Мод подняла вверх обе руки. Несмотря на дряхлость, старухе удалось сразу добиться тишины.
— Нам лучше оставить в покое новобрачных, пусть себе воссоединятся, а? Да и остальным неплохо отправиться в постель, ведь уже давно перевалило за полночь!
— А я бы не прочь прихватить к себе в постельку и ее! — крикнул кто-то, показав на Джемму.
Все расхохотались. Даже Коннор не удержался от широкой улыбки, а вконец растерявшаяся Джемма совсем поникла.
Мало-помалу гости стали расходиться, пребывая в самом лучезарном настроении. Коннор распорядился, чтобы все замковые повозки развезли по домам тех, кто пришел пешком. Даже Мод снизошла до того, чтобы разрешить гостям воспользоваться услугами ее возницы и допотопной колымагой, в которую погрузили самых старых и малых.
Прежде чем все распрощались, Джемма лично убедилась, что каждой семье досталась корзинка с подарками. Один за другим к ней подходили дети, чтобы поблагодарить щедрую госпожу и получить свою долю рождественских сладостей. Некоторые ребятишки оробели, и потребовалась поддержка их старших братьев и сестренок: другие — те, что уже были знакомы с Джеммой, — не раздумывая, горячо обнимали ее на прощание. И она отвечала им от всей души, нимало не заботясь о том, что зачастую перепачканные лакомствами детские ладошки оставляют жирные отпечатки на великолепном туалете.
Коннора, наблюдавшего за ней из сумрачного закутка, не мог не тронуть вид тонких, порывистых детских ручонок, обвивавшихся вокруг нежной шеи. Эти корзинки с подарками были для него не меньшим сюрпризом, чем для тех, кто их получил. Все до одной они содержали множество различных мелочей, которые ценились на вес золота в этой глухой горной долине: швейные иголки, бутылочки с лекарствами, мотки вязальной пряжи, марлевые бинты, а также всякие вкусные вещи — печенье, мятные пастилки и даже шоколад, а ко всему — новенькие сверкающие двухпенсовики и разные свистульки в подарок ребятишкам.
Интересно, каким чудом ей удалось доставить сюда все это среди зимы? И каким чудом ей удалось разгадать самые сокровенные чаяния этих скрытных, молчаливых людей?
Да, Джемма Макджоувэн весьма загадочная женщина, в который уже раз подумал Коннор, и на мгновение представил себе тот неземной восторг, который испытал бы, доведись ему в один прекрасный день сорвать все покровы с ее тайн.
Но увы, этому не суждено сбыться. Он понимал, что ему больше не дано жить в мире с этой уверенной в себе незнакомкой — точно так же, как и с прежней Джеммой, которая в прошлом так беззаветно вступила с ним в поединок характеров. Он разозлился, внезапно осознав, как глупо недооценивал эту женщину: сломя голову мчался обратно в Гленаррис, боясь, что она постарается унизить его перед лицом подвластных ему крестьян, вместо этого встретил трогательное домашнее тепло и уют, взаимопонимание и поддержку, да еще и участвовал в грандиозном представлении, заставившем его ощутить себя чужим в собственном доме.
Нахмурившись, он поднял глаза и увидел, что уже разобраны все до одной корзины. Люди возвращались к себе в Гленаррис, и в стылом воздухе звонко разносились их искренние пожелания доброй ночи. И вот уже Макнэйл, сияя улыбкой, проводил последних гостей и запер парадные двери. Железные засовы с лязгом встали на свои места, и Коннор и Джемма поняли, что остались один на один, разделенные пространством огромного зала.
Глава 30
В потускневшем свете догоравших свечей слуги, повинуясь безмолвному приказу миссис Сатклифф, взялись за уборку остатков праздничной трапезы. Дядя Леопольд и тетя Мод уже поднимались наверх, в свои спальни, а двое широко зевавших лакеев выгребали из камина дотлевавшие угли.
Коннор посмотрел на Джемму. Не обращая на него внимания, она подошла поближе к ели и завороженно смотрела, как одна за другой гаснут на ней свечи.
Коннор подошел к жене. Она резко обернулась. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Наконец Коннор неуверенно улыбнулся:
— Какой потрясающий вечер! Ты наверняка страшно устала.
