Будучи старше, она еще застала славные дни королевского величия, а он, почти не помня мать, отца помнил даже слишком хорошо. Чарлза, Джеймса и Мэри он помнил весьма смутно, а младшую сестричку Генриетту даже ни разу не видел. Вообще-то он физически был крепче Элизабет: сломав в восемь лет ногу, та так и не оправилась от травмы. С каждой неделей она становилась тоньше и бледнее, но дух нетерпимости к врагам семьи с каждым днем разгорался в ней все сильнее и сильнее.— Элизабет, — прошептал он ей сейчас. — Элизабет, не плачь так. Может быть, в Кэрисбруке нам будет хорошо?— В тюрьме — хорошо?— Может быть, нам там понравится больше, чем в Пенсхерсте?— По-твоему, можно жить и получать удовольствие в тех местах, где совсем еще недавно жил он?.. Совсем недавно!..У Генри задрожали губы. Ведь просто невозможно забыть про папу в замке, где он так же, как и они, был узником.Элизабет заговорила снова:— Они забрали папу оттуда перед тем как убить его, а теперь туда помещают нас.Генри сейчас же вспомнил все, что было, и так ясно, будто это происходило в двух шагах от них. Он был уверен, что в Кэрисбрукском замке его вновь будут преследовать эти похожие на явь сны. Может быть, попросить мистера Лавла спать в его комнате? Но Элизабет рассердилась бы на него, сделай он так. «Ты боишься видеть сны о папе», — кричала она с презрением, если он делился с ней своими страхами. «Я бы хотела видеть его во сне каждый день и каждую ночь! Это все равно как если бы он вновь был с нами».Сейчас мальчуган опять горько плакал. Он помнил все это так живо потому, что ему тогда исполнилось уже десять лет — и было это год назад. Однажды, в морозный январский день, в Сайон Хаус — этот дворец служил тогда местом их заключения — пришли люди и сказали, что им следует навестить отца.Элизабет при этих словах разразилась безудержными рыданиями, и Генри спросил:— Но почему ты плачешь? Тебе не хочется увидеться с папой?— Ты слишком маленький, чтобы понять, — всхлипнула Элизабет. — О, счастливый Генри, ты слишком маленький!Но он недолго был маленьким: он перестал быть ребенком в этот самый день.Он помнил колючий морозный воздух, лед на воде, помнил, как скачет вдоль замерзшей реки и удивляется, почему Элизабет беспрерывно плачет с того момента, когда ей сообщили о предстоящем свидании с отцом.И когда они прибыли во дворец Уайтхолл, Генри ощутил, что его отец отличается от того отца, которого он знал раньше; и в снах своих он видел именно этот день и отца, каким он был при этом последнем свидании. Генри помнил каждую деталь этой встречи. Он как бы вновь видел лицо отца, осунувшееся, печальное, однако пытавшееся улыбнуться, когда он посадил Генри на колени, в то время как плачущая Элизабет вцепилась в его руку. Он вновь видел бархатный камзол, кружевной воротник, длинные волосы, ниспадавшие на плечи.— Итак, вы пришли повидаться со мной, дети мои, »— сказал он, целуя их по очереди. — Не плачь, любимая моя дочь. Ну, вытри глаза, ради меня.Тогда Элизабет вытерла слезы и попыталась улыбнуться; отец крепко прижал ее к себе и поцеловал в макушку. Затем он сказал:— Мне нужно кое о чем поговорить с твоим братом, Элизабет. Смотри, он удивлен и не понимает, что здесь происходит. Он сказал:» Почему ты плачешь, когда мы снова вместе? Разве не самое время радоваться, когда мы вместе?»Это то, о чем Генри думает, не так ли, сынишка?Генри серьезно кивнул.— Нам хочется быть с тобой больше, чем с кем-либо другим, — сказал мальчик. — Папа, давай будем вместе теперь… и всегда.Отец не ответил, но Генри запомнил, как руки его сжались вокруг сына.— Сынок, — сказал он, — вот-вот должно произойти кое-что очень серьезное. В такое время нельзя предугадать, где мы окажемся на следующий день. Я бы хотел попросить тебя запомнить эту встречу на годы вперед. Я бы хотел, чтобы ты запомнил то, что я скажу тебе. Ты постараешься сделать это?— Да, папа.