Кашель.
Наконец-то какой-то человеческий звук!
Мишель хотел крикнуть. Не вышло. Зато болезненное ощущение бессилия
возросло. Совсем рядом кто-то засмеялся и сказал:
- Ага, паренек, говорить хочется? Вижу, вижу: стрелка на приборе,
подключенном к речевому центру, движется. Ха-ха! Да, ты же не понимаешь,
что с тобой стряслось. Знаешь, это очень любопытно. Очень, очень
любопытно. В самом деле! Не думаю, чтобы с кем-нибудь могло приключиться
что-нибудь еще более любопытное! Разве что смерть. Нет, точно нет. В
смерти нет ничего любопытного. Смерть банальна. Это всегда только обморок
- раз и навсегда. Тебе уже приходилось терять сознание? Да, правда, ты же
только что очнулся от продолжительного обморока. А представь, что ты не
очнешься никогда. Это и была бы смерть. Тогда и говорить было бы не о чем.
Твой случай - совсем другое дело, приятель. Это... Как бы поточнее
выразиться... Это исключение. Скажу больше. Сейчас ты все поймешь. Я
провел на тебе несколько экспериментов в области... ну, скажем, в области
занимательной физиологии.
Опять шаги по паркету. Удовлетворенное ворчание. Голос:
- Неплохо. Зубцы на кривых твоих мыслительных процессов весьма
регулярны. Ты в своем уме. А некоторые на твоем месте, бывает, трогаются,
правда, правда. Но ты - замечательно уравновешенный паренек, поздравляю.
Твоя ассоциативная кривая немного пляшет, это естественно. Ничего. Такая
временная паника в твоем положении вполне нормальна.
"Чего он тянет? Мог бы, наконец, и сказать, где это я, - думал
Мишель. - И откуда такой всеохватывающий паралич? Только слышу - и больше
ничего. Только разум и слух. Если я и в самом деле завернут в мокрую
простыню, то почему этого не осязаю? Нет, хватит с меня!.."
- Ну ладно, ладно, - снова послышался незнакомый голос. - Не волнуйся
так, паренек. Я понимаю, тебя сейчас мучают тысячи вопросов. Даже
догадываюсь, какие. Что ж, попробую ответить на них. Только разреши мне
сначала подключить тебе глаз, так же, как подключил ухо.
Какой-то шорох, и Мишель вдруг почувствовал, что голову его пронзает
ослепительно белый световой меч. Он прозрел.
И оказался с глазу на глаз с цеподом. Буквально в десяти сантиметрах
увидел голову осьминога. Ему захотелось отшатнуться. Не вышло.
- Испугался! - констатировал цепод. - Стрелка на приборе прыгнула как
бешеная. Да, двигаться ты не можешь. Для этого нужны конечности, мышцы,
кости, а вот как раз ни того, ни другого, ни третьего у тебя нет. Ты,
наверное, думаешь: "Этот цепод тронутый". Ничего подобного. Ты ошибаешься.
Я говорю правду.
Глаза головоногого повернулись в орбитах. Он продолжал:
- Слушай внимательно. Сейчас я держу в руке твой глаз. Это я
направляю его в разные стороны, на те вещи, что хочу тебе показать. Я
сказал "глаз", но это в переносном смысле. "Глаз" этот искусственный,
но... ну, скажем, так... подключен... к твоему зрительному нерву. Вот
посмотри-ка!
Медленно, без участия воли Мишеля, его взгляд передвинулся ниже. У
цепода было человеческое тело. Атлетический торс, длинные ноги спортсмена,
обтянутые черными брюками...
- По-моему, так гораздо практичнее, чем конструкция из металлических
стержней, - прокомментировал цепод. - Я взял себе именно твое тело, потому
что оно исключительно здоровое и жизнеспособное.
Мишеля захлестнула ненависть: перед ним в самом деле стояло его
собственное тело, увенчанное безобразной фиолетовой головой. Шрамик на
предплечье, армейская татуировка под левым соском... Сомнений не было.
"Что?! что?! что?! Что это он плетет, этот гнусный слизняк?!
Проклятый идиот! Что же это?!.."
- Не понимаешь... - протянул цепод. - Ты спрашиваешь себя: "Что же в
таком случае осталось мне, если тело взял себе он? Голова?" Сразу должен
сказать, что и голову я тебе не оставил. Сейчас покажу ее тебе. Вот она!