—Да.
— Могу я проводить тебя наверх?
Она испуганно взглянула на протянутую руку. Ей снова было страшно прикоснуться к нему, но она понимала, что это неизбежно. И ее дрожащие пальцы легли на его горячую и сильную ладонь.
Пока они поднимались по лестнице, Коннор ловко перехватил ее руку так, что их пальцы тесно переплелись. Джемма бросила на него смущенный взгляд: это движение было таким безотчетно-привычным, таким интимным!
Они не сказали ни слова, пока не оказались на верхней площадке лестницы.
— Ты по-прежнему спишь в Синей комнате? — спросил Коннор.
Джемма молча кивнула. Она боялась, что голос может ее выдать. В голове ее проносились тысячи вопросов. Намерен ли Коннор войти вместе с ней в спальню? И если да, то начнет ли он немедленно выяснять отношения или отложит это до утра? Злится ли он на то, что она устроила представление в парадной зале? Ведь как ни крути, а ей пришлось потратить на праздник деньги Макджоувэнов, коль скоро ее собственные средства были для нее недоступны.
И самое важное — что он собирается сказать по поводу их будущего? Успел ли он за те месяцы, что провел в Эдинбурге, прийти к какому-нибудь решению насчет их брака? Собирается ли он расторгнуть их союз немедленно — или будет ждать до весны, когда она сможет покинуть Гленаррис и отправиться на Юг?
И, как бы абсурдно это ни выглядело — или же в том было повинно выпитое ею на празднике вино, — больше всего на свете Джемме хотелось узнать, что подумал Коннор о том поцелуе, которым они обменялись под ветвью омелы. Успел ли он почувствовать так же ясно, как и она, что, несмотря на глубину разверзшейся между ними пропасти, их страсть, их взаимное любовное влечение не уменьшились ни на йоту? Ощутил ли он такую же боль неудовлетворенного желания, которая разлилась по ее жилам, когда встретились их губы?
Он должен был это почувствовать! Иначе отчего бы он стал сейчас так нежно сжимать ее руку? Иначе с какой стати он пошел бы провожать ее до спальни — ведь это вряд ли можно считать обычной данью вежливости? К тому же она не могла припомнить ни одного случая, когда они были бы столь взаимно вежливы друг с другом.
Впрочем, что уж она так переживает по этому поводу? Ведь то, что она так страстно желает Коннора, еще не значит, что она тотчас же повесится ему на шею и займется с ним любовью, не правда ли? Совершенно очевидно, что есть масса более чем уважительных причин, по которым ей лучше всего держаться от него подальше, а не тащить к себе в постель!
Пожалуй, самым мудрым решением будет распрощаться с ним еще до того, как они подойдут к дверям ее спальни. Тогда никто из них не успеет снова оказаться под властью влечения, разбуженного поцелуем. И ей не надо будет терзать себя догадками, намерен ли он самовольно войти в комнату следом за нею или станет дожидаться ее приглашения. Не то чтобы она хотела, чтобы он вошел…
Ох, черт побери, но ведь именно этого она и хочет! Она наверняка сойдет с ума, если по-прежнему станет подавлять в себе это влечение! И что самое ужасное, она не имела ни малейшего представления о том, как без ущерба собственной гордости зазвать Коннора в Синюю комнату.
Господи, надо скорее попрощаться с ним, пока не поздно!
Но ведь она всегда была импульсивной и безрассудной особой, а в этот вечер еще и выпила немного больше, чем следовало. Она, конечно же, разлюбила Коннора (можно подумать, она вообще его когда-то любила!), ну а это влечение… просто какая-то первобытная, низменная часть ее натуры заставляет ее тянуться к нему…
Кажется, прошла целая вечность, пока он вел ее до дверей спальни. На пороге Коннор развернул ее к себе лицом и со странной кривой улыбкой поднес к губам ее пальцы:
— Доброй ночи, мэм.
И зашагал по коридору, а она глядела ему вслед, чувствуя, как дрожит у нее подбородок. И это все? Приложился к ручке и пожелал доброй ночи? После всех мучений, через которые она прошла, поднимаясь с ним по лестнице?! Да как он посмел!!! Ну нет, ему это так не пройдет!
