Но сейчас у него были дела более срочные, чем Анита Хуарес. Он быстро набрал номер и с некоторой опаской стал прислушиваться к гудкам, раздававшимся в пустоте. Только бы Заслон оказался на месте… Внезапно трубку сняли, и старческий голос произнес:
– Да?
– Охота открыта, – прошептал Го.
На том конце провода возникла тишина, затем голос взмолился:
– Я слишком стар. Все это в прошлом…
– У нас нет выбора.
– Но ведь говорили, что… – возразил было голос.
– Насрать мне, что там говорили. Леруа все знает, ты это понимаешь? Он знает.
– Да я уже давно этим не занимаюсь, – сопротивлялся голос.
– Сука, ты что думаешь, это игра? – взвился Го.
– Это была игра. Вспомни, Фрэнсис, это была игра.
– И эта игра плохо кончилась. Так что мы уже не играем. А ты берегись.
– Я стар, я устал.
– Всем на это наплевать, приятель. Решительно наплевать.
Го медленно повесил трубку, не обращая внимания на старика, который что-то еще бормотал на том конце. Напрасно они в свое время брали его с собой на охоту. Он уже и тогда был слабаком. Только создавал им проблемы. Его единственным преимуществом был внешний вид: он выглядел таким безобидным и внушающим доверие. Прекрасный заслон. Го хмыкнул, разглядывая пустой экран компьютера. Он сделал свой ход, теперь оставалось ждать.
Старик с яростью повесил трубку. Этот вонючий толстяк Фрэнсис Го! А какая надменность! Странно, что и через двадцать пять лет он узнал его голос: голос тяжелый, как перегар, голос, который умел шептать такие сладкие слова в минуты самой необузданной жестокости… Больной, да он просто больной. Садист. И если Го думает, что может запугать его… У него есть еще способы защиты. У него имеются доказательства, все доказательства, вот здесь, в этих пожелтевших папках. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Он сделал несколько шагов по террасе и стоял теперь прямо над морем, глядя, как бирюзовые волны лениво накатываются на высокие белесые насыпи. Он узнал ощущение, которое сжимало его грудь: страх. Он всегда боялся. Он был очарован, увлечен, околдован, но он боялся. Боялся того, на что они оказались способны, боялся того удовольствия, которое они испытывали, причиняя страдания. Сборище негодяев. Сборище душевнобольных. А он им помогал. Он, как Иуда, предал человечество за тридцать сребреников. И вот результат: он всю жизнь прожил один. Сидя на деньгах. Он был уверен, что Господь забыл о нем, и вот сегодня Господь пришел, чтобы найти его, извлечь из грязи, поднять из руин на свет божий и назначить наказание.
Старик повернулся спиной к берегу и тяжелым шагом побрел в дом. Он чувствовал себя еще более одиноким, чем всегда.
Перед домом священника Даг остановился. Он все не мог оправиться от удара, ему казалось, что фотография прожигает тело сквозь джинсы. Он не мог противиться искушению достать ее и посмотреть снова. Что же он потом сделал с этой гитарой? Ах да, на Гренадинах он обменял ее на галлон рома. По-настоящему он никогда и не умел играть на этой дурацкой гитаре.
То, как фонтанировал Хендрикс в «Запретных играх» на своей скошенной гитаре, было куда выше его способностей. Лучшее, что он знал, – это «Чужак» Мустаки. Можно себе представить, серьезным же было время, если никто не покатывался со смеху, когда здоровый чернокожий малый голосил: «… с моей физиономией чужака, Вечного жида, греческого пастора… » Должно быть, он играл это и Лоран – Франсуазе, сидя на берегу, с якобы романтическим выражением лица, а на самом деле пялясь на ее лифчик.
Нет, это невозможно: невозможно, чтобы за те два-три раза, что они валялись с Лоран на песке, мог оформиться этот эмбрион-Шарлотта и родилась настоящая маленькая девочка, его дочь, черт возьми!
И не какая-нибудь там дочь, а самая что ни на есть стервозина.
Ребенок из плоти и крови. Его крови. И этот ребенок обязан ему в какой-то степени своими глазами, волосами, кожей, даже телосложением. Как страшно думать об этом! Как будто у него самого оторвали частичку плоти, чтобы создать другое человеческое существо.
Он почувствовал на своем плече чью-то руку. Он резко обернулся.
– Quomodo vales, дорогой друг? Охота прошла удачно?
Даг молча смотрел на отца Леже. Тот мягко улыбался.
– Мальчишка мне сказал, что вы, похоже, не в своей тарелке. Вы что, выпили?
