— Сударь мой! — загремел он на весь зал, — вы храпите так громко, что можете разбудить короля».«Боже, как я хочу быть с ним, — думала Генриетта, — как хочу вновь услышать его голос».Она родила до срока, и родила дочь. Как и Филипп, она мечтала о сыне. Мария-Тереза родила дофина — наследника Франции, и Филипп черной завистью завидовал брату, ибо Людовик имел сына и наследника, а у него была всего лишь дочь.А вдруг, подумала Генриетта, моя маленькая дочь в один прекрасный день выйдет замуж за сына Людовика? И тогда, возможно, я обрету покой, и эти годы мучений и переживаний покажутся мне смешными и навсегда отойдут в прошлое?А пока она находила утешение в мыслях о Чарлзе. Она мечтала оказаться рядом с ним, услышать его веселый смех, ловить его остроумные замечания, наслаждаться его внешним цинизмом, под которым скрыта нежнейшая в мире душа. ***Через несколько недель после рождения ребенка Монталэ передала Генриетте, что де Гиш умоляет о свидании с ней. Его отец, маршал де Грамон, выхлопотал для него командировку в действующую часть, и он вот-вот должен покинуть двор.Генриетта, ценившая в красивом молодом человеке его образованность и тонкий ум, выразила сожаление по случаю его отбытия и согласилась принять его.Он вошел, упал перед ней на колени и поцеловал руку.По его словам, он был в отчаянии, прослышав про ее болезнь. Он очень огорчен тем, что вынужден покинуть двор, и ему известно, что это дело рук его врагов. Он хотел, чтобы Генриетта знала: где бы он ни оказался, он будет носить в душе память о ее великодушии и любезности и всегда будет любить ее превыше всех остальных.Для Генриетты такое выражение привязанности и преданности оказалось бальзамом на душу. Она со всех сторон слышала слухи о все возрастающей увлеченности короля Ла Вальер. Говорили даже, что застенчивая фрейлина ждала от короля ребенка. Так что Генриетта не могла без сочувствия слушать объяснения графа.Он ушел от нее, заверив в вечной преданности; но в доме Генриетты оказались шпионки, и не успела за де Гишем закрыться дверь, как к ней пришел Филипп с разговором о том, что поступок Генриетты вызвал раздражение ее свекрови, королевы Анны.— До ее ушей дошло, что ты принимала в своих покоях молодого человека.— Молодого человека?— Кто-то увидел де Гиша, выходящего по задней лестнице.— Это смешно, Филипп. Де Гиш — твой друг.— И кажется, больше чем просто друг.— Отнюдь. Он видит во мне всего лишь жену любимого друга.— Так это не правда, что ты и де Гиш — любовники?— Разумеется, нет! Будь я женой кого угодно, а не тебя, он бы оставил меня без внимания.— Он так сказал?— Я так предположила, — сказала Генриетта.Филипп улыбнулся.— Бедный де Гиш! Быть удаленным от двора! Он в отчаянии. Ничего, скоро он вернется, а это станет хорошим уроком для него. Генриетта, ты просто искусительница. Мне начинает казаться, что наш брак — подарок судьбы. Это так славно — быть отцом. Хотя… я бы хотел иметь сына.— Тебе непереносимо, что у Людовика есть что-то, чего нет у тебя, Филипп?— Людовика? — переспросил он. — Королева — заурядное создание. Он ненавидит ее. А Ла Вальер… она тоже некрасива. Может быть, он клюнул на нее потому, что хотел бы другую, но не рискует предложить ей сделаться его любовницей. У него сын… но кто знает, со дня на день ребенок может… У меня будет сын. Моя жена — самая обольстительная женщина двора. Почему бы мне не иметь еще и сына, а, Генриетта?Он улыбнулся, и она отпрянула от него. «О, Чарлз, — мелькнуло у нее в голове, — брат мой, если бы я могла быть рядом с тобой в Уайтхолле». Глава 9 Генриетта лежала в постели: она нуждалась в отдыхе, потому что вновь была беременна. За последний год она с головой погрузилась в безудержно веселую жизнь двора, пытаясь скрыть от других раны, не дававшие ей покоя. Людовик по-прежнему был страстно увлечен де Ла Вальер. Невзирая на протесты матери, он упорно не желал оставлять ее и держал при дворе, даже когда та была на сносях.