— Я здесь всего шесть дней!
— Остряк! — качнул головой Робер. — Не рано ли ты начал веселиться? Как думаешь, Беб?
— Да вроде рановато, — неожиданно тонким голосом пропищал здоровяк и захихикал.
— В общем, если ты хочешь, чтобы эта прогулка кончилась для тебя благополучно, советую быть откровенным, Рене, — холодно заключил Робер.
У него был тяжелый взгляд: именно с такой холодной усмешкой уверенный в себе бандит разглядывает беззащитную жертву, прежде чем шмякнуть ее по физиономии или пустить пулю в живот. И весь облик его был странным, противоречивым. Коротко остриженная, хорошей формы голова, умные, неожиданные для брюнета синие глаза, тонкий с горбинкой нос, твердый подбородок — все это было хорошо лишь по отдельности, а вкупе, накладываясь друг на друга, составляло нечто хищное и порочное. Под стать лицу была и одежда: модная, броская, но не только Небрежная, а даже какая-то неряшливая. Выбрит Робер был кое-как, но руки у него были чистые, ухоженные, с отполированными ногтями.
— Зачем ты приходил к Пьеру?
— К какому Пьеру? — удивился Рене.
— Не строй из себя дурачка!
— Может, дать ему раз? — обиженно пропищал Беб.
— Подожди, успеется. Не строй из себя дурачка, я говорю о гарсоне, который обслуживал тебя час тому назад.
— Я не имею обыкновения знакомиться с гарсонами, а тем более запоминать их имена.
— В Париже десять тысяч гарсонов, а ты ухитрился попасть к такому, который работал в полиции по крупным делам и всего лишь полгода как вышел на пенсию. Что тебе было от него нужно?
— Две кружки светлого, устрицы, сыр и картофельный салат, обстоятельно перечислил журналист.
Здоровяк положил на шею Рене свою лапищу и слегка сжал пальцы.
— Пощекотать ему гланды. Роб?
— Да подожди ты! — Робер поиграл желваками на скулах и после паузы уже спокойно сказал: — Ладно, оставим пока Пьера. Что тебе нужно было от Шербье и Лонгвиля?
Рене мысленно глубоко и облегченно вздохнул: первый раунд схватки он, может быть, и не очень убедительно, но все-таки выиграл. Если влипнешь в скверную историю, поучал его дядя Майкл, не теряй надежды и сохраняй кураж. Умному противнику ты этим внушишь определенное уважение и заставишь задуматься, ну а если нарвешься на дурака, то от характера твоего поведения мало что изменится. Рене почувствовал облегчение еще и потому, что ответ на последний вопрос Робера был давно продуман и встроен в соответствующую легенду.
— Я брал у них интервью. Я же репортер, вам это известно!
— В Париже десятки тысяч ученых. Они расплодились как тараканы, теперь их, Наверное, не меньше, чем официантов. Почему ты из этого сборища выбрал именно Шербье и Лонгвиля?
— Слушайте, какого черта вы суете нос в мои дела? — рассердился Хойл.
Робер холодно усмехнулся.
— Надо, мой дорогой, надо. Так надо, — Робер провел ладонью по горлу, что если ты окажешься неразговорчивым, мне придется от слов перейти к делу и попросить содействия у Беба. Беб, ты не откажешься мне помочь?
— Да уж не откажусь! — пропищал здоровяк, любовно оглядывая журналиста, словно тот был сочным бифштексом или куропаткой на вертеле.
Кураж — не самоцель, а лишь одна из тактических линий поведения. Надо уметь и отступить вовремя, но, конечно, ни в коем случае не говорить правду. Правда — для простаков, надо ограничиться полуправдой, которая дает противнику минимум информации, а тебе предоставляет максимум выгод и возможностей.
— Раз уж так надо, войду в ваше положение. Я интервьюировал Шербье и Лонгвиля по делу одного ученого-атомщика, Вильяма Грейвса. Вам о чем-нибудь говорит это имя?
— Сейчас вопросы задаю я, Рене, запомни это. Почему по делу этого атомщика ты обратился именно к Шербье и Лонгвилю?
— Потому что это не ординарные люди, у них есть искра Божья, если не в душе, то в мозгах. Я предпочитаю интервьюировать людей талантливых.
У Робера задрожали уголки рта.
— Я тоже люблю людей талантливых. Если хотите, только их можно называть настоящими людьми, все остальное — мразь и копоть. Вот и у Беба есть своя искра Божья и свой талант, а?
— Тебе виднее, — пропищал здоровяк, нахохлившись.