По-прежнему не произнося ни слова, Даг вынул из кармана и протянул ему фотографию. Отец Леже поднес ее ближе к глазам и стал внимательно рассматривать.
– Поглядим… Это Лоран Дюма, не так ли?
Даг кивнул.
– А мужчина рядом с нею, стало быть, отец Шарлотты?
Новый кивок.
– Странно, – произнес священник, – он мне когото напоминает.
Даг кашлянул. Отец Леже поднял голову, затем снова всмотрелся в фотографию.
– Этот радостный, какой-то детский взгляд и глуповатая улыбка…
– Такая? – любезно поинтересовался у него Даг, изображая обворожительную улыбку.
Отец Леже начал было произносить что-то вроде «да, похоже» и вдруг замолчал, стоя с открытым ртом.
– Господи Боже…
– Вынужден признать, что Он в некотором роде и впрямь замешан в этом деле, – цинично бросил Даг, – ирония судьбы и все такое прочее…
– Бедняга… Но вы уверены?
– Уверен, что это я? Я хотел бы быть уверен в обратном, но это невозможно. Consommatum est! И все такое прочее.
– Но как вы могли забыть, что вы… что у вас… ну… была плотская связь с Лоран Дюма?
– Да потому что я думал, что ее зовут Франсуаза, и вдобавок я не узнал ее по фотографии в газете. Она прибавила пять лет и добрых десять кило, совсем расплылась, да и прическа другая. Моя Франсуаза была прелестной молодой женщиной, а не пьющей матерью семейства. И что мне теперь делать?
– Сообщить Шарлотте, что вы выполнили задание, – подсказал отец Леже, протягивая ему снимок.
– По-вашему, это легко, да? Глуповатая улыбка…
– Но я же не виноват, что вы оказались ее родителем…
– Да вы хоть представляете себе, что еще в понедельник в десять утра я ее вообще не знал, а сегодня, в субботу, в двенадцать тридцать, это, здрасьте, моя дочь? Я стал отцом меньше чем за неделю. Рекорд… Я могу позвонить от вас?
Священник задумчиво смотрел, как решительным шагом Даг направляется к дому. Этот несчастный молодой человек, без сомнения, получил серьезный удар. Что же касается Шарлотты…
Она подняла трубку после четвертого звонка, не переставая любоваться собой в зеркало: ей решительно идет этот костюм. После того памятного припадка ярости Васко проявил неслыханную щедрость.
– Кто это?
– Шарлотта?
А, ну да, этот придурок-детектив. Она взяла со столика сережку, которая так шла к ее глазам, и стала примерять. Ее «слушаю вас» прозвучало совершенно равнодушно.
– Я нашел его.
Какую-то долю секунды Шарлотта не могла осознать, о ком он говорит, потом машинально положила сережку обратно на туалетный столик. Горло сжалось.
– Кого вы нашли?
– Вашего отца.
– Он жив? – Вопрос вырвался сам собой, непонятно почему.
– Он жив и обитает в Сен-Мартен, точнее, в Филипсбурге.
Сен-Мартен, боже, совсем рядом! Она глубоко вздохнула.
– И как его зовут.
– Вообще-то, вы его знаете, – осторожно произнес он.
– Знаю?
Только бы он не оказался одним из тех типов, что пялились на нее, когда она работала в этом проклятом клубе… Она нервно закусила губу, внезапно страшно смущенная при одной только мысли о том, что ее отец мог видеть, как она раздевается под музыку…
– Ну, в общем, его зовут Леруа.
– Леруа? Как вас? Послушайте, я ничего не понимаю. Что вы такое несете, вы что, выпили?
– Нет. Я трезв, и я ваш отец.
– Суперсыщик, вам известно, что делает Васко Пакирри с теми, кто смеет потешаться надо мной?
– Я вовсе не потешаюсь над вами, – решительно произнес Даг. – И еще: с отцом так не разговаривают.
Отцом? Шарлотта подошла поближе к зеркалу, внимательно разглядывая собственное лицо. Этот идеально очерченный рот, большие зеленые глаза, светло-коричневый оттенок кожи, широкие ноздри… Неужели у этого ублюдка Леруа похожий нос? О нет! Наверное, это кошмарный сон.
– Леруа, не могли бы вы мне спокойно объяснить то, что только что сказали? Я сегодня очень устала.
– Я нашел вашего отца, – старательно выговорил Леруа на том конце провода, – и это я. Я твой отец, Шарлотта. Прими мои соболезнования.
– О черт! Черт, черт, черт!
– Я понимаю: сам реагировал так же.
– Наверное, вы ошиблись, этого не может быть.