Но ни королева Мария-Тереза, ни новая любовница короля так и не стали центром праздников и балов, Генриетта и только Генриетта была и оставалась душой всех этих дворцовых забав и развлечений. Она взяла под опеку крупнейших мыслителей и художников Франции. Мольер посвятил ей свою «Школу женщин». Ряд образцовых праведников из числа дворян заявили, что сего драматурга за написание им «Тартюфа» следует сжечь на костре, но Генриетта лишь посмеялась над ними, и более того, настояла на присутствии короля при постановке пьесы в Вийе-Коттерэ. Она давала аудиенции Мольеру, наслаждаясь общением с ним, и от души смеялась его рассказу о том, как он придумал имя для своего героя Тартюфа. По его словам, ему довелось наблюдать за двумя набожными священниками: сложив руки и молитвенно воздев глаза к небу, они исполняли свои религиозные обязанности, когда в помещение, где они молились, внесли корзину трюфелей. Священники продолжали молиться, поминая Бога и всех святых и подавляя свой бренный аппетит, но глаза их были прикованы к трюфелям, а по подбородку бежала слюна. Наконец, не выдержав, они оборвали службу и бросились к корзине с криками «Тартюффоли! Тартюффоли!».Расин посвятил Генриетте «Андромаху», заявив, что только благодаря ее покровительству он сумел в эти тяжелые для него годы создать подобное творение. Пользовался ее протекцией и Лафонтен.Она стала благодетельницей артистов, и во время ее негласного царствования при дворе Людовика французский двор стал средоточием культуры в Европе, и люди то и дело вспоминали о днях царствования Франциска I и его сестры Маргариты.Чарлз писал ей, что желает видеть ее при своем дворе в роли его королевы. Он наконец-то женился — на португалке. Та, возможно, была и некрасива, писал он сестре, но он относится к жене благосклонно, поскольку она, во-первых, богата, а во-вторых, по сравнению со своими фрейлинами — страшилищами и дуэньей — сущим монстром, может показаться просто красавицей. По его словам, он сам себе забавен в роли хорошего мужа, и, к удивлению жены, неплохо справлялся с этой новой для него ролью. У него были свои развлечения:Уичерли и Драйден писали для него пьесы, а чтобы рисовать красавиц двора, у него был сэр Питер Лели. Жил он весело, но для полного удовлетворения не хватало одного — присутствия милой, любимой, дорогой сестры.До Генриетты дошли разговоры о неладах между его любовницей, бесстыдной Кэслмэйн, и женой, королевой Екатериной. В чем в чем, а в этом Чарлз и Людовик были, очевидно, очень схожи между собой.Генриетта пыталась казаться всем довольной, хотя для полного счастья ей не хватало Людовика и Чарлза, их она любила больше всех на свете.Ей не удалось остаться в стороне от грязных намеков и сплетен, отпускавшихся в адрес ее и де Гиша. Тот был ранен в Польше и, по слухам, стоял на волосок от смерти. Говорили, что его спас медальон с ее портретом, который он носил под сердцем; он защитил его от пули, которая могла стоить ему жизни.Нашлось много таких, кто пленился очарованием Генриетты, и, введенные в заблуждение слухами и ее беспечным образом жизни, они решили, что предмет их воздыханий не так уж недоступен, а потому ринулись на штурм ее сердца. Среди этих обожателей оказались месье д'Арманьяк из семейства Лоррэнов и великий конюший Франции, а также принц де Марсийак, сын герцога де Ларошфуко. Все они были обаятельны, веселы, все до одного — уверены, что ничья добродетель, как бы крепка она ни была, не устоит перед их натиском, но всем до одного пришлось разочароваться.Еще одним ухажером оказался маркиз де Вард. Генриетте он показался более начитанным и интересным собеседником, чем остальные. Будучи постельничим, он сумел завоевать внимание и интерес Людовика к своей персоне, и Генриетта неоднократно находила его в обществе короля.Он был повеса, но при этом блистательно остроумен, он постоянно вращался в обществе писателей, артистов и музыкантов, и стал всеобщим любимцем двора. Он крутил романы с мадам д'Арманьяк и графиней де Суассон, но теперь ему вздумалось завоевать сердце ни много ни мало как самой мадам двора.Генриетта не сразу поняла это; она полагала, что он добросовестно амурничает с красавицей де Суассон, оставшейся не у дел после того, как внимание короля переключилось на Ла Вальер.Но однажды, забравшись в постель, Генриетта задумалась о переменах, обнаруженных ею в Людовике. В течение последних недель она его мало видела и всегда в обществе кого-то другого; и прежний обмен маленькими тайнами — главное счастье ее жизни, прекратился. Его короткие и беглые взгляды в ее сторону выдавали равнодушие, а порой были просто холодны.