То, что он обиделся, не очень удивило журналиста: у профессиональных убийц и палачей жестокость нередко совмещается с чувствительностью и даже сентиментальностью.
Внимательно разглядывая Хойла, Робер достал из кармана пачку сигарет, зажигалку и закурил. Шофер молча протянул назад руку. Робер раскурил другую сигарету и протянул ему. Беб брезгливо поморщился и помахал своей лапищей, разгоняя дым. Глубоко затягиваясь табачным дымом, Робер все еще разглядывал журналиста. Его взгляд если и не потеплел, то все же потерял былую холодность, отчего лицо Робера как-то вдруг утратило часть своей дисгармонии, стало приятнее.
— Конечно, Шербье и Лонгвиль — талантливые люди, — проговорил Робер, а Рене в эту секунду вдруг понял, что кто-то из этих двух ученых, скорее всего Шербье, и навел этих молодчиков на него, бедного журналиста. — Но ухватился ты за них потому, что оба они в свое время работали на Грейвса. Так?
— Ну а если и так?
— А откуда у тебя такая информация? Не вздумай только ссылаться на телепатию или предсказание астролога!
— Неужели вы не верите в астрологию? — простодушно удивился Рене.
— Оставим звезды ученым и влюбленным. Мы все время отклоняемся от сути дела.
— Вот именно, — проговорил шофер, голос у него был бесцветный и очень спокойный. — Надо прибавить темп. Роб.
— Делай свое дело, а я буду делать свое! — бросил ему в спину Робер.
— Не кипятись, Роб. Я и делаю свое дело. За нами хвост.
Робер, здоровяк и даже Рене невольно покосились назад.
— Ты уверен?
— Вполне. Проверял несколько раз. Кремовая «симка». По-моему, в ней всего двое. Те, кого видно, в цивильной одежде.
Робер рывком за плечо повернул к себе Хойла.
— Кто это?
— Честное слово, не знаю! — искренне ответил Рене.
Секунду Робер вглядывался ему в глаза, потом слегка оттолкнул и задумался, морща лоб и слегка покусывая верхнюю губу.
— Сдается мне, это все тот же, — сказал шофер. — Вроде я узнал его.
Робер вскинул голову:
— Чего ж молчал?
— Не вполне уверен. Но, скорее всего, не ошибаюсь.
— Вот погладить бы тебе затылок! — обиженно пропищал Беб.
— Ладно, потом выясним, кто к нам прицепился, а пока продолжим. — Робер повернулся к журналисту. — Ты ищешь подходы к Вильяму Грейвсу, это совершенно ясно. На кого ты работаешь?
— На свою газету, разумеется! Разве это не ясно?
— Ваша газета не из тех, которые оплачивают заграничные вояжи. На кого работаешь? — голос Робера стал жестким, он кивнул Бебу. — У нас мало времени. Ну?
Лапища снова легла на шею Рене и начала как тисками сжимать основание черепа. Нарастала боль, подкатывала дурнота, лицо Робера поплыло.
— Хватит!
Журналист повертел шеей, потер ее рукой и слабо улыбнулся.
— Что-то вроде живой гарроты! Черт бы побрал этих испанцев! Наверное, гильотина и то лучше.
— У тебя еще все впереди, — холодно сказал Робер. — Итак, на кого ты работаешь?
В это мгновение, Бог его знает по каким признакам, но Рене окончательно уверился — Роберу и без того известно, на кого он работает помимо газеты. А вся история с допросом и насилием — всего лишь проверка его правдивости, его готовности пойти на компромисс и сотрудничество.
— Хорошо, я отвечу, — Рене сделал паузу и твердо добавил: — Но откровенность за откровенность. На кого работаете вы?
— Мы революционеры и работаем на самих себя, — надменно бросил Робер.
— Это уже лучше. — Журналист еще раз повертел шеей. — Надеюсь, вы догадываетесь, если мои хозяева узнают, что я с вами пооткровенничал, они прекратят меня финансировать и вообще выведут из игры?
— А может, и шлепнут! — предположил Беб, оживляясь.
Оказывается, этот здоровяк и слушал и слышал, но скорее всего воспринимал он не всю информацию, а только то, что представляло для него интерес и входило в круг его понимания. В этом отношении, как это ни странно, Беб был весьма похож на своего интеллектуального антипода ученого-фанатика Шарля Лонгвиля.
— А может, и шлепнут, — повторил Рене, глядя на Робера.
— Понимаю, — без тени улыбки или насмешки проговорил Робер.
