Если все утратят муж
ество, он один Ц в этом был он уверен Ц сумеет встретить фальшивую угроз
у ветра и волн. Он знал, чего она стоит. Ему Ц беспристрастному зрителю Ц
она казалась достойной презрения. Он сам не ощущал ни малейшего волнения
, и потрясающее событие закончилось тем, что, отделившись незаметно от шу
мной толпы мальчиков, Джим ликовал, вновь убедившись в своей жажде прикл
ючений и многогранном своем мужестве.

2

После двух лет учения он ушел в плавание, и жизнь на море, которую он так яр
ко себе представлял, оказалась странно лишенной приключений. Он сделал м
ного рейсов. Познал магию монотонного существования между небом и земле
й; ему приходилось выносить порицания людей, взыскательность моря и проз
аически суровый повседневный труд ради куска хлеба, Ц единственной наг
радой за него является безграничная любовь к своему делу. Эта награда ус
кользнула от Джима. Однако вернуться он не мог, ибо нет ничего более заман
чивого, разочаровывающего и порабощающего, чем жизнь на море. Кроме того,
у него были виды на будущее. Он был благовоспитан, уравновешен, послушен и
в совершенстве знал свои обязанности; вскоре, совсем еще молодым, он был н
азначен старшим помощником на прекрасное судно, не успев столкнуться с т
еми испытаниями моря, какие обнаруживают, чего стоит человек, из какого м
атериала он скроен и каков его нрав; эти испытания вскрывают силу сопрот
ивляемости и истинные мотивы его стремлений не только другим, но и ему са
мому.
Лишь однажды за все это время он снова мельком увидел подлинную ярость м
оря. А ярость эта проявляется не так часто, как принято думать. Есть много
оттенков в опасности приключений и бурь, и только изредка лик событий за
тягивается мрачной пеленой зловещего умысла: вскрывается неуловимое н
ечто, и в мозг и в сердце человека закрадывается уверенность в том, что это
сплетение событий или бешенство стихий надвигается с целью недоброй, с
силой, не поддающейся контролю, с жестокостью необузданной, замышляющей
вырвать у человека надежду и возбудить в нем страх, мучительную усталост
ь и стремление к покою… раздавить, уничтожить, стереть все, что он видел, з
нал, любил, ненавидел, Ц и насущно необходимое и ненужное Ц солнечный св
ет, воспоминания, будущее, Ц надвигается с жестокостью, замышляющей сме
сти весь мир, просто и безжалостно отняв у человека жизнь.
На Джима упал брус, и он вышел из строя в самом начале той недели, о которой
шотландец-капитан впоследствии говорил: «Дружище! Я считаю чудом, что су
дно выдержало!» Много дней Джим пролежал на спине, оглушенный, разбитый, и
змученный, потерявший надежду, словно обретался в бездне непокоя. Его не
интересовало, каков будет конец, и в минуты просветления он переоценивал
свое равнодушие. Опасность, когда ее не видишь, отличается несовершенст
вом и расплывчатостью человеческой мысли. Страх становится слабее, ниче
м не подстрекаемое воображение Ц враг людей, отец всех ужасов Ц тонет в
тупой усталости. Джим видел только свою каюту, приведенную в беспорядок
качкой. Он лежал, словно замурованный; перед ним была картина опустошени
я в миниатюре, и втайне он радовался, что ему не нужно идти на палубу. Но изр
едка непобедимая тревога схватывала в тиски его тело, заставляя задыхат
ься и корчиться под одеялами, и тогда тупая животная жажда жить, сопутств
ующая физической агонии, вызывала в нем отчаянное желание спастись во чт
о бы то ни стало. Потом буря миновала, и Джим больше о ней не вспоминал.
Однако он все еще хромал, а когда судно прибыло в один восточный порт, Джим
у пришлось лечь в госпиталь. Он поправлялся медленно, и судно ушло без нег
о.
Кроме Джима, в палате для белых было всего лишь два больных: баталер с кано
нерки, который сломал себе ногу, свалившись в люк, и железнодорожный пост
авщик из соседней провинции, пораженный какой-то таинственной тропичес
кой болезнью. Доктора он считал ослом и втайне злоупотреблял патентован
ным лекарством, которое приносил ему контрабандой его неутомимый и пред
анный слуга тамил. Больные рассказывали друг другу случаи о своей жизни,
играли в карты или, в пижамах, валялись по целым дням в кресле, зевали и не о
бменивались ни единым словом. Госпиталь стоял на холме, и легкий ветерок,
врываясь в окна, всегда раскрытые настежь, приносил в комнату с голыми ст
енами мягкий аромат неба, томный запах земли, чарующее дыхание восточных
морей. Эти запахи словно говорили о вечном отдыхе, о нескончаемых грезах.