— Тогда внимательно слушай. Есть две веши, о которых я бы хотел сказать, и хотя тебе всего лишь десять лет, ты сын короля, а посему должен знать много больше, чем другие мальчики. Есть две вещи, которые тебе следует запомнить, и если тебя когда-нибудь будут заставлять забыть про них, вспомни то мгновение, когда ты сидел у меня на коленях, а рядом стояла твоя сестра, старающаяся не заплакать, потому что она старше, чем ты. Первое: у тебя два брата. Никогда и ни за что не разрешай возводить себя на трон, пока жив хотя бы один из них. Второе вот что: никогда не отрекайся от веры, исповедуемой англиканской церковью, от тех наставлений, которые тебе читает мистер Лавл. Это то, о чем просит тебя отец. Ты сделаешь эти вещи ради меня, и, если кто-либо будет склонять тебя не слушаться моих заветов, вспомни этот день.Генри обхватил руками шею отца.— Да, папа, я буду вспоминать.А очень, очень скоро после этого разговора он стал взрослым. Он понял. Он узнал, что через день после того, как он сидел на коленях отца и торжественно давал обещание, люди отвели короля в пиршественный зал около Вестминстера и там, на глазах многих, отрубили ему голову.Это и был призрак, посещавший его во сне, — его любимый отец, больше уже не отец, а безголовое туловище, добрые глаза на отрубленной голове остекленели и больше не могут ни смотреть, ни улыбаться.Если бы он мог забыть смерть отца, если бы он и Элизабет могли сбежать от врагов отца и присоединиться к матери, как все хорошо могло бы быть! Он не собирался забывать своего обещания отцу, потому что не смог бы этого никогда сделать. Но он мог быть счастлив, любя мать, братьев и сестер, а затем постепенно забыть эту последнюю встречу, эти чуть выпуклые глаза, такие добрые и нежные и такие душераздирающе печальные.Возможно, однажды Элизабет помогла бы ему бежать, как помогла бежать Джеймсу. Она без конца попрекала Джеймса за то, что тот еще не убежал, и издевалась над его трусостью.» Будь я мальчишкой и имей силы, я бы давно уже не была пленницей этой бестии Кромвеля!»— заявляла она. А в конце концов Джеймс убежал и переправился через море к матери и брату Чарлзу, который теперь стал королем Англии.Когда их после встречи отвели назад в Сайон Хаус, Элизабет переменилась. Чуть позже он понял: сестра лишилась всех надежд.Живя в Пенсхерсте с графом и графиней Лестерширскими, которые были к ним очень добры, но вынуждены были подчиняться инструкциям парламента и обращаться с ними не как с детьми короля, а как с членами семьи, Генри не имел особых забот, — зато как сильно мучилась Элизабет.А потом, когда они узнали, что их переводят в Кэрисбрук, ее пронзил ужас. Генри попытался успокоить сестру.— Это около моря, Элизабет. Это очень красиво, как они сказали.— Около моря! — закричала она. — Очень красиво! Он там был. Там он жил и страдал, пока они его не увели, чтобы убить. Там каждая комната — комната, в которой он жил… и ждал, когда за ним придут. За ним наблюдали с валов, пока он гулял по двору. Ты что, слепой. Генри? Ты совсем бездушный, что ли? Бесчувственный, как кусок дерева? Мы направляемся в тюрьму отца. В одно» из последних мест, где он жил перед смертью. Уж лучше умереть, чем ехать в Кэрисбрук.— А вдруг мы сможем убежать, как Джеймс… или Генриетта, — прошептал Генри, пока они скакали по дороге.— Ты — можешь, Генри. — Ты — должен!Она понимала, что ей самой это никогда не удастся. Она ехала к Кэрисбрукскому замку как осужденный едет к месту казни.Если она умрет, размышлял Генри, что будет с ним, маленьким бедным мальчиком, лишившимся отца?Мистер Лавл подъехал к нему, чтобы развеять его уныние. Не находит ли он, что этот остров прекрасен? Нет сомнения, здесь мальчуган сможет вкушать больше мира и спокойствия, чем это было в Кенте. «Ибо это остров, господин Гарри, и он отделен от Англии проливом». Генри был не прочь отвлечься и уйти от забот, но Элизабет вместо ответа устремила вперед неподвижный взгляд, не осознавая, по-видимому, что по лицу у нее бегут слезы.Затем мистер Лавл заговорил о Кэрисбруке, который, по его словам, служил лагерем британцев в те времена, когда в Британию пришли римляне. Местность, окружающую замок, тогда покрывал густой тисовый лес, и само слово «Кэрброк»в переводе с кельтского означает «город тисовых деревьев».