У нас бывает шабаш, когда мы собираемся вместе. Тогда мы поклоняемся рогатому козлу — посланцу сатаны. Говорят, он может оборачиваться одной из нас, принимает обличье человека. Но он может являться и в образе козла… и тогда мы танцуем вокруг него. Ах! Я уже стара для танцев! Мое время прошло. Я уже ни на что не годна, разве что могу учить других, как варить зелья. Это случилось в ту ночь, когда они тащили меня к пруду. Они утопили бы меня тогда… если бы тот джентльмен не остановил их. С тех пор я стала немощной калекой. И все же я — ведьма, дитя мое, и никто не может помешать мне быть ею.
— Гранин, а я тоже ведьма?
— Пока еще нет.
— А я буду ею?
— Судя по тому, как ты появилась на свет…
— А как я появилась на свет? На траве? А мой отец — ведьмак?
Лицо Гранин приняло торжественное выражение.
— Говорят, дитя мое, что он самый великий… после Господа!
— Ангел?
— Нет, положи руку Тоби на спинку. Подойди поближе ко мне, еще ближе…
У Тамар перехватило дыхание.
— Скажи мне, Гранин, скажи мне…
— Твой отец, дитя, не кто иной, как сам сатана.
Наступил жаркий душный июль, и Тамар редко сидела дома, она забегала сюда, только чтобы стянуть краюху ржаного хлеба и кусок соленой рыбы. Но если старуха сидела одна, девочка садилась рядом с ней, чтобы потолковать, ей хотелось узнать все темные секреты дьявольских слов.
Понимать Гранин было нелегко. Иногда ее бормотание было столь неразборчиво, что даже стоя рядом с ней и испытывая тошноту от ее зловонного дыхания, различить все слова было трудно. Тамар выудила у нее лишь немногое. Зато теперь она знала главный секрет: люди боятся ее потому, что она — дочь сатаны.
Она бегала по лужайке, наслаждаясь, оттого что прохладная трава ласкала ее босые ноги, она шептала деревьям: «Я — дочь сатаны. Никто не может меня обидеть, потому что он оберегает меня».
Она любила уединение зеленого леса, с удовольствием собирала странные растения, показывала их старухе и спрашивала про их магические свойства. Но самое большое удовольствие доставлял ей город. Она останавливалась на улицах, разглядывала людей, прислушивалась к их разговорам. Ярмарки приводили ее в восторг, к тому же там можно было стащить кое-что из съестного. А иной раз незнакомцы, пораженные ее грациозностью и красотой, бросали ей монету. Она любила смотреть, как загружают и разгружают корабли. Она могла часами лежать на берегу, глядя на море, пытаясь представить себе, что там за полоской, где море встречается с небом.
Старый моряк из Хоу рассказывал ей про свои приключения в Испанском море. Она слушала его с интересом и задавала много вопросов. Они частенько сидели и толковали, ей казалось, будто у него в голове целый новый мир, а ключ к этому миру — его голос. Но однажды, когда она встретила моряка на улице, он прошел мимо, сделав вид, что не заметил ее. Она побежала за ним и ухватилась за его рукав. Он не прикрикнул на нее, не выругался, хотя преуспел в искусстве ругаться, а просто отвернулся от нее, осторожно высвободил свою руку и поспешил, опираясь на костыль, так быстро, как позволяла ему единственная нога. Она поняла, что случилось: он узнал, кто ее отец, и испугался.
Она бросилась на траву и зарыдала горько и злобно. Но в следующий раз, встретив старого моряка, она взглянула ему в лицо горящими глазами и выругала его. Он побледнел и заковылял прочь. Она чувствовала себя победительницей, теперь она знала, что он боялся маленькой темноглазой девочки сильнее, чем испанской инквизиции.
Однажды прошел слух, что испанцы высадились на Корнуолле, что Маусхоул в огне, а Пензанс осажден.
Тамар видела, как из Саунда вышли корабли на помощь корнуольцам. Для девочки, которая знала, что ее боятся больше, чем испанцев, это были волнующие дни.
Август был жаркий, и весь месяц Дрейк и Хокинс готовились к отплытию, а Тамар следила за ними.
Она на всю жизнь запомнила день, когда город узнал, что Дрейк и Хокинс погибли. Она увидела, что город облачился в траур, поняла, как народ любил своих героев. И Тамар поняла, что лучше, когда тебя любят, чем боятся. Потому что тот, кого боятся, одинок.
Она слушала, как люди говорят о Дрейке, а о ней не говорил никто. Она росла и становилась все более одинокой.
