Какие?
Это был неосторожный и явно ошибочный ход. Лонгвиль выпрямился в кресле и холодно отчеканил:
— Я еще раз повторяю, мсье Хойл, что никакого понятия не имею о деле Вильяма Грейвса. И я был бы весьма благодарен вам, если бы вы больше не возвращались к этому вопросу.
По существу беседа на этом и закончилась, все остальное были лишь фразы, дань вежливости перед прощанием. И все-таки Рене не зря посетил Лонгвиля: он уверился, что Грейвс что-то экстраординарное нашел или, по крайней мере, искал в Габоне. А разве это так уж мало? Вдруг Грейвс каким-то образом докопался до залежей этого таинственного апейрона и, само собой, назвал его грейвситом!
На шестой день пребывании в Париже Рене ранним утром разбудил телефонный звонок и незнакомый голос, предварительно осведомившись, с кем имеет честь говорить, попросил его между десятью и одиннадцатью часами навестить известное ему кафе. Известное кафе? Рене замешкался с ответом, не понимая, о чем идет речь. Обладатель незнакомого голоса, очевидно, знал, что может поставить Рене в тупик, потому что очень ловко, говоря обиняком и намеками, пояснил, что речь идет о том самом кафе, которое было оговорено как своеобразный явочный пункт дядей Майклом. Телефонный звонок и обрадовал и обеспокоил Рене. Обрадовал, потому что кончились дни томительного ожидания и впереди замаячил огонек грядущей удачи. Визиты к Шербье и Лонгвилю, конечно же, никак нельзя назвать настоящим успехом промежуточное звено, не более того. А обеспокоил своей осторожностью, конспиративностью. Неужели он, Рене Хойл, под наблюдением и дело зашло довольно далеко? Обо всем этом и размышлял Рене, шагая по мокрым осенним листьям, щедро устилавшим пестрым шуршащим ковром парижские улицы.
Глава 7
Кафе, которое было названо в ходе телефонного разговора, Рене Хойл нашел без труда. Это было, наверное, популярное кафе, но в сравнительно ранний час посетителей тут было немного. Несмотря на дождь, они предпочитали сидеть не в зале, а за круглыми, прикрытыми общим тентом столиками, что стояли под великолепными раскидистыми каштанами и длинной цепочкой выбегали прямо на тротуар. Никто не торопился, совмещая завтрак с чтением газет и созерцанием, только за одним столиком гудела группа юношей, обсуждали что-то очень оживленно, но вполголоса — какие-то свои молодые секреты.
Рене выбрал крайний уединенный столик, от которого хорошо, в оба конца, просматривалась улица, обсаженная старыми каштанами и липами. Объединенными усилиями влажная дымка, дождь и деревья так хорошо скрывали дома, что можно было подумать — бар находится в парке. Правда, это впечатление разрушал негустой поток автомашин, с приглушенным шорохом кативший по асфальту.
— Что пожелаете, мсье?
Рене обернулся: возле его столика стоял гарсон. Сухощавый, с густой шевелюрой седеющих волос, худым добрым лицом, грустными глазами и маленьким жестковатым ртом — типичный француз, больше того — парижанин как по облику, так и по выговору.
Рене заказал листинг — литровую кружку светлого пива, дюжину дешевых устриц и картофельный салат с оливковым маслом, уксусом и красным перцем. Взглядом дав понять, что заказ принят и одобрен, гарсон мягко, с намеком на улыбку спросил:
— Мсье любит осень? — И, отвечая на вопросительный взгляд Рене, пояснил, чуть склоняя набок голову: — Мсье легко одет, он мог бы занять столик в зале.
Журналист улыбнулся в ответ:
— Вы угадали. Я люблю осень, даже такую.
— И мсье прав. — Гарсон сделал легкую паузу и, так как Рене благожелательно смотрел на него, продолжил свою мысль: — Лето в Париже далеко не лучшее время: жарко, пыльно, даже зелень кажется не зеленой, а серой. А вода в Сене к вечеру начинает пахнуть псиной — увы, гниют городские отбросы.
Он умолк и сделал движение, чтобы уйти, но Рене остановил его репликой.
— Есть еще и зима.
Гарсон улыбнулся, он хорошо улыбался, его темные глаза не теряли при этом грустноватого выражения.
— О, мсье, парижская зима — испорченная осень, а кто же любит испорченное? Извращенные, пресыщенные люди! Да еще китайцы, я имею в виду китайскую кухню, разумеется.