— Коннор!
Он обернулся и подождал, пока Джемма догнала его. В тишине необычно громко слышался шелест ее юбок.
— Что такое? — утомленно улыбнувшись, спросил он.
— Почему ты вернулся?
Коннор обреченно застонал: следовало бы помнить, что Джемма никогда в жизни не давала ему спуску. Он был готов вступить с нею в спор в любое другое время — но только не сейчас, когда так устал.
— Я предпочел бы побеседовать об этом утром, Джемма.
— Ну а я нет, — резко возразила она. — К тому времени ты уже придешь в себя и снова нагородишь мне всякой чепухи. А я желаю знать правду именно сейчас.
— Этого-то я и боялся, — совсем тихо прошептал Коннор.
— Я все слышу, — заверила она, не спуская с него горящих глаз. Было совершенно ясно, что она твердо решила начать схватку немедленно, и нет никакой возможности отвертеться.
— Может, мы хотя бы перенесем нашу беседу за закрытые двери? — махнул он в сторону спальни.
В Синей комнате царила тьма. Пока Джемма суетилась, задвигая шторы на окнах и разжигая свечи, он пристроился на краю ее кровати.
— Я не знала, что и подумать, когда ты поднимался ко мне по лестнице, — призналась она, стоя к нему спиной и поправляя фитиль в ночнике. — Мне казалось, что ты просто убьешь меня у всех на глазах.
— Это было бы неразумно. Слишком много свидетелей, — прошептал он.
Джемма не удержалась и хихикнула. Всю ее усталость словно ветром сдуло. Наоборот, она ощущала пьянящее возбуждение, словно солдат перед боем. Она полагала, что частично это происходило из-за выпитого вина — голова была поразительно легкой, а сама она — поразительно храброй, чего прежде ей не доводилось испытывать перед Коннором. Интересно, эти ощущения действительно породило одно лишь вино, или же дело было в том, что чем больше времени она находилась вместе с Коннором, тем больше убеждалась, что в их отношениях произошла значительная перемена?
Размышляя над этим, она наклонилась, чтобы поворошить угли в камине и добавить свежей воды в кувшин на умывальном столике. Джемма прекрасно понимала, что давно перестала быть той неопытной девчонкой, которую Коннор увез из Дербишира целую вечность назад. У нее попросту не было возможности оставаться прежней. Как ни говори, но последние шесть недель она самолично ведала хозяйством огромного феодального замка. Она укротила спесивых родственников Коннора и наладила отношения с его крестьянами. Она подготовила и провела замечательное торжество, на котором присутствовали не менее сотни гостей.
Ни один человек, справившийся с подобными вещами, не сможет оставаться наивным и неопытным! И возможно, это ее недавнее самоутверждение заставит мужа относиться к ней, как к равной, и он наконец перестанет смотреть на нее с высоты своей пресловутой опытности искушенного светского джентльмена.
Продолжая возиться с углями, она покосилась через плечо на Коннора. Он раскинулся на ее кровати самым неджентльменским образом: руки и нош в разные стороны, глаза красные, подбородок темный от многодневной щетины. Дорога от Эдинбурга весьма плачевно сказалась и на его одежде, а элегантные модные сапоги износились чуть ли не до дыр. Нынче вечером его вряд ли можно назвать искушенным светским джентльменом — это уж точно!
— Ты жалеешь о том, что женился на мне? — внезапно спросила Джемма.
— Жалею? Да я с того дня состарился лет на тридцать, — проворчал Коннор.
— Ну а кто в этом виноват? — гневно спросила она. — Ты с самого начала должен был понять: я не намерена во всем тебе подчиняться — особенно после того, как узнала, что оказалась жертвой твоей детской страсти заключать пари!
Джемма наконец оставила в покое камин, приподняла юбки и отстегнула кринолин из китового уса, который с легким стуком упал на пол. Обойдя вокруг него, она направилась к умывальному столику, и длинный подол платья потащился за ней по ковру, точно шлейф.
