– Агнесса, – сказала Элизабет, – дай ему чего-нибудь выпить.
Агнесса налила Фреду вина – она опекала его, как тренер опекает на ринге боксера, – подала платок, чтобы он вытер пот со лба.
– Не знаю, хотите ли вы, чтобы я продолжал?… – Фред пил токайское маленькими жадными глотками.
– Я слушаю вас с интересом, – сказала Ольга, – если остальные не возражают…
– Не ломайтесь, Фред… – Элизабет, видно, не очень-то его жаловала!
– Мама! Пожалуйста…
– Что случилось?
Ничего не случилось, Фред продолжал как ни в чем не бывало. Да, теперь он расскажет о том, как из евреев сделали тех самых людей, которых попрекают именно тем, что они такие!
Уже в первые века христианской эры церковные соборы подвергли евреев жестокому преследованию: им запретили свободно исповедовать свою веру, их поставили под наблюдение курии. Им было запрещено заниматься ремеслами, состоять на службе как у государства, так и у частных лиц, вести судебные дела, они не имели права ни учить, ни лечить христиан, им был закрыт доступ в университеты и в армию. Христианам запретили вступать с иудеями в дружеские сношения, допускать их к своему столу, женитьба иудея на христианке каралась смертной казнью. Евреев поселили в отдельных кварталах, заставили их носить особую одежду, по которой их сразу можно было бы отличить… Запрещено!… Вон!… Только для христиан… Только для белых,включая и евреев… И им предоставили всего лишь одно занятие: торговлю! На их долю выпало постоянно иметь дело с деньгами, в самых разнообразных формах, – это противопоставляло их бедным людям, нищете. Дьявольская выдумка! Из них делают сборщиков налогов, ростовщиков, откупщиков, запрещают им все другие занятия… Из них делают именно то, за что впоследствии их стали презирать… У оскорбляемых, униженных евреев остается одно только средство защиты и мести: деньги! И они начинают извлекать их отовсюду, где и как могут, начинают добывать их с ненавистью и хитростью, притесняя как богатых, так и бедных. И нет им выхода из этого заколдованного круга: евреи вырождаются, евреи перестают быть великим гордым народом! Окруженные всеобщей ненавистью, осуждаемые, проклинаемые, изгнанные из среды других людей, евреи замкнулись, сплотились, стали искать поддержки только друг у друга, проявляя отчаянную солидарность. Отрезанные от мира, одинокие – одни против всех! И вот эти мужчины и женщины вкладывают все духовные силы в сохранение своих обычаев, своей веры, и когда их пытаются крестить насильно, они проявляют подлинно героическое сопротивление. Под их робостью и угодливостью, которые вызывали отвращение у столь гордых христиан, скрывается железная воля: насильственному крещению они предпочитают смерть, они перерезают себе горло, сами бросаются в приготовленные для их сожжения костры. Но была, однако, эпоха, когда евреи соглашались на крещение, сохраняя в душе верность религии предков… Это случалось под угрозами массовых пыток или выселения из страны, ставшей их родиной, – не все оказывались способными на героизм. Так, в 582 году король Шильперик приказал окрестить всех евреев, проживающих в Париже, а «если кто-нибудь воспротивится этому приказу, то в наказание– выколоть ему глаза…»и евреи переходили в христианство… Сотни тысяч евреев в средневековой Испании были обращены в христианство силой и под угрозой изгнания из страны, где они уже жили несколько веков… Только отдельные мученики оставались верными иудейскому богу. Папа Григорий Великий писал: «Когда крестившийся не под благостным воздействием учения и проповеди, а против воли возвращается к своим суевериям, он вновь умирает… Он возвращается к своей блевотине!"Это были те времена, когда путем крещения еврей переставал быть евреем… Потом наступили времена, когда крещение превращало еврея в предателя по отношению к своим единоверцам, но не уравнивало его с христианами, так как чувства христиан по отношению к выкресту… а в наши дни дело ведь даже и не в религии, а в национальности, не так ли?