– Шарлотта! Я скакал на твоей матери на берегу, я нашел фотографию, где мы сняты вдвоем, я знаю, что говорю!
– Сволочь, так это из-за вас она умерла?
– Нет, из-за того типа, который ее убил.
– А может, это ты и есть, суперкозел?
Она прикусила язык, но было уже поздно.
– Послушай-ка, дорогая, – отчеканил Даг в трубку, – ты начинаешь меня доставать. И усвой как следует: если я суперкозел, то ты пошла в меня. Adios!
И решительно бросил трубку.
Леруа. Ее отец. Отец. Это абстрактное слово, которое до сих пор означало только отсутствие, внезапно приобрело угрожающий смысл. Живой отец. Известный. Настоящий. И не какой-нибудь там старый алкоголик, которого можно просто-напросто вычеркнуть из памяти. Еще молодой человек, с самой первой встречи показавшийся ей неприятным, самодовольным хлыщом. Ее отец. Чья кровь текла в ее венах. Нужно сейчас же выпить стаканчик. Стакан крепкого рома.
– Кто это был? – спросил Васко, выходя из душа, запахнувшись в светло-синий халат, длинные волосы закручены на макушке.
– Мой отец, – ответила Шарлотта, еще не оправившись от шока.
– Mi Corazon, ты, похоже, переутомилась.
– Он нашел его. Нашел моего отца, – объяснила она ему бесцветным голосом.
– И что? Ну давай, говори.
Он сел рядом с ней, влюбленный и уже готовый подписать чек для этого несчастного босяка.
– Что-что! Это он.
– Кто он?
– Детектив, кто же еще? Черт, ты что, не понимаешь?
– Детектив – твой отец? – повторил изумленный Васко.
– Ну да! – крикнула Шарлотта, резко поднимаясь. – Я дочь этого ублюдка, Дагобера Леруа!
– А чего тогда он заставил тебя платить, если искал самого себя?
– При чем здесь это? – прошипела Шарлотта. – Главное, что это ничтожество и есть мой отец.
– Не такое уж он ничтожество, раз нашел. Ты платишь, он находит: сделка есть сделка, – подытожил Васко, поднимаясь.
Эта история начала уже ему надоедать…
– Иногда я думаю, может, тебе сделали в детстве лоботомию?
– Лобо… что? Осторожно, Шарлотта, не думай, что если ты нашла отца, то теперь можешь делать из меня идиота.
Шарлотта пожала плечами и яростно ударила щеткой по телефонному аппарату.
– Он швырнул трубку. Представляешь, сказал мне, что я его дочь, и швырнул трубку.
– Не бери в голову, перезвонит. Папаши с дочками всегда собачатся, – философски заключил Васко. – Давай поторопись, а то опоздаем.
Он принялся одеваться, с удовольствием ощущая, как под маслянистой кожей перекатываются мускулы.
Шарлотта медленно массировала виски. Ах да, сегодня же суббота. По субботам у нас важный обед с этой важной особой по поводу важной сделки. Интересно, как Васко ее представит: «Вот дочь короля Дагобера»? Господи, ну что она такого сделала? За что ей такое невезение? Она тщательно накрасилась, с удовольствием отметив, что рука нисколько не дрожит. Ни в коем случае нельзя, чтобы эта история вывела ее из равновесия. Поначалу она едва не разрыдалась, но быстро с этим справилась.
Ну вот, как всегда безукоризненна: умело растрепанные волосы, хорошо продуманная естественность, осиная талия и твердые груди; в глазах Васко читалось восхищение: она была само совершенство. Да, вот только это украшение в виде папаши. Самое ужасное, что он с первого взгляда ей не понравился. Эта манера ласкать взглядом, лживые глаза… такой насмешливый, наглый. И тем не менее она, наверное, могла бы называть его папой. Могла бы свернуться калачиком в его руках. Нет, не думать сейчас об этом. Сосредоточиться на обеде. Улыбаться и вертеть задом ради благополучия банковского счета.
Фрэнки Вурт сыто откинулся на спинку стула, довольно облизывая толстые губы. Один официант наклонился, чтобы наполнить стакан ледяным шардонне, в то время как другой предлагал еще одну порцию жареного лангуста. Фрэнки почти соблазнился, но вспомнил, что и так уже набрал в тюрьме десяток лишних килограммов. Со вздохом сожаления он отказался. Яхта была почти неподвижна, море спокойно, как вода в бассейне, а женщина этого педика Пакирри очень и очень сексуальна. Он послал ей похотливый взгляд, и она кокетливо захлопала ресницами, прежде чем с преувеличенным вниманием углубилась в изучение содержимого своей тарелки. Ну да, пускай поиграет в застенчивую девочку, это еще больше его возбуждает. чтобы сконцентрироваться на том, что рассказывает Васко, ему пришлось сделать усилие и на время забыть о простых удовольствиях, таких как солнце, жратва и вино.
