как вы сюда попали?
-- Самым простым манером,-- ответил Швейк.-- Я пришел сюда
в сопровождении полицейского, потому как мне не понравилось,
что из сумасшедшего дома меня выкинули без обеда. Я им не
уличная девка.
-- Знаете что, Швейк,-- примирительно сказал комиссар,--
зачем нам с вами ссориться здесь, на Сальмовой улице? Не лучше
ли будет, если мы вас направим в полицейское управление?
-- Вы, как говорится, являетесь господином положения,-- с
удовлетворением ответил Швейк.-- А пройтись вечерком в
полицейское управление -- совсем не дурно-- это будет
небольшая, но очень приятная прогулка.
-- Очень рад, что мы с вами так легко договорились,--
весело заключил полицейский комиссар.-- Договориться-- самое
разлюбезное дело. Не правда ли, Швейк?
-- Я тоже всегда очень охотно советуюсь с другими,--
ответил Швейк.-- Поверьте, господин комиссар, я никогда не
забуду вашей доброты.
Учтиво поклонившись, Швейк спустился с полицейским вниз, в
караульное помещение, и через четверть часа его уже можно было
видеть на углу Ечной улицы и Карловой площади в сопровождении
полицейского, который нес под мышкой объемистую книгу с
немецкой надписью: "Arestantenbuch"/Книга записи арестованных
(нем.)/.
На углу Спаленой улицы Швейк и его конвоир натолкнулись на
толпу людей, теснившихся перед объявлением.
-- Это манифест государя императора об объявлении войны,--
сказал Швейку конвоир.
-- Я это предсказывал,-- бросил Швейк.-- А в сумасшедшем
доме об этом еще ничего не знают, хотя им-то, собственно, это
должно быть известно из первоисточника.
-- Что вы хотите этим сказать? -- спросил полицейский.
-- Ведь там много господ офицеров,-- объяснил Швейк.
Когда они подошли к другой кучке, тоже толпившейся перед
манифестом, Швейк крикнул:
-- Да здравствует император Франц-Иосиф! Мы победим!
Кто-то в этой восторженной толпе одним ударом нахлобучил
ему на уши котелок, и в таком виде на глазах у сбежавшегося
народа бравый солдат Швейк вторично проследовал в ворота
полицейского управления.
-- Эту войну мы безусловно выиграем, еще раз повторяю,
господа! -- С этими словами Швейк расстался с провожавшей его
толпой.
В далекие, далекие времена в Европу долетело правдивое
изречение о том, что завтрашний день разрушит даже планы
нынешнего дня.
Глава VI. ПРОРВАВ ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ, ШВЕЙК ОПЯТЬ ОЧУТИЛСЯ ДОМА
От стен полицейского управления веяло духом чуждой народу
власти. Эта власть вела слежку за тем, насколько восторженно
отнеслось население к объявлению войны. За исключением
нескольких человек, не отрекшихся от своего народа, которому
предстояло изойти кровью за интересы, абсолютно чуждые ему, за
исключением этих нескольких человек полицейское управление
представляло собой великолепную кунсткамеру
хищников-бюрократов, которые считали, что только всемерное
использование тюрьмы и виселицы способно отстоять существование
замысловатых параграфов. При этом хищники-бюрократы обращались
со своими жертвами с язвительной любезностью, предварительно
взвешивая каждое свое слово.
-- Мне очень, очень жаль,-- сказал один из этих
черно-желтых хищников, когда к нему привели Швейка,-- что вы
опять попали в наши руки. Мы думали, что вы исправитесь... но,
увы, мы обманулись.
Швейк молча кивал головой в знак согласия, сделав при этом
такое невинное лицо, что черно-желтый хищник вопросительно
взглянул на него и резко заметил:
-- Не стройте из себя дурака! -- Однако тотчас же опять
перешел на ласковый тон: -- Нам, право же, очень неприятно
держать вас под арестом. По моему мнению, ваша вина не так уж
велика, ибо, принимая во внимание ваш невысокий умственный
уровень, нужно полагать, что вас, без сомнения, подговорили.
Скажите мне, пан Швейк, кто, собственно, подстрекает вас на
такие глупости?
Швейк откашлялся.
-- Я, извиняюсь, ничего о глупостях не знаю.
-- Ну, разве это не глупость, пан Швейк,-- увещевал хищник
слащаво-отеческим тоном,-- когда вы, по свидетельству
полицейского, который вас сюда привел, собрав толпу перед
наклеенным на углу манифестом о войне, возбуждали ее выкриками:
"Да здравствует император Франц-Иосиф! Мы победим!"