Мистер Лавл рассуждал о Кэрисбрукском замке, вот уже несколько столетий противостоящем ветрам и бурям Ла-Манша, рассказал о Фиц-Осборне, норманне, получившем этот замок на том условии, что он будет оборонять замок и остров от врагов, за что получил прозвище Гордость Кэрисбрука. Рассказал он и о Монтекьюте, графе Солсбери, владевшем этой маркой в правление Ричарда II, и о лорде Вудвилле, спустя несколько лет перестроившем замок. Но довести эту историю до логического конца мистер Лавл не мог по одной простой причине: именно в этом замке были сыграны финальные аккорды трагедии человека, который был отцом Генри, а потому резко перешел на другие темы.И так всегда, подумал Генри, разговор начинается и внезапно обрывается, что означает: «Стоп, мы подошли к той ужасной теме, о которой мальчугану лучше не напоминать».Они подъехали к замку. Генри поднял глаза к донжону — гневной башне — возвышавшейся на искусственном холме; крепостные валы, навесные башни и зубцы создавали впечатление неприступности, и весь замок, казалось, свысока и с пренебрежением смотрел на приближавшихся людей. Стены крепости образовывали правильный пятиугольник и готовы были выдержать любой бой. Маленькая кавалькада пересекла ров и вскоре уже была во дворе замка, где Генри увидел колодец с большим воротом, проворачивающимся при помощи лебедки на манер белки в колесе.Сбежались взглянуть на приехавших слуги, они не кланялись, не целовали руки, только подталкивали друг друга локтем в бок и обменивались репликами наподобие: «О, это госпожа Элизабет и господин Гарри прибыли в Кэрисбрук!»Элизабет смотрела мимо них, будто их вообще не существовало, но Генри приветствовал их слабой улыбкой: благодаря мистеру Лавлу он знал, что прислуга не приветствует их как королевских детей не по своей воле. Они вынуждены считаться с тем, что короля больше не было, а следовательно, не было принца и принцессы, что все они граждане республики, а их остров Уайт — территория кромвелевской Англии.Он спешился и за маленькой и хрупкой Элизабет прошел в главную залу замка, подумав, что траурные одежды, которые сестра отказывалась снимать со времени смерти отца, свободно висят на ней. Последнее время она не хотела есть пищу, которую им готовили. Генри тоже попытался было не есть, но голод оказался сильнее, да и мистер Лавл убедительно объяснил, что, следуя примеру Элизабет, он не в силах будет при случае оказать ей помощь. Элизабет почти тут же отправилась спать; по ее просьбе ей разрешили переговорить перед сном с братом.У Генри мурашки поползли по спине при виде сосредоточенного и бледного лица сестры.— Генри, — сказала она. — Чувствую, я долго не проживу. Я бы не хотела в тюрьме… В общем, если наши враги не отпускают нас к сестре Мэри в Голландию, лучшее, что мне остается, — это отправиться к отцу на небеса.— Не надо так говорить, — сказал Генри.— Смерть лучше той жизни, что нам уготована, Генри. Жить так — недостойно отпрысков короля.— В один прекрасный день брат вернется в Англию и прогонит ко всем чертям эту бестию Кромвеля.— Чарлз!.. — Элизабет повернулась к стене. — Боюсь, брату не хватает силы духа отца.— Чарлз, — начал Генри и запнулся. — Но Чарлз сейчас король. Все, кто остался ему предан, признали его королем.— Брат совсем не похож на отца, Генри. Боюсь, он не сможет жить так, как жил отец.— А может быть, так оно и лучше, если образ жизни отца привел его на эшафот?— Образ жизни отца! Как ты можешь говорить такие вещи! Не один лишь образ жизни отца привел его на эшафот, его привели туда козни и преступления наших врагов. Наш отец — святой, он — мученик.— Тогда, — серьезно сказал мальчуган, — если брат не святой, то он по крайней мере не умрет как мученик.— Лучше умереть или жить в изгнании, чем поступиться королевской честью.— Но брат ни в чем не поступился своей честью.— Сейчас он в Шотландии. Он присоединился к пресвитерианам. Он стал заложником шотландцев, дабы обрести королевство. Но ты слишком мал, чтобы понять… Я бы предпочла жить в бедности и изгнании… да, я предпочла бы стать портнихой, чем предать отца.Генри был скорее готов радоваться, что брат не похож на отца. Он лично мало знал Чарлза, но много о нем слышал. Он видел, как при упоминании имени Чарлза на лицах людей загораются улыбки. У него сложился свой образ Чарлза — высокий — в отца, вечно что-то напевающий и пожимающий плечами при получении неприятных известий. Генри никогда не сомневался, что с таким братом замечательно быть рядом. Такой человек едва ли стал бы сажать его на колени и вести разговоры о торжественных обещаниях. Чарлз был весельчак, в некотором роде грешник, однако люди любили его; не будучи таким правильным и хорошим, как отец или сестра Элизабет, он был человеком, рядом с которым хорошо.