Как и большинство его коллег, Хирото был сноб до предела. Когда вставал вопрос о приеме человека в его исследовательскую группу, основным критерием для него, как правило, было не то, как у кандидата в исследователи работают мозги, а что тот окончил.
– Ерунда все это, – соврал Юджи. – Собственно, ты беспокоился и тогда, когда моя мать выдвигала свои предложения.
– Да, именно так. И мне по-прежнему не нравится ее предложение относительно того, чтобы мы использовали в Оракуле человеческие гены и хромосомы... Кто знает, какие будут последствия. Изменения...
– Концепция Оракула настолько нова, что нам надо быть готовыми к переменам, – перебил его Юджи. Он знал, как надо обращаться со своим родственником, крайне консервативным во всем, включая и собственную работу. Хирото часто играл положительную роль в качестве противовеса безудержному гению Юджи, но иногда, как вот теперь, с ним было нелегко. – Давай позволим Оракулу пройтись по всей ДНК, поразмышлять и посмотрим, что из этого выйдет.
– Он придет к определенным основополагающим решениям, – бесстрастно заметил Хирото. – Никто еще пока не знает, можно ли это считать мышлением.
"Я-то знаю", – сказал про себя Юджи. В этот момент лифт остановился, двери открылись и они оказались на верхнем – третьем – этаже, где сидело руководство фирмы.
– Я все еще сильно беспокоюсь из-за этого проекта, – не унимался Хирото, следуя за хозяином по коридору, минуя приемные и направляясь в кабинет Юджи. – Я выступал против преждевременного использования человеческого материала в Оракуле. Но меня переспорили. – Он покачал головой. – Должен признаться, меня тревожит то, что мы слишком быстро устремляемся в неведомое. Честно говоря, твой дружок Оракул все больше меня пугает.
– Пугает? – переспросил Юджи.
– Да, – кивнул Хирото. – Оракул не запрограммирован на изменения, но, похоже, именно это с ним и происходит. И я не могу отделаться от вопроса, в чем тут дело. То ли в основной блок Оракула вкралась ошибка, о которой мы не знаем, то ли – и это, Юджи-сан, как раз меня и пугает – Оракул каким-то образом сам изменил основную схему, заложенную нами.
Усилием воли Юджи сохранял спокойствие.
– Понятно, что я имею в виду, Юджи-сан? Уже имеются кое-какие свидетельства, что он растет и развивается, что он в каком-то непостижимом пока для нас смысле стал живым. – Хирото маячил взад и вперед перед столом Юджи. – Мой разум – разум ученого – подсказывает мне, что это невозможно, точнее, это выходит за рамки современной техники. Но интуитивно я чувствую иное, а именно, что благодаря последним технологическим новинкам, предоставленным вами для его "нервной" системы, мы уже имеем дело не просто с математикой, с цифровой технологией, с "нулем" и "единицей". Мы породили хаос аномальности. Наша технология работы с образами настолько нова, что мы практически ничего не знаем о ее максимальных возможностях. Это наводит меня на мысль о том, что, хоть мы и создали Оракул, мы сами же его уже не понимаем, а может быть, не понимали с самого начала. Все это лежит за пределами нашего понимания, и мир, как мы его сейчас представляем, не доступен ни нашему контролю, ни нашему пониманию. Так что добавлять странные умственные способности Ханы к этому непознаваемому феномену, с моей точки зрения, самоубийственно. В конце концов, если вдуматься, то о ее мозге мы знаем еще меньше, чем о самом Оракуле.
Юджи тем временем размышлял о своих беседах с Оракулом. Разумеется, он воспринимал его иначе, чем Хирото. Но это, вероятно, отчасти потому, что именно Хирото построил биокомпьютер. Идея как таковая принадлежала Юджи, он выносил ее в себе, но Хирото со своей командой воплотил его гениальный замысел в жизнь. Юджи, конечно, блестящий биогенетик, но вся инженерная сторона, все винтики, гаечки, схемочки – дело рук Хирото.
"Я никогда не посмею сказать ему все это вслух, – подумал Юджи, – но именно потому, что я знаю, что вместе мы создали нечто большее, чем просто машину, у меня с Оракулом установился контакт, который никогда не будет доступен Хирото. Для него Оракул – всего-навсего чудовищно сложная игрушка-жестянка, не более чем исследовательский проект. Ну да, он еще при создании запрограммировал выполнение Оракулом определенных функций. И вот теперь, когда Оракул начал делать то, что не предусмотрено программой, да к тому же совершенно непостижимым для Хирото образом, тот занервничал. Вполне понятно: он потерял лицо. Получилось так, будто не он повелевает Оракулом, а наоборот".