Каждый день Джим глядел на изгороди садов, крыши домов, кроны пальм, окайм
ляющих берег, и дальше Ц туда, на рейд Ц путь на Восток, Ц на рейд, усеянн
ый гирляндами островков, залитый праздничным солнечным светом, на кораб
ли, маленькие, словно игрушечные, на суету сверкающего рейда, Ц эта суета
напоминала шумный языческий праздник, Ц а вечно ясное восточное небо и
улыбающееся мирное море тянулось вдаль и вширь до самого горизонта.
Как только Джим стал ходить без палки, он спустился в город разузнать о во
зможности вернуться на родину. В то время благоприятного случая не предс
тавлялось, и, выжидая, он, естественно, сошелся в порту с людьми своей проф
ессии. Они были двух сортов. Одни Ц их было очень мало, и в порту их видели р
едко Ц жили жизнью таинственной; то были люди с неугасимой энергией, тем
пераментом пиратов и глазами мечтателей. Казалось, они блуждали в лабири
нте безумных планов, надежд, опасностей, предприятий, в стороне от цивили
зации, в неведомых уголках моря; в их фантастическом существовании смерт
ь была единственным событием, казавшимся разумно законченным. Большинс
тво же состояло из людей, которые, попав сюда, подобно самому Джиму, случай
но, вошли в командный состав местных судов. Теперь они с ужасом смотрели н
а службу в родном флоте, где дисциплина была строже, долг Ц священен, а су
да обречены на штормы. Они настроились на вечный покой восточного неба и
моря. Полюбили короткие рейсы, удобные кресла на палубе, многочисленную
туземную команду и преимущество быть белым. Они содрогались при мысли о
тяжелой работе и, полагаясь на случай, жили беззаботно, получая то отстав
ку, то новое назначение, служа китайцам, арабам, полукровкам… они готовы б
ыли служить самому дьяволу, если бы тот предоставил им эту возможность. Н
еустанно говорили они о случайных удачах: как такой-то получил командов
ание судном, плававшим у берегов Китая Ц легкая работа; как одному доста
лось прекрасное место где-то в Японии, а другой преуспевает в сиамском фл
оте; на всем, что бы они ни говорили, Ц на всех их поступках, взглядах, мане
рах, Ц было пятно Ц знак гниения Ц решимость пройти свой путь в спокойс
твии и безопасности.
Джиму эта толпа разглагольствующих моряков казалась сначала менее реа
льной, чем тени. Но под конец он начал находить очарование в этих людях, як
обы преуспевающих, на чью долю выпадало так мало опасностей и труда. И пре
зрение мало-помалу вытеснялось иным чувством. Внезапно отказавшись от м
ысли вернуться на родину, он поступил штурманом на «Патну».
«Патна» была местным пароходом, таким же старым, как холмы, тощим, как борз
ая, и изъеденным ржавчиной хуже, чем никуда не годный чан для воды. Владель
цем ее был китаец, фрахтовщиком Ц араб, а капитаном Ц ренегат, немец из Н
ового Южного Уэльса, который на людях неустанно проклинал свою родину, н
о, Ц видимо, подражая успешной политике Бисмарка, Ц тиранил всех тех, ко
го не боялся, и разгуливал с видом свирепым-и железно-непоколебимым, да в
придачу имел рыжие усы и багровый нос. После того как «Патну» окрасили сн
аружи и побелили внутри, около восьмисот паломников были пригнаны на бор
т судна, разводившего пары у деревянной пристани.
По трем сходням тремя потоками поднимались они на борт, подстрекаемые ве
рой и надеждой на рай, поднимались, топая и шаркая босыми ногами, не обмени
ваясь ни одним словом, не озираясь назад; отойдя от поручней, растеклись п
о всей палубе, двинулись на нос и на корму, спустились в зияющие люки, запо
лнили все уголки судна, как вода, наполняющая цистерну, как вода, проникаю
щая в выбоины и трещины, как вода, бесшумно поднимающаяся к краям сосуда. В
осемьсот мужчин и женщин Ц каждый со своими надеждами, верой, привязанн
остями, воспоминаниями Ц пришли сюда с севера и юга и с далекого востока.