Взгляд Мишеля передвинулся вдоль полок, уставленных рядами стеклянных
банок. В банке, на которой остановился его взгляд, покоилась человеческая
голова. Это была его собственная голова, лишенная грима и погруженная в
какую-то жидкость.
- Вот теперь и подумай: чти же ты такое? Что от тебя осталось? Еще не
догадался? Это же так просто. Сейчас я направлю твой "глаз" на тебя - и ты
увидишь себя как в зеркале!
Изображение снова надвигалось - и появилась банка, оплетенная
проводами и опутанная трубками. В банке под слоем жидкости покоилась
белесая аморфная масса, похожая на вздувшуюся тушу дохлого Моби Дика,
утыканную гарпунами - так густо была нашпигована эта масса
микроэлектродами.
Это был мозг!
"...Гарсон, один раз бараньи мозги с горошком!.." - некстати
вспомнился Мишелю какой-то земной ресторан. Он не удержался и мысленно
дополнил это зрелище пучком укропа, веточкой петрушки с капелькой
уксуса... Так вот что он такое: бесформенный, сморщенный кусок жирного
мяса в банке... Аморфная масса, почти ничто! - И одновременно все, что, по
крайней мере морально, составляло духовную личность некоего Мишеля
Местре...
- Нелегко переварить, правда? - добродушно заметил цепод. - Ну, и
какого ты мнения об уровне нашей науки?
Несколько бесконечных секунд цепод вглядывался в прозрачный кубик -
"глаз" Мишеля, соединенный с банкой тонким проводом, потом с жестоким
смехом сказал:
- А теперь - баиньки! - и поставил "глаз" рядом с банкой.
После этого он направился к двери. На пороге остановился, обернулся и
с довольным видом похлопал себя по ноге.
- Отличное тело, - сказал он. - Сильное, гибкое. Благодарю.
Дверь за ним захлопнулась. Свет погас.
Мишель остался один в темноте. Ураган мыслей в горсти творожистой
массы. Даже не вихрь под черепом: череп пуст и мокнет в другой банке...
Буря в стакане физраствора.
Понемногу Мишель успокоился. Только теперь он начал представлять,
какой была подлинная история цеподов.
Цеподы и серые карлики были единокровными созданиями - опасными и
хитрыми. Во время покорения Смарагда, когда цеподы поняли, что война
проиграна, они решили самых способных своих собратьев превратить в
существ, которые были бы милы сердцу победителей. А какой облик может
снискать симпатии людей?
Для этой цели цеподы воспользовались останками погибших в боях
землян!
Неизвестно, то ли так было задумано, то ли головоногие не сумели
добиться стопроцентного успеха, но в процессе витализации скелеты и,
соответственно, тела оживленных уменьшались. Однако мозг, а возможно, и
все тело цепода в тело убитого человека пересадить все-таки им удалось.
Это было победой куда более важной, чем победа в любой битве.
Серых карликов для виду заперли в концентрационные лагеря в дебрях
четвертого континента. Гениальная идея! Растроганные земляне поспешили на
выручку и освободили карликов: ведь они с виду были чуть ли не братьями
людей! А так как в тела живых трупов пересаживали избранных, наиболее
одаренных цеподов, то эти особы неизменно оказывались исключительно
одаренными во всех областях; очень скоро серые карлики стали расой
привилегированной, почти равной людям. Карлики внедрялись во все жизненно
важные центры человеческого общества, изучали все механизмы, движущие этим
обществом, - и фокус удался!
Что же касается всего остального - религия и табу оказались надежным
щитом. Разумеется, они не желали иметь дела с земной медициной! Еще бы!
Разумеется, чрезвычайная застенчивость мешала им показываться на пляжах в
купальных костюмах. Еще бы! И, наконец, все, что касается рождений и
смертей, разумеется, было исключительной прерогативой священников и
происходило в святилищах, подальше от любопытных взглядов. Еще бы!
Хороша шутка!
Что же дальше?
Ну ясно: достаточно было усовершенствовать методы! Вместо того, чтобы
использовать останки погибших солдат, стали похищать живых: в мирное время
трупы стали редкостью. Были разработаны методы и способы сохранения
естественного вида похищенных тел. Конец пришел серым карликам. Зато
человек получается точь-в-точь как настоящий!
