Мол, если она желает учиться, он поможет ей. А она желала учиться. Желала всем сердцем.
— Помимо чтения и письма тебе нужно еще многое познать, — сказал он. — Ты должна уметь красиво двигаться, держаться с достоинством, не давать волю своим чувствам. И потом… твоя манера говорить… Твоя речь просто режет мне слух.
Он заставил ее сидеть перед зеркалом и правильно произносить слова, повторяя каждую гласную и согласную, покуда эти звуки не заслужили его одобрения. Теперь она говорила почти как он — с легким, мягким девонским акцентом.
Она любила яркие цвета — синий и ярко-красный, подчеркивающие красоту ее темных волос и заставляющие еще ярче сиять ее черные глаза. Когда она ездила верхом, а в числе прочих наук она одолела искусство верховой езды, люди смотрели ей вслед, уверяясь в том, что в ней есть что-то от лукавого: «Она слишком хороша и слишком умна для земной женщины, — говорили они. — Вы только подумайте, как она сумела ускользнуть из рук охотника на ведьм, и поглядите, какой стала!»
Тамар не обращала на них внимания, втайне она была довольна, что ей по-прежнему приписывают сверхъестественную силу.
Но Ричард порицал это. Он любил беседовать с ней. После смерти его подруги из Пенни-Кросса ему не с кем было говорить на интересующие его темы, и, к его удивлению, Тамар заполнила эту пустоту. Ему казалось забавным, что он с удовольствием беседовал с девушкой, которая пару лет назад была маленькой дикаркой.
— Я гляжу, Мерримен, — сказал однажды сэр Хэмфри, — вы просто обожаете эту девочку. Черт меня побери! Если бы вы не сказали мне, что она ваша дочь, я подумал бы, что она ваша любовница. Не уверен, что не думаю так и теперь.
— Чепуха! — резко возразил Ричард. — Такая девочка любого заинтересует. Подумай только, какой она была и какой стала! Она поистине необыкновенная.
Сэр Хэмфри засмеялся.
На самом деле Тамар все больше интересовала Ричарда, он даже не думал, что с ним такое случится. Но его раздражало, что девушка продолжает упорно верить в свою сверхъестественную силу. Почему? Потому что он боялся за нее. Он боялся, что если Тамар снова окажется в опасности, он не сумеет спасти ее, а мысль о возможности потерять эту девушку была невыносимой.
Он снова и снова увещевал ее, говорил холодно и презрительно, говорил, что она глупа. Но ничто не могло переубедить ее.
Однажды ноябрьским днем он позвал ее в кабинет. Она заметила слабый румянец на его щеках и поняла: случилось что-то неприятное.
— Тамар, — сказал он, — садись, дитя мое, я хочу поговорить с тобой. Я только что услышал новости о дьявольском сговоре в Лондоне. Это повлияет на обстановку во всей стране.
— Что за сговор?
— Заговор, который ставит целью уничтожить разом короля и парламент и таким образом лишить страну ее правителей. Это значит, что начнутся новые гонения.
— И кто эти заговорщики?
— Это дурацкий заговор, обреченный на провал. Как я слышал, некто Роберт Кейтсби, католик из Нортхемптоншира, собрал своих собратьев-католиков, и они наняли человека по имени Гай Фокес, солдата удачи, чтобы он спрятался в здании парламента с бочкой пороха и спичками. Один из заговорщиков предупредил своего друга, чтобы тот не ходил в парламент пятого ноября, на которое было назначено покушение. Возникло подозрение, здание обыскали, заговор был раскрыт. Какая нелепость! Это не способ получить свободу, чтобы наслаждаться ею в этой стране.
— Наслаждаться свободой… — повторила она и зловещим голосом добавила: — И верить в ведьм, если желаешь этого?
— Дались тебе эти ведьмы! Иной раз ты доводишь меня до отчаяния, Тамар.
— Такова доля дочери сатаны. Я не могу отрешиться от этого. И что бы вы ни говорили, колдовство Гранин Лэкуэлл имело свое действие. Больные излечивались. А некоторые, на которых она смотрела, заболевали… или им не везло.
Он устало взглянул на нее, но невольно улыбнулся, глядя на ее прелестное, одухотворенное лицо.
— Иногда колдовство оказывает действие, иногда нет. Когда не оказывает, об этом забывают, а если предсказание сбывается, о нем толкуют без конца. А этот заговор… повлечет за собой новые жестокие преследования католиков. Быть может, у нас объявятся охотники на католиков и на ведьм.