Однажды, когда в доме кроме нее были лишь ее мать и старуха, Люс заговорила о Дрейке.
— Я видела его много раз, — сказала она, восторженно вспоминая любимого всеми героя. — Помню однажды… это было в самое опасное время. Все мы ждали… ждали испанцев…
— И что же? — нетерпеливо спросила Тамар.
— Все были словно в лихорадке. Говорили, что у испанцев большие корабли, а у нас маленькие. Но что с того! У нас был он!
— И он был лучше всех! — воскликнула Тамар.
— Они шли в церковь… он и знатный лорд. Я пошла поглядеть на них… с Бетси. Я тогда была другая… — Ее глаза наполнились слезами, и она смахнула их шершавой рукой на свое залатанное платье. — Да, тогда я была не такая, как нынче. Волосы у меня были коротко подстрижены, как у мальчишки. Миссис говорила, что такие волосы — дар сатаны.
— Дар сатаны? — воскликнула Тамар, проводя рукой по своим пышным кудрям.
— И она остригла мне их. И Бетси тоже, хотя у Бетси волосы были не такие, как мои.
— Рассказывай дальше, — попросила Тамар.
— Мы пошли в церковь, и он был там. Я видела его. Он вышел со знатным лордом, женщины плакали, а мужчины бросали в воздух шляпы и кричали: «Попутного ветра вам, сэр Фрэнсис!» Вот уж не думала, что он умрет, а я еще буду жить.
— Расскажи еще, — сказала Тамар, — расскажи… расскажи… Расскажи мне про то время и про миссис Элтон.
По лицу Люс текли слезы.
— Я так часто думала о нем. Ни к чему мне было думать. Это было все равно, что искушать дьявола. Да, так оно и было. Я не просила многого… Просила лишь малого…
— Ну и глупо, — заявила Тамар, — надо было просить многого. Я непременно попрошу многого.
Люс повернулась к дочери.
— Ты не должна выходить ночью из дому, ночью надо сидеть взаперти. Не хочу, чтобы с тобой случилось то, что стряслось со мной. Будь осторожна. Я не хочу, чтобы ты попалась слишком молодой.
— Со мной ничего не случится! — вспыхнув, воскликнула Тамар.
— Ты сама не знаешь, что говоришь, дочка. Этого никто не может знать заранее. А потом, глядишь, уже поздно.
— А я знала бы.
— Поостерегись. Это может случиться внезапно, а потом будешь мучиться всю жизнь. — Она взглянула на свое платье. — Всю жизнь ходить в лохмотьях. А случиться это может, когда вовсе того не ждешь.
— Только не со мной! — отрезала Тамар. — Не найдется такой умник, кто сумеет поймать меня.
Большие корабли снова вошли в порт. Дрейка больше не было, Хокинса тоже, но другие люди заняли их место. Одним из них был сэр Уолтер Рейли, люди называли его наследником Дрейка. Весной, когда весь Плимут скорбел о Дрейке, в Саунде снаряжали флот. Назревали важные события, сюда прибыл лорд Ховард. Но всем было ясно, что времена переменились. Мужчины больше не собирались толпами возле кораблей, и Рейли привез в Плимут чужих моряков, которые не картавили мягко на девонский манер, мрачных чужеземцев, которых заставили служить на флоте.
Люди роптали. Во времена Дрейка все было иначе, моряки почитали за честь плавать с ним. Печальные настали времена: тех, кто дезертировал с кораблей, вешали в Хоу на устрашение остальным.
Это было июньским днем. Флот был готов к отплытию, и Тамар пришла в Хоу посмотреть, как корабли будут отчаливать. Почти рядом с ней оказался паренек, который был на несколько лет старше ее, и казался ей взрослым. Она знала, что это Бартли Кэвилл, сын сэра Хэмфри. Тринадцатилетний Бартли был рослый, с голубыми, как море, глазами и копной золотистых волос. Заметив, что он смотрит на корабли так же завороженно, как она сама, Тамар придвинулась поближе к нему.
Она заметила, что его штаны отделаны темно-красным шелком; ей понравился этот цвет и нежный блеск шелка. Чтобы понять, так ли нежен этот шелк, как выглядит, она протянула руку и пощупала его. Да, на самом деле он был еще мягче, чем выглядел. На его штанах была отделка и других цветов. Интересно, зеленый шелк такой же мягкий, как красный? Она должна была непременно потрогать его.
Но он, почувствовав прикосновение ее руки, быстро повернулся и схватил ее за руку.
— Воровка! — крикнул он. — Ага! Я поймал тебя, воровка!