— А весна?
— Весна — всюду весна, мсье; весною всюду хорошо. Стоит ли за тридевять земель ехать в Париж, чтобы посмотреть, как пробуждается природа и сходят с ума люди? Нет, мсье прав, приезжать в Париж надо осенью, только пораньше, когда еще не так надоедают дожди.
Гарсон был разговорчив, но предупредителен, как только Рене отвел взгляд, он тактично отошел от столика. Рене посмотрел ему вслед. Как быстро этот симпатичный гарсон разглядел в нем приезжего! Интересно, в чем тут дело? Легкий акцент? Чепуха! В Париже живут тысячи выходцев из Прованса, Оверни, Нормандии, говор которых отличается от столичного куда больше его собственного. Одежда? Она теперь стандартна во всей Европе. Не хватает парижской легкости, лоску, элегантности? Хм, разве другие посетители кафе так уж легки и элегантны? В этом угадывании определенно есть что-то мистическое. Впрочем, разве не мистично то, что человек способен угадать знакомого, особенно кого он очень любит или ненавидит, по силуэту, походке, звуку шагов и дыханию? Можно обойтись и без мистики. В том случае, если предположить, что этот интеллигентный гарсон попросту получил о нем заблаговременно некую сумму информации.
Рене неторопливо глотал устрицы и запивал их пивом. Когда он выжимал в очередную раковину лимонный сок, нежные края моллюска съеживались. Сочная масса еще живого тела, заполняя рот, ощутимо отдавала морем и чем-то еще: легким и трудноуловимым, знакомым и забытым, как желания розового детства. Светлое пиво было чудесным, во всяком случае, оно было для Рене привычным и нравилось куда больше, чем прославленное, но тяжеловатое датское пиво. А может быть, все дело было в том, что Париж нравился Рене больше, чем Копенгаген?
Рене несколько раз рассеянно, как его и наставлял дядя Майкл, оглядел кафе, ненадолго фиксируя взгляд на посетителях-одиночках. Но никто не попытался перехватить его взгляд, никто не проявил заинтересованности по отношению к его персоне. Судя по всему, человека, к которому он пришел на встречу, в кафе еще не было, а может быть, он был тут, но по каким-то неизвестным журналисту причинам пока не объявлялся.
— Еще пива, мсье?
Рене взглянул на гарсона, который стоял в спокойной, но предупредительной позе.
— Я слышал, вас называют мсье Пьером?
— Просто Пьером. — Гарсон слегка поклонился. — Лиц моей профессии называют по имени независимо от возраста, мсье.
— Откройте мне тайну, Пьер. Как вы догадались, что я приезжий?
Гарсон на секунду задумался, слегка склонив голову набок и приподняв брови, отчего его высокий лоб собрался мелкими морщинами.
— Множество мелочей и ничего конкретного. Легкий акцент, штрихи одежды и прически, манера двигаться и сидеть… Право, догадаться гораздо проще, чем объяснить, как это делается. — Словно извиняясь, Пьер подарил журналисту свою симпатичную грустноватую улыбку. — Например, редкий француз завтракает без сыра. Могу, кстати, порекомендовать отличный камамбер, деревенский.
— Что ж, принесите камамбера, а заодно и еще кружку светлого, неизвестно, сколько времени ему придется проторчать в этом кафе. Гарсон хотел отойти, но журналист взглядом удержал его. — Значит, вы решили, что я не только не парижанин, но и не француз?
— Нет, мсье. У вас не французская артикуляция, хотя в чертах лица и есть нечто галльское.
Хойл заулыбался.
— Верно! Моя мать была француженкой. Знаете, Пьер, с такими способностями вы могли бы подыскать себе более интересное и доходное занятие.
Гарсон в знак согласия склонил седеющую голову.
— Вы правы, мсье. Но мое нынешнее занятие — временное. Я собираюсь открыть собственное заведение и работаю здесь для практики, чтобы изучить будущее дело, так сказать, изнутри.
— О! Так вы богатый человек?
Интеллигентное лицо гарсона погрустнело.
— Увы! Мой капитал более чем скромен — это лишь сбережения, накопленные за тридцать лет безупречной службы. Недавно я получил очень интересное предложение: хороший район, недурное помещение, постоянная клиентура. Пьер заглянул журналисту в глаза и доверительно понизил голос: — Не хватило каких-то несчастных десяти тысяч франков.