С особенной охотой цеподы "реконструировали" женщин: это легче. А
когда цепод уже угнездился в человеческом теле, вполне достаточно чуточку
изменить форму носа и ушей или запустить бороду, чтобы в любой толпе можно
было не бояться быть узнанным. Фальшивое общественное положение, липовые
документы. Просто, как яичница. Серые карлики везде. Для них нет
неблагодарной работы. Без всякого неудовольствия они покорно скребут
перьями по бумаге - примерные, незаменимые клерки. Им ничего не стоит
подделать любые официальные документы...
Мишелю оставалось только размышлять. Он долго и так и сяк
рассматривал все аспекты своего жалкого положения. Интересно, имеет ли
право белесая масса на дне сосуда носить имя Мишель?..
Мысль о том, что Инесс, возможно, постигла такая же участь,
доставляла ему ужасающие душевные муки. Он просто физически не мог
заплакать, закричать, заколотить кулаками в стены, чтобы найти душевную
разрядку. То, что его заставили пережить, было фантастично по своей
жестокости. Точно так же он не имел возможности задохнуться от ярости - ни
сердца, ни легких у жалкого голого мозга не было. Все органические
реакции, обычно сопутствующие чувствам и составляющие сущности, их немалую
часть, потеряли всякое значение.
Он страдал. И страдания, - ужасные, ни с чем не сравнимые, -
порождали в нем мысли холодные и острые как лезвия мечей, небывало ясные и
безжалостные, не находящие выхода в физиологических реакциях. Вся
физиология свелась к току теплой плазмы и таинственным импульсам -
продуктам бесчеловечной науки негуманоидов.
Его горе не находило выхода: даже гортани у него не было.
Отсутствующее сердце не могло разорваться. Без внутренностей и желчи как
излить горечь? Как разъяриться и обезуметь без инъекций адреналина в
кровеносную систему, без утраты гормонального равновесия, которое
вынуждает мысли путаться в безумном, однако несущем успокоение танце?
Его страдание было обнажено и безжалостно как пламя, всесильное и
невообразимо ужасное.
К счастью, его сморила усталость, великая, милосердная, жизненно
необходимая усталость, которая переборола усилия системы жизнеобеспечения
и системы очистки плазмы, понемногу насытив жидкость продуктами распада.
Но прежде чем уснуть, обнаженный мозг развеселился. Как это ни было
жестоко, но он захохотал, обойдясь без сокращений диафрагмы, без гримас и
сопровождающих звуков. Он хохотал над собой, таким, каким увидел несколько
часов назад: большое земное животное ехидца, утыканное микрозондами и
дремлющее на дне стеклянной банки. А расходившееся воображение уже
подсунуло ему еще один образ: ехидца покрылась мелкими папильотками и
превратилась в человечью голову...
И когда он наконец уснул, чувство, что он против воли участвует в
каком-то жестоком и омерзительном фарсе, не покинуло его и не покидало всю
ночь.

2
Проснулся он с тем же дурацким ощущением, что завернут во влажные
простыни. И снова нахлынула безжалостная волна образов.
Эти образы были до безумия выразительны, до того выразительны, что их
можно было бы принять за продолжение кошмарного сна: между створками
неплотно прикрытых дверей пробивался тоненький лучик света и выхватывал из
темноты в проходе ряды стеклянных сосудов, наполненных человеческими
внутренностями - запасные детали для краденых тел...
Какие же все-таки невообразимые силы таятся в человеческом сознании!
От Мишеля остался только мозг, но ведь фактически это и был сам Мишель,
Мишель неукротимый и непримиримый, рвущийся в бой, в смертный бой!
Он все еще оставался грозным противником, но только теоретически: на
что же способен одинокий обнаженный мозг?!
Инстинкт кричал: "Любой ценой выбраться отсюда!". Впервые инстинкт
обманывался: он ведь до сих пор продолжал опираться на рефлексы тела.
Инстинкту казалось, что хозяин его заключен в тесную стеклянную клетку, и
он требовал ударить всем телом в стекло, столкнуть клетку с полки.