Горькая ненависть цвета желтой звезды брызнула из этих слов…
Обязательства, запрещения, обвинения. Ростовщичество, мошенничество, предательство, колдовство, кощунство, ритуальные преступления. Против евреев мобилизуют веру и патриотизм. Про евреев начинают говорить, что они продали свою страну врагам христианства – сарацинам, норманнам, монголам… Еврейских врачей обвиняют в убийствах; евреев обвиняют в том, что они отравляют реки и водоемы… Церковники стали великими мастерами в искусстве унижения человека… Но не лучше ли будет, мадам, ограничиться примерами из дальних времен? Скажем, публичная пощечина на соборной площади в Тулузе. Этой пощечиной отмечали годовщину занятия Лангедока сарацинами, которым евреи открыли ворота Тулузы. Вы скажете, что сарацины никогда не подходили к Тулузе, но разве же это имеет значение? Каждый из трех больших христианских праздников знаменовался пощечиной, которую еврей получал на паперти собора. В пасхальное воскресенье священник, по имени Хьюг, «символической» пощечиной вышиб глаза и мозг наказываемому еврею. Кому после этого захочется исповедовать религию подобных парий? Повсюду в христианском мире евреев стали обвинять во всем, что есть худого в человеческой природе. Уже тысячу лет христианское милосердие мстит за своего Спасителя, который осуждал месть. Вот каким образом «они сорвали корону с чела еврейского народа, возложили ее на свою голову и стали его прижизненными наследниками». Это прекрасная цитата из книги историка Гретца… Да, христиане действительно ограбили нас так, как если бы еврейский народ был уже трупом…
Ольге было грустно, и она чувствовала себя виноватой. Исторические причины, катастрофа, рецидивы все той же болезни. Гибель целого народа. И не одного только этого народа. Она смотрела на юношу, на девушку… Откуда, из какого средневековья появились они? Он – это принц Саул! А Агнесса? Ее пылкость, должно быть, испанского происхождения, да, несомненно, испанского… а на диване, уронив "вязанье на пол, лежала Элизабет, молчаливая и далекая.
В течение веков проповедовали ненависть, продолжал Фред, ненависть искусственную, деланную, которая никогда не возникала сама по себе… Но когда народная ярость разразилась, ее никто уже не мог бы остановить, ни епископы, ни короли; волна крестовых походов прокатилась по миру. Христиане грабили все, что им попадалось на пути, когда же им встречались евреи, тогда начиналось избиение: они мстили за гроб господень, оскверненный варварами… Повсюду евреев терзали, как собаки на охоте терзают затравленную ими дичь. Евреев истребляли.
Фред встал с дивана, куда он присел рядом с Агнессой, посмотрел в окно и снова сел на диван…
– Мадам, я не буду больше рассказывать вам о мучениях еврейского народа… Я и так злоупотребил вашим терпением. Все это затрагивает проблемы, которые я слишком горячо принимаю к сердцу, простите меня… Вы задали мне вопрос: почему – Палестина, разве мы не французы, я и Агнесса?… Вы очень правильно отметили, что дело идет о принадлежности к нации, а не о национальном происхождении. Да, мы французы, а между тем любой француз, только потому, что он христианин, хотя он не верит ни в бога, ни в черта, может обозвать меня жидом! Я могу разбить ему морду, сил у меня хватит, но не будет ли это, как принято говорить, индивидуальным решением задачи? Вы говорили также о том. что извечное преследование евреев – одна из тех проблем, которые разрешаются вместе с другими проблемами, препятствующими построению социализма… и что повсюду в мире евреи-капиталисты прекрасно уживаются с капиталистами неевреями. Вы говорили о пролетарском интернационализме… Ну что ж, поговорим о пролетарском интернационализме!… Во все времена на всем земном шаре чернь громила евреев – и пролетариев и остальных! Вы скажите, что духовенство, реакционные правительства натравливали эту чернь… Но расплачивался-то за это еврейский пролетариат! Он расплачивался также и за басни о том, что все евреи – ротшильды… а сколько в мире богатых евреев, скажите, пожалуйста? Евреи – нищий народ, состоящий из рабочих, лавочников, мелких ремесленников, и все они заботятся больше всего не о деньгах, а о духе, о культуре, о знаниях… Для евреев человек не тогда «сделал карьеру», когда он разбогател, а тогда, когда он сумел заняться свободной профессией… А для тех евреев, которые еще сохранили веру, существует Талмуд, который один поэт назвал – «Книга-Храм». Талмуд писался веками, и для евреев, отовсюду изгнанных, он стал убежищем и родиной… Мы древнее племя, мадам, для которого испокон веков главенствующими являются духовные запросы…
– Почему вы не отвечаете, Ольга! – сказала Элизабет. – Мне бы хотелось, чтобы вы ему что-нибудь ответили…
– Еще один вопрос!… И я передаю слово мадам… Ведь вы коммунистка, мадам? Почему же вы тогда отказываете нам в праве иметь свою родину, ведь у всех людей есть родина?