И от этой серьезности у журналиста мурашки пробежали по спине. «Бедный Хойл, — подумал он, вспоминая бессмертного Робинзона Крузо, а если точнее, то его попугая. — Бедный Рене Хойл! Где ты был? Как ты сюда попал? Как тебя сюда занесло?»
— Понимаю, — повторил Робер. — Эти ребята — могила, от меня узнает только шеф. Можете быть покойны.
Рене кивнул, помедлил, как это водится в таких случаях, и сообщил, что он работает на фирму Невилла и что непосредственно его действиями руководит юрисконсульт Аттенборо. Впервые за время этого разговора шофер счел возможным и нужным повернуться и бросить короткий взгляд на журналиста. У него были лохматые брови и крупный нос — типичный южанин. Боковым зрением Рене заметил тень удовлетворения, скользнувшую по лицу Робера, и окончательно уверился в своей догадке: этим экстремистам и без того было известно, на кого он работает, они лишь перепроверяли себя, а заодно проверяли его честность.
— Ну так вот, — сказал Робер, теперь уже вполне дружелюбно кладя руку на плечо журналиста. — Мы тоже ищем подходы к Вильяму Грейвсу, так что наши цели совпадают. И мы поможем тебе выйти на него и вступить с ним в контакт.
— Что ж, большое спасибо, — с чувством поблагодарил журналист. — В наше время не так-то просто найти бескорыстных помощников.
Затылок шофера качнулся, а Беб тоненько заржал и радостно сообщил:
— Да он дурак!
— Он не дурак, — спокойно возразил Робер, — и прекрасно понимает, что должен будет поддерживать с нами контакт и снабжать информацией. И что за ложь мы свернем ему шею, а если попытается смотаться, то мы разыщем его и на дне морском, и в аравийских пустынях.
Рене вздохнул:
— Это я давно понял. Мне непонятно другое, что я получу от вас взамен за свои услуги. Вы же не хотите помогать мне бескорыстно! Почему же я, черт побери, должен это делать? Если на свете и нет справедливости, то есть честный бизнес!
— Дать ему раза? — плаксиво взмолился Беб; он проявлял иногда удивительную для его интеллекта сообразительность.
— Помолчи! — оборвал его Робер и снисходительно, как маленькому, пояснил Рене: — Прежде всего мы поможем тебе тем, что не будем мешать.
О деталях, в частности о связи, они договорились быстро. В заключение Рене попросил об одном одолжении, и Робер снисходительно разрешил ему выложить свою просьбу.
— Хвост за нами все еще тянется? — спросил журналист у шофера.
Тот, взглядом попросив у Робера разрешения, ответил:
— Как резиновый. — И, пожав плечами, добавил: — Да я и не пытался от него отвязаться.
— Я не знаю, кто там, — Рене показал большим пальцем за спину, — но не исключено, что это контролер, и мне совсем не хочется дать ему возможность убедиться, что я чуть ли не полчаса катался с вами по городу.
— Голова! — восхитился здоровяк.
— Мы высадим вас незаметно, — успокоил его Робер.
— Раз плюнуть, — подтвердил шофер уверенно.
— А если он засек, как вы меня сцапали? — Рене выразительно взглянул на Робера и предложил: — Надо сбить их с толку.
Когда он коротко изложил свой план, первым, как это ни странно, его одобрил Беб.
— Голова! — повторил он.
Реализация плана Рене облегчалась тем, что в машине оказалась ультракоротковолновая радиостанция. Переговоры вел шофер. Через несколько минут ожидания он сообщил, что план принят, конкретизирован, и назвал улочку, на которой будет произведена пересадка-подмена. Шофер прибавил скорость, выбрался в нужный район, помотался по старым кварталам и, круто свернув за угол, затормозил. Рене выскочил из машины, а на его место скользнул парень одного роста с журналистом и одетый примерно в такой же костюм. Машина рывком взяла с места, а Рене скользнул в дверь бистро. Через несколько секунд из-за угла вывернула «симка» кремового цвета. Рядом с шофером сидел тот самый рыжий голубоглазый здоровяк, который таскался вслед за Рене по Копенгагену и о котором, конечно же, говорил ему Пьер.