— Я вообще-то не собиралась так подробно обсуждать с тобой эти вещи, но раз уж о них зашла речь, мне хотелось бы знать точно, как ты намерен со мной поступить. Понимаешь, я сама еще не уверена, стоит ли мне с наступлением весны возвращаться в Англию: и в замке, и в деревне полно дел, и я начинаю думать, что тебе и в голову не придет когда-либо ими заняться.
— Х-м-м, — раздалось с кровати.
— Я не шучу, Коннор! Деревенские дети должны ходить в школу. Их надо хотя бы научить писать и читать. А заодно и многих из их родителей. А доктор? Наверное, это не так сложно — привозить несколько раз в год врача к ним в долину, чтобы он их лечил? Дядя Леопольд рассказывал, что твоя мать постоянно беспокоилась, все ли крестьяне как следует одеты и обуты, все ли здоровы и сыты, но с тех пор как она умерла, это никого не волнует. Мод считает, что ты виноват в этом больше всех. Она говорит, что все свое время ты проводишь, гоняясь за женщинами и заключая скандальные пари с дружками, и я охотно верю ей — сама видела этих знаменитых дружков. А еще я думаю, — войдя в раж, продолжала она, наклонившись над тазиком и смывая с лица и рук мыльную пену, — что для нас обоих будет только лучше, если ты вернешься в Эдинбург так скоро, как позволит погода. Тебе, похоже, совершенно наплевать на Гленаррис, так с какой стати здесь оставаться? Я прекрасно управлюсь со всем одна, с помощью Макнэйла и миссис Сатклифф. Если тебе угодно, знать, я именно этим и занималась все это время. И… и поскольку мне кажется, что ты совершенно равнодушен ко мне, и к дяде Леопольду, и к тете Мод — не легче ли будет всем нам, если ты просто оставишь нас одних?
Затаив дыхание, она ждала ответа.
— Коннор?
Тишина.
Прижав к лицу полотенце, она рискнула обернуться к кровати. И не могла удержаться от горького смеха. Он заснул. Одной рукой обхватил ее подушку, другой прикрыл лоб. Его черты разгладились; он казался таким беззащитным в неярком свете ночника, что у Джеммы защемило сердце.
Она подошла к кровати, стянула с него сапоги и укрыла пуховой периной. Коннор даже не шелохнулся. Она застыла, не сводя с него глаз, борясь с собой. А потом сделала то, на что никогда не решилась бы, если б он не спал: наклонилась и взяла в ладони его лицо. Ласково сжимая небритые колючие щеки, кончиками пальцев она провела по неподвижным, расслабленным губам. Чувствуя, как часто бьется ее сердце, Джемма легонько поцеловала мужа в лоб.
— Я люблю тебя, — прошептала она. Ей всегда хотелось прошептать это признание кому-то, она и сама не знала, кому — первый и единственный раз за всю жизнь. И не важно, что сейчас это не могло быть правдой, что вместо нее говорило чересчур крепкое вино. Ни к одной живой душе она не обращалась с этим признанием, и теперь ей едва удалось справиться с сердечной болью и слезами, которые выступили в глазах.
Джемма неохотно протянула руку, погасила ночник и, шелестя длинными юбками, направилась в гостиную и устроилась на узеньком диванчике, на котором зачастую ночевала Фиона. Зажмурив глаза, она приказала себе спать, однако прошло немало времени, прежде чем ей удалось успокоиться, дыхание стало ровным, а снедавшее ее возбуждение улеглось…
Коннора мучили беспокойные сны. Он снова преодолевал опасности недавнего путешествия, страдал от голода и холода. Ни один здравомыслящий человек не решился бы отправиться в путь, который он проделал… А потом откуда-то издалека выплыло новое сновидение, которое тронуло самые потаенные глубины его души. Женские руки — такие мягкие и теплые после обжигающего холода и ветра — нежно ласкают его лицо. Женские губы касаются его лба, он ощущает головокружительный аромат ее тела, а она шепчет три слова, которые ему часто приходилось слышать за свою непутевую безалаберную жизнь, и которые (как он только теперь понял) никогда не были полны столь безыскусной правды: «Я люблю тебя».
— Джемма, — прошептал он, но ведь это был всего лишь сон, и в следующий миг руки исчезли, и он остался один.