Она подняла на него большие темные глаза и робко ответила:
— Я только пощупала шелк.
Голубые глаза засверкали ярче, чем море.
— Ты делаешь мне больно, — сказала она.
— Так тебе и надо, — огрызнулся он, — узнаешь, как будет больно, когда тебя повесят за воровство.
— Я ничего не украла.
— Я велю обыскать тебя. Отойди! Не смей подходить ко мне, грязная нищенка! Какая дерзость!
— Я не нищенка и не воровка. Это тебе надо бояться меня.
— Я велю сорвать с тебя эти лохмотья и обыскать тебя. Погляжу, как тебя будут пороть перед тем, как повесят. Попрошу сделать это специально для меня.
Внезапно она высвободила руку, но он схватил ее за волосы.
— Видишь вон того повешенного? — спросил он. — Он убежал со своего корабля. Так поступают и с грязными нищенками, которые воруют у знатных людей.
— Выше меня нет никого, — с достоинством ответила она, хотя ее лицо исказилось от боли, потому что он чуть ли не вырвал у нее прядь волос.
Его глаза метали молнии.
— Какая дерзость! Ты пожалеешь об этом!
— Это ты пожалеешь. Ты не знаешь, кто я.
Он взглянул ей в лицо и расхохотался.
— Так это ты! Дочка самого сатаны!
Увидев, что он не испугался, она была потрясена.
— Ну, а ты знаешь, кто я? — спросил паренек.
— Знаю.
— Тогда ты должна знать, что я слов на ветер не бросаю. Велю тебя выпороть за дерзость.
— Ты не посмеешь. Никто не посмеет. Я… я… — Она бросила на него свирепый взгляд. — Тебе же будет хуже, если обидишь меня!
Он отпустил ее, и она побежала. Обернувшись, она увидела, что он стоит на месте и смотрит ей вслед. Тогда она пошла медленно и важно, но как только почувствовала, что он уже не может видеть ее, снова пустилась бежать. Она дрожала от страха и ненависти, потому что не знала, испугался он ее или нет.
Вскоре она услышала, что Бартли Кэвилл убежал из дома и пустился в плавание. И ей стало легче. Жизнь пошла своей чередой. Тамар подрастала, ей уже минуло десять.
На этот раз в городе не было особого ожидания и приятного возбуждения. Вот уже год, как король Филипп умер, и большой опасности высадки испанцев на берег не было. Незадолго до смерти король узнал, что его амбиции тщетны и его планам не суждено осуществиться. Плимут даже не видел его Адельантадо, которая явилась, чтобы завоевывать, покорять, но благоприятный для Англии шторм отшвырнул ее в Бискайский залив. Подобная катастрофа для огромных и неповоротливых кораблей Великой армады означала конец попыткам Испании покорить Англию. Но в открытом море их соперничество продолжалось.
Иногда Тамар думала о том, что Бартли Кэвилл тоже где-то там, в море. Может, он сейчас сошел с корабля и штурмует какой-нибудь город. А может, он прорубает дорогу в джунглях. А быть может, его пытают в темнице. Все это могло случиться с ним. Она думала о нем с ненавистью, не столько за его слова, сколько за презрение, которое прочла в его сияющих голубых глазах.
Она по-прежнему была одинока. Дети с ней не играли, да и ей не хотелось играть в их игры. Она многому научилась у Гранин Лэкуэлл, и когда люди приходили к ним в дом за травами, Гранин говорила: «Девочка нарвет их для вас. Она знает».
И Тамар всякий раз испытывала удовольствие от силы, которой обладала.
Но однажды она поняла, что люди ненавидят ее, потому что боятся. Но самому страшному в ее жизни еще предстояло случиться.
Летним вечером она отправилась на прогулку в свое любимое место — тенистый берег пруда, над которым склонялись ивы. Она часто приходила сюда, ей нравилось сидеть у пруда и разглядывать птиц и насекомых. Она научилась подражать птичьим голосам, и птицы отвечали ей. Ей нравилось смотреть на ползущего по травинке муравья и на плетущего паутину паука. Иногда она болтала ногами в воде. Это было приятное местечко для отдыха в летнюю жару. Остановившись под деревом, она внезапно услышала дикие возгласы, и с деревьев разом спрыгнула целая куча ребятишек из окрестных домов. И все они, некоторые даже младше Тамар, навалились на нее и повалили на землю.
Она отчаянно сопротивлялась, но их было слишком много. Они завязали ей тряпкой глаза, боясь, что она разглядит и запомнит их. Она поняла, что они боятся, и это ее немножко утешило.