Глава 8
Рене удивило, что игорный зал знаменитого монакского казино совсем невелик по сравнению с размерами величественного здания, окруженного пальмами и выходящего своим фасадом к морю. Овальные столы, крытые зеленым сукном, освещены ярким светом. В центре каждого стола круг с вычерченными на нем квадратами и цифрами от единицы до тридцати шести. За каждым столом восседают четыре крупье в традиционной, почти форменной одежде: черные смокинги, белоснежные манишки и галстуки-бабочки. Вокруг стола несколько десятков игроков обоего пола самого разного возраста и облика, соболя, жемчужные ожерелья и перстни с настоящими бриллиантами — игру ведут обеспеченные люди. Игроки сосредоточены и привычно хладнокровны, лишь блеск глаз да легкая дрожь пальцев выдает их глубоко запрятанный азарт и волнение. Вокруг кольцо гораздо более непосредственных любопытствующих зрителей, вход которым сюда разрешен за специальную и немалую плату.
— Мадам и мсье! Делайте свою игру!
Воцаряется тишина, нарушаемая лишь жужжанием шарика рулетки. Остановка шарика сопровождается сдержанным гулом голосов, оживлением среди зрителей и стуком лопаточек, которыми крупье с ловкостью фокусников придвигают игрокам выигранные и отодвигают проигранные фишки. Игра идет не на деньги, не на золотые монеты, как это водилось прежде, а на специальные фишки разной формы, цвета, а стало быть, и стоимости; эти фишки можно получить в обмен на франки в кассах, которые стоят вдоль стен игорного зала. Если повезет, то после окончания игры совершается обратный обмен. И снова в воцаряющейся, как по мановению волшебной палочки, тишине — резкий голос крупье:
— Мадам и мсье! Делайте свою игру!
Рене повернулся на каблуках и пошел к выходу. Странный кукольный мир, худосочная имитация красочной полнокровной жизни, лежащей за пределами этого здания. Мир по-своему притягательный, яростный, холодно кипящий неистовыми, но примитивными, вырожденными страстями. Что-то вроде плоского чертежа вместо прекрасного дворца или храма, формализованная компьютерная проекция реальности. Вместо многозначных, полных полутонов и умолчаний проблем любви, дружбы, счастья, успеха и призвания — двузначная мертвенная вариация: ослепительный пламень выигрыша и безнадежный мрак проигрыша. Мерзость!
Через большой холл, через зал игральных автоматов, который доступен и бедняку, через зеркальные двери, охраняемые респектабельным швейцаром, Рене вышел на свежий воздух и вдохнул полной грудью. Вечер. Легкий ветер, напоенный соленым запахом моря и пряным ароматом цветов, контрастный свет фонарей, справа от широких ступеней подъезда казино — ряды шикарных сверкающих автомашин, вереницы прохожих, приглушенный рокот моторов… Жизнь!
Неторопливо шагая по направлению к Туристскому центру, Рене философски и с некоторой насмешкой, обращенной к самому себе, думал, что его нынешняя деятельность похожа на рулетку: выигрыши чередуются с проигрышами, полосы везения сменяются невезением, и все время надо решать, на что ставить, на красное или на зеро. Рене не особенно удивился, когда Пьер, получив свои десять тысяч франков и сообщив название банка и имя управляющего, добавил, что этот банк принимает активное участие в финансировании урановых разработок в Габоне. То, что Габон и Вильям Грейвс некоторым образом связаны, было ясно давно, но в чем конкретное выражение этой связи? Имеет ли Габон прямое отношение к сверхмощной ядерной взрывчатке грейвситу? Рене ничего не стал говорить Пьеру о своем контакте и соглашении с террористами. События последних дней, слежка, погоня, угрозы настроили его на скептический лад: за исключением дяди Майкла, Рене не доверял сейчас никому — ни симпатичному Пьеру, ни хитроумному Аттенборо, ни неглупому, грубовато-прямолинейному Роберу. В том мире, в который он окунулся, рассчитывать можно было лишь на самого себя. «Человек человеку волк!» — вот что надо было бы начертать на знамени этого мира.
Лобовая атака на банк не удалась. Судя по реакции секретаря, визитная карточка журналиста Рене Хойла не произвела на управляющего банком Спенсера Хирша ни малейшего впечатления. А секретарь — настоящая фурия! Сразу видно, что Хирш не относится к числу дамских угодников и ценит прежде всего квалификацию и преданность делу. «Мсье Хирш занят и никого не принимает», «Я не думаю, что в ближайшие дни ситуация изменится», «Вы можете обратиться к одному из администраторов» — вот стереотипные фразы, которыми она с некоторым садистским злорадством угощала Рене.
Конечно же, Рене попробовал обратиться к администратору. Тот выслушал Хойла со скучающей миной, а потом вежливо, но с оттенком назидательности сообщил, что, во-первых, никогда не слышал о некоем Вильяме Грейвсе, а во-вторых, банк — учреждение деликатное, строжайшим образом охраняющее тайны вкладов и финансовых операций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— Остряк! — качнул головой Робер. — Не рано ли ты начал веселиться? Как думаешь, Беб?