— По крайней мере, вам не придется беспокоиться за меня, когда объявятся новые охотники.
Он бросил на нее насмешливый взгляд.
— Боюсь, характер у тебя дикий, и мне приходится беспокоиться за тебя. Ты быстро научилась многому, никто не догадался бы, что ты родилась в другой обстановке, и все же упрямо не желаешь расстаться с предрассудками, которые могут принести тебе в лучшем случае неприятности, в худшем — беду.
— Я знаю, что мое рождение окутано тайной. Вы забыли, я видела лицо моей матери в тот самый момент. Для чего ей было выдумывать историю с сатаной в темном лесу.
— Я должен сказать тебе кое-что, Тамар. Хотя и не собирался это делать… по крайней мере теперь. Но вижу, что должен. Я должен сказать тебе кое-что о себе. Сначала хочу сказать, что собираю определенный материал. Когда я буду иметь все, что мне необходимо, издам книгу.
— Какого рода?
— Книгу о временах, о прошлом и настоящем, о кровопролитиях и ужасах.
— А почему вы ее пишете?
— Быть может, для того, чтобы показать другим, что я узнал, что я понял… А может, потому что я сам что-то ищу.
— Что вы ищете?
— Я сам не знаю точно. Быть может, религию… а может быть, нечто иное. В процессе того что я успел сделать, мне понадобился мой собственный опыт и тщательное изучение. О Тамар, мне не раз хотелось поговорить с тобой об этом. Было время, когда я мог обсуждать это с очень дорогим для меня человеком. Но увы! Она умерла. И в какой-то мере ты заняла ее место. Ты живо интересуешься всем, что творится вокруг. Пожалуй, не самими событиями, а тем, как они воспринимаются людьми нашего времени. У тебя пытливый ум. Да, ты для меня утешение.
Тамар была удивлена. Он никогда прежде не говорил ей о своих чувствах. Она почувствовала себя невероятно счастливой и восхищалась им сильнее, чем когда-либо.
— На свете мало людей, с кем я мог бы говорить об этом, — продолжал он. — С нашими друзьями Кэвиллами? Мы друзья лишь потому, что наши поместья находятся почти рядом и мы навещаем друг друга по-соседски. В какой-то мере они интересны мне как типичные люди нашего времени. Отец и сын физически совершенны, им доставляют наслаждение упражнения тела скорее, чем ума. Сын — копия своего отца! Оба они — пираты. Они обожают брать силой то, что им не принадлежит.
Каждый раз, когда упоминали имя Бартли, к щекам Тамар приливала кровь. Она знала, что никогда не забудет его и те страшные мгновения. Иногда она снова переживала это во сне. Теперь он был далеко. Его не было здесь уже два года. Пусть он никогда не возвращается.
— Да, они — пираты. Хотя я могу сказать, мне все же чем-то нравится отец, чего не могу сказать о сыне. С годами сэр Хэмфри стал мягче, а в возрасте Бартли он был точно таким же. В них заключена квинтэссенция мужества, они — идеалы нашего времени. Такие, как они, сделали нашу страну великой и продолжают это дело. Благодаря им Англия стала доминировать в том, в чем прежде отставала. Однако не презирай Бартли слишком сильно за то, что он пытался сделать с тобой. Радуйся, что ему это не удалось. Если бы не Бартли и ему подобные, у нас бы уже правили испанцы, и гонения на ведьм, пуритан, протестантов, католиков, словом, на всех, кто в чем-либо не согласен с государством и церковью, были бы во сто крат страшнее, в тысячу раз кровавее. Ты много слышала об испанской инквизиции. Будем радоваться тому, что в нашей стране нет этого зла. И все же мы страдаем, как страдает весь мир. Пока мы не научимся терпимости, страданиям не будет конца. Человек должен сам выбирать религию. Гонения не гасят пожар недовольства, как думают правители, а лишь раздувают его. Король Филипп не мог выгнать с моря наши корабли из-за ужасно жестокого обращения с пленными. Люди толпились возле кораблей, желая принять участие в морских сражениях не только для того, чтобы побеждать, но и для того, чтобы мстить. Дорогое мое дитя, после того как у нас появились охотники на ведьм и их пособники, несчастных глупых ведьм стало в этой стране еще больше.