— Пустите меня! — кричала она. — Я прокляну вас! Вы еще пожалеете! Я знаю, кто вы, даже не глядя на вас!
Они молчали. Один пнул ее по ноге, другой ударил по спине. Ей было дурно, она едва не впала в беспамятство. Хотя она не раз видела драки, но до нее никогда никто и пальцем не дотрагивался.
Тамар брыкалась, визжала и кричала:
— Вы еще пожалеете! Я вас знаю! Я всех вас знаю!
Ее мучители продолжали молчать. Когда они заставили ее сесть на траву и стали привязывать запястья к лодыжкам, она поняла, что они собираются сделать.
Они царапали ее и щипали. Она ждала, что ей поможет какая-то сила, но… никто ей не помог, куче ребятишек противостояла лишь сила десятилетней девочки.
С громкими криками они швырнули ее в пруд, раздался всплеск мутной воды, и она шлепнулась на илистое дно. Дети не смогли бросить ее подальше от берега, и она оказалась сидящей по пояс в воде.
Стоящие на берегу дети забыли, что она не должна слышать их голоса, и завопили:
— Она тонет!
— Нет, она не тонет!
— Она плавает! Она — дочка дьявола! Он ей помогает!
Один мальчишка ткнул ее длинной веткой, пытаясь оттолкнуть ее дальше, и оцарапал ей ногу. Она думала, что вот-вот умрет, и не чувствовала боли. Помочь себе она не могла. Повязка у нее на глазах пропиталась вонючей водой, и она ничего не видела.
Дети продолжали орать:
— Она точно ведьма!
Кто-то бросил в нее камень. Он промазал, и камень плюхнулся в воду. Камни полетели снова, и один из них попал в нее. Она чувствовала, что погружается в тину. Она почти потеряла сознание, и лишь злость и вера в свои силы спасли ее. Потерять сознание означало утонуть, если бы испугавшиеся ребятишки не вытащили бы ее. Но они не испугались бы, потому что им не было жаль ее. Старая Гранин, верно, пожалела бы ее, но она глухая и еле ходит. Ее мать? Быть может, она пожалела бы ее немного, но, скорее всего, вздохнула бы с облегчением, ей тогда не пришлось бы все время следить за дочерью, ожидая со страхом, что в ней вот-вот проявятся дьявольские черты. Все остальные были бы только рады. Стало быть, никто не стал бы о ней плакать.
Она задыхалась, плевалась и вдруг услышала, что крики смолкли. Дети перестали кричать.
Потом послышался чей-то голос:
— Ты… ты… и ты, идите и вытащите девочку из воды.
Тамар схватили и вытащили из воды. Она лежала, тяжело дыша.
— Снимите тряпку с ее глаз и развяжите руки.
Перед глазами у нее заплясали черные круги. Тамар казалось, что темное небо над ней закачалось. Голос джентльмена сказал:
— Это дочка Лэкуэллов.
Тамар было не по себе и, громко стоная, она попыталась встать. Она увидела, что дети разбежались, а джентльмен остался. Это был Ричард Мерримен, который жил в большом доме.
— Ты можешь идти? — спросил он. — Эти дьяволята чуть не утопили тебя. Впредь постарайся избегать их.
Она пробормотала:
— Они боятся меня. Им пришлось завязать мне глаза.
Тамар поплелась ему навстречу и чуть не упала, он едва успел подхватить ее. Она поняла, что ему было противно прикасаться к ней, от ее грязных мокрых лохмотьев воняло, а на нем был, как всегда, богатый наряд. Она с чувством собственного достоинства шагнула в сторону.
— Спасибо, что вытащили меня из пруда, — сказала она и поплелась прочь.
— Послушай, девочка! — позвал он ее. Но она не оглянулась.
— Ты что, не слышишь? — крикнул он.
По лицу ее текли слезы. Ее глубоко оскорбили, сначала дети, потом он. Она не желала, чтобы кто-нибудь видел ее слезы. Она добралась до дома, и Гранин постаралась, как могла, утешить ее. Она с трудом поднялась со стула, чтобы приготовить ей отвар.
— Полно, полно, — бормотала старуха, — ты — молодчина, это было твое первое ныряние, и ты его выдержала.
Когда Тамар примостилась в своем уголке, огражденном камешками, она уже не ощущала боли в руках и ногах, не чувствовала, как ныли ее раны. Она вспоминала только о нарядном джентльмене, которому было противно дотронуться до нее.