— Обидно! — не сразу ответил Хойл, последняя фраза заставила его насторожиться.
— Обидно, мсье. Когда тебе подставляет ножку случай, всегда обидно. Простите, мсье, но я должен отлучиться.
Итак, корректный гарсон неожиданно и довольно грубовато намекнул, что нуждается в десяти тысячах франков. Как понять это? Выложив эту информацию, гарсон удалился и дал возможность Рене осмыслить и оценить ситуацию. Может быть, симпатичный Пьер и есть то самое лицо, ради которого Рене явился в это кафе? Почему же тогда гарсон действует инкогнито? Вовсе не исключено, что это происки, а то и прямая провокация каких-то третьих лиц, заинтересованных в деле Грейвса и компрометации Хойла. Надо быть настороже!
— Пиво и сыр, мсье. Салат чуточку опаздывает, — подавая заказ, гарсон добавил, понизив голос: — Вам поклон и наилучшие пожелания от дядюшки Майкла.
Это был пароль. По мнению Рене, он был слишком прост, но, когда он рискнул вслух высказать свое мнение, Смит рассердился и сказал, что это лишь в детективных романах агенты имеют возможность обмениваться условными репликами в духе шекспировских комедий. На деле все гораздо проще и надежнее: и времени бывает в обрез, и никому не интересно расхлебывать двусмысленную ситуацию, которая может сложиться из-за того, что кто-то в спешке или из-за волнения перепутал слово или фразу. Это был пароль, но на всякий случай Рене решил подстраховаться.
— Майкла? Какого Майкла?
— Ваша осторожность похвальна, мсье Хойл, но у меня была возможность познакомиться с вашей фотографией. И я сразу узнал вас.
— Что же вы тянули столько времени?
— В таких делах нельзя спешить, надо было убедиться, что вы — это вы. Попробуйте камамбер, мсье, он действительно превосходен, а наш разговор будет выглядеть более естественно. К тому же по ту сторону улицы стояла машина, и я имел все основания полагать, что оттуда ведется подслушивание нашего разговора. Современная аппаратура позволяет делать это просто и незаметно.
Рене покосился в сторону улицы. Кажется, там действительно стоял лимузин бежевого цвета, но теперь его не было.
— Где же машина теперь?
Гарсон улыбнулся, его симпатичная улыбка, не потеряв грустинки, приобрела и некоторое лукавство.
— До выхода на пенсию я служил в полиции, мсье, и сохранил множество старых и полезных связей.
— О, теперь мне многое становится ясным!
Рене отпил пива, отведал сыра и похвалил его.
— Я не случайно рекомендовал его, мсье. — Гарсон поклонился и спросил: — Вам известно, что за вами установлена слежка?
Рене удивленно взглянул на него:
— Нет!
— Не надо лишних эмоций, мсье Хойл. За вами следят, это мне известно совершенно точно. И можете гордиться — у вас сразу два хвоста.
— Но я ничего не замечал.
— Вы неопытны. Один из ваших провожатых неприметен, а другой весьма характерен — плотный, рыжий, голубоглазый, говорит с английским акцентом.
Плотный, рыжий и голубоглазый! Скорее всего это был тот самый тип, который, как клещ, вцепился в Рене, когда он занимался Серлином. Но тогда журналист легко обнаружил его слежку, а теперь этот соглядатай ухитрился оставаться незамеченным. Тут было над чем подумать, но гарсон не оставил ему такой возможности.
— Мне удалось установить банк, который финансировал интересующее вас лицо. Это было нелегко и обошлось недешево.
— Десять тысяч франков?
Гарсон мягко улыбнулся:
— В эту сумму включен и мой гонорар, мсье Хойл. Десять тысяч и ни сантимом меньше.
— Десять тысяч!
— Именно так. Десять тысяч и ни сантима меньше. Обдумайте мое предложение, а я принесу ваш салат. Извините, мсье.
Собственно, обдумывать было нечего, Рене знал, какое значение придавал Смит установлению банка, а мнение дяди Майкла было для него безусловно авторитетным. Рене заплатил бы и втрое больше, но вся беда в том, что без санкции Аттенборо он не мог выплатить такую сумму. Все это журналист и выложил гарсону, когда тот принес картофельный салат.
— Понимаю, мсье, — спокойно согласился тот, — вы можете проконсультироваться. Я подожду. Но не советовал бы затягивать это дело: судя по всему, чем быстрее вы уберетесь из Парижа, тем лучше.