— Да вроде рановато, — неожиданно тонким голосом пропищал здоровяк и захихикал.
— В общем, если ты хочешь, чтобы эта прогулка кончилась для тебя благополучно, советую быть откровенным, Рене, — холодно заключил Робер.
У него был тяжелый взгляд: именно с такой холодной усмешкой уверенный в себе бандит разглядывает беззащитную жертву, прежде чем шмякнуть ее по физиономии или пустить пулю в живот. И весь облик его был странным, противоречивым. Коротко остриженная, хорошей формы голова, умные, неожиданные для брюнета синие глаза, тонкий с горбинкой нос, твердый подбородок — все это было хорошо лишь по отдельности, а вкупе, накладываясь друг на друга, составляло нечто хищное и порочное. Под стать лицу была и одежда: модная, броская, но не только Небрежная, а даже какая-то неряшливая. Выбрит Робер был кое-как, но руки у него были чистые, ухоженные, с отполированными ногтями.
— Зачем ты приходил к Пьеру?
— К какому Пьеру? — удивился Рене.
— Не строй из себя дурачка!
— Может, дать ему раз? — обиженно пропищал Беб.
— Подожди, успеется. Не строй из себя дурачка, я говорю о гарсоне, который обслуживал тебя час тому назад.
— Я не имею обыкновения знакомиться с гарсонами, а тем более запоминать их имена.
— В Париже десять тысяч гарсонов, а ты ухитрился попасть к такому, который работал в полиции по крупным делам и всего лишь полгода как вышел на пенсию. Что тебе было от него нужно?
— Две кружки светлого, устрицы, сыр и картофельный салат, обстоятельно перечислил журналист.
Здоровяк положил на шею Рене свою лапищу и слегка сжал пальцы.
— Пощекотать ему гланды. Роб?
— Да подожди ты! — Робер поиграл желваками на скулах и после паузы уже спокойно сказал: — Ладно, оставим пока Пьера. Что тебе нужно было от Шербье и Лонгвиля?
Рене мысленно глубоко и облегченно вздохнул: первый раунд схватки он, может быть, и не очень убедительно, но все-таки выиграл. Если влипнешь в скверную историю, поучал его дядя Майкл, не теряй надежды и сохраняй кураж. Умному противнику ты этим внушишь определенное уважение и заставишь задуматься, ну а если нарвешься на дурака, то от характера твоего поведения мало что изменится. Рене почувствовал облегчение еще и потому, что ответ на последний вопрос Робера был давно продуман и встроен в соответствующую легенду.
— Я брал у них интервью. Я же репортер, вам это известно!
— В Париже десятки тысяч ученых. Они расплодились как тараканы, теперь их, Наверное, не меньше, чем официантов. Почему ты из этого сборища выбрал именно Шербье и Лонгвиля?
— Слушайте, какого черта вы суете нос в мои дела? — рассердился Хойл.
Робер холодно усмехнулся.
— Надо, мой дорогой, надо. Так надо, — Робер провел ладонью по горлу, что если ты окажешься неразговорчивым, мне придется от слов перейти к делу и попросить содействия у Беба. Беб, ты не откажешься мне помочь?
— Да уж не откажусь! — пропищал здоровяк, любовно оглядывая журналиста, словно тот был сочным бифштексом или куропаткой на вертеле.
Кураж — не самоцель, а лишь одна из тактических линий поведения. Надо уметь и отступить вовремя, но, конечно, ни в коем случае не говорить правду. Правда — для простаков, надо ограничиться полуправдой, которая дает противнику минимум информации, а тебе предоставляет максимум выгод и возможностей.
— Раз уж так надо, войду в ваше положение. Я интервьюировал Шербье и Лонгвиля по делу одного ученого-атомщика, Вильяма Грейвса. Вам о чем-нибудь говорит это имя?
— Сейчас вопросы задаю я, Рене, запомни это. Почему по делу этого атомщика ты обратился именно к Шербье и Лонгвилю?
— Потому что это не ординарные люди, у них есть искра Божья, если не в душе, то в мозгах. Я предпочитаю интервьюировать людей талантливых.
У Робера задрожали уголки рта.
— Я тоже люблю людей талантливых. Если хотите, только их можно называть настоящими людьми, все остальное — мразь и копоть. Вот и у Беба есть своя искра Божья и свой талант, а?
— Тебе виднее, — пропищал здоровяк, нахохлившись.