После этого она много думала о Ричарде Мерримене. Если бы не он, она могла умереть, мальчишки забили бы ее камнями до смерти или утопили бы, как топят бродячих собак или кошек. Для них она была всего лишь зверюшкой, от которой хотят избавиться. И все же они боялись ее и за это ненавидели. Может, не так уж хорошо, когда тебя ненавидят? Гораздо лучше, когда тебя любят!
Все же ей не следует злиться на Ричарда Мерримена, ведь он спас ее и не виноват, что она была ему противна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Гранин, а я тоже ведьма?
— Пока еще нет.
— А я буду ею?
— Судя по тому, как ты появилась на свет…
— А как я появилась на свет? На траве? А мой отец — ведьмак?
Лицо Гранин приняло торжественное выражение.
— Говорят, дитя мое, что он самый великий… после Господа!
— Ангел?
— Нет, положи руку Тоби на спинку. Подойди поближе ко мне, еще ближе…
У Тамар перехватило дыхание.
— Скажи мне, Гранин, скажи мне…
— Твой отец, дитя, не кто иной, как сам сатана.
Наступил жаркий душный июль, и Тамар редко сидела дома, она забегала сюда, только чтобы стянуть краюху ржаного хлеба и кусок соленой рыбы. Но если старуха сидела одна, девочка садилась рядом с ней, чтобы потолковать, ей хотелось узнать все темные секреты дьявольских слов.
Понимать Гранин было нелегко. Иногда ее бормотание было столь неразборчиво, что даже стоя рядом с ней и испытывая тошноту от ее зловонного дыхания, различить все слова было трудно. Тамар выудила у нее лишь немногое. Зато теперь она знала главный секрет: люди боятся ее потому, что она — дочь сатаны.
Она бегала по лужайке, наслаждаясь, оттого что прохладная трава ласкала ее босые ноги, она шептала деревьям: «Я — дочь сатаны. Никто не может меня обидеть, потому что он оберегает меня».
Она любила уединение зеленого леса, с удовольствием собирала странные растения, показывала их старухе и спрашивала про их магические свойства. Но самое большое удовольствие доставлял ей город. Она останавливалась на улицах, разглядывала людей, прислушивалась к их разговорам. Ярмарки приводили ее в восторг, к тому же там можно было стащить кое-что из съестного. А иной раз незнакомцы, пораженные ее грациозностью и красотой, бросали ей монету. Она любила смотреть, как загружают и разгружают корабли. Она могла часами лежать на берегу, глядя на море, пытаясь представить себе, что там за полоской, где море встречается с небом.
Старый моряк из Хоу рассказывал ей про свои приключения в Испанском море. Она слушала его с интересом и задавала много вопросов. Они частенько сидели и толковали, ей казалось, будто у него в голове целый новый мир, а ключ к этому миру — его голос. Но однажды, когда она встретила моряка на улице, он прошел мимо, сделав вид, что не заметил ее. Она побежала за ним и ухватилась за его рукав. Он не прикрикнул на нее, не выругался, хотя преуспел в искусстве ругаться, а просто отвернулся от нее, осторожно высвободил свою руку и поспешил, опираясь на костыль, так быстро, как позволяла ему единственная нога. Она поняла, что случилось: он узнал, кто ее отец, и испугался.
Она бросилась на траву и зарыдала горько и злобно. Но в следующий раз, встретив старого моряка, она взглянула ему в лицо горящими глазами и выругала его. Он побледнел и заковылял прочь. Она чувствовала себя победительницей, теперь она знала, что он боялся маленькой темноглазой девочки сильнее, чем испанской инквизиции.
Однажды прошел слух, что испанцы высадились на Корнуолле, что Маусхоул в огне, а Пензанс осажден.
Тамар видела, как из Саунда вышли корабли на помощь корнуольцам. Для девочки, которая знала, что ее боятся больше, чем испанцев, это были волнующие дни.
Август был жаркий, и весь месяц Дрейк и Хокинс готовились к отплытию, а Тамар следила за ними.
Она на всю жизнь запомнила день, когда город узнал, что Дрейк и Хокинс погибли. Она увидела, что город облачился в траур, поняла, как народ любил своих героев. И Тамар поняла, что лучше, когда тебя любят, чем боятся. Потому что тот, кого боятся, одинок.
Она слушала, как люди говорят о Дрейке, а о ней не говорил никто. Она росла и становилась все более одинокой.
Однажды, когда в доме кроме нее были лишь ее мать и старуха, Люс заговорила о Дрейке.
— Я видела его много раз, — сказала она, восторженно вспоминая любимого всеми героя. — Помню однажды… это было в самое опасное время. Все мы ждали… ждали испанцев…
— И что же? — нетерпеливо спросила Тамар.