Смешная мысль, но Юджи не стал смеяться.
– Я понимаю твою озабоченность, – сказал он, стараясь успокоить Хирото. – У меня тоже возникали подобные мысли. – Он встал из-за стола. – Хочу заверить, Хирото-сан, что мы будем действовать со всеми мерами предосторожности. Но бездействовать нам нельзя. В одном ты прав: проект зажил своей собственной жизнью. И если мы сейчас прекратим дальнейшие работы, то просто станем убийцами.

Токио – Ист-Хэмптон – Вашингтон – Нью-Йорк

На окраины Токио опустилась ночь.
Минако Шиян лежала в постели. Ей, как всегда, не спалось. Роившиеся в мозгу планы не давали покоя. Постоянное напряжение не покидало ее с тех пор, как у нее округлились груди и начались месячные. Такова ее карма, и она с готовностью приняла это предназначение в истории своего народа. Но как же много нитей приходится держать в руках, сколькими рычагами нужно манипулировать одновременно... Она испытывала и восторг и ужас от этой огромной власти.
Минако жила в предместье Токио на вилле, спроектированной для нее одним из ведущих молодых архитекторов Японии. Перепады высот и резкие контрасты между темными и светлыми пространствами, сочетание тяжелых строительных блоков с невесомой рисовой бумагой, сияющие перспективы коридоров между комнатами создавали ощущение, будто здание состоит из множества различных сцен. Подобно киномонтажу, целое здесь выражало несравненно больше, чем каждый отдельно взятый кадр.
Вилла находилась в идеально спланированном саду, который своей предельной простотой и непритязательностью уравновешивал изысканную, почти в стиле барокко, постмодернистскую архитектуру. Впрочем, определение "постмодернизм" было бы чересчур однобоким по отношению к вилле, поскольку ее архитектурный стиль вобрал в себя отголоски буддизма, синтоизма и архитектуры периода Эдо, рождая у посетителя ассоциации с разными историческими эпохами.
Отделанный гранитом и деревянной резьбой вход, где сразу же привлекал внимание старый купеческий сундук для обуви, был одним из тех мест на вилле, которые открывали посетителю доступ к ее внутреннему содержанию. Так же как и концентрические круги императорского дворца в Токио, ее комнаты раскрывали архитектурную суть постепенно, шаг за шагом устанавливая взаимосвязь между структурой здания и разумом человека. При этом многократно отраженное эхо, подобно запахам, вызывало у гостя совершенно определенную, в соответствии с его индивидуальностью, реакцию.
Комнаты и коридоры напоминали расположения кают на гигантском корабле, а окутанный сумерками сад выглядел снаружи как океан, таинственный и опасный, подступивший вплотную, мерцающий совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Он виделся так же близко, как будущее, которое поначалу манило Минако, находясь в пределах ее видения. С прошлым же дело обстояло иначе, и она отдалась на какой-то момент воспоминаниям.
Дар "макура на хирума" открылся у нее в годовщину смерти ее бабушки, приветливой маленькой старушки, основательницы "Шиян когаку" как главной фирмы, производящей "таби" – традиционные японские носки, в которых большой палец отделен от остальных.
Кабуто, бабушка Минако, сыграла заметную роль при ее рождении. Роды оказались долгими и мучительными. Обо всем этом Минако узнала от своей матери. А долг, как известно, платежом красен.
Кабуто умерла в один из дней рождения Минако. И поэтому в памяти Минако этот день всегда рождал мрачные ассоциации со строго оформленной бабушкиной могилой на синтоистском кладбище в предместье Осаки. Мать водила ее ту да еще в детстве, но, как только она стала достаточно взрослой, чтобы самостоятельно находить дорогу, ей предложили одной исполнять долг перед умершей.
Свою одиннадцатую годовщину рождения она тоже проводила у могилы Кабуто. Всю ночь перед этим лил дождь, и синтоистское кладбище заволок туман, напоенный резким ароматом дикорастущих лекарственных растений, топорщившихся между могилами.
К этому времени исполнилось ровно восемь лет со дня смерти Кабуто, и ее образ виделся теперь Минако столь же расплывчато, как и окутанные туманом могильные плиты.
