Мешки — под картошку. Сегодня очередь бригады Завьялова.
— Картошку будут есть семейные,— им только выдают. А мы, холостяки, в столовке или к ним в гости,— шутит молодой скуластый парень.
— Ты бы, Иван, в Мордовию написал, пришлют,— советуют парню.
— Накладно больно,— Иван скалит белые зубы.
— Да что накладно, у нас вон некоторые мужички самолетом из-за Якутска картоху возили.
— Может, подбросят еще картошки,— говорит Ма-карычев.
— Коли не подбросят сейчас, дале не жди. Вот-вот морозы хряпнут. Не повезешь же в спальных мешках!
— Понимаете, какая история получилась,— объясняет худой пожилой мужчина, на коленях у него два мешка: вероятно, семья немаленькая.— Обком партии заверение дал: Якутия проживет на своих овощах и мясе. Раньше централизованное снабжение у нас было, а теперь отменили. Слово-то дали, а считали картошку— в поле, еще когда она в грядках сидела. Урожай вроде добрый—слово сдержим. Выкопали — и получилось так, что кто-то нароком ли, ненароком ли, но просчитался. Вот такая история и получилась.
Об этом «почине» мы уже слышали в Якутске. Там о нем говорили с гордостью...
— А чего поделаешь? — широко разводит руками Иван и солидно добавляет: — Условия здесь такие! Север! — Помолчал и еще добавил: — Зато город выстроим — небывалый! Даже отопление и то электрическое будет...
Разговор переходит на другие темы. Рассказывают о том, как создавалась бригада, как решили бороться за звание коммунистической.
— Вообще жизнь ничего, нормальная. Вот только одна беда — с жильем плохо. Сами, наверно, видели — палатки, «Нахаловка»... А ведь сколько фабрик успели настроить и сколько еще впереди!.. Народу с каждым днем все больше надо, иной раз по две смены вкалываешь, а жилья нет, принимать народ некуда.
И опять разговор о «материалах»... Вспоминают случай. Как-то зимой два дня бетона не было: машины — на Айхал, на Айхал, даже на бетонный завод цемент вовремя не завезли. Бригада копала котлованы. И вот отмахали смену киркой, а вечером дали бетон. Люди эти, что сидят сейчас против нас, остались на стройплощадке.
До трех часов ночи шли бетоновозы. До трех часов ночи ни один из бригады не присел, не подошел к костру, не пожаловался на усталость. А когда пришла последняя машина и последние кубы бетона были положены в фундамент, то многие остались до утра— следить за электрообогревателями. Не ровен час, перегорит какой-нибудь, и тогда все — вся работ а, весь труд пойдут насмарку. Сидели подле костерка, ждали рассвета. Воздух, скованный морозом, похрустывал и шуршал, когда кто-нибудь вставал и шел к
фундаментам. Звезды дрожали в холодной глубине неба, и снег таинственно поблескивал, будто рассыпали по нему алмазную пыль. Завьялов рассказывал ребятам о том, как начинал работать на Севере, выбирая из воспоминаний самые радостные, самые веселые случаи. И от хохота, что раскатывался над костром, звенел воздух, и еще сильнее дрожали звезды, будто и они тоже смеялись.
А наутро вся бригада снова копала землю, словно бы и не было бессонной ночи и работы, от которой ноют руки, ломит поясницу и кружит голову.
— Это все Ганя, каменный человек! — опять повторяет Макарычев.— А мы уж за ним тянулись. У него правило такое: чтоб самому сделать не меньше других в бригаде. А ему же еще по начальству бегать, материалы эти чертовы выбивать!.. Не знаю, как он успевал — у меня уже голова шершавится...
— Как успевал! — говорит кто-то.— Он и обедать-то почти никогда не ходит. Принесет ему жинка кастрюльку сюда, похлебает, сидя на балке, и опять вкалывает... Ну, ничего! Сейчас отдохнет: мы ему путевку в санаторий достали. В Крым.
Ноги разъезжаются, вязнут в глине, и мысли такие же тяжелые, прилипчивые, как наши шаги... Завьяловцы, орловцы... Говорят, что народ наш неприхотливый. Нет, не то слово! Наоборот, он хочет многого, небывалого. Мало ему просто заработка, хоть и хорошего, просто дома, хоть и теплого. Ему надо город выстроить, в котором отопление и то электрическое. И ради этого он идет на любые лишения.. Но нужны ли они, эти лишения?... «А машины все—на Айхал, на Айхал!...»