— Все были словно в лихорадке. Говорили, что у испанцев большие корабли, а у нас маленькие. Но что с того! У нас был он!
— И он был лучше всех! — воскликнула Тамар.
— Они шли в церковь… он и знатный лорд. Я пошла поглядеть на них… с Бетси. Я тогда была другая… — Ее глаза наполнились слезами, и она смахнула их шершавой рукой на свое залатанное платье. — Да, тогда я была не такая, как нынче. Волосы у меня были коротко подстрижены, как у мальчишки. Миссис говорила, что такие волосы — дар сатаны.
— Дар сатаны? — воскликнула Тамар, проводя рукой по своим пышным кудрям.
— И она остригла мне их. И Бетси тоже, хотя у Бетси волосы были не такие, как мои.
— Рассказывай дальше, — попросила Тамар.
— Мы пошли в церковь, и он был там. Я видела его. Он вышел со знатным лордом, женщины плакали, а мужчины бросали в воздух шляпы и кричали: «Попутного ветра вам, сэр Фрэнсис!» Вот уж не думала, что он умрет, а я еще буду жить.
— Расскажи еще, — сказала Тамар, — расскажи… расскажи… Расскажи мне про то время и про миссис Элтон.
По лицу Люс текли слезы.
— Я так часто думала о нем. Ни к чему мне было думать. Это было все равно, что искушать дьявола. Да, так оно и было. Я не просила многого… Просила лишь малого…
— Ну и глупо, — заявила Тамар, — надо было просить многого. Я непременно попрошу многого.
Люс повернулась к дочери.
— Ты не должна выходить ночью из дому, ночью надо сидеть взаперти. Не хочу, чтобы с тобой случилось то, что стряслось со мной. Будь осторожна. Я не хочу, чтобы ты попалась слишком молодой.
— Со мной ничего не случится! — вспыхнув, воскликнула Тамар.
— Ты сама не знаешь, что говоришь, дочка. Этого никто не может знать заранее. А потом, глядишь, уже поздно.
— А я знала бы.
— Поостерегись. Это может случиться внезапно, а потом будешь мучиться всю жизнь. — Она взглянула на свое платье. — Всю жизнь ходить в лохмотьях. А случиться это может, когда вовсе того не ждешь.
— Только не со мной! — отрезала Тамар. — Не найдется такой умник, кто сумеет поймать меня.
Большие корабли снова вошли в порт. Дрейка больше не было, Хокинса тоже, но другие люди заняли их место. Одним из них был сэр Уолтер Рейли, люди называли его наследником Дрейка. Весной, когда весь Плимут скорбел о Дрейке, в Саунде снаряжали флот. Назревали важные события, сюда прибыл лорд Ховард. Но всем было ясно, что времена переменились. Мужчины больше не собирались толпами возле кораблей, и Рейли привез в Плимут чужих моряков, которые не картавили мягко на девонский манер, мрачных чужеземцев, которых заставили служить на флоте.
Люди роптали. Во времена Дрейка все было иначе, моряки почитали за честь плавать с ним. Печальные настали времена: тех, кто дезертировал с кораблей, вешали в Хоу на устрашение остальным.
Это было июньским днем. Флот был готов к отплытию, и Тамар пришла в Хоу посмотреть, как корабли будут отчаливать. Почти рядом с ней оказался паренек, который был на несколько лет старше ее, и казался ей взрослым. Она знала, что это Бартли Кэвилл, сын сэра Хэмфри. Тринадцатилетний Бартли был рослый, с голубыми, как море, глазами и копной золотистых волос. Заметив, что он смотрит на корабли так же завороженно, как она сама, Тамар придвинулась поближе к нему.
Она заметила, что его штаны отделаны темно-красным шелком; ей понравился этот цвет и нежный блеск шелка. Чтобы понять, так ли нежен этот шелк, как выглядит, она протянула руку и пощупала его. Да, на самом деле он был еще мягче, чем выглядел. На его штанах была отделка и других цветов. Интересно, зеленый шелк такой же мягкий, как красный? Она должна была непременно потрогать его.
Но он, почувствовав прикосновение ее руки, быстро повернулся и схватил ее за руку.
— Воровка! — крикнул он. — Ага! Я поймал тебя, воровка!
Она подняла на него большие темные глаза и робко ответила:
— Я только пощупала шелк.
Голубые глаза засверкали ярче, чем море.
— Ты делаешь мне больно, — сказала она.
— Так тебе и надо, — огрызнулся он, — узнаешь, как будет больно, когда тебя повесят за воровство.
— Я ничего не украла.