Элизабет положила худую руку на его запястье.— Генри, тебя все время заносит в сторону. Ты даже не пытаешься понять, о чем я говорю. Вот мы сейчас в этом ужасном месте, может быть, именно в этой комнате ходил взад-вперед отец, размышляя о всех нас… о матери, о братьях, о сестрах — о всех нас, разбросанных по Англии, изгнанных из страны, где мы рождены, чтобы править. Генри, я не смогу жить в этом замке. Мне не вынести этих больших комнат, этих каменных стен и… дух отца, витающий здесь. Мне этого не вынести!— Элизабет, а вдруг нам удастся убежать?— Я скоро… сбегу, Генри. Знаю, мне здесь недолго оставаться. Еще один узник Кромвеля ускользнет от своего мучителя.— А вдруг нам удастся вырваться отсюда. Вдруг покажется корабль и увезет нас в Голландию. Я бы вновь переоделся в платье девочки и…Элизабет улыбнулась.— Ты обязательно это сделаешь, Генри. Обязательно сделаешь.— Но я без тебя не уеду. Ты должна быть со мной.— У меня такое ощущение, что тебе придется уезжать одному, Генри, поскольку брать меня с собой уже не будет необходимости.Она отвернулась к стене, и он понял, что сестра плачет.Что пользы от слез, думал он. Что толку попусту убиваться. Чарлз, по слухам, всегда весел и не позволяет неприятностям омрачать его удовольствия. Генри вновь, в который уже раз, до жути захотелось оказаться рядом с братом.Но тут же, осознав свою бессердечность, он взял руку сестры и поцеловал ее.— Я никогда не брошу тебя, Элизабет, — сказал он. — Я буду с тобой всю жизнь. Она лишь улыбнулась.— Да хранит тебя Господь, Генри, — сказала она. — Всегда помни о том, что тебе сказал отец, ладно?— Всегда буду помнить.— Даже если меня не будет рядом, чтобы напомнить о твоем обещании, хорошо?— Ты всегда будешь со мной, потому что я никогда не оставлю тебя.Она покачала головой, как будто знала о будущем гораздо больше, и, видимо, действительно знала: через неделю по приезде в замок Кэрисбрук Элизабет настигла лихорадка и в сочетании с ее депрессией и стремлением к смерти сделала свое дело. Девочка умерла, и с этих пор в замке Кэрисбрук остался всего один узник. Генри нашел выход из одиночества, целиком уйдя в мир грез, и всегда предметом его мечтаний были его родные. Он воображал, как каждый вечер перед сном мать приходит к нему и садится у кровати, и он буквально чувствовал, как она целует его всякий раз перед сном.Однажды, сказал он себе, я буду с ними. В воссоединении с родными он видел теперь величайшее счастье жизни, и в ожидании этого блаженного дня забывал, что он узник.
Генриетта сидела в материнских апартаментах в Лувре со своей наставницей леди Мортон и училась правильно делать стежки, когда в комнату ворвалась королева Генриетта-Мария. Анна Мортон в душе обрадовалась, что это всего лишь урок шитья — Генриетта-Мария все с большим подозрением относилась ко всему, чему она учила принцессу, и впадала в ярость, стоило ей услышать хоть слово, которое могло показаться ей проповедью «ереси».Но Генриетта-Мария явилась не для того, чтобы беседовать с дочерью и гувернанткой на предмет религии. Она ворвалась по-театральному эффектно, ибо питала склонность к драматическим эффектам. Ее черные глаза переполняли слезы, она была небрежно одета, и ее дрожащая миниатюрная рука выдавала отчаяние больше, чем искаженное страданием лицо. Она казалась в этот момент воплощением несчастья.Она сразу же направилась к принцессе, и пока Генриетта опускалась на колени — к соблюдению этикета королева в изгнании относилась даже более придирчиво, чем во времена пребывания во дворце в Уайтхолле, — она взяла дочь на руки и, разразившись рыданиями, прижала к себе ее лицо.Генриетта покорно терпела, ожидая, пока мать сама отпустит ее. Ей давно уже казалось, что каждый день обязательно принесет очередную беду. В такие минуты она еще более страстно стремилась к брату Чарлзу, который не принимал близко к сердцу никакие беды — он лишь улыбался и пожимал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37