Они пробирались по тропинкам в джунглях, спускались по течению рек, плыл
и в прау вдоль отмелей, перебирались в маленьких каноэ с острова на остро
в, терпели тяжелые лишения, видели незнакомые места, испытали неведомый
доселе страх, влекомые единым желанием. Они пришли из одиноких хижин в ле
сной глуши, из многолюдных поселков, из приморских деревень. Словно по зо
ву, покинули они свои леса, свои просеки, своих защитников-вождей, свои бо
гатства и свою нищету, друзей юности и могилы отцов. Пришли, покрытые пыль
ю и потом, в грязи, в лохмотьях, Ц сильные мужчины во главе своих семей; тощ
ие старики, идущие вперед, не надеясь на возвращение; юноши с бесстрашным
и глазами, с любопытством озирающиеся по сторонам; пугливые девочки со с
путанными длинными волосами; робкие женщины, закутанные в покрывала и пр
ижимающие к груди младенцев, обернутых в концы грязных головных покрыва
л, Ц спящих младенцев, бессознательных паломников взыскательной веры.

Ц Посмотрите-ка на этот скот, Ц сказал немец-шкипер новому своему штур
ману.
Араб Ц вождь этих благочестивых странников Ц явился последним. На борт
он поднялся медленно, Ц красивый, серьезный, в белом одеянии и большом т
юрбане. За ним следовала вереница слуг, тащивших его пожитки. «Патна» отч
алила от пристани.
Она проскользнула между двумя островками и наискось пересекла стоянку
парусных судов, прорезала полукруглую тень холма, потом близко подошла к
гряде покрытых пеной рифов. Араб, стоя на корме, вслух читал молитву плава
ющих и путешествующих. Он призывал милость всевышнего на это путешестви
е, молил благословить труд людей и тайные их стремления. В сумерках парох
од разбил спокойные воды пролива, а далеко за кормой паломнического судн
а маяк, поставленный неверными на предательской мели, казалось, подмигив
ал пламенным глазом, словно насмехаясь над благочестивым паломничеств
ом.
«Патна» вышла из пролива, пересекла залив и продолжала путь по проходу «
Один градус». Она шла к Красному морю под ясным небом, под небом палящим и
безоблачным, окутанным в солнечное сияние, которое убивает все мысли, да
вит на сердце, иссушает всякую энергию и силу. А под зловещим сверканием н
еба море, синее и глубокое, оставалось неподвижным, даже рябь не морщила е
го поверхности, Ц море клейкое, стоячее, мертвое. «Патна» с легким шипени
ем прошла по этой лучезарной и гладкой равнине, развернула по небу черну
ю ленту дыма, оставляя за собой на воде белую ленту пены, которая тотчас же
исчезла, словно призрачный след, начертанный на безжизненном море призр
ачным кораблем.
Каждое утро солнце, словно приноравливаясь на путях своих к продвижению
паломников, поднималось, молчаливо извергая свет всегда на одном и том ж
е расстоянии от кормы судна, нагоняло его в полдень, изливая сгущенный ог
онь своих лучей на благочестивые стремления путников, стремилось дальш
е, на запад, и таинственно погружалось в море Ц каждый вечер на одном и то
м же расстоянии от носа «Патны». Пять белых на борту жили на середине судн
а, изолированные от человеческого груза. Тент белой крышей протянулся на
д палубой с носа до кормы, и только слабое жужжанье Ц тихий шепот грустны
х голосов Ц обнаруживало присутствие толпы людей на ослепительной гла
ди океана. Так проходили дни, безмолвные, горячие, тяжелые, исчезая один за
другим в прошлом, словно падая в пропасть, вечно зияющую в кильватере суд
на; а «Патна», одинокая под облачком дыма, упорно шла вперед, черная и дымя
щаяся в лучезарном пространстве, как будто опаленная пламенем, безжалос
тно хлеставшим ее с неба.
Ночи спускались на нее как благословение.