— Ричард, — сказала Тамар (она объяснила, что никогда не сможет назвать его отцом и, поселившись в его доме, уже через месяц стала называть его по имени), — откуда вам это известно?
— Именно об этом я хотел бы поговорить с тобой.
Она с вниманием ждала, а он после некоторого колебания, словно и в эту минуту не очень желал говорить об этом, продолжал:
— Я хочу рассказать тебе о гонении, свидетелем которого я был всю жизнь. Когда мне было восемь лет, со мной случилось нечто ужасное, заставившее меня смотреть на любые преследования, как на бедствие, тормозящее прогресс. Я должен рассказать тебе об этом, потому что это изменило мою жизнь и сделало меня таким, как я есть.
Мой отец служил при дворе королевы Марии… Марии Кровавой. Как ты знаешь, Мария вышла замуж за Филиппа Испанского, и в ту пору, когда король приехал в Англию, в его свите была красивая леди, в которую мой отец влюбился. Они поженились, и когда король вернулся в Испанию, моя мать должна была ехать с ним, потому что была слаба здоровьем и не могла выносить сырой английский климат. Отец отправился с ней в Мадрид, и там я родился. У нас была очень счастливая семья до того времени, как мне исполнилось семь лет. Моего отца арестовали и отдали в руки инквизиции. Я рано столкнулся с этим злом. Я видел и раньше в глазах людей затаенный ужас, но лишь когда это коснулось моей семьи, понял это в полной мере. Моего отца забрали ночью, и с тех пор я увидел его только один раз. Это было год спустя. Я едва узнал его. Его румяные щеки пожелтели, он едва мог ходить, так сильно он был измучен пытками в мрачных застенках инквизиции. Маленького мальчика, каким я тогда был, они не могли схватить, но в доме нашем поселился страх. Моя мать слегла, и ей позволили в тот день остаться дома. Но я должен был явиться, меня должны были заклеймить, оттого что меня не воспитали как достойного гражданина и доброго католика.
Память об этом не покидала меня, она не тускнеет. Рано утром меня разбудил приглушенный звон колокольчика. Слуги подняли меня с постели, быстро одели и вывели на улицу.
В Испании аутодафе — большой праздник. Люди надевают нарядные одежды. Ни одна церковь не устраивает столь пышных церемоний, как римская церковь.
Меня привели к воротам инквизиции, чтобы я видел страшную процессию, направляющуюся к месту казни. Среди этих несчастных мужчин и женщин был и мой отец. На нем был кошмарный желтый балахон. На этом sanbenito были вышиты фигуры, объятые пламенем, языки которого поднимались ввысь, а страшные дьяволы раздували это пламя. Этот наряд говорил собравшимся зевакам, что мой отец был одним из обреченных на сожжение. Не могу описать тебе весь этот ужас, когда я вспоминал об этом позднее; казалось, что еще кошмарнее, чем жестокие мучения этих несчастных, была сама церковь, помпа, с какой церковь это обставила. Простые люди должны были присутствовать, как велела им церковь, а иначе на них пало бы подозрение. Я представлял себе, что эта сцена была еще более душераздирающей, чем те, что разыгрывались в римском амфитеатре во времена язычников Нерона и Тиберия. Римляне наслаждались жестокостью, потому что для них это был спорт. Испанцы наслаждались ею меньше, но пытались скрыть ее под маской благочестия. Повзрослев, я понял, что грех испанцев был более тяжким.
Большинство жертв составляли люди высших классов, несомненно потому, что инквизиция получала имущество казненных, ибо она должна была оставаться богатой и могущественной.
Их вели на quemadero… место, где горели костры, где великий инквизитор держал речь перед толпой, перечисляя грехи обреченных на страшную смерть.
Были зажжены костры, и я смотрел на эти измученные тела, искалеченные на дыбе, обожженные раскаленными щипцами, ожидающие последних мучений, которые, наконец, должны были принести им милосердную смерть. Некоторых задушили, прежде чем сжечь, тех, кто в последний момент принял католичество. Остальные пошли на костер живыми, потому что они упорно не желали отказаться от своей веры. Мой отец был в их числе, и я был там… чтобы видеть, как он умрет…
Тамар была в силах лишь смотреть на него, в глазах ее застыл ужас, сострадание и ненависть к мучителям отца Ричарда. Она не находила слов…
Немного погодя, он продолжал:
— Это было много лет назад. Тысячи людей были замучены и сожжены, как мой отец. Даже в нашей стране святая римская церковь оставила свой кровавый след. В Смитфилде горели костры, и ни один человек не доверял соседу.