-- Я не мог оставаться в бездействии,-- объяснил Швейк,
уставив свои добрые глаза на инквизитора.-- Я пришел в
волнение, увидев, что все читают этот манифест о войне и не
проявляют никаких признаков радости. Ни победных кликов, ни
"ура"... вообще ничего, господин советник. Словно их это вовсе
не касается. Тут уж я, старый солдат Девяносто первого полка,
не выдержал и прокричал эти слова. Будь вы на моем месте, вы,
наверно, поступили бы точно так же. Война так война, ничего не
поделаешь,-- мы должны довести ее до победного конца, должны
постоянно провозглашать славу государю императору. Никто меня в
этом не разубедит.
Прижатый к стене черно-желтый хищник не вынес взгляда
невинного агнца Швейка, опустил глаза в свои бумаги и сказал:
-- Я вполне понял бы ваше воодушевление, если б оно было
проявлено при других обстоятельствах. Вы сами отлично знаете,
что вас вел полицейский и ваш патриотизм мог и даже должен был
скорее рассмешить публику, чем произвести на нее серьезное
впечатление.
-- Идти под конвоем полицейского -- это тяжелый момент в
жизни каждого человека. Но если человек даже в этот тяжкий
момент не забывает, что ему надлежит делать при объявлении
войны, то, думаю, такой человек не так уж плох.
Черно-желтый хищник заворчал и еще раз посмотрел Швейку
прямо в глаза. Швейк ответил ему своим невинным, мягким,
скромным, нежным и теплым взглядом.
С минуту они пристально смотрели друг на друга.
-- Идите к черту -- пробормотало наконец чиновничье
рыло.-- Но если вы еще раз сюда попадете, то я вас вообще ни о
чем не буду спрашивать, а прямо отправлю в военный суд на
Градчаны. Понятно?
И не успел он договорить, как нежданно-негаданно Швейк
подскочил к нему, поцеловал руку и сказал:
-- Да вознаградит вас бог! Если вам когда-нибудь
понадобится чистокровная собачка, соблаговолите обратиться ко
мне. Я торгую собаками.
Так Швейк опять очутился на свободе.
По дороге домой он размышлял о том, а не зайти ли ему
сперва в пивную "У чаши", и в конце концов отворил ту самую
дверь, через которую не так давно вышел в сопровождении агента
Бретшнейдера.
В пивной царило гробовое молчание. Там сидело несколько
посетителей и среди них -- церковный сторож из церкви св.
Аполлинария. Физиономии у всех были хмурые. За стойкой сидела
трактирщица, жена Паливца, тупо глядя на пивные краны.
-- Вот я и вернулся! -- весело сказал Швейк.-- Дайте-ка
мне кружечку пива. А где же наш пан Паливец? Небось уже дома?
Вместо ответа хозяйка залилась слезами и, горестно
всхлипывая при каждом слове, простонала:
-- Дали ему... десять лет... неделю тому назад...
-- Ну, вот видите! -- сказал Швейк.-- Значит, семь дней
уже отсидел.
-- Он был такой... осторожный! -- рыдала хозяйка.-- Он сам
это всегда о себе говорил...
Посетители пивной упорно молчали, словно тут до сих пор
блуждал дух Паливца, призывая к еще большей осторожности.
-- Осторожность -- мать мудрости,-- сказал Швейк
усаживаясь за стол и пододвигая к себе кружку пива, в пивной
пене которого образовалось несколько дырочек -- туда капнули
слезы жены Паливца, когда она несла пиво на стол.-- Нынче время
такое, приходится быть осторожным.
-- Вчера у нас было двое похорон,-- попытался перевести
разговор на другое церковный сторож от св. Аполлинария.
-- Видать, помер кто-нибудь! -- заметил другой посетитель.
Третий спросил:
-- Покойного-то на катафалке везли?
-- Интересно,-- сказал Швейк,-- как будут происходить
военные похороны во время войны?
Посетители поднялись, расплатились и тихо вышли. Швейк
остался наедине с пани Паливцовой.
-- Не представляю себе,-- произнес Швейк,-- чтобы
невинного осудили на десять лет. Правда, однажды невинного
приговорили к пяти годам -- такое я слышал, но на десять -- это
уж, пожалуй, многовато!
-- Что же поделаешь, ведь мой-то признался,-- плакала жена
Паливца.-- Как он здесь говорил об этих мухах и портрете, так и
в управлении суда повторил. Вызвали меня свидетельницей, да что
я могла им сказать, когда мне заявили, что я имею право
отказаться от свидетельских показаний, потому что нахожусь в
родственных отношениях со своим мужем... Я перепугалась этих
родственных отношений -- как бы из этого еще чего-нибудь не
вышло -- и отказалась давать показания. Старик, бедняга, так на
меня посмотрел... до самой смерти не забуду. А потом, после
приговора, когда его уводили, взял да и крикнул им там, на
лестнице, словно совсем с ума спятил: "Да здравствует свободная
мысль!"
-- А пан Бретшнейдер сюда больше не заходит? -- спросил
Швейк.