Не могло быть никаких сомнений: король восстановился против нее!Генриетта почувствовала себя покинутой и одинокой. Мать не так давно уехала в Англию и присылала письма из Сомерсетхауса. Генриетте очень не хватало ее, хотя перед отъездом Генриетта-Мария, расстроенная образом жизни дочери и недовольством по отношению к ней Анны Австрийской, отчитывала Генриетту с таким усердием, что той хотелось сбежать из дому. Если бы можно было хоть кому-то рассказать, что у нее на душе, насколько легче ей бы стало! Генриетта-Мария никогда не поняла бы любовь дочери — тайно вынашиваемую, без выплескивания наружу своих страданий. Мать нуждалась в том, чтобы все свои чувства выставить напоказ, чтобы все заметили и побежали выражать ей свое сочувствие.Но почему Людовик так резко изменил свое отношение к ней? Генриетта тысячу раз задавала себе этот вопрос. Быть может, он устал от их связи и даже не считает нужным скрывать от нее этот факт.Какое удовлетворение она могла найти в этой беспрерывной череде балов и празднеств, где все наперебой хвалят ее внешность, элегантность платья, танцевальное искусство, манеры? Что толку во всем этом, если Людовик отвернулся от нее? Если бы он просто устал! Но ведь он явно начал испытывать к ней неприязнь!Она лежала на постели и отдыхала, когда к ней пришла одна из фрейлин и передала, что графиня де Суассон — а всем было известно, что она тяжело больна и едва ли не стоит одной ногой в могиле — что она хочет поговорить с мадам. Не будет ли она так добра навестить графиню на дому, поскольку последняя не в состоянии нанести визит.Генриетта поднялась с кровати, оделась и поехала к графине.Трудно было узнать в худой, изнуренной женщине, лежавшей на постели, красавицу Олимпию Манчини, покорившую Людовика перед его женитьбой и остававшейся любовницей короля и после этого.Генриетта, сама ощущавшая, что здоровье у нее сдает, глубоко сочувствовала больным людям, а потому, коснувшись губами лба графини, попросила ее ни о чем не беспокоиться.— Мне нужно кое-что сказать вам, мадам, — начала графиня.— Позже.— Нет, мадам, позже не получится. Я настолько больна, что ощущаю на лице дыхание смерти, а потому я хотела предостеречь вас, пока в состоянии это сделать.— От чего вы хотите меня предостеречь?— От козней де Варда.— Де Варда? Но он мой друг и ваш возлюбленный!— Был им, мадам. Был до того момента, когда решил сделать вас своей любовницей. Когда такая мысль запала ему в голову, он дал клятву, что не остановится ни перед чем, но добьется цели.— Боюсь, что единственное препятствие на его пути — это я сама.— Да, мадам, именно вы и больше никто. Это он распространяет грязные сплетни о вашей связи с месье де Гишем. И не просто распространяет, но и передает их королю.— Я… Понятно, — сказала Генриетта.— Ему взбрело в голову, что вы любите де Гиша, а потому он поклялся сжить со свету вас обоих.— И как… он предполагает сделать это?— Мадам, сегодня он — уши короля. Генриетта прижала руку к сердцу, словно испугавшись, что его стремительное биение может передаться этой больной женщине.— Он полагает, что сумеет лишить меня благосклонности его величества, заставив его поверить в мою любовь к де Гишу.— Нет, мадам. — Этот короткий отрицательный ответ кольнул в самое сердце Генриетту, задев гораздо больше, чем положительное утверждение. — Нет, мадам, своим успехом он обязан не домыслам о месье де Гише, а письмам… которые вы получаете от брата.— Письма короля Англии?— Он уверял короля, что видел их.— Это действительно так. Они подчас так остроумны! Помнится, под впечатлением от прочитанного я процитировала кое-что из письма брата маркизу де Варду.— Мадам, де Вард обвинил вас в том, что вы выдаете государственные секреты Франции вашему английскому брату.— Не может быть!— И все же, мадам, это так. Именно так он и сказал.— И король поверил?..— Ему известно о вашей любви к брату. Если бы Чарлз попросил вас об услуге такого рода, вам, так сказал де Бард, было бы очень нелегко отказать ему.— Итак, Людовик видит во мне шпиона брата! Он полагает, что я предала его ради Чарлза.— По крайней мере он знает, что вы очень любите своего брата.Генриетта отвернулась от мадам де Суассон, но та коснулась ее рукой.— Простите меня, мадам. Видите ли, я любила короля… потом де Варда… Мне сразу нужно было рассказать вам о планах де Варда погубить вас и де Гиша.Генриетта повернулась к больной женщине.— По крайней мере, вы рассказали сейчас. Этого вполне достаточно.— Так значит, мадам, я прощена? Генриетта кивнула и поспешила уйти. Нужно как можно скорее увидеть Людовика! Между ними не должно быть и тени сомнения!