– … дело проще некуда. Только ты и я. Пятьдесят на пятьдесят. Рынок базуки должен быть перераспределен.
Базука, колумбийский крэк. Перераспределен. Это означало, что Дона Мораса придется устранить. А вот это уже не так просто. Вряд ли старик добровольно отойдет в сторонку, чтобы освободить им поле деятельности.
– И тогда в секторе мы останемся одни… будем как короли, – продолжал Васко с горящими глазами.
Фрэнки положил ладони на узорчатую скатерть. А если он уберет Пакирри? Что это ему даст? Надо было выбирать, в каком лагере оставаться. Старый Морас или молодой, горячий Васко. Он, как телохранитель Мораса, ни в коем случае не должен был принимать приглашение на этот обед. Строго говоря, он его уже предал. Но Морас болен, в его старых артериях скопилось отбросов больше, чем в Бронксе в дни забастовки мусорщиков. Он поймал устремленный на него взгляд девушки. Обещающий взгляд. Он еще вольготней развалился на стуле и положил руку на ширинку: этот жест могла увидеть только она. Девица стыдливо отвела глаза. Он почувствовал твердую уверенность, что она так же хотела его, как и он ее.
Шарлотта подавила гримасу отвращения: неужели этот кретин считает себя неотразимым? С его-то физиономией шел бы он куда подальше. До встречи с Васко она всегда представляла себе наемных убийц красивыми арийцами с ледяными глазами. Как же, как же: сборище недоделанных уродов, у-которых-воняет-изо-рта, которые-чешут-яйца-и-рыгают, в плохо сидящих костюмах из синтетики, с рожами стареющих бодрячков, страдающих несварением желудка, хвастливые юнцы с напомаженными волосами вроде Луиса Мариано. А теперь вот этот, с которым Васко хочет уделать старого Мораса: в усах застряли крошки лангуста, длинный острый нос блестит на солнце. Сексуальнее не бывает…
Незаметным жестом она дала понять метрдотелю, чтобы начинал убирать со стола. Что-что, а это она умела: руководить прислугой, организовывать приемы… Она с наслаждением погружалась в пособия по правилам хорошего тона, которые подсказывали, как не попасть впросак и с достоинством выпутаться из щекотливой ситуации вроде: «Если к вам на обед приглашены одновременно епископ и генерал, кто из них должен сидеть справа от хозяина дома?» Ей бы следовало руководить плантацией. Валяться до полудня в постели, потом облачаться в кринолин и предаваться безделью на роскошной веранде с колоннадой, «Особнячок Шарлотты». Ее сволочной папашка пусть бы в это время вкалывал на поле сахарного тростника с другими рабами, а засранцы вроде Фрэнки Вурта охаживали бы его плетью за малейшую провинность. Тогда она взяла бы старый револьвер уставного образца, что валялся на столике в библиотеке, и разнесла бы дурацкую башку Фрэнки Вурта, как перезрелый арбуз…
– … чашечку кофе?
Сладостные мечтания были так грубо прерваны, что она едва не подпрыгнула от неожиданности. Бесконечно долго мешая свой кофе, Вурт посасывал губу. Васко наблюдал за ним с холодным любопытством мальчишки, разглядывающего муху, которой собирается оторвать крылышки. Она ощутила озноб. Васко опасен. Придет день, он и ее раздавит, как муху. Она представила себе, как бьется в его сильных руках, как эти руки стискивают ее… и внезапно почувствовала, как ее непреодолимо влечет эта грубая чувственность.
Наконец Васко поднял голову. Он принял решение: Морас – это прошлое, Пакирри – настоящее. А он, Фрэнки, – будущее.
– Ну что? – спросил Васко, отбрасывая назад волосы. Неужели эта образина наконец-то решилась? Похоже на то. Вурт провел толстым языком по красным губам.
– Я сделаю все, что нужно.
– Когда?
– Я увижусь со стариком сегодня вечером.
Васко выразил молчаливое одобрение. Образина образиной, но быстрый, как гремучая змея. Не произнеся ни слова, они чокнулись, каждый спрашивал себя, как и когда он избавится от другого; Шарлота бессмысленно, как кукла, улыбалась в пустоту.
В тени старого обтрепанного тента, который нависал над криво стоявшим столиком, Даг без особого энтузиазма рассматривал у себя на тарелке дораду по-коринфски.