Коннор проснулся с ужасной головной болью, в расстроенных чувствах. Почему-то он не мог отделаться от ощущения, что прошлой ночью упустил что-то очень важное.
Кое-как выбравшись из постели, он сполоснул лицо ледяной водой из кувшина. Вытираясь, Коннор огляделся и с удивлением обнаружил, что находится не в своей спальне. Невероятно — но он был в старом будуаре матери, том самом, где синие обои и синие бархатные шторы удивительным образом сочетались с сине-зелеными тонами пушистого турецкого ковра, которым украсил эту комнату какой-то из его щедрых предков.
Теперь здесь жила Джемма.
Коннор тяжело плюхнулся на кровать и сжал голову руками. Какого черта его сюда занесло? О Боже, вот теперь-то он вспомнил, и в тот же момент терзавшее его неопределенное чувство обрело название: безумие. Сумасшествие. Такая глупость, которой ему еще ни разу не доводилось совершать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Нам лучше оставить в покое новобрачных, пусть себе воссоединятся, а? Да и остальным неплохо отправиться в постель, ведь уже давно перевалило за полночь!
— А я бы не прочь прихватить к себе в постельку и ее! — крикнул кто-то, показав на Джемму.
Все расхохотались. Даже Коннор не удержался от широкой улыбки, а вконец растерявшаяся Джемма совсем поникла.
Мало-помалу гости стали расходиться, пребывая в самом лучезарном настроении. Коннор распорядился, чтобы все замковые повозки развезли по домам тех, кто пришел пешком. Даже Мод снизошла до того, чтобы разрешить гостям воспользоваться услугами ее возницы и допотопной колымагой, в которую погрузили самых старых и малых.
Прежде чем все распрощались, Джемма лично убедилась, что каждой семье досталась корзинка с подарками. Один за другим к ней подходили дети, чтобы поблагодарить щедрую госпожу и получить свою долю рождественских сладостей. Некоторые ребятишки оробели, и потребовалась поддержка их старших братьев и сестренок: другие — те, что уже были знакомы с Джеммой, — не раздумывая, горячо обнимали ее на прощание. И она отвечала им от всей души, нимало не заботясь о том, что зачастую перепачканные лакомствами детские ладошки оставляют жирные отпечатки на великолепном туалете.
Коннора, наблюдавшего за ней из сумрачного закутка, не мог не тронуть вид тонких, порывистых детских ручонок, обвивавшихся вокруг нежной шеи. Эти корзинки с подарками были для него не меньшим сюрпризом, чем для тех, кто их получил. Все до одной они содержали множество различных мелочей, которые ценились на вес золота в этой глухой горной долине: швейные иголки, бутылочки с лекарствами, мотки вязальной пряжи, марлевые бинты, а также всякие вкусные вещи — печенье, мятные пастилки и даже шоколад, а ко всему — новенькие сверкающие двухпенсовики и разные свистульки в подарок ребятишкам.
Интересно, каким чудом ей удалось доставить сюда все это среди зимы? И каким чудом ей удалось разгадать самые сокровенные чаяния этих скрытных, молчаливых людей?
Да, Джемма Макджоувэн весьма загадочная женщина, в который уже раз подумал Коннор, и на мгновение представил себе тот неземной восторг, который испытал бы, доведись ему в один прекрасный день сорвать все покровы с ее тайн.
Но увы, этому не суждено сбыться. Он понимал, что ему больше не дано жить в мире с этой уверенной в себе незнакомкой — точно так же, как и с прежней Джеммой, которая в прошлом так беззаветно вступила с ним в поединок характеров. Он разозлился, внезапно осознав, как глупо недооценивал эту женщину: сломя голову мчался обратно в Гленаррис, боясь, что она постарается унизить его перед лицом подвластных ему крестьян, вместо этого встретил трогательное домашнее тепло и уют, взаимопонимание и поддержку, да еще и участвовал в грандиозном представлении, заставившем его ощутить себя чужим в собственном доме.