— Это займет у меня не более двух часов. Мне прийти сюда?
— Не стоит афишировать наше знакомство, мсье. Скорее всего после инцидента с машиной кафе оставят под наблюдением. При расчете я дам вам номер своего телефона и буду ждать звонка от семнадцати до восемнадцати. Вечером я свободен от работы.
Прямо из кафе Хойл отправился на переговорный пункт, памятуя наставление дяди Майкла о том, что без крайней нужды телефоном в гостинице для серьезных разговоров пользоваться не следует. Аттенборо без раздумий дал ему санкцию на выплату требуемой суммы и даже слегка пожурил за некоторую нерешительность и затяжку операции. Из этого Рене заключил, что установить банк действительно важно. Рене вышел из переговорного пункта в самом радужном настроении. Аттенборо подбодрил его, но самое главное дал понять, что доверие к нему повысилось. Рене и думать забыл о том, что за ним установлена слежка и что ему следует побыстрее покинуть Париж. Забыл и, как выяснилось, напрасно. Когда он свернул в боковую не очень людную улицу и сделал по ней десятка три шагов, возле него у самой бровки тротуара круто затормозил бежевый лимузин. Из машины выскочил высокий, ладно скроенный молодой человек, видимо ровесник Хойла, и раскрыл объятья:
— Рене! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим! — В то же мгновение в бок журналиста ткнулся короткий ствол крупнокалиберного пистолета. — Садитесь в машину. Без шума! Мы не причиним вам вреда, только побеседуем.
Рене и не думал артачиться. Дядя Майкл страшно рассердился, когда Рене спросил его, каким способом следует обезоружить человека, направившего на тебя пистолет. Если на тебя направлен пистолет, сердито сказал он, веди себя тихо, как кролик, и покорно, как старый мерин. Без серьезных на то причин пистолеты под нос не суют. Человек, который держит палец на спусковом крючке, идет на крайность. Если это даже профессиональный убийца, нервы его напряжены, палец может дрогнуть от твоего резкого движения, истеричного крика, посторонней суматохи. И потом, вещал старый детектив, если тебя держат под дулом пистолета и ведут разговоры, то это значит; что в принципе убивать не собираются. Потому что преднамеренные убийства в наше время совершаются с максимальной простотой и рационализмом, без разговоров и сентенций: стреляют с проезжающей машины, из окна, с крыши или чердака. Впрочем, стрелять вовсе не обязательно, есть масса других эффективных способов устранения неугодных. В общем, если на тебя направлен пистолет, будь тих и послушен, как пай-мальчик, за исключением особых случаев, разумеется. Конечно же, Рене не преминул поинтересоваться, что это за особые случаи и как определить, что именно такой случай имеет место. Сначала Майкл Смит сердито буркнул, что он искренне надеется на то, что у Рене такого случая не будет. Потом подумал и добавил, что Рене легко поймет, когда наступит эта особая ситуация, а если не поймет, так ему вряд ли представится возможность подумать еще раз, разве что на больничной койке.
Как бы то ни было, журналист не стал артачиться, не потерял самообладания и, когда «старый приятель» стал усаживать его в машину, дружески похлопывая по спине, Рене тоже похлопал его и сказал, что очень рад такой нечаянной встрече. В машине Хойл осмотрелся. Слева от него, закрывая собой дверцу автомобиля, сидел дюжий парень с плоским равнодушным лицом, его природная животная сила выражалась не шириной плеч или рельефом мускулов, а общим объемом и массивностью тела. Впереди маячила крепкая шея и круглый коротко остриженный затылок шофера, а справа, закрывая другую дверцу, расположился «старый приятель», который выразил такую радость по поводу встречи с Хойлом. Парень бесцеремонно, насмешливо, но, пожалуй, и с некоторым одобрением разглядывал Рене.

Когда машина без всякой спешки плавно тронулась с места, журналист вежливо осведомился:
— С кем имею честь?
— А ты парень-гвоздь, — «старый приятель» фамильярно похлопал Хойла по колену и уведомил: — Можешь называть меня Робером. Представляться не нужно, мы тебя знаем.
— Я и не подозревал о своей популярности!
— Знаем мы и то, что ты действительно сотрудничаешь в этой паршивой лондонской газетенке, — продолжал Робер, не обращая внимания на реплику. А вот какого дьявола ты целую неделю болтаешься в Париже и всюду суешь нос, нам пока неизвестно.
— Почему неделю? — обиделся Рене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24