– Съешьте хоть кусочек, – терпеливо уговаривал его отец Леже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Да?
– Охота открыта, – прошептал Го.
На том конце провода возникла тишина, затем голос взмолился:
– Я слишком стар. Все это в прошлом…
– У нас нет выбора.
– Но ведь говорили, что… – возразил было голос.
– Насрать мне, что там говорили. Леруа все знает, ты это понимаешь? Он знает.
– Да я уже давно этим не занимаюсь, – сопротивлялся голос.
– Сука, ты что думаешь, это игра? – взвился Го.
– Это была игра. Вспомни, Фрэнсис, это была игра.
– И эта игра плохо кончилась. Так что мы уже не играем. А ты берегись.
– Я стар, я устал.
– Всем на это наплевать, приятель. Решительно наплевать.
Го медленно повесил трубку, не обращая внимания на старика, который что-то еще бормотал на том конце. Напрасно они в свое время брали его с собой на охоту. Он уже и тогда был слабаком. Только создавал им проблемы. Его единственным преимуществом был внешний вид: он выглядел таким безобидным и внушающим доверие. Прекрасный заслон. Го хмыкнул, разглядывая пустой экран компьютера. Он сделал свой ход, теперь оставалось ждать.
Старик с яростью повесил трубку. Этот вонючий толстяк Фрэнсис Го! А какая надменность! Странно, что и через двадцать пять лет он узнал его голос: голос тяжелый, как перегар, голос, который умел шептать такие сладкие слова в минуты самой необузданной жестокости… Больной, да он просто больной. Садист. И если Го думает, что может запугать его… У него есть еще способы защиты. У него имеются доказательства, все доказательства, вот здесь, в этих пожелтевших папках. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Он сделал несколько шагов по террасе и стоял теперь прямо над морем, глядя, как бирюзовые волны лениво накатываются на высокие белесые насыпи. Он узнал ощущение, которое сжимало его грудь: страх. Он всегда боялся. Он был очарован, увлечен, околдован, но он боялся. Боялся того, на что они оказались способны, боялся того удовольствия, которое они испытывали, причиняя страдания. Сборище негодяев. Сборище душевнобольных. А он им помогал. Он, как Иуда, предал человечество за тридцать сребреников. И вот результат: он всю жизнь прожил один. Сидя на деньгах. Он был уверен, что Господь забыл о нем, и вот сегодня Господь пришел, чтобы найти его, извлечь из грязи, поднять из руин на свет божий и назначить наказание.
Старик повернулся спиной к берегу и тяжелым шагом побрел в дом. Он чувствовал себя еще более одиноким, чем всегда.
Перед домом священника Даг остановился. Он все не мог оправиться от удара, ему казалось, что фотография прожигает тело сквозь джинсы. Он не мог противиться искушению достать ее и посмотреть снова. Что же он потом сделал с этой гитарой? Ах да, на Гренадинах он обменял ее на галлон рома. По-настоящему он никогда и не умел играть на этой дурацкой гитаре.
То, как фонтанировал Хендрикс в «Запретных играх» на своей скошенной гитаре, было куда выше его способностей. Лучшее, что он знал, – это «Чужак» Мустаки. Можно себе представить, серьезным же было время, если никто не покатывался со смеху, когда здоровый чернокожий малый голосил: «… с моей физиономией чужака, Вечного жида, греческого пастора… » Должно быть, он играл это и Лоран – Франсуазе, сидя на берегу, с якобы романтическим выражением лица, а на самом деле пялясь на ее лифчик.
Нет, это невозможно: невозможно, чтобы за те два-три раза, что они валялись с Лоран на песке, мог оформиться этот эмбрион-Шарлотта и родилась настоящая маленькая девочка, его дочь, черт возьми!
И не какая-нибудь там дочь, а самая что ни на есть стервозина.
Ребенок из плоти и крови. Его крови. И этот ребенок обязан ему в какой-то степени своими глазами, волосами, кожей, даже телосложением. Как страшно думать об этом! Как будто у него самого оторвали частичку плоти, чтобы создать другое человеческое существо.
Он почувствовал на своем плече чью-то руку. Он резко обернулся.
– Quomodo vales, дорогой друг? Охота прошла удачно?
Даг молча смотрел на отца Леже. Тот мягко улыбался.
– Мальчишка мне сказал, что вы, похоже, не в своей тарелке. Вы что, выпили?
По-прежнему не произнося ни слова, Даг вынул из кармана и протянул ему фотографию. Отец Леже поднес ее ближе к глазам и стал внимательно рассматривать.