Нахмурившись, он поднял глаза и увидел, что уже разобраны все до одной корзины. Люди возвращались к себе в Гленаррис, и в стылом воздухе звонко разносились их искренние пожелания доброй ночи. И вот уже Макнэйл, сияя улыбкой, проводил последних гостей и запер парадные двери. Железные засовы с лязгом встали на свои места, и Коннор и Джемма поняли, что остались один на один, разделенные пространством огромного зала.
Глава 30
В потускневшем свете догоравших свечей слуги, повинуясь безмолвному приказу миссис Сатклифф, взялись за уборку остатков праздничной трапезы. Дядя Леопольд и тетя Мод уже поднимались наверх, в свои спальни, а двое широко зевавших лакеев выгребали из камина дотлевавшие угли.
Коннор посмотрел на Джемму. Не обращая на него внимания, она подошла поближе к ели и завороженно смотрела, как одна за другой гаснут на ней свечи.
Коннор подошел к жене. Она резко обернулась. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Наконец Коннор неуверенно улыбнулся:
— Какой потрясающий вечер! Ты наверняка страшно устала.
—Да.
— Могу я проводить тебя наверх?
Она испуганно взглянула на протянутую руку. Ей снова было страшно прикоснуться к нему, но она понимала, что это неизбежно. И ее дрожащие пальцы легли на его горячую и сильную ладонь.
Пока они поднимались по лестнице, Коннор ловко перехватил ее руку так, что их пальцы тесно переплелись. Джемма бросила на него смущенный взгляд: это движение было таким безотчетно-привычным, таким интимным!
Они не сказали ни слова, пока не оказались на верхней площадке лестницы.
— Ты по-прежнему спишь в Синей комнате? — спросил Коннор.
Джемма молча кивнула. Она боялась, что голос может ее выдать. В голове ее проносились тысячи вопросов. Намерен ли Коннор войти вместе с ней в спальню? И если да, то начнет ли он немедленно выяснять отношения или отложит это до утра? Злится ли он на то, что она устроила представление в парадной зале? Ведь как ни крути, а ей пришлось потратить на праздник деньги Макджоувэнов, коль скоро ее собственные средства были для нее недоступны.
И самое важное — что он собирается сказать по поводу их будущего? Успел ли он за те месяцы, что провел в Эдинбурге, прийти к какому-нибудь решению насчет их брака? Собирается ли он расторгнуть их союз немедленно — или будет ждать до весны, когда она сможет покинуть Гленаррис и отправиться на Юг?
И, как бы абсурдно это ни выглядело — или же в том было повинно выпитое ею на празднике вино, — больше всего на свете Джемме хотелось узнать, что подумал Коннор о том поцелуе, которым они обменялись под ветвью омелы. Успел ли он почувствовать так же ясно, как и она, что, несмотря на глубину разверзшейся между ними пропасти, их страсть, их взаимное любовное влечение не уменьшились ни на йоту? Ощутил ли он такую же боль неудовлетворенного желания, которая разлилась по ее жилам, когда встретились их губы?
Он должен был это почувствовать! Иначе отчего бы он стал сейчас так нежно сжимать ее руку? Иначе с какой стати он пошел бы провожать ее до спальни — ведь это вряд ли можно считать обычной данью вежливости? К тому же она не могла припомнить ни одного случая, когда они были бы столь взаимно вежливы друг с другом.
Впрочем, что уж она так переживает по этому поводу? Ведь то, что она так страстно желает Коннора, еще не значит, что она тотчас же повесится ему на шею и займется с ним любовью, не правда ли? Совершенно очевидно, что есть масса более чем уважительных причин, по которым ей лучше всего держаться от него подальше, а не тащить к себе в постель!
Пожалуй, самым мудрым решением будет распрощаться с ним еще до того, как они подойдут к дверям ее спальни. Тогда никто из них не успеет снова оказаться под властью влечения, разбуженного поцелуем. И ей не надо будет терзать себя догадками, намерен ли он самовольно войти в комнату следом за нею или станет дожидаться ее приглашения. Не то чтобы она хотела, чтобы он вошел…
Ох, черт побери, но ведь именно этого она и хочет! Она наверняка сойдет с ума, если по-прежнему станет подавлять в себе это влечение! И что самое ужасное, она не имела ни малейшего представления о том, как без ущерба собственной гордости зазвать Коннора в Синюю комнату.