Практика эта укоренилась на Севере с тридцатых годов: начинать сперва промышленное освоение месторождений, а потом уже строить жилье, клубы, школы... Но ведь тогда и годы были другие, слабее была наша экономическая мощь, а главное — другим было отношение к человеку, к удивительному нашему советскому человеку, которого никак не назовешь неприхотливым, нет! Скорее подходит сюда слово — совестливый. «Ведь работает-то он не за страх, не за деньги—за совесть»... Так почему же так все случилось в Мирном?..
В шесть часов мы были у Батенчука. Мы ждали ровно час, сидя в приемной, разделяющей два кабинета с табличками на дверях: «начальник управления», «главный инженер».
Можно было подумать, что рабочий день еще не кончился: в приемную то и дело заходили люди, спрашивали у нас: «Батенчука нет?» — и недоуменно пожимали плечами, услышав отрицательный ответ.
Да, Батенчук, видимо, совсем не изменился. Мы знали его еще по Иркутской ГЭС, где он работал заместителем главного инженера строительства и начальником управления механизации; там вообще никто не знал, когда он спит,— кажется, в любое время суток его можно было найти либо на объектах, либо в кабинете. Неугомонный человек!..
Кстати, любопытна история создания первого в Союзе управления механизации. Раньше на всех гидростройках страны существовал такой порядок: экскаваторы, бульдозеры, краны чуть ли не навечно закреплялись за строительными управлениями, участками, и те сами отвечали за их использование. При
этом, естественно, каждое управление старалось набрать механизмов побольше: на всякий случай, вдруг понадобятся. Простои техники были громадны! И хуже того, надо ведь было и зарплату платить рабочим, а если бульдозерист, к примеру, простоял три четверти дня? Как платить ему? По выработке? Так он тогда на следующий же день уйдет на другой участок. И вот поэтому-то процветали на стройках всяческие «намазки», «нашлепки», «приписки», и как только их еще не называли! Иной раз диву даешься: экскаваторщик заработал в месяц девять тысяч рублей, ну прямо как министр! Почему? Может быть, он какое-то коренное усовершенствование в машину внес, и тогда ему надо если уж не звезду Героя, то во всяком случае орден дать? Да нет, оказывается, за весь-то месяц он прорыл канавку длиной метров в пятнадцать, не выполнил даже норму выработки, но канавка эта до зарезу нужна была какому-то начальнику участка, вот тот и «рисовал» в нарядах, что только в голову взбредет!
Батенчук решил так: все механизмы собрать в одном управлении, по заявкам распределять их строителям, а выработку механизаторов контролировать самому управлению. Если кто-либо в заявке потребует техники больше надобности и не сумеет ее использовать производительно, за простой — штраф. Казалось бы, мысль простая и абсолютно верная, но, бог мой, какую борьбу пришлось выдержать Батен-чуку! Ведь в первые месяцы штрафы выросли до астрономических размеров. Какой уж тут хозрасчет! И поднялось: «Батенчук срывает строительство!.. Батенчук один хочет чистеньким выглядеть!.. Простои техни-
ки на строительстве неизбежны, это не заводское производство!.. Батенчук рабочий класс прижимает!..» Евгений Никанорович стоял на своем.Приехал разбираться начальник главка и тоже восстал против батенчуковского новшества. Ту же позицию занял и парторг строительства.
Евгений Никанорович не сдавался.Тогда начальник главка собрал совещание всех механизаторов, забыл только пригласить... самого Батенчука.И вот— сцена.Совершенно случайно зашел Евгений Никанорович в партком. Открывает дверь, видит: сидят чуть не все его рабочие, а парторг — сейчас не стоит называть его фамилии, в общем-то это был хороший парторг — держит речь:
— Вы всем коллективом должны настоять: надо вернуться к старому порядку использования механизмов, ликвидировать ваше управление! Факты налицо, стройку лихорадит, да вы и сами потеряли в заработке...
И тут начальник главка, сидевший во главе стола, заметил Батенчука; смутившись, проговорил:
— Евгений Никанорович... вот и вы, наконец-то! Проходите, садитесь.
Батенчук, не торопясь, обвел взглядом собрание, шагнул к столу.
— На этой тайной вечере я сидеть не буду, но скажу одно: если вы разгоните управление, я завтра же напишу письмо в ЦК.
— Это вам не поможет! Вас не послушают! — крикнул начальник главка.