Моя мать умерла, и меня тайком увезли в Англию. У отца были верные слуги, которые последовали за ним в Испанию, они тоже боялись инквизиции и, без сомнения, могли стать ее жертвами. Определенная снисходительность была проявлена к ним на какое-то время, потому что инквизиторам было выгодно в первую очередь уничтожить людей состоятельных. В Англии моей семье принадлежали большие поместья, и дед и бабка меня воспитали в протестантской религии.
Эта религия более гуманна. Человеку нужна вера в Бога, ведь мы приходим в этот загадочный мир не по своей воле, сражаемся с невзгодами всю недолгую жизнь и уходим. Вера нужна нам, ведь мы не в силах думать, что умрем и исчезнем совершенно. Да, наступила более благоприятная эпоха, народ Англии устал от костров Смитфилда, а англичане сделаны из иного вещества, нежели испанцы. Мы не любим торжественных церемоний, мы любим веселье и праздники, нам нравится, когда рекой льется вино, а не кровь. Нас трудно разозлить, но когда разозлимся, мы на редкость упорны. Мы не злопамятны, ни одна нация в мире не способна так забывать зло, как англичане, хотя для этого нам надобно определенное время. Мне посчастливилось жить в этой стране. Но вот, когда я уже начал стареть, эхо прежних жестокостей снова зазвучало здесь. Быть может, оно никогда и не затихало. Королева была главой церкви, как в свое время ее отец, и были те, кто не хотел видеть ее в этой роли и желали большей реформации церкви.
Я видел начало новых гонений. Теперь пришла очередь пуритан и протестантов страдать. Я видел, как людей бросали в тюрьмы… гноили в зловонных темницах. Я убеждал себя в том, что это не столь жестокие методы, какие применяли в Испании. И все же это были преследования. А однажды я увидел, как в Смитфидде сожгли двух анабаптистов, это были первые жертвы со времени восшествия Елизаветы на престол. И тем не менее меня мало утешало то, что наша церковь редко… совершает подобные дела.
Я стал изучать различные религии, существовавшие с незапамятных времен, в том числе веру в колдуний и колдунов.
Он помолчал немного, налил в бокал вино и продолжил:
— Так вот, я стал читать книги о колдовской силе ведьм, потому что, по моему мнению, колдовство связано с религией этой страны. На материке ведьм подвергают страшным пыткам. Одни из них притворяются, что верят в свою силу, другие искренне верят, что обладают ею. А пыткам их подвергают во имя Божие. Почему, спрашивал я себя, эти женщины еще до пыток признают, что обладают дьявольской силой? Да потому, что они верят в это. Они умирают в своей вере, так же, как мой отец умер в своей. И твое отношение к этому, Тамар, весьма заинтересовало меня. Тебе внушили, будто ты — дочь дьявола, и тебе это нравилось. Даже теперь, когда ты получила некоторое образование, ты упорно хочешь в это верить. Стоит ли удивляться тому, что невежественные создания не желают отказываться от своей веры?
— Я понимаю, вы не верите в силу ведьм, — прервала его Тамар, — но я своими глазами видела, как колдует Гранин. Без сомнения, ведьмы обладают силой, недоступной для простых смертных.
— Поверь мне, Тамар, я изучал колдовское искусство ведьм И нашел, что оно сходно с религией, которую исповедовали в этой стране, покуда святой Августин не принес сюда христианство. Колдовство ведьм, живущих сегодня, уходит корнями в языческие времена, когда наши предки поклонялись Водану, богу богов, Тору громовержцу, Тиру, богу, давшему человеку мудрость и хитрость, и Фрейе, богине войны. Правда, ведьмы не упоминают их имена, потому что они ничего о них не знают. Прошли века с тех пор, как святой Августин прибыл к нам, но, увы, христианство в этой стране внедряли насильно. В этом корни религиозных конфликтов. Власти не дают народу свободного выбора. Веками христианская церковь кровью и пытками искореняла колдовство, потому что оно представляет собой соперничающую с ним веру. Я присутствовал на шабаше ведьм, надев маску в виде головы козла, и видел их пляски вокруг костра. И в этих плясках я узнал ритуальные языческие обряды. В дохристианские времена население в стране было незначительное, и необходимо было увеличить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Помимо чтения и письма тебе нужно еще многое познать, — сказал он. — Ты должна уметь красиво двигаться, держаться с достоинством, не давать волю своим чувствам. И потом… твоя манера говорить… Твоя речь просто режет мне слух.