– Что это, – спросила Ольга, – разве мы с вами участники дискуссии, старающиеся передернуть слова друг друга? Кто же вам отказывает в родине? Разве у вас, у французских евреев, нет родины? А Франция? Вы можете исповедовать свою веру, вас никто не ущемляет, ваши гражданские права не ограничены никакими статьями…
– Да, но в случае чего меня все-таки обзовут жидом! – взволнованно сказал Фред. – Во Франции тоже есть антисемиты! И даже у вас в партии они есть…
– Это верно, – сказала Ольга, и похоже было, что она говорит сама с собой. – Антисемитизм – заразная болезнь, и когда думаешь, что человек уже излечился, иногда наступает рецидив, и все начинается вновь… Мы считаем, что антисемитизм – современная форма каннибализма, но слова эти теряют смысл, когда тот, кто их произносит, сам каннибал… В этом Фред прав. И коммунисты не всегда бывают «на высоте»… Я хочу сказать – на высоте коммунизма, – Ольга закрыла глаза, сжала губы. – Но на свете существует не только антисемитизм… Это неверно. Не все люди чудовища.
Она замолчала, остальные ждали…
– И все-таки… – продолжала она, открывая глаза и повернувшись к Фреду, – послушайте, молодой человек, во время оккупации вы были ребенком… Однако вспомните, ведь во время оккупации существовала не только «желтая звезда», были еще все те, кто сней боролся, французы, которые спасали евреев и еврейских детей, образуя цепочку… Особенно детей, передавая их с рук на руки до тех пор, пока они не оказывались в надежном месте… Соседи, консьержки, прохожие… Христианка Элизабет в день большой облавы спасла Агнессу, которую принесли к ней соседи; Агнесса прошла через много рук… Элизабет оставила у себя ребенка, а если бы она отказалась, соседи остановили бы на улице первую встречную женщину, просто женщину с человеческим лицом, и она взяла бы ребенка и спрятала бы его… Вы это знаете, вы это прекрасно знаете… Сколько евреев было спасено благодаря чуду человеческой солидарности!
Элизабет, сжав руки, с набожной надеждой слушала Ольгу, вот теперь она говорит то, что, может быть, может быть… Ольга продолжала:
– Да, «желтая звезда», я знаю, я видела… Но это же фашизм, а вы ведь прекрасно знаете, мосье, что такое фашизм! Евреям это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было. Но нет! Есть ведь и такие евреи, которые, подобно вам, превращают фашизм в чисто еврейскую проблему. Подумайте о ваших соотечественниках, отдавших здесь, во Франции, свою жизнь в борьбе с фашизмом и, между прочим, с «желтой звездой»… Ваши соотечественники французы, евреи и неевреи. Потому что вы француз, мосье, что дано не всем. Например, я… Как бы я ни любила Францию, я никогда не буду француженкой… Я родилась в другом краю. Но деле не в этом. Я просто стараюсь понять… Может быть, вы этого и не сознаете, но когда вы окажетесь там… Не будете ли вы плакать, вспоминая парижское небо, парижские дома, французские пейзажи… Вы еще не знаете, бедный, что свами станется! Вы не верите, что существует тоска по родине… Хорошо… Но как вы поступите с французской культурой, с вашей культурой? Вы говорите, как француз, ваше прошлое – Франция. Посмотрите на себя, вы больше похожи на француза с юга Франции, чем на еврея. Как вам удастся, мосье, отделаться от инстинкта, привязывающего нас к стране нашего детства, к ее пейзажу, отделаться от нежности и умиления, испытываемого нами перед первыми услышанными звуками, увиденными вещами… всем тем, чему нас не учили, что является частью нас самих… У вас нет иностранного акцента, вы родились здесь, Франция ваша родина, нельзя быть иностранцем в стране, которую вы знаете как свои пять пальцев. Вы француз даже в мелочах… Вам присуще особое чувство юмора, вы смеетесь над тем, над чем смеются только французы, как в семье, где есть свои анекдоты, свой язык…