Но прежде чем это произошло, у нее родился ребенок. На этот раз мальчик.Лежа в постели с ребенком на руках, она ощутила, что в какой-то степени имеет в его лице возмещение за все перенесенные мучения.У Филиппа словно крылья выросли. Король прислал поздравления и обещал мальчугану пенсию в 50 000 крон. Анна Австрийская также объявила, что удовлетворена рождением ребенка, и это понятно: дофин постоянно болел, а его сестра недавно умерла. Генриетта-Мария написала, что не в силах выразить свою радость. Чарлз, серьезно простудившись после того, как в жаркую погоду снял куртку и парик, смог написать лишь через несколько дней и тоже сообщил о своем ликовании по случаю рождения племянника.Ей страстно хотелось ответить ему, написать, что она попала в немилость королю и страшно страдает из-за этого, но потом она усомнилась. Поймет ли ее Чарлз? Не покажутся ли ему глупостью подобные переживания? Сам он любил легко и без проблем, да не одну женщину, а сразу многих. Кто знает, может, такой подход к жизни — лишнее свидетельство его житейской мудрости?Лишь какое-то время спустя, поднявшись с постели после родов, она добилась желанной аудиенции у Людовика.— Мне нужно, — твердо сказала она, — поговорить с вашим величеством наедине.Людовик склонил голову в знак согласия, и сердце ее замерло: такими холодными были его глаза.Едва они остались одни, Генриетта воскликнула:— Людовик, возникло страшное недоразумение, и нам нужно все выяснить! Он бесстрастно ждал. Она торопливо продолжила:— Это ложь от начала и до конца, будто мы с братом составили заговор против тебя.Он не ответил, и она умоляюще продолжила:— Людовик, неужели ты способен поверить в такое?— В твою влюбленность в брата — да.— А что в этом преступного?— Она слишком бросается в глаза.— И что?— Братьям и сестрам следует питать определенное уважение друг к другу, но твоя любовь к королю Англии выходит за всякие рамки.— Что в этом плохого, даже если это так?— Я без всякой задней мысли беседовал с тобой о важнейших вопросах государственной жизни… о государственных секретах, потому что ценил твой острый ум. Я не мог подумать даже, что ты способна на такое предательство: посвящать в наши разговоры короля другой страны, пусть даже этот король — твой брат.— Тебя ввели в заблуждение. — Она внезапно прервала речь, и слезы ручьями заструились по ее щекам. Всхлипнув, она продолжила:— И самое страшное даже не то, что ты мог подумать обо мне такое, а что ты способен такими холодными глазами смотреть на меня.В Людовике тотчас проснулась прежняя жалость к бедной кузине, такой хрупкой и изнуренной выглядела она после всех выпавших на ее долю за последнее время испытаний. Он подошел к ней и обнял за плечи.— Генриетта, — сказал он, — может быть, ты сделала это просто по недомыслию.— Я ни перед кем не грешна. Ни за что и ни при каких обстоятельствах я не выдала бы кому бы то ни было твоих тайн. Неужели ты так и не понял, что единственное мое желание — служить тебе.— Мне и Чарлзу.— Да, я его люблю, пусть это предосудительно. Но он никогда в жизни не попросил бы меня об услуге, которая хотя бы косвенно могла поставить меня в двусмысленное положение и которую по моему разумению не следует делать.— Итак, ты сказала, что любишь Чарлза. Об этом мне было известно и раньше. А как насчет Людовика?— Я люблю вас обоих.— Разве можно любить сразу двоих?— Он мой брат.— А я, Генриетта?— Ты… ты человек, с которым я хотела бы провести остаток своих дней… если бы это было возможно.— Женщины, как правило, любят таких мужчин больше, чем братьев.Она не ответила, и он нежно поцеловал ее щеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37