Она исполнила обряды синто по памяти, но ее разум не участвовал в этом, мысли витали где-то далеко-далеко. Закончив обряд поминовения, Минако встала, отряхнула с колен налипшие листья и траву и уже собралась было уходить.
Вдруг что-то неведомое остановило ее, и она медленно повернулась лицом к могиле. Там, свернувшись калачиком на могильной плите, лежала рыжая лиса.
– Здравствуй, внучка, – сказала лиса, произнося слова так, будто бы она зевала. – Не узнаешь меня? Это же я, Кабуто.
Минако вздрогнула, тряхнула головой, ущипнула себя, протерла глаза и снова посмотрела. Ее бабушка – а может быть, лиса – сидела там же. Лиса улыбнулась ей. Минако затравленно огляделась вокруг, ища кого-нибудь, кто мог бы тоже увидеть это диво. Но на кладбище она оказалась единственной посетительницей.
– Бабушка, – прошептала наконец Минако. – Неужели ты стала лисой?
– Да, – подтвердила Кабуто. – На данный момент.
Минако раскрыла рот от изумления.
– А ты можешь снова стать Кабуто?
– Но я и есть Кабуто, дитя мое.
– Я имею в виду ту Кабуто, которую я знала.
– С тем несносным телом? – презрительно скривилась лиса. – Зачем оно мне снова? Я почти триста лет ждала, пока не избавилась от него. Достаточно долго, не правда ли?
Не зная, что тут ответить, Минако лишь кивнула.
Лиса, она же бабушка, спрыгнула с могилы и села перед ней, почесывая нос изящной передней лапкой.
– Что бы там ни было, лисы, видишь ли, не умеют лгать, – сказала она. – Наверное, поэтому я и предпочла эту оболочку. Меня тошнило от лжи, обмана и хитрости. – Лиса покачала головой. – Я пришла к тебе сегодня, чтобы предостеречь тебя. Да, именно предостеречь. Это, наверное, самое подходящее слово.
– Предостеречь от чего?
– От того, во что превратится твоя жизнь, если ты будешь такой же амбициозной, какой была я. Мне не хочется, чтобы твой дух, когда ты окажешься на смертном одре, был истощен десятилетиями лжи, обмана и хитрости.
– Я не делаю ничего подобного, – запротестовала Минако.
– Ну так будешь делать. Таков уж мир, – сказала лиса. – Наш мир.
– Я не понимаю.
– Нет-нет, ты все понимаешь, глупая девчонка, – отрезала бабушка-лиса. – Просто условности пока что не позволяли включиться твоему сверхразуму.
– Моему сверхразуму?
Тогда лиса издала звук, заставивший Минако, что называется, вздрогнуть. Она поцокала языком, как это в свое время делала бабушка, когда бывала недовольна чьей-нибудь несообразительностью и замедленной реакцией. В этот-то момент Минако окончательно поверила, что лиса и в самом деле Кабуто.
– Я вижу, что твоя мать не особо старалась научить тебя, как пользоваться энергией биополя. Ну что ж, для меня это неудивительно. Она всегда робела, когда не надо, боялась и меня, и своего собственного дара.
Лиса назидательно подняла ту самую лапу, которой недавно чесала нос.
– Не беспокойся. Уже в тот момент, когда я вытаскивала тебя из материнского чрева, я знала, что ритуал открытия дара придется исполнять мне.
Глаза лисы сверкнули в тусклом солнечном свете, едва пробивавшемся сквозь плотный туман.
– Знаешь, ты не хотела появляться на свет. У твоей матери недоставало выносливости и силы, чтобы заставить тебя выйти наружу. А потом ей пришло в голову, что ты ей не нужна, что это ошибка. Хорошо, что я оказалась рядом.
– Ты хочешь сказать, мама не хотела меня? – спросила Минако, наморщив лоб. – Она меня не любит?
– А она тебя когда-нибудь обнимала, целовала, брала на руки? Конечно же нет. Если бы не я, то она, несомненно, подбросила бы тебя на порог к кому-нибудь из соседей.
Сердце Минако сжалось.
– Зачем ты мне все это рассказываешь, бабушка? – воскликнула она, разразившись рыданиями. – Все это так ужасно, что я больше не хочу слушать!
– Для тебя, дитя мое, наступило время услышать правду, – сказала лиса, облизнувшись. – А теперь я хочу, чтобы ты посмотрела на меня. Нет-нет, нельзя моргать или – Ты хитришь, думаешь, как это, мол, я могу разговаривать с тобой через лису. Превозмоги свою боль. Тебе ведь больно, не так ли? Так. Продолжай смотреть на меня, Минако-сан. Теперь пусть боль протекает сквозь тебя, а когда ты почувствуешь что-то еще, что-то более...