Стеклянное узилище упадет и разобьется о паркет, и тогда хозяин сможет
выползти на свободу, пусть даже и по осколкам стекла и лужицам плазмы!..
Ударить всем телом!.. Ползти!.. Какая чушь! А если банка упадет - это
мгновенная смерть: микрозонды и трубки, поддерживающие в нем жизнь, будут
вырваны. Своим существованием Мишель был обязан исключительно окружающей
его аппаратуре.
Он был обречен на смешное и раздражающее бессилие, он не мог даже
пошевелиться. Оптический прибор, - его "глаз", - был направлен на банку с
какими-то сизыми кишками на соседней полке. Можно было подумать, что он на
какой-то фабрике - не то на консервной, не то на производящей потроха...
Банку с кишками окружали другие сосуды со столь же аппетитным
содержимым, и Мишелю хочешь не хочешь приходилось их разглядывать. О том,
что наступил день, можно было только догадываться. Только сейчас Мишель
понял, как много информации несет нормально двигающийся в орбите глаз.
Объемное, панорамное зрение зависит в основном от движений глазного
яблока. Попробуйте сосредоточить взгляд на каком-нибудь отдельном слове -
и остальная часть страницы покажется вам белесым прямоугольником,
испещренным расплывающимися иероглифами. Пожелай вы прочесть следующее
слово - и вашему глазу придется шевельнуться а орбите, хотя бы слегка.
Потому-то, как и сам Мишель, в плену неподвижности оказалось и его
чувство, легкомысленно дарованное цеподом.
Правда, он мог концентрировать взгляд на точках, расположенных на
разном удалении, хоть и лишь на прямой линии от объектива "глаза".
Нетрудно было догадаться, что объектив этот автоматический.
Да, было ведь еще и "ухо"! Правда, в тот момент, когда цепод
демонстрировал молодому человеку его теперешний облик, Мишель "уха" не
заметил, поглощенный лицезрением собственного обнаженного мозга. Наверняка
это было что-нибудь вроде микрофона. Микрофон этот стоял где-нибудь
поблизости от банки и был подключен к слуховому нерву одним из множества
проводов. Во всяком случае, хоть это чувство не зависело от движения.
Пока что слух не нес никакой информации, если не считать
раздражающего тикания, похожего на стук античных часов или чего-то в этом
роде. Тикание доносилось из соседней комнаты.
Монотонный звук и вынужденная неподвижность искусственного органа
зрения действовали гипнотически. Чтобы не впасть в транс, Мишель изо всех
сил заставлял себя думать.
Он размышлял о своих возможностях в своем положении. Он мог смотреть
в одну точку, мог слышать почти нормально, и - мыслить, мыслить,
мыслить...
Бесполезный арсенал!

Послышались шаги. Щелчок - и все залил ослепительный свет. Вспышка
была болезненной: ведь у Мишеля не было ни век, чтобы прищуриться, ни даже
слезных желез, и мозг страдал от неожиданного светового раздражителя.
Конструкторы, видимо, все-таки предусмотрели возможность аккомодации:
через минуту-другую Мишель почувствовал себя лучше. В поле зрения,
несколько правее точки ясного ведения, появился смутный силуэт
человекоподобного существа (Мишель даже в мыслях не мог позволить себе
назвать это существо человеком). Существо передвигало с места на место
сосуды на полках.
Через некоторое время существо переместилось в сторону, и "глаз"
теперь смотрел почти в упор. В поле зрения появился белый халат, он
вздымался и опадал в такт дыханию. Потом появилась рука. Она вынула из
нагрудного кармана халата авторучку и убралась. Заскрипело перо по бумаге.
Мишель сообразил, что листок, на котором существо пишет, находятся где-то
поблизости от искусственного уха.
И вдруг Мишель понял, что уже видел это когда-то!
Нахлынули образы. Белый халат и скрип пера по бумаге заставили его
вспомнить другой халат и другое перо...
Это случилось во время курсовой стажировки в Отделе Земных Наук.
Белый халат был на профессоре физики, которому Мишель сдавал устный
экзамен. На два заданных профессором вопроса молодой человек ответил с
грехом пополам, и теперь все зависело от того, как он ответит на третий.
Чтобы сгладить далеко не лучшее впечатление от своих знаний, ответить
следовало с исчерпывающей полнотой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15