– Поглядим… Это Лоран Дюма, не так ли?
Даг кивнул.
– А мужчина рядом с нею, стало быть, отец Шарлотты?
Новый кивок.
– Странно, – произнес священник, – он мне когото напоминает.
Даг кашлянул. Отец Леже поднял голову, затем снова всмотрелся в фотографию.
– Этот радостный, какой-то детский взгляд и глуповатая улыбка…
– Такая? – любезно поинтересовался у него Даг, изображая обворожительную улыбку.
Отец Леже начал было произносить что-то вроде «да, похоже» и вдруг замолчал, стоя с открытым ртом.
– Господи Боже…
– Вынужден признать, что Он в некотором роде и впрямь замешан в этом деле, – цинично бросил Даг, – ирония судьбы и все такое прочее…
– Бедняга… Но вы уверены?
– Уверен, что это я? Я хотел бы быть уверен в обратном, но это невозможно. Consommatum est! И все такое прочее.
– Но как вы могли забыть, что вы… что у вас… ну… была плотская связь с Лоран Дюма?
– Да потому что я думал, что ее зовут Франсуаза, и вдобавок я не узнал ее по фотографии в газете. Она прибавила пять лет и добрых десять кило, совсем расплылась, да и прическа другая. Моя Франсуаза была прелестной молодой женщиной, а не пьющей матерью семейства. И что мне теперь делать?
– Сообщить Шарлотте, что вы выполнили задание, – подсказал отец Леже, протягивая ему снимок.
– По-вашему, это легко, да? Глуповатая улыбка…
– Но я же не виноват, что вы оказались ее родителем…
– Да вы хоть представляете себе, что еще в понедельник в десять утра я ее вообще не знал, а сегодня, в субботу, в двенадцать тридцать, это, здрасьте, моя дочь? Я стал отцом меньше чем за неделю. Рекорд… Я могу позвонить от вас?
Священник задумчиво смотрел, как решительным шагом Даг направляется к дому. Этот несчастный молодой человек, без сомнения, получил серьезный удар. Что же касается Шарлотты…
Она подняла трубку после четвертого звонка, не переставая любоваться собой в зеркало: ей решительно идет этот костюм. После того памятного припадка ярости Васко проявил неслыханную щедрость.
– Кто это?
– Шарлотта?
А, ну да, этот придурок-детектив. Она взяла со столика сережку, которая так шла к ее глазам, и стала примерять. Ее «слушаю вас» прозвучало совершенно равнодушно.
– Я нашел его.
Какую-то долю секунды Шарлотта не могла осознать, о ком он говорит, потом машинально положила сережку обратно на туалетный столик. Горло сжалось.
– Кого вы нашли?
– Вашего отца.
– Он жив? – Вопрос вырвался сам собой, непонятно почему.
– Он жив и обитает в Сен-Мартен, точнее, в Филипсбурге.
Сен-Мартен, боже, совсем рядом! Она глубоко вздохнула.
– И как его зовут.
– Вообще-то, вы его знаете, – осторожно произнес он.
– Знаю?
Только бы он не оказался одним из тех типов, что пялились на нее, когда она работала в этом проклятом клубе… Она нервно закусила губу, внезапно страшно смущенная при одной только мысли о том, что ее отец мог видеть, как она раздевается под музыку…
– Ну, в общем, его зовут Леруа.
– Леруа? Как вас? Послушайте, я ничего не понимаю. Что вы такое несете, вы что, выпили?
– Нет. Я трезв, и я ваш отец.
– Суперсыщик, вам известно, что делает Васко Пакирри с теми, кто смеет потешаться надо мной?
– Я вовсе не потешаюсь над вами, – решительно произнес Даг. – И еще: с отцом так не разговаривают.
Отцом? Шарлотта подошла поближе к зеркалу, внимательно разглядывая собственное лицо. Этот идеально очерченный рот, большие зеленые глаза, светло-коричневый оттенок кожи, широкие ноздри… Неужели у этого ублюдка Леруа похожий нос? О нет! Наверное, это кошмарный сон.
– Леруа, не могли бы вы мне спокойно объяснить то, что только что сказали? Я сегодня очень устала.
– Я нашел вашего отца, – старательно выговорил Леруа на том конце провода, – и это я. Я твой отец, Шарлотта. Прими мои соболезнования.
– О черт! Черт, черт, черт!
– Я понимаю: сам реагировал так же.
– Наверное, вы ошиблись, этого не может быть.
– Шарлотта! Я скакал на твоей матери на берегу, я нашел фотографию, где мы сняты вдвоем, я знаю, что говорю!