Он заставил ее сидеть перед зеркалом и правильно произносить слова, повторяя каждую гласную и согласную, покуда эти звуки не заслужили его одобрения. Теперь она говорила почти как он — с легким, мягким девонским акцентом.
Она любила яркие цвета — синий и ярко-красный, подчеркивающие красоту ее темных волос и заставляющие еще ярче сиять ее черные глаза. Когда она ездила верхом, а в числе прочих наук она одолела искусство верховой езды, люди смотрели ей вслед, уверяясь в том, что в ней есть что-то от лукавого: «Она слишком хороша и слишком умна для земной женщины, — говорили они. — Вы только подумайте, как она сумела ускользнуть из рук охотника на ведьм, и поглядите, какой стала!»
Тамар не обращала на них внимания, втайне она была довольна, что ей по-прежнему приписывают сверхъестественную силу.
Но Ричард порицал это. Он любил беседовать с ней. После смерти его подруги из Пенни-Кросса ему не с кем было говорить на интересующие его темы, и, к его удивлению, Тамар заполнила эту пустоту. Ему казалось забавным, что он с удовольствием беседовал с девушкой, которая пару лет назад была маленькой дикаркой.
— Я гляжу, Мерримен, — сказал однажды сэр Хэмфри, — вы просто обожаете эту девочку. Черт меня побери! Если бы вы не сказали мне, что она ваша дочь, я подумал бы, что она ваша любовница. Не уверен, что не думаю так и теперь.
— Чепуха! — резко возразил Ричард. — Такая девочка любого заинтересует. Подумай только, какой она была и какой стала! Она поистине необыкновенная.
Сэр Хэмфри засмеялся.
На самом деле Тамар все больше интересовала Ричарда, он даже не думал, что с ним такое случится. Но его раздражало, что девушка продолжает упорно верить в свою сверхъестественную силу. Почему? Потому что он боялся за нее. Он боялся, что если Тамар снова окажется в опасности, он не сумеет спасти ее, а мысль о возможности потерять эту девушку была невыносимой.
Он снова и снова увещевал ее, говорил холодно и презрительно, говорил, что она глупа. Но ничто не могло переубедить ее.
Однажды ноябрьским днем он позвал ее в кабинет. Она заметила слабый румянец на его щеках и поняла: случилось что-то неприятное.
— Тамар, — сказал он, — садись, дитя мое, я хочу поговорить с тобой. Я только что услышал новости о дьявольском сговоре в Лондоне. Это повлияет на обстановку во всей стране.
— Что за сговор?
— Заговор, который ставит целью уничтожить разом короля и парламент и таким образом лишить страну ее правителей. Это значит, что начнутся новые гонения.
— И кто эти заговорщики?
— Это дурацкий заговор, обреченный на провал. Как я слышал, некто Роберт Кейтсби, католик из Нортхемптоншира, собрал своих собратьев-католиков, и они наняли человека по имени Гай Фокес, солдата удачи, чтобы он спрятался в здании парламента с бочкой пороха и спичками. Один из заговорщиков предупредил своего друга, чтобы тот не ходил в парламент пятого ноября, на которое было назначено покушение. Возникло подозрение, здание обыскали, заговор был раскрыт. Какая нелепость! Это не способ получить свободу, чтобы наслаждаться ею в этой стране.
— Наслаждаться свободой… — повторила она и зловещим голосом добавила: — И верить в ведьм, если желаешь этого?
— Дались тебе эти ведьмы! Иной раз ты доводишь меня до отчаяния, Тамар.
— Такова доля дочери сатаны. Я не могу отрешиться от этого. И что бы вы ни говорили, колдовство Гранин Лэкуэлл имело свое действие. Больные излечивались. А некоторые, на которых она смотрела, заболевали… или им не везло.
Он устало взглянул на нее, но невольно улыбнулся, глядя на ее прелестное, одухотворенное лицо.
— Иногда колдовство оказывает действие, иногда нет. Когда не оказывает, об этом забывают, а если предсказание сбывается, о нем толкуют без конца. А этот заговор… повлечет за собой новые жестокие преследования католиков. Быть может, у нас объявятся охотники на католиков и на ведьм.