— Я велю обыскать тебя. Отойди! Не смей подходить ко мне, грязная нищенка! Какая дерзость!
— Я не нищенка и не воровка. Это тебе надо бояться меня.
— Я велю сорвать с тебя эти лохмотья и обыскать тебя. Погляжу, как тебя будут пороть перед тем, как повесят. Попрошу сделать это специально для меня.
Внезапно она высвободила руку, но он схватил ее за волосы.
— Видишь вон того повешенного? — спросил он. — Он убежал со своего корабля. Так поступают и с грязными нищенками, которые воруют у знатных людей.
— Выше меня нет никого, — с достоинством ответила она, хотя ее лицо исказилось от боли, потому что он чуть ли не вырвал у нее прядь волос.
Его глаза метали молнии.
— Какая дерзость! Ты пожалеешь об этом!
— Это ты пожалеешь. Ты не знаешь, кто я.
Он взглянул ей в лицо и расхохотался.
— Так это ты! Дочка самого сатаны!
Увидев, что он не испугался, она была потрясена.
— Ну, а ты знаешь, кто я? — спросил паренек.
— Знаю.
— Тогда ты должна знать, что я слов на ветер не бросаю. Велю тебя выпороть за дерзость.
— Ты не посмеешь. Никто не посмеет. Я… я… — Она бросила на него свирепый взгляд. — Тебе же будет хуже, если обидишь меня!
Он отпустил ее, и она побежала. Обернувшись, она увидела, что он стоит на месте и смотрит ей вслед. Тогда она пошла медленно и важно, но как только почувствовала, что он уже не может видеть ее, снова пустилась бежать. Она дрожала от страха и ненависти, потому что не знала, испугался он ее или нет.
Вскоре она услышала, что Бартли Кэвилл убежал из дома и пустился в плавание. И ей стало легче. Жизнь пошла своей чередой. Тамар подрастала, ей уже минуло десять.
На этот раз в городе не было особого ожидания и приятного возбуждения. Вот уже год, как король Филипп умер, и большой опасности высадки испанцев на берег не было. Незадолго до смерти король узнал, что его амбиции тщетны и его планам не суждено осуществиться. Плимут даже не видел его Адельантадо, которая явилась, чтобы завоевывать, покорять, но благоприятный для Англии шторм отшвырнул ее в Бискайский залив. Подобная катастрофа для огромных и неповоротливых кораблей Великой армады означала конец попыткам Испании покорить Англию. Но в открытом море их соперничество продолжалось.
Иногда Тамар думала о том, что Бартли Кэвилл тоже где-то там, в море. Может, он сейчас сошел с корабля и штурмует какой-нибудь город. А может, он прорубает дорогу в джунглях. А быть может, его пытают в темнице. Все это могло случиться с ним. Она думала о нем с ненавистью, не столько за его слова, сколько за презрение, которое прочла в его сияющих голубых глазах.
Она по-прежнему была одинока. Дети с ней не играли, да и ей не хотелось играть в их игры. Она многому научилась у Гранин Лэкуэлл, и когда люди приходили к ним в дом за травами, Гранин говорила: «Девочка нарвет их для вас. Она знает».
И Тамар всякий раз испытывала удовольствие от силы, которой обладала.
Но однажды она поняла, что люди ненавидят ее, потому что боятся. Но самому страшному в ее жизни еще предстояло случиться.
Летним вечером она отправилась на прогулку в свое любимое место — тенистый берег пруда, над которым склонялись ивы. Она часто приходила сюда, ей нравилось сидеть у пруда и разглядывать птиц и насекомых. Она научилась подражать птичьим голосам, и птицы отвечали ей. Ей нравилось смотреть на ползущего по травинке муравья и на плетущего паутину паука. Иногда она болтала ногами в воде. Это было приятное местечко для отдыха в летнюю жару. Остановившись под деревом, она внезапно услышала дикие возгласы, и с деревьев разом спрыгнула целая куча ребятишек из окрестных домов. И все они, некоторые даже младше Тамар, навалились на нее и повалили на землю.
Она отчаянно сопротивлялась, но их было слишком много. Они завязали ей тряпкой глаза, боясь, что она разглядит и запомнит их. Она поняла, что они боятся, и это ее немножко утешило.
— Пустите меня! — кричала она. — Я прокляну вас! Вы еще пожалеете! Я знаю, кто вы, даже не глядя на вас!
Они молчали. Один пнул ее по ноге, другой ударил по спине. Ей было дурно, она едва не впала в беспамятство. Хотя она не раз видела драки, но до нее никогда никто и пальцем не дотрагивался.