– Сволочь, так это из-за вас она умерла?
– Нет, из-за того типа, который ее убил.
– А может, это ты и есть, суперкозел?
Она прикусила язык, но было уже поздно.
– Послушай-ка, дорогая, – отчеканил Даг в трубку, – ты начинаешь меня доставать. И усвой как следует: если я суперкозел, то ты пошла в меня. Adios!
И решительно бросил трубку.
Леруа. Ее отец. Отец. Это абстрактное слово, которое до сих пор означало только отсутствие, внезапно приобрело угрожающий смысл. Живой отец. Известный. Настоящий. И не какой-нибудь там старый алкоголик, которого можно просто-напросто вычеркнуть из памяти. Еще молодой человек, с самой первой встречи показавшийся ей неприятным, самодовольным хлыщом. Ее отец. Чья кровь текла в ее венах. Нужно сейчас же выпить стаканчик. Стакан крепкого рома.
– Кто это был? – спросил Васко, выходя из душа, запахнувшись в светло-синий халат, длинные волосы закручены на макушке.
– Мой отец, – ответила Шарлотта, еще не оправившись от шока.
– Mi Corazon, ты, похоже, переутомилась.
– Он нашел его. Нашел моего отца, – объяснила она ему бесцветным голосом.
– И что? Ну давай, говори.
Он сел рядом с ней, влюбленный и уже готовый подписать чек для этого несчастного босяка.
– Что-что! Это он.
– Кто он?
– Детектив, кто же еще? Черт, ты что, не понимаешь?
– Детектив – твой отец? – повторил изумленный Васко.
– Ну да! – крикнула Шарлотта, резко поднимаясь. – Я дочь этого ублюдка, Дагобера Леруа!
– А чего тогда он заставил тебя платить, если искал самого себя?
– При чем здесь это? – прошипела Шарлотта. – Главное, что это ничтожество и есть мой отец.
– Не такое уж он ничтожество, раз нашел. Ты платишь, он находит: сделка есть сделка, – подытожил Васко, поднимаясь.
Эта история начала уже ему надоедать…
– Иногда я думаю, может, тебе сделали в детстве лоботомию?
– Лобо… что? Осторожно, Шарлотта, не думай, что если ты нашла отца, то теперь можешь делать из меня идиота.
Шарлотта пожала плечами и яростно ударила щеткой по телефонному аппарату.
– Он швырнул трубку. Представляешь, сказал мне, что я его дочь, и швырнул трубку.
– Не бери в голову, перезвонит. Папаши с дочками всегда собачатся, – философски заключил Васко. – Давай поторопись, а то опоздаем.
Он принялся одеваться, с удовольствием ощущая, как под маслянистой кожей перекатываются мускулы.
Шарлотта медленно массировала виски. Ах да, сегодня же суббота. По субботам у нас важный обед с этой важной особой по поводу важной сделки. Интересно, как Васко ее представит: «Вот дочь короля Дагобера»? Господи, ну что она такого сделала? За что ей такое невезение? Она тщательно накрасилась, с удовольствием отметив, что рука нисколько не дрожит. Ни в коем случае нельзя, чтобы эта история вывела ее из равновесия. Поначалу она едва не разрыдалась, но быстро с этим справилась.
Ну вот, как всегда безукоризненна: умело растрепанные волосы, хорошо продуманная естественность, осиная талия и твердые груди; в глазах Васко читалось восхищение: она была само совершенство. Да, вот только это украшение в виде папаши. Самое ужасное, что он с первого взгляда ей не понравился. Эта манера ласкать взглядом, лживые глаза… такой насмешливый, наглый. И тем не менее она, наверное, могла бы называть его папой. Могла бы свернуться калачиком в его руках. Нет, не думать сейчас об этом. Сосредоточиться на обеде. Улыбаться и вертеть задом ради благополучия банковского счета.
Фрэнки Вурт сыто откинулся на спинку стула, довольно облизывая толстые губы. Один официант наклонился, чтобы наполнить стакан ледяным шардонне, в то время как другой предлагал еще одну порцию жареного лангуста. Фрэнки почти соблазнился, но вспомнил, что и так уже набрал в тюрьме десяток лишних килограммов. Со вздохом сожаления он отказался. Яхта была почти неподвижна, море спокойно, как вода в бассейне, а женщина этого педика Пакирри очень и очень сексуальна. Он послал ей похотливый взгляд, и она кокетливо захлопала ресницами, прежде чем с преувеличенным вниманием углубилась в изучение содержимого своей тарелки. Ну да, пускай поиграет в застенчивую девочку, это еще больше его возбуждает. чтобы сконцентрироваться на том, что рассказывает Васко, ему пришлось сделать усилие и на время забыть о простых удовольствиях, таких как солнце, жратва и вино.