Минако вытерла слезы.
– Там темно, и я...
– Не смотри вниз! – прервала ее лиса. – Никуда не смотри, только на меня! Вот так-то лучше. Боль уходит, так ведь? Ей на смену приходит темнота. Не волнуйся, скоро ты сможешь видеть все.
И, к изумлению Минако, бабушка оказалась права. Теперь она видела не только тьму, переливающуюся волнами у ее ног, но и, по мере того как тьма раздвигалась, четко видела – сквозь плотный туман! – соседние могилы, дальние уголки кладбища и все, что было дальше за его пределами, вплоть до холмов, возвышающихся вдали, за много-много миль от них.
– Что... что это со мной?
– Ты становишься взрослой, – объяснила бабушка-лиса с улыбкой, хотя Минако так и не смогла понять, как это лиса может улыбаться. – Теперь ты видишь, что известный тебе мир не имеет конца. Он лишь начало, всего-навсего узенький перешеек в огромном океане миров, открытом для твоего пробуждающегося восприятия.
– Насколько далеко я смогу видеть? – спросила Минако, вглядываясь в даль.
– Это зависит от многого, – ответила лиса. – Дар "макура на хирума" – "тьма в ясный день" – проявляется во всех, кто им владеет, по-разному. Но я знаю больше других, и мне известно, что твоя сила огромна. Через несколько лет она затмит даже мою, тоже немалую. И это вполне естественно, ибо твоя судьба особая, даже по сравнению с нами. Ты скоро попадешь в водоворот внутренней войны между фракциями в "Тошин Куро Косай". Нас одолевают сомнения. Кто, скажи, в обществе Черного клинка все еще верит в прежние порядки, в предопределенность судьбы Японии? Кто, скажи, тайно пытается приспособить Японию к жизни и требованиям современного мира?
Наши люди умирают внезапно и таинственно. Или же бесследно исчезают. Что стало с ними? Кем убиты те, чьи тела нами не обнаружены?
Мы набрасываемся друг на друга, как бешеные собаки. Даже я не знаю, чем закончится эта война. Никто не знает. Но она должна прекратиться, прежде чем кому-либо из нас взбредет в голову в еще большей степени использовать свою силу в обычных мирских делах. До сих пор мы применяли ее только для косвенного влияния на события, но сейчас, похоже, наступает время, когда кто-то из нас не захочет удовлетвориться отсиживанием за ширмой и дерганием за ниточки. Мир недолго просуществует, если мы станем открыто и напрямую применять "макура на хирума". Только представь себе императора, премьер-министра или президента, обладающего этой силой!
Она содрогнулась.
– Ты, внучка, должна предотвратить такой поворот событий. Помни об этом всегда. Вопреки распространенному мнению, бывает и так, что порой у человека сил оказывается чересчур много.
Как показала история, моральное разложение начинается сверху. Соблазн постоянно проявлять свою силу станет непреодолимым даже для нас, стоящих выше простых смертных. Совершенно очевидно, что чем больше мы воображаем, что все у нас под контролем, тем меньше мы способны осуществлять такой контроль.
Будь осторожной, дитя мое, и старательной. Мне открылось, что через тебя в мир войдет тот единственный ребенок, та личность, которой суждено покончить с этой войной. Из-за этого у тебя появятся врага, могучие враги, которые сделают все, чтобы любой ценой тебя уничтожить.
– Ты пугаешь меня, бабушка.
– Это хорошо. Страх лучше всего учит осторожности, коварству в хитрости. Пребывай в тени, внучка, пока не придет твой черед.
– Как я распознаю того ребенка, бабушка?
– Не знаю. Это такое будущее, которое даже мы не можем разглядеть или предугадать. Когда ты родилась, я получила намек относительно твоей судьбы, но только сейчас, открыв твой дар и сумев разглядеть природу твоего сверхразума, я узнала, что тот единственный ребенок войдет в мир через тебя.
Минако раскинула руки, наслаждаясь ощущением тьмы, обвивающей ее подобно кольцам гигантского змея. Жизнь вдохнула в нее свою волшебную силу. Как прекрасно обладать ею, родить того необыкновенного ребенка! Она сконцентрировала свои мысли на нижней части живота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74