— По крайней мере, вам не придется беспокоиться за меня, когда объявятся новые охотники.
Он бросил на нее насмешливый взгляд.
— Боюсь, характер у тебя дикий, и мне приходится беспокоиться за тебя. Ты быстро научилась многому, никто не догадался бы, что ты родилась в другой обстановке, и все же упрямо не желаешь расстаться с предрассудками, которые могут принести тебе в лучшем случае неприятности, в худшем — беду.
— Я знаю, что мое рождение окутано тайной. Вы забыли, я видела лицо моей матери в тот самый момент. Для чего ей было выдумывать историю с сатаной в темном лесу.
— Я должен сказать тебе кое-что, Тамар. Хотя и не собирался это делать… по крайней мере теперь. Но вижу, что должен. Я должен сказать тебе кое-что о себе. Сначала хочу сказать, что собираю определенный материал. Когда я буду иметь все, что мне необходимо, издам книгу.
— Какого рода?
— Книгу о временах, о прошлом и настоящем, о кровопролитиях и ужасах.
— А почему вы ее пишете?
— Быть может, для того, чтобы показать другим, что я узнал, что я понял… А может, потому что я сам что-то ищу.
— Что вы ищете?
— Я сам не знаю точно. Быть может, религию… а может быть, нечто иное. В процессе того что я успел сделать, мне понадобился мой собственный опыт и тщательное изучение. О Тамар, мне не раз хотелось поговорить с тобой об этом. Было время, когда я мог обсуждать это с очень дорогим для меня человеком. Но увы! Она умерла. И в какой-то мере ты заняла ее место. Ты живо интересуешься всем, что творится вокруг. Пожалуй, не самими событиями, а тем, как они воспринимаются людьми нашего времени. У тебя пытливый ум. Да, ты для меня утешение.
Тамар была удивлена. Он никогда прежде не говорил ей о своих чувствах. Она почувствовала себя невероятно счастливой и восхищалась им сильнее, чем когда-либо.
— На свете мало людей, с кем я мог бы говорить об этом, — продолжал он. — С нашими друзьями Кэвиллами? Мы друзья лишь потому, что наши поместья находятся почти рядом и мы навещаем друг друга по-соседски. В какой-то мере они интересны мне как типичные люди нашего времени. Отец и сын физически совершенны, им доставляют наслаждение упражнения тела скорее, чем ума. Сын — копия своего отца! Оба они — пираты. Они обожают брать силой то, что им не принадлежит.
Каждый раз, когда упоминали имя Бартли, к щекам Тамар приливала кровь. Она знала, что никогда не забудет его и те страшные мгновения. Иногда она снова переживала это во сне. Теперь он был далеко. Его не было здесь уже два года. Пусть он никогда не возвращается.
— Да, они — пираты. Хотя я могу сказать, мне все же чем-то нравится отец, чего не могу сказать о сыне. С годами сэр Хэмфри стал мягче, а в возрасте Бартли он был точно таким же. В них заключена квинтэссенция мужества, они — идеалы нашего времени. Такие, как они, сделали нашу страну великой и продолжают это дело. Благодаря им Англия стала доминировать в том, в чем прежде отставала. Однако не презирай Бартли слишком сильно за то, что он пытался сделать с тобой. Радуйся, что ему это не удалось. Если бы не Бартли и ему подобные, у нас бы уже правили испанцы, и гонения на ведьм, пуритан, протестантов, католиков, словом, на всех, кто в чем-либо не согласен с государством и церковью, были бы во сто крат страшнее, в тысячу раз кровавее. Ты много слышала об испанской инквизиции. Будем радоваться тому, что в нашей стране нет этого зла. И все же мы страдаем, как страдает весь мир. Пока мы не научимся терпимости, страданиям не будет конца. Человек должен сам выбирать религию. Гонения не гасят пожар недовольства, как думают правители, а лишь раздувают его. Король Филипп не мог выгнать с моря наши корабли из-за ужасно жестокого обращения с пленными. Люди толпились возле кораблей, желая принять участие в морских сражениях не только для того, чтобы побеждать, но и для того, чтобы мстить. Дорогое мое дитя, после того как у нас появились охотники на ведьм и их пособники, несчастных глупых ведьм стало в этой стране еще больше.