То, что он обиделся, не очень удивило журналиста: у профессиональных убийц и палачей жестокость нередко совмещается с чувствительностью и даже сентиментальностью.
Внимательно разглядывая Хойла, Робер достал из кармана пачку сигарет, зажигалку и закурил. Шофер молча протянул назад руку. Робер раскурил другую сигарету и протянул ему. Беб брезгливо поморщился и помахал своей лапищей, разгоняя дым. Глубоко затягиваясь табачным дымом, Робер все еще разглядывал журналиста. Его взгляд если и не потеплел, то все же потерял былую холодность, отчего лицо Робера как-то вдруг утратило часть своей дисгармонии, стало приятнее.
— Конечно, Шербье и Лонгвиль — талантливые люди, — проговорил Робер, а Рене в эту секунду вдруг понял, что кто-то из этих двух ученых, скорее всего Шербье, и навел этих молодчиков на него, бедного журналиста. — Но ухватился ты за них потому, что оба они в свое время работали на Грейвса. Так?
— Ну а если и так?
— А откуда у тебя такая информация? Не вздумай только ссылаться на телепатию или предсказание астролога!
— Неужели вы не верите в астрологию? — простодушно удивился Рене.
— Оставим звезды ученым и влюбленным. Мы все время отклоняемся от сути дела.
— Вот именно, — проговорил шофер, голос у него был бесцветный и очень спокойный. — Надо прибавить темп. Роб.
— Делай свое дело, а я буду делать свое! — бросил ему в спину Робер.
— Не кипятись, Роб. Я и делаю свое дело. За нами хвост.
Робер, здоровяк и даже Рене невольно покосились назад.
— Ты уверен?
— Вполне. Проверял несколько раз. Кремовая «симка». По-моему, в ней всего двое. Те, кого видно, в цивильной одежде.
Робер рывком за плечо повернул к себе Хойла.
— Кто это?
— Честное слово, не знаю! — искренне ответил Рене.
Секунду Робер вглядывался ему в глаза, потом слегка оттолкнул и задумался, морща лоб и слегка покусывая верхнюю губу.
— Сдается мне, это все тот же, — сказал шофер. — Вроде я узнал его.
Робер вскинул голову:
— Чего ж молчал?
— Не вполне уверен. Но, скорее всего, не ошибаюсь.
— Вот погладить бы тебе затылок! — обиженно пропищал Беб.
— Ладно, потом выясним, кто к нам прицепился, а пока продолжим. — Робер повернулся к журналисту. — Ты ищешь подходы к Вильяму Грейвсу, это совершенно ясно. На кого ты работаешь?
— На свою газету, разумеется! Разве это не ясно?
— Ваша газета не из тех, которые оплачивают заграничные вояжи. На кого работаешь? — голос Робера стал жестким, он кивнул Бебу. — У нас мало времени. Ну?
Лапища снова легла на шею Рене и начала как тисками сжимать основание черепа. Нарастала боль, подкатывала дурнота, лицо Робера поплыло.
— Хватит!
Журналист повертел шеей, потер ее рукой и слабо улыбнулся.
— Что-то вроде живой гарроты! Черт бы побрал этих испанцев! Наверное, гильотина и то лучше.
— У тебя еще все впереди, — холодно сказал Робер. — Итак, на кого ты работаешь?
В это мгновение, Бог его знает по каким признакам, но Рене окончательно уверился — Роберу и без того известно, на кого он работает помимо газеты. А вся история с допросом и насилием — всего лишь проверка его правдивости, его готовности пойти на компромисс и сотрудничество.
— Хорошо, я отвечу, — Рене сделал паузу и твердо добавил: — Но откровенность за откровенность. На кого работаете вы?
— Мы революционеры и работаем на самих себя, — надменно бросил Робер.
— Это уже лучше. — Журналист еще раз повертел шеей. — Надеюсь, вы догадываетесь, если мои хозяева узнают, что я с вами пооткровенничал, они прекратят меня финансировать и вообще выведут из игры?
— А может, и шлепнут! — предположил Беб, оживляясь.
Оказывается, этот здоровяк и слушал и слышал, но скорее всего воспринимал он не всю информацию, а только то, что представляло для него интерес и входило в круг его понимания. В этом отношении, как это ни странно, Беб был весьма похож на своего интеллектуального антипода ученого-фанатика Шарля Лонгвиля.
— А может, и шлепнут, — повторил Рене, глядя на Робера.
— Понимаю, — без тени улыбки или насмешки проговорил Робер.