Господи, надо скорее попрощаться с ним, пока не поздно!
Но ведь она всегда была импульсивной и безрассудной особой, а в этот вечер еще и выпила немного больше, чем следовало. Она, конечно же, разлюбила Коннора (можно подумать, она вообще его когда-то любила!), ну а это влечение… просто какая-то первобытная, низменная часть ее натуры заставляет ее тянуться к нему…
Кажется, прошла целая вечность, пока он вел ее до дверей спальни. На пороге Коннор развернул ее к себе лицом и со странной кривой улыбкой поднес к губам ее пальцы:
— Доброй ночи, мэм.
И зашагал по коридору, а она глядела ему вслед, чувствуя, как дрожит у нее подбородок. И это все? Приложился к ручке и пожелал доброй ночи? После всех мучений, через которые она прошла, поднимаясь с ним по лестнице?! Да как он посмел!!! Ну нет, ему это так не пройдет!
— Коннор!
Он обернулся и подождал, пока Джемма догнала его. В тишине необычно громко слышался шелест ее юбок.
— Что такое? — утомленно улыбнувшись, спросил он.
— Почему ты вернулся?
Коннор обреченно застонал: следовало бы помнить, что Джемма никогда в жизни не давала ему спуску. Он был готов вступить с нею в спор в любое другое время — но только не сейчас, когда так устал.
— Я предпочел бы побеседовать об этом утром, Джемма.
— Ну а я нет, — резко возразила она. — К тому времени ты уже придешь в себя и снова нагородишь мне всякой чепухи. А я желаю знать правду именно сейчас.
— Этого-то я и боялся, — совсем тихо прошептал Коннор.
— Я все слышу, — заверила она, не спуская с него горящих глаз. Было совершенно ясно, что она твердо решила начать схватку немедленно, и нет никакой возможности отвертеться.
— Может, мы хотя бы перенесем нашу беседу за закрытые двери? — махнул он в сторону спальни.
В Синей комнате царила тьма. Пока Джемма суетилась, задвигая шторы на окнах и разжигая свечи, он пристроился на краю ее кровати.
— Я не знала, что и подумать, когда ты поднимался ко мне по лестнице, — призналась она, стоя к нему спиной и поправляя фитиль в ночнике. — Мне казалось, что ты просто убьешь меня у всех на глазах.
— Это было бы неразумно. Слишком много свидетелей, — прошептал он.
Джемма не удержалась и хихикнула. Всю ее усталость словно ветром сдуло. Наоборот, она ощущала пьянящее возбуждение, словно солдат перед боем. Она полагала, что частично это происходило из-за выпитого вина — голова была поразительно легкой, а сама она — поразительно храброй, чего прежде ей не доводилось испытывать перед Коннором. Интересно, эти ощущения действительно породило одно лишь вино, или же дело было в том, что чем больше времени она находилась вместе с Коннором, тем больше убеждалась, что в их отношениях произошла значительная перемена?
Размышляя над этим, она наклонилась, чтобы поворошить угли в камине и добавить свежей воды в кувшин на умывальном столике. Джемма прекрасно понимала, что давно перестала быть той неопытной девчонкой, которую Коннор увез из Дербишира целую вечность назад. У нее попросту не было возможности оставаться прежней. Как ни говори, но последние шесть недель она самолично ведала хозяйством огромного феодального замка. Она укротила спесивых родственников Коннора и наладила отношения с его крестьянами. Она подготовила и провела замечательное торжество, на котором присутствовали не менее сотни гостей.
Ни один человек, справившийся с подобными вещами, не сможет оставаться наивным и неопытным! И возможно, это ее недавнее самоутверждение заставит мужа относиться к ней, как к равной, и он наконец перестанет смотреть на нее с высоты своей пресловутой опытности искушенного светского джентльмена.
Продолжая возиться с углями, она покосилась через плечо на Коннора. Он раскинулся на ее кровати самым неджентльменским образом: руки и нош в разные стороны, глаза красные, подбородок темный от многодневной щетины. Дорога от Эдинбурга весьма плачевно сказалась и на его одежде, а элегантные модные сапоги износились чуть ли не до дыр. Нынче вечером его вряд ли можно