— Ричард, — сказала Тамар (она объяснила, что никогда не сможет назвать его отцом и, поселившись в его доме, уже через месяц стала называть его по имени), — откуда вам это известно?
— Именно об этом я хотел бы поговорить с тобой.
Она с вниманием ждала, а он после некоторого колебания, словно и в эту минуту не очень желал говорить об этом, продолжал:
— Я хочу рассказать тебе о гонении, свидетелем которого я был всю жизнь. Когда мне было восемь лет, со мной случилось нечто ужасное, заставившее меня смотреть на любые преследования, как на бедствие, тормозящее прогресс. Я должен рассказать тебе об этом, потому что это изменило мою жизнь и сделало меня таким, как я есть.
Мой отец служил при дворе королевы Марии… Марии Кровавой. Как ты знаешь, Мария вышла замуж за Филиппа Испанского, и в ту пору, когда король приехал в Англию, в его свите была красивая леди, в которую мой отец влюбился. Они поженились, и когда король вернулся в Испанию, моя мать должна была ехать с ним, потому что была слаба здоровьем и не могла выносить сырой английский климат. Отец отправился с ней в Мадрид, и там я родился. У нас была очень счастливая семья до того времени, как мне исполнилось семь лет. Моего отца арестовали и отдали в руки инквизиции. Я рано столкнулся с этим злом. Я видел и раньше в глазах людей затаенный ужас, но лишь когда это коснулось моей семьи, понял это в полной мере. Моего отца забрали ночью, и с тех пор я увидел его только один раз. Это было год спустя. Я едва узнал его. Его румяные щеки пожелтели, он едва мог ходить, так сильно он был измучен пытками в мрачных застенках инквизиции. Маленького мальчика, каким я тогда был, они не могли схватить, но в доме нашем поселился страх. Моя мать слегла, и ей позволили в тот день остаться дома. Но я должен был явиться, меня должны были заклеймить, оттого что меня не воспитали как достойного гражданина и доброго католика.
Память об этом не покидала меня, она не тускнеет. Рано утром меня разбудил приглушенный звон колокольчика. Слуги подняли меня с постели, быстро одели и вывели на улицу.
В Испании аутодафе — большой праздник. Люди надевают нарядные одежды. Ни одна церковь не устраивает столь пышных церемоний, как римская церковь.
Меня привели к воротам инквизиции, чтобы я видел страшную процессию, направляющуюся к месту казни. Среди этих несчастных мужчин и женщин был и мой отец. На нем был кошмарный желтый балахон. На этом sanbenito были вышиты фигуры, объятые пламенем, языки которого поднимались ввысь, а страшные дьяволы раздували это пламя. Этот наряд говорил собравшимся зевакам, что мой отец был одним из обреченных на сожжение. Не могу описать тебе весь этот ужас, когда я вспоминал об этом позднее; казалось, что еще кошмарнее, чем жестокие мучения этих несчастных, была сама церковь, помпа, с какой церковь это обставила. Простые люди должны были присутствовать, как велела им церковь, а иначе на них пало бы подозрение. Я представлял себе, что эта сцена была еще более душераздирающей, чем те, что разыгрывались в римском амфитеатре во времена язычников Нерона и Тиберия. Римляне наслаждались жестокостью, потому что для них это был спорт. Испанцы наслаждались ею меньше, но пытались скрыть ее под маской благочестия. Повзрослев, я понял, что грех испанцев был более тяжким.
Большинство жертв составляли люди высших классов, несомненно потому, что инквизиция получала имущество казненных, ибо она должна была оставаться богатой и могущественной.
Их вели на quemadero… место, где горели костры, где великий инквизитор держал речь перед толпой, перечисляя грехи обреченных на страшную смерть.
Были зажжены костры, и я смотрел на эти измученные тела, искалеченные на дыбе, обожженные раскаленными щипцами, ожидающие последних мучений, которые, наконец, должны были принести им милосердную смерть. Некоторых задушили, прежде чем сжечь, тех, кто в последний момент принял католичество. Остальные пошли на костер живыми, потому что они упорно не желали отказаться от своей веры. Мой отец был в их числе, и я был там… чтобы видеть, как он умрет…
Тамар была в силах лишь смотреть на него, в глазах ее застыл ужас, сострадание и ненависть к мучителям отца Ричарда. Она не находила слов…
Немного погодя, он продолжал:
— Это было много лет назад. Тысячи людей были замучены и сожжены, как мой отец. Даже в нашей стране святая римская церковь оставила свой кровавый след. В Смитфилде горели костры, и ни один человек не доверял соседу.