Вдруг Ольга страшно покраснела. Если другие и заметили это, они не поняли причины: они не знали, что перед ними молчальница, которая разговаривала обычно только сама с собой, и что она просто забыла, что сейчас она не одна. Глухо, стараясь свести на нет это свое «выступление», Ольга сказала вполголоса:
– Человек, который только и думает о том, чтобы уехать, найти другую родину – уже не здешний… Время, которое вы отдаете мечтам, уже потеряно для вашей родины – Франции, месье!… Разве вы считаете, что угроза фашизма перестала довлеть над нами?… Я хочу сказать – над Францией?…
Последнюю фразу, поправку, она почти прошептала…
– Но, мадам, – воскликнул Фред в отчаянии, – ведь на свете существуют не только французские евреи! Вам должно быть знакомо чувство солидарности, объединяющее людей, которые подвергаются преследованиям! Во время оккупации вы держались плечом к плечу перед врагом… И у нас, у евреев, разбросанных повсюду, тоже есть свой идеал! Может быть, он и окажется скоропреходящим, может быть, мы и ошибаемся перед лицом вечности… Но я лично не хочу зависеть ни от жалости, ни от чьего-либо великодушия. Никто не осмелится назвать меня жидом у меня дома, на моей родине, в Израиле. Мы аристократическая раса, наша аристократия – древнейшая в мире…
И он принялся развивать эту мысль. Ольга же, глядя на красивого, красноречивого юношу, думала, что если он и поэт, то только взобравшись на эти котурны… Его поэма написана сейчас на заданную тему, и возможно, что с годами он не раз ее сменит.
– Вот видите, – сказала она мягко, – до чего вы дошли, вы хотите тягаться с христианами голубизной крови, вместо того чтобы сказать себе, что в жилах у всех людей течет одинаковая красная кровь. Когда вы видите евреев с улицы Розье, евреев Бельвиля… Когда вы их видите… Отдали бы вы за них свою красную или голубую кровь? Вот в чем вопрос… Я хочу верить, что вы сионист во имя всего еврейского народа… Но если по-вашему кровь не одного и того же цвета у всех людей, если все дело в касте, чтобы не сказать в классовой принадлежности… Сумеете ли вы построить в Израиле человеческое общество?
– Нет! Дело не в этом… – Фред почти кричал. – Не будем затрагивать этих вопросов… Оставим, если хотите, голубую кровь! Скажем, что это имеет значение только для истории…
Фред отхлебнул большой глоток токайского, провел рукой по своим блестящим волосам. Наблюдая за ним, Ольга подумала, что заливать огонь опасно. Ведь бывает и так, что пожарные губят то, что еще уцелело от пожара.
– Агнесса – сефардитка, – сказал Фред размеренным голосом, – ее предки пришли во Францию из Испании: сефардиты – это испанские евреи; что касается меня, то я провансалец, вы угадали… Моя семья с незапамятных времен живет в Провансе, может быть, она поселилась там вскоре после диаспоры, во II веке христианской эры… Когда итальянцы изгнали евреев, посадив их на корабли без руля и ветрил, некоторые из этих кораблей прибило к берегу в Марселе. Агнесса, наверное, родом из Гренады, ее фамилия – Негрела, – заставляет предполагать, что ее предки были андалузскими евреями.
Наступило молчание полное отзвуков… Оно затягивалось… Фред рассматривал алмазную шлифовку своего бокала и пускал по стенам зайчики. Вдруг он улыбнулся ребячливой улыбкой, и Ольга подумала: ведь в конце концов он еще мальчик.
– В XII веке, – сказал он, – споры между иудеями и христианами вошли в моду… Еврейские священники были очень хорошо подкованы, но тем не менее случалось, по окончании спора их протыкали шпагой или сжигали на костре…
– Ну вот, видите, все-таки налицо кое-какой прогресс. К тому же теперь мы спорим не на религиозные темы…
Элизабет потянулась и снова взялась за свое вязанье.
– Было время, – сказала она, – когда человечество занимали силы природы, его богами были Озирис, Ра, Нептун, Зевс, создатель мира… Теперь человечество ищет лучшего способа организации общества. А посредине – Иисус, божественный идеолог. Я слушаю вас и говорю себе, что когда-нибудь уйду в монастырь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45