-- Заходил несколько раз,-- ответила трактирщица.-- Выпьет
одну-две кружки, спросит меня, кто здесь бывает и слушает, как
посетители рассказывают про футбол. Они всегда, как увидят пана
Бретшнейдера, говорят только про футбол, а его от этого
передергивает -- того и гляди судороги сделаются и он
взбесится. За все это время к нему на удочку попался только
один обойщик с Поперечной улицы.
-- Это дело навыка,-- заметил Швейк.-- Обойщик-то был
глуповат, что ли?
-- Ну, как мой муж,-- ответила с плачем хозяйка.-- Тот его
спросил, стал бы он стрелять в сербов или нет. А обойщик
ответил, что не умеет стрелять, что только раз был в тире,
прострелил там корону. Тут мы все услышали, как пан Бретшнейдер
произнес, вынув свою записную книжку: "Ага! Еще одна
хорошенькая государственная измена!"-- и вышел с этим обойщиком
с Поперечной улицы, и тот уже больше не вернулся.
-- Много их не возвращается,-- сказал Швейк.-- Дайте-ка
мне рому.
Как раз в тот момент, когда Швейк заказывал себе вторую
рюмку рому, в трактир вошел тайный агент Бретшнейдер. Окинув
беглым взглядом пустой трактир и заказав себе пиво, он подсел к
Швейку и стал ждать, не скажет ли тот чего.
Швейк снял с вешалки одну из газет и, просматривая
последнюю страницу с объявлениями, заметил:
-- Смотрите-ка, некий Чимпера, село Страшково, дом номер
пять, почтовое отделение Рачиневес, продает усадьбу с семью
десятинами пашни. Имеется школа и проходит железная дорога.
Бретшнейдер нервно забарабанил пальцами по столу и
обратился к Швейку:
-- Удивляюсь, почему вас интересует эта усадьба, пан
Швейк?
-- Ах, это вы? -- воскликнул Швейк, подавая ему руку.-- А
я вас сразу не узнал. У меня очень плохая память. В последний
раз мы расстались, если не ошибаюсь, в приемной канцелярии
полицейского управления. Ну, что поделываете? Часто
заглядываете сюда?
-- Сегодня я пришел, чтобы повидать вас,-- сказал
Бретшнейдер.-- В полицейском управлении мне сообщили, что вы
торгуете собаками. Мне нужен хороший пинчер, или, скажем, шпиц,
или вообще что-нибудь в этом роде...
-- Это все мы вам можем предоставить,-- ответил Швейк.--
Желаете чистокровного или так... с улицы?
-- Я думаю приобрести чистокровного пса,-- ответил
Бретшнейдер.
-- А почему бы вам не завести себе полицейскую собаку? --
спросил Швейк.-- Она бы вам сразу все выследила, навела бы вас
на след преступления. У одного мясника в Вршовицах есть такой
пес; он возит ему тележку. Этот пес, можно сказать, работает не
по специальности.
-- Мне бы хотелось шпица,-- сдержанно повторил
Бретшнейдер,-- шпица, который бы не кусался.
-- Желаете беззубого шпица? -- осведомился Швейк.-- Есть
такой на примете: в Дейвицах, у одного трактирщика.
-- Пожалуй, лучше уж пинчера...-- нерешительно произнес
Бретшнейдер, собаковедческие познания которого находились в
зачаточном состоянии. Если бы не приказ из полицейского
управления, он никогда бы не приобрел о собаках никаких
сведений.
Но приказ был точный, ясный и определенный: во что бы то
ни стало сойтись со Швейком поближе на почве торговли собаками.
Для достижения этой цели Бретшнейдер имел право подобрать себе
помощников и располагать известными суммами на покупку собак.
-- Пинчеры бывают покрупнее и помельче,-- сказал Швейк.--
Есть у меня на примете два маленьких и три побольше. Всех
пятерых можно держать на коленях. Могу их вам от всей души
порекомендовать.
-- Это бы мне подошло,-- заявил Бретшнейдер.-- А сколько
стоит пинчер?
-- Смотря по величине,-- ответил Швейк.-- Все зависит от
величины. Пинчер не теленок, с пинчерами дело обстоит как раз
наоборот: чем меньше, тем дороже.
-- Я взял бы покрупнее, дом сторожить,-- сказал
Бретшнейдер, боясь перерасходовать секретный фонд полиции.
-- Отлично! -- подхватил Швейк.-- Крупного могу продать по
пятидесяти крон, самого крупного -- по сорока пяти. Но мы
забыли одну вещь: вам щенят или постарше, и потом: кобельков
или сучек?
-- Мне все равно,-- ответил Бретшнейдер, которому надоели
эти неразрешимые проблемы.-- Так достаньте их, а я завтра в
семь часов вечера к вам зайду. Договорились?
-- Договорились, приходите,-- неохотно согласился Швейк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13