И от этой серьезности у журналиста мурашки пробежали по спине. «Бедный Хойл, — подумал он, вспоминая бессмертного Робинзона Крузо, а если точнее, то его попугая. — Бедный Рене Хойл! Где ты был? Как ты сюда попал? Как тебя сюда занесло?»
— Понимаю, — повторил Робер. — Эти ребята — могила, от меня узнает только шеф. Можете быть покойны.
Рене кивнул, помедлил, как это водится в таких случаях, и сообщил, что он работает на фирму Невилла и что непосредственно его действиями руководит юрисконсульт Аттенборо. Впервые за время этого разговора шофер счел возможным и нужным повернуться и бросить короткий взгляд на журналиста. У него были лохматые брови и крупный нос — типичный южанин. Боковым зрением Рене заметил тень удовлетворения, скользнувшую по лицу Робера, и окончательно уверился в своей догадке: этим экстремистам и без того было известно, на кого он работает, они лишь перепроверяли себя, а заодно проверяли его честность.
— Ну так вот, — сказал Робер, теперь уже вполне дружелюбно кладя руку на плечо журналиста. — Мы тоже ищем подходы к Вильяму Грейвсу, так что наши цели совпадают. И мы поможем тебе выйти на него и вступить с ним в контакт.
— Что ж, большое спасибо, — с чувством поблагодарил журналист. — В наше время не так-то просто найти бескорыстных помощников.
Затылок шофера качнулся, а Беб тоненько заржал и радостно сообщил:
— Да он дурак!
— Он не дурак, — спокойно возразил Робер, — и прекрасно понимает, что должен будет поддерживать с нами контакт и снабжать информацией. И что за ложь мы свернем ему шею, а если попытается смотаться, то мы разыщем его и на дне морском, и в аравийских пустынях.
Рене вздохнул:
— Это я давно понял. Мне непонятно другое, что я получу от вас взамен за свои услуги. Вы же не хотите помогать мне бескорыстно! Почему же я, черт побери, должен это делать? Если на свете и нет справедливости, то есть честный бизнес!
— Дать ему раза? — плаксиво взмолился Беб; он проявлял иногда удивительную для его интеллекта сообразительность.
— Помолчи! — оборвал его Робер и снисходительно, как маленькому, пояснил Рене: — Прежде всего мы поможем тебе тем, что не будем мешать.
О деталях, в частности о связи, они договорились быстро. В заключение Рене попросил об одном одолжении, и Робер снисходительно разрешил ему выложить свою просьбу.
— Хвост за нами все еще тянется? — спросил журналист у шофера.
Тот, взглядом попросив у Робера разрешения, ответил:
— Как резиновый. — И, пожав плечами, добавил: — Да я и не пытался от него отвязаться.
— Я не знаю, кто там, — Рене показал большим пальцем за спину, — но не исключено, что это контролер, и мне совсем не хочется дать ему возможность убедиться, что я чуть ли не полчаса катался с вами по городу.
— Голова! — восхитился здоровяк.
— Мы высадим вас незаметно, — успокоил его Робер.
— Раз плюнуть, — подтвердил шофер уверенно.
— А если он засек, как вы меня сцапали? — Рене выразительно взглянул на Робера и предложил: — Надо сбить их с толку.
Когда он коротко изложил свой план, первым, как это ни странно, его одобрил Беб.
— Голова! — повторил он.
Реализация плана Рене облегчалась тем, что в машине оказалась ультракоротковолновая радиостанция. Переговоры вел шофер. Через несколько минут ожидания он сообщил, что план принят, конкретизирован, и назвал улочку, на которой будет произведена пересадка-подмена. Шофер прибавил скорость, выбрался в нужный район, помотался по старым кварталам и, круто свернув за угол, затормозил. Рене выскочил из машины, а на его место скользнул парень одного роста с журналистом и одетый примерно в такой же костюм. Машина рывком взяла с места, а Рене скользнул в дверь бистро. Через несколько секунд из-за угла вывернула «симка» кремового цвета. Рядом с шофером сидел тот самый рыжий голубоглазый здоровяк, который таскался вслед за Рене по Копенгагену и о котором, конечно же, говорил ему Пьер.