Моя мать умерла, и меня тайком увезли в Англию. У отца были верные слуги, которые последовали за ним в Испанию, они тоже боялись инквизиции и, без сомнения, могли стать ее жертвами. Определенная снисходительность была проявлена к ним на какое-то время, потому что инквизиторам было выгодно в первую очередь уничтожить людей состоятельных. В Англии моей семье принадлежали большие поместья, и дед и бабка меня воспитали в протестантской религии.
Эта религия более гуманна. Человеку нужна вера в Бога, ведь мы приходим в этот загадочный мир не по своей воле, сражаемся с невзгодами всю недолгую жизнь и уходим. Вера нужна нам, ведь мы не в силах думать, что умрем и исчезнем совершенно. Да, наступила более благоприятная эпоха, народ Англии устал от костров Смитфилда, а англичане сделаны из иного вещества, нежели испанцы. Мы не любим торжественных церемоний, мы любим веселье и праздники, нам нравится, когда рекой льется вино, а не кровь. Нас трудно разозлить, но когда разозлимся, мы на редкость упорны. Мы не злопамятны, ни одна нация в мире не способна так забывать зло, как англичане, хотя для этого нам надобно определенное время. Мне посчастливилось жить в этой стране. Но вот, когда я уже начал стареть, эхо прежних жестокостей снова зазвучало здесь. Быть может, оно никогда и не затихало. Королева была главой церкви, как в свое время ее отец, и были те, кто не хотел видеть ее в этой роли и желали большей реформации церкви.
Я видел начало новых гонений. Теперь пришла очередь пуритан и протестантов страдать. Я видел, как людей бросали в тюрьмы… гноили в зловонных темницах. Я убеждал себя в том, что это не столь жестокие методы, какие применяли в Испании. И все же это были преследования. А однажды я увидел, как в Смитфидде сожгли двух анабаптистов, это были первые жертвы со времени восшествия Елизаветы на престол. И тем не менее меня мало утешало то, что наша церковь редко… совершает подобные дела.
Я стал изучать различные религии, существовавшие с незапамятных времен, в том числе веру в колдуний и колдунов.
Он помолчал немного, налил в бокал вино и продолжил:
— Так вот, я стал читать книги о колдовской силе ведьм, потому что, по моему мнению, колдовство связано с религией этой страны. На материке ведьм подвергают страшным пыткам. Одни из них притворяются, что верят в свою силу, другие искренне верят, что обладают ею. А пыткам их подвергают во имя Божие. Почему, спрашивал я себя, эти женщины еще до пыток признают, что обладают дьявольской силой? Да потому, что они верят в это. Они умирают в своей вере, так же, как мой отец умер в своей. И твое отношение к этому, Тамар, весьма заинтересовало меня. Тебе внушили, будто ты — дочь дьявола, и тебе это нравилось. Даже теперь, когда ты получила некоторое образование, ты упорно хочешь в это верить. Стоит ли удивляться тому, что невежественные создания не желают отказываться от своей веры?
— Я понимаю, вы не верите в силу ведьм, — прервала его Тамар, — но я своими глазами видела, как колдует Гранин. Без сомнения, ведьмы обладают силой, недоступной для простых смертных.
— Поверь мне, Тамар, я изучал колдовское искусство ведьм И нашел, что оно сходно с религией, которую исповедовали в этой стране, покуда святой Августин не принес сюда христианство. Колдовство ведьм, живущих сегодня, уходит корнями в языческие времена, когда наши предки поклонялись Водану, богу богов, Тору громовержцу, Тиру, богу, давшему человеку мудрость и хитрость, и Фрейе, богине войны. Правда, ведьмы не упоминают их имена, потому что они ничего о них не знают. Прошли века с тех пор, как святой Августин прибыл к нам, но, увы, христианство в этой стране внедряли насильно. В этом корни религиозных конфликтов. Власти не дают народу свободного выбора. Веками христианская церковь кровью и пытками искореняла колдовство, потому что оно представляет собой соперничающую с ним веру. Я присутствовал на шабаше ведьм, надев маску в виде головы козла, и видел их пляски вокруг костра. И в этих плясках я узнал ритуальные языческие обряды. В дохристианские времена население в стране было незначительное, и необходимо было увеличить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30