— Послушают. Я человек маленький, меня послушают, а вас — нет... Письмо будет о том, что начальник главка — консерватор, а парторг строительства поддерживает его да плюс к тому играет на низменных чувствах рабочих, развращает их. Послушают!.. — Он повернулся и вышел, не слушая, что там кричит ему начальник главка...
Кончилась эта история тем, что на Иркутской ГЭС техника стала использоваться чуть не на все сто процентов, количество приписок резко упало, а вскоре министром строительства электростанций был издан приказ, в котором отмечалась инициатива иркутян и предписывалось создать управления механизации на всех гидростройках Союза.
За Иркутскую ГЭС Батенчук был награжден орденом, и имя его вместе с именами других лучших строителей золотыми буквами выгравировали на здании гидростанции.Пробило семь, а Батенчука все не было. «Человек он увлекающийся, может, и еще часа два не появится»,—грешили мы и пошли в свою «гостиницу». Но едва пришли туда, как раздался телефонный звонок. Звонил Батенчук (каким-то образом он сам разузнал, где мы живем).
— Прошу прощения, но задержало меня срочное дело. Если вы свободны, приходите. Я у себя.
...В его кабинете было три человека, незнакомых нам.
— Можно, Евгений Никанорович?
— Проходите. Здесь секретов нет,—он встал навстречу. Внешне Батенчук совсем непохож на начальника строительства: измятый простенький пиджак, яловые сапоги, да и весь он — громадный, лысоватый, с широким обветренным лицом, хитрым прищуром веселых глаз, могучими красными руками — скорее напоминал работягу плотника, ну в крайнем случае — рядового мастера. Почему-то мы вспомнили, что во время войны Батенчук несколько лет пробыл в плену, в концлагере.— Садитесь. Сейчас я кончу с товарищами, а потом с вами займемся...
Как мы поняли из разговора, эти трое были руководителями дорожно-строительного отряда, который пробился от Мухтуи в Мирный, а теперь шел дальше, к створу Вилюйской ГЭС. Дорожники просили отдать им два бака на новой бензобазе строителей, им некуда сливать горючее на зиму.
— Нам самим емкостей ну никак не хватает! — отвечал Батенчук.— Ведь вы же знаете, в Мухтуе все баки Тихонов себе забрал. Строили мы, вроде бы по-соседски пополам поделить должны, а он... Мы уж решили отгородить там затон, и если речники не поставят в нем па отстой баржи с горючим, тогда, знаете, есть такие громадные мешки, плавучие, из синтетики,— вот на них вся надежда.
Дорожники ответили, что им такая штука не под силу, и что, если не будет у них горючего, план по дороге провалится, а дорога ведь самим строителям нужна. Батенчук на секунду задумался, потом, лукаво изогнув белесую бровь, проговорил горячо:
— Хорошо! Горючее ваше мы зальем к себе. Но тогда одно условие: к весне вы должны пройти до створа с пионерной дорогой, хотя бы на одну треть сделать покрытие по всей трассе, чтобы в распутицу
мы могли попадать на створ. А летом досыпете остальное.
Дорожники не соглашались. Им конечно же было бы выгоднее строить дорогу постепенно: один участок сделали полностью, сдали его, получили за это деньги, пошли дальше. А главное, возражали они, отсыпь пионерную дорогу и пусти по ней транспорт — так машины весь щебень в болота вобьют, и тогда начинай все сначала.
— Но ведь дорога мне уже сейчас нужна! — Ба-тенчук опять на секунду задумался и снова с решимостью хитроватого хозяина, который долго вел торг и, наконец, плюнув на все, идет на будто бы безрассудную сделку (а на самом деле выгоднейшую для себя), проговорил:
— Хорошо! Отсыпайте до Бутуоби. После Бутуоби трасса нас не волнует, сами ее отсыпем.
Дорожники колебались. Евгений Никанорович даже встал из-за стола. Говорил он с украинским акцентом: мягкое «г» и ударное «е», как «э» («мэтр», «всэ»), и это делало его речь вкрадчиво-ласковой.
— Я готов даже вот на что пойти! Весь транспорт обратным ходом будет возить со створа на дорогу щебень. Там, где разобьют дорогу, сразу же подсыпем. Если вы принимаете это предложение, мы и соглашение такое подпишем. А чтобы вас начальство не теребило, я сам войду с вопросом в Совет Министров. Как?..