– … дело проще некуда. Только ты и я. Пятьдесят на пятьдесят. Рынок базуки должен быть перераспределен.
Базука, колумбийский крэк. Перераспределен. Это означало, что Дона Мораса придется устранить. А вот это уже не так просто. Вряд ли старик добровольно отойдет в сторонку, чтобы освободить им поле деятельности.
– И тогда в секторе мы останемся одни… будем как короли, – продолжал Васко с горящими глазами.
Фрэнки положил ладони на узорчатую скатерть. А если он уберет Пакирри? Что это ему даст? Надо было выбирать, в каком лагере оставаться. Старый Морас или молодой, горячий Васко. Он, как телохранитель Мораса, ни в коем случае не должен был принимать приглашение на этот обед. Строго говоря, он его уже предал. Но Морас болен, в его старых артериях скопилось отбросов больше, чем в Бронксе в дни забастовки мусорщиков. Он поймал устремленный на него взгляд девушки. Обещающий взгляд. Он еще вольготней развалился на стуле и положил руку на ширинку: этот жест могла увидеть только она. Девица стыдливо отвела глаза. Он почувствовал твердую уверенность, что она так же хотела его, как и он ее.
Шарлотта подавила гримасу отвращения: неужели этот кретин считает себя неотразимым? С его-то физиономией шел бы он куда подальше. До встречи с Васко она всегда представляла себе наемных убийц красивыми арийцами с ледяными глазами. Как же, как же: сборище недоделанных уродов, у-которых-воняет-изо-рта, которые-чешут-яйца-и-рыгают, в плохо сидящих костюмах из синтетики, с рожами стареющих бодрячков, страдающих несварением желудка, хвастливые юнцы с напомаженными волосами вроде Луиса Мариано. А теперь вот этот, с которым Васко хочет уделать старого Мораса: в усах застряли крошки лангуста, длинный острый нос блестит на солнце. Сексуальнее не бывает…
Незаметным жестом она дала понять метрдотелю, чтобы начинал убирать со стола. Что-что, а это она умела: руководить прислугой, организовывать приемы… Она с наслаждением погружалась в пособия по правилам хорошего тона, которые подсказывали, как не попасть впросак и с достоинством выпутаться из щекотливой ситуации вроде: «Если к вам на обед приглашены одновременно епископ и генерал, кто из них должен сидеть справа от хозяина дома?» Ей бы следовало руководить плантацией. Валяться до полудня в постели, потом облачаться в кринолин и предаваться безделью на роскошной веранде с колоннадой, «Особнячок Шарлотты». Ее сволочной папашка пусть бы в это время вкалывал на поле сахарного тростника с другими рабами, а засранцы вроде Фрэнки Вурта охаживали бы его плетью за малейшую провинность. Тогда она взяла бы старый револьвер уставного образца, что валялся на столике в библиотеке, и разнесла бы дурацкую башку Фрэнки Вурта, как перезрелый арбуз…
– … чашечку кофе?
Сладостные мечтания были так грубо прерваны, что она едва не подпрыгнула от неожиданности. Бесконечно долго мешая свой кофе, Вурт посасывал губу. Васко наблюдал за ним с холодным любопытством мальчишки, разглядывающего муху, которой собирается оторвать крылышки. Она ощутила озноб. Васко опасен. Придет день, он и ее раздавит, как муху. Она представила себе, как бьется в его сильных руках, как эти руки стискивают ее… и внезапно почувствовала, как ее непреодолимо влечет эта грубая чувственность.
Наконец Васко поднял голову. Он принял решение: Морас – это прошлое, Пакирри – настоящее. А он, Фрэнки, – будущее.
– Ну что? – спросил Васко, отбрасывая назад волосы. Неужели эта образина наконец-то решилась? Похоже на то. Вурт провел толстым языком по красным губам.
– Я сделаю все, что нужно.
– Когда?
– Я увижусь со стариком сегодня вечером.
Васко выразил молчаливое одобрение. Образина образиной, но быстрый, как гремучая змея. Не произнеся ни слова, они чокнулись, каждый спрашивал себя, как и когда он избавится от другого; Шарлота бессмысленно, как кукла, улыбалась в пустоту.
В тени старого обтрепанного тента, который нависал над криво стоявшим столиком, Даг без особого энтузиазма рассматривал у себя на тарелке дораду по-коринфски.
– Съешьте хоть кусочек, – терпеливо уговаривал его отец Леже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33