Тамар брыкалась, визжала и кричала:
— Вы еще пожалеете! Я вас знаю! Я всех вас знаю!
Ее мучители продолжали молчать. Когда они заставили ее сесть на траву и стали привязывать запястья к лодыжкам, она поняла, что они собираются сделать.
Они царапали ее и щипали. Она ждала, что ей поможет какая-то сила, но… никто ей не помог, куче ребятишек противостояла лишь сила десятилетней девочки.
С громкими криками они швырнули ее в пруд, раздался всплеск мутной воды, и она шлепнулась на илистое дно. Дети не смогли бросить ее подальше от берега, и она оказалась сидящей по пояс в воде.
Стоящие на берегу дети забыли, что она не должна слышать их голоса, и завопили:
— Она тонет!
— Нет, она не тонет!
— Она плавает! Она — дочка дьявола! Он ей помогает!
Один мальчишка ткнул ее длинной веткой, пытаясь оттолкнуть ее дальше, и оцарапал ей ногу. Она думала, что вот-вот умрет, и не чувствовала боли. Помочь себе она не могла. Повязка у нее на глазах пропиталась вонючей водой, и она ничего не видела.
Дети продолжали орать:
— Она точно ведьма!
Кто-то бросил в нее камень. Он промазал, и камень плюхнулся в воду. Камни полетели снова, и один из них попал в нее. Она чувствовала, что погружается в тину. Она почти потеряла сознание, и лишь злость и вера в свои силы спасли ее. Потерять сознание означало утонуть, если бы испугавшиеся ребятишки не вытащили бы ее. Но они не испугались бы, потому что им не было жаль ее. Старая Гранин, верно, пожалела бы ее, но она глухая и еле ходит. Ее мать? Быть может, она пожалела бы ее немного, но, скорее всего, вздохнула бы с облегчением, ей тогда не пришлось бы все время следить за дочерью, ожидая со страхом, что в ней вот-вот проявятся дьявольские черты. Все остальные были бы только рады. Стало быть, никто не стал бы о ней плакать.
Она задыхалась, плевалась и вдруг услышала, что крики смолкли. Дети перестали кричать.
Потом послышался чей-то голос:
— Ты… ты… и ты, идите и вытащите девочку из воды.
Тамар схватили и вытащили из воды. Она лежала, тяжело дыша.
— Снимите тряпку с ее глаз и развяжите руки.
Перед глазами у нее заплясали черные круги. Тамар казалось, что темное небо над ней закачалось. Голос джентльмена сказал:
— Это дочка Лэкуэллов.
Тамар было не по себе и, громко стоная, она попыталась встать. Она увидела, что дети разбежались, а джентльмен остался. Это был Ричард Мерримен, который жил в большом доме.
— Ты можешь идти? — спросил он. — Эти дьяволята чуть не утопили тебя. Впредь постарайся избегать их.
Она пробормотала:
— Они боятся меня. Им пришлось завязать мне глаза.
Тамар поплелась ему навстречу и чуть не упала, он едва успел подхватить ее. Она поняла, что ему было противно прикасаться к ней, от ее грязных мокрых лохмотьев воняло, а на нем был, как всегда, богатый наряд. Она с чувством собственного достоинства шагнула в сторону.
— Спасибо, что вытащили меня из пруда, — сказала она и поплелась прочь.
— Послушай, девочка! — позвал он ее. Но она не оглянулась.
— Ты что, не слышишь? — крикнул он.
По лицу ее текли слезы. Ее глубоко оскорбили, сначала дети, потом он. Она не желала, чтобы кто-нибудь видел ее слезы. Она добралась до дома, и Гранин постаралась, как могла, утешить ее. Она с трудом поднялась со стула, чтобы приготовить ей отвар.
— Полно, полно, — бормотала старуха, — ты — молодчина, это было твое первое ныряние, и ты его выдержала.
Когда Тамар примостилась в своем уголке, огражденном камешками, она уже не ощущала боли в руках и ногах, не чувствовала, как ныли ее раны. Она вспоминала только о нарядном джентльмене, которому было противно дотронуться до нее.
После этого она много думала о Ричарде Мерримене. Если бы не он, она могла умереть, мальчишки забили бы ее камнями до смерти или утопили бы, как топят бродячих собак или кошек. Для них она была всего лишь зверюшкой, от которой хотят избавиться. И все же они боялись ее и за это ненавидели. Может, не так уж хорошо, когда тебя ненавидят? Гораздо лучше, когда тебя любят!
Все же ей не следует злиться на Ричарда Мерримена, ведь он спас ее и не виноват, что она была ему противна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30