Дорожники молчали. Батенчук неожиданно рассмеялся:
— Чудаки! Ведь все равно же вас заставят, а тогда я вам и баков не дам.— Самый крупный козырь он приберег под конец: —Все бумаги по этому поводу давно уже у Микояна лежат, и, как я слышал, он не возражает: иного выхода у нас нет.— «У нас» было произнесено, как «у нас с Микояном».
Дорожники сдались... Прощался с ними Батенчук долго и очень любезно.Но нам не удалось начать разговор. В кабинет один за другим стали входить люди. Видимо, они ждали, когда уйдут дорожники. И со всеми Евгений Никанорович разговаривал не торопясь, хотя и по-разному.
С еще не старой миловидной женщиной — почти галантно. Женщина оказалась главным маркшейдером строительства. Батенчук убедил ее в том, что необходимо организовать проверку знаний по геодезии у всех мастеров и начальников участков («Чтобы каждый мог сам и разбивку фундаментов сделать и объемы земли выверить»). Если же у кого-то знания окажутся недостаточными — пусть учится, можно и курсы специальные провести. Не захочет учиться — прощайся со стройкой!..
— Только знаете что...— Батенчук опустил глаза; видно, ему неловко было заговаривать об этом.— Пронерку эту надо как-то поделикатней провести, чтобы не обидеть кого-нибудь... Не то что экзамены, а так — дружеские беседы, с каждым в отдельности. Понимаете?
— Ну конечно же, Евгений Никанорович! — женщина смутилась, покраснела. И оба рассмеялись неловко и застенчиво.
Потом вошел бухгалтер управления, которое вело работы на створе гидростанции, усталый, седой человек, Батенчук обрушился на него весело и в то же время строго. Дело в том, что бухгалтер позволил какому-то Ченчику, видимо начальнику участка, выплатить трем мастерам сверхурочные.
— Не мог я отказать,— оправдывался он,— уж очень нажимал Ченчик.
— Боитесь отношения испортить? — Батенчук, сидя за столом, наклонился к бухгалтеру.— Можно простить это самим мастерам,— они у нас молодые, но ведь вы-то знаете: дело это противозаконное, мастерам за сверхурочные работы дополнительный отпуск предоставляется, а не деньги. Поддались Ченчику? Вот он и будет эти одиннадцать тысяч из своего кармана платить! И вы приказ об этом подпишете! Чего вы его боитесь? Я начальник строительства, а своего главного бухгалтера уволить с работы не могу, так же и он вас. В случае чего обращайтесь прямо ко мне, я всегда встану на вашу сторону... Если вы правы, конечно, будете.— Он помолчал секунду и уже спокойней спросил: — Вы читали на днях статью в экономической газете «Товарищ бухгалтер, стой твердо на своих позициях!»? Нет?.. Зря. Прочтите. Хорошая статья.
Вслед за бухгалтером вошли двое молодых специалистов, которым обещали выделить квартиры в новом доме, но почему-то не выделили, и Батенчук тут же, хотя был уже поздний вечер, позвонил на квартиру председателя горсовета и ругался с ним до тех пор, пока тот не поклялся: квартиры будут выделены... Потом зашел начальник технического отдела с какими-то чертежами, и еще кто-то, и еще... Батенчук слушал и говорил, смотрел чертежи и сам чертил,
подписывал бумаги, звонил по телефону, уговаривал и ругал, и внушал что-то по-отечески ласково. И все это делал он, не теряя ни секунды времени, не тратя ни одного лишнего слова. В пепельнице на его столе выросла гора окурков (курил Батенчук, как и большинство стародавних курильщиков, «Беломор»). А на другом столе, поставленном перпендикулярно к письменному, появилось несколько самодельных пепельниц— из разорванных папиросных пачек и крышек от чернильницы...
У нас уже голова кругом пошла, и мы могли следить только за тоном разговоров, но не за их смыслом. А тон, несмотря на разные оттенки, в общем-то был один — очень дружеский.
Наконец в кабинете осталось нас трое, и Батенчук, отвалившись в кресле, спросил, совсем не устало, а все с той же азартной веселостью:
— Ну как? — и рассмеялся, довольный, видимо, тем впечатлением, которое отразилось на наших физиономиях.—Теперь задавайте вопросы. Что у вас ко мне?
Мы с сомнением поглядели на часы: было уже десять, а разговор комкать не хотелось.
— Я не спешу. Я привык. Каждый вечер так. Понимаете, не могу заставлять ждать людей. А вас... вам же, наверно, было интересно послушать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11