Глава 8
Рене удивило, что игорный зал знаменитого монакского казино совсем невелик по сравнению с размерами величественного здания, окруженного пальмами и выходящего своим фасадом к морю. Овальные столы, крытые зеленым сукном, освещены ярким светом. В центре каждого стола круг с вычерченными на нем квадратами и цифрами от единицы до тридцати шести. За каждым столом восседают четыре крупье в традиционной, почти форменной одежде: черные смокинги, белоснежные манишки и галстуки-бабочки. Вокруг стола несколько десятков игроков обоего пола самого разного возраста и облика, соболя, жемчужные ожерелья и перстни с настоящими бриллиантами — игру ведут обеспеченные люди. Игроки сосредоточены и привычно хладнокровны, лишь блеск глаз да легкая дрожь пальцев выдает их глубоко запрятанный азарт и волнение. Вокруг кольцо гораздо более непосредственных любопытствующих зрителей, вход которым сюда разрешен за специальную и немалую плату.
— Мадам и мсье! Делайте свою игру!
Воцаряется тишина, нарушаемая лишь жужжанием шарика рулетки. Остановка шарика сопровождается сдержанным гулом голосов, оживлением среди зрителей и стуком лопаточек, которыми крупье с ловкостью фокусников придвигают игрокам выигранные и отодвигают проигранные фишки. Игра идет не на деньги, не на золотые монеты, как это водилось прежде, а на специальные фишки разной формы, цвета, а стало быть, и стоимости; эти фишки можно получить в обмен на франки в кассах, которые стоят вдоль стен игорного зала. Если повезет, то после окончания игры совершается обратный обмен. И снова в воцаряющейся, как по мановению волшебной палочки, тишине — резкий голос крупье:
— Мадам и мсье! Делайте свою игру!
Рене повернулся на каблуках и пошел к выходу. Странный кукольный мир, худосочная имитация красочной полнокровной жизни, лежащей за пределами этого здания. Мир по-своему притягательный, яростный, холодно кипящий неистовыми, но примитивными, вырожденными страстями. Что-то вроде плоского чертежа вместо прекрасного дворца или храма, формализованная компьютерная проекция реальности. Вместо многозначных, полных полутонов и умолчаний проблем любви, дружбы, счастья, успеха и призвания — двузначная мертвенная вариация: ослепительный пламень выигрыша и безнадежный мрак проигрыша. Мерзость!
Через большой холл, через зал игральных автоматов, который доступен и бедняку, через зеркальные двери, охраняемые респектабельным швейцаром, Рене вышел на свежий воздух и вдохнул полной грудью. Вечер. Легкий ветер, напоенный соленым запахом моря и пряным ароматом цветов, контрастный свет фонарей, справа от широких ступеней подъезда казино — ряды шикарных сверкающих автомашин, вереницы прохожих, приглушенный рокот моторов… Жизнь!
Неторопливо шагая по направлению к Туристскому центру, Рене философски и с некоторой насмешкой, обращенной к самому себе, думал, что его нынешняя деятельность похожа на рулетку: выигрыши чередуются с проигрышами, полосы везения сменяются невезением, и все время надо решать, на что ставить, на красное или на зеро. Рене не особенно удивился, когда Пьер, получив свои десять тысяч франков и сообщив название банка и имя управляющего, добавил, что этот банк принимает активное участие в финансировании урановых разработок в Габоне. То, что Габон и Вильям Грейвс некоторым образом связаны, было ясно давно, но в чем конкретное выражение этой связи? Имеет ли Габон прямое отношение к сверхмощной ядерной взрывчатке грейвситу? Рене ничего не стал говорить Пьеру о своем контакте и соглашении с террористами. События последних дней, слежка, погоня, угрозы настроили его на скептический лад: за исключением дяди Майкла, Рене не доверял сейчас никому — ни симпатичному Пьеру, ни хитроумному Аттенборо, ни неглупому, грубовато-прямолинейному Роберу. В том мире, в который он окунулся, рассчитывать можно было лишь на самого себя. «Человек человеку волк!» — вот что надо было бы начертать на знамени этого мира.
Лобовая атака на банк не удалась. Судя по реакции секретаря, визитная карточка журналиста Рене Хойла не произвела на управляющего банком Спенсера Хирша ни малейшего впечатления. А секретарь — настоящая фурия! Сразу видно, что Хирш не относится к числу дамских угодников и ценит прежде всего квалификацию и преданность делу. «Мсье Хирш занят и никого не принимает», «Я не думаю, что в ближайшие дни ситуация изменится», «Вы можете обратиться к одному из администраторов» — вот стереотипные фразы, которыми она с некоторым садистским злорадством угощала Рене.
Конечно же, Рене попробовал обратиться к администратору. Тот выслушал Хойла со скучающей миной, а потом вежливо, но с оттенком назидательности сообщил, что, во-первых, никогда не слышал о некоем Вильяме Грейвсе, а во-вторых, банк — учреждение деликатное, строжайшим образом охраняющее тайны вкладов и финансовых операций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24