3

Чудесная тишина объяла мир, и звезды, казалось, посылали на землю вместе с
ясными своими лучами заверение в вечной безопасности; Молодой месяц, изо
гнутый, сияющий низко на западе, походил на тонкую стружку, оторвавшуюся
от золотого слитка, а Аравийское море, ровное и казавшееся холодным слов
но ледяная гладь, простиралось до темного горизонта. Винт вертелся безос
тановочно, как будто удары его являлись частью схемы какой-то надежной в
селенной; а по обе стороны «Патны» две глубокие складки воды, неподвижны
е и мрачные, протянулись на мерцающей глади; между этими прямыми расходя
щимися гребнями виднелось несколько белых завитков пены, вскипающей с т
ихим шипением, легкая рябь, зыбь и маленькие волны, которые, оставшись поз
ади, за кормой, еще секунду шевелили поверхность моря, потом с мягким плес
ком успокаивались, умиротворенные тишиной воды и неба, а черное пятно Ц
движущееся судно Ц по-прежнему оставалось в самом центре тишины.
Джим, стоявший на мостике, был проникнут великой уверенностью в безграни
чной безопасности и спокойствии, запечатленных на безмолвном лике прир
оды, как любовь запечатлевается на кротком и неясном лице матери. Под тен
том, отдавшись мудрости белых людей и их мужеству, доверяя могуществу их
неверия и железной скорлупе их огненного корабля, Ц паломники взыскате
льной веры спали на циновках, на одеялах, на голых досках, на всех палубах,
во всех темных углах Ц спали, завернутые в окрашенные ткани, закутанные
в грязные лохмотья, а головы их покоились на маленьких узелках, и лица был
и прикрыты согнутыми руками; спали мужчины, женщины, дети, старые вместе с
молодыми, дряхлые вместе с сильными Ц все равные перед лицом сна, брата с
мерти.
Струя воздуха, навеваемая с носа благодаря быстрому ходу судна, прорезал
а темное пространство между высокими бульварками, проносилась над ряда
ми распростертых тел; тускло горели круглые лампы, подвешенные к перекла
динам, и в мутных кругах света, отбрасываемого вниз и слегка трепещущего
в ответ на непрекращающуюся вибрацию судна, виднелись задранный вверх п
одбородок, сомкнутые веки, темная рука с серебряными кольцами, худая ног
а под рваным одеялом, голова, откинутая назад, голая ступня, шея, обнаженна
я и вытянутая, словно подставленная под нож. Люди зажиточные устроили дл
я своих семей уголки, огородившись тяжелыми ящиками и пыльными циновкам
и; бедные лежали бок о бок, а все свое имущество, завязанное в узел, засунул
и себе под голову; одинокие старики спали, подогнув колени, на ковриках, ра
сстилаемых для молитвы, раздвинув локти, прикрывая руками уши; какой-то м
ужчина, втянув голову в плечи и уткнувшись лбом в колени, грустно дремал п
одле растрепанного мальчика, который спал на спине, повелительно вытяну
в руку; одна женщина, прикрытая с головы до ног, словно покойница, белой пр
остыней, держала в каждой руке по голому ребенку; имущество араба, сложен
ное на корме, громоздилось тяжелой глыбой с ломаными очертаниями, а ламп
а, спускавшаяся сверху, тускло освещала груду наваленных вещей: виднелис
ь пузатые медные горшки, подножка стула, клинки копий, прямые ножны старо
го меча, прислоненные к куче подушек, нос жестяного кофейника. Патентова
нный лаг на поручнях кормы ритмически выбивал раздельные звенящие удар
ы, отмечая каждую милю, пройденную паломниками. Время от времени над тела
ми спящих всплывал слабый и терпеливый вздох Ц испарения тревожного сн
а; из недр судна внезапно вырывался короткий металлический стук, слышно
было, как жестко скребла лопата, с шумом захлопывалась дверца печи, словн
о люди, священнодействующие над чем-то таинственным там, внизу, были испо
лнены ярости и гнева; а стройный, высокий корпус парохода мерно продвига
лся вперед, неподвижно застыли голые мачты, а нос упорно разрезал велики
й покой вод, спящих под недоступным и ясным небом.
Джим ходил взад и вперед, и в необъятном молчании шаги его раздавались гр
омко, словно настороженные звезды отзывались на них эхом. Глаза его, блуж
дая вдоль линии горизонта, как будто жадно вглядывались в недосягаемое и
не видели тени надвигающегося события. Единственной тенью на море была
тень от черного дыма, тяжело выбрасывающего из трубы широкий флаг, конец
которого растворялся в воздухе. Два малайца, молчаливые и неподвижные, с
тоя по обе стороны штурвала, управляли рулем; медный обод колеса поблеск
ивал в овальном пятне света, отбрасываемого лампой в нактоузе.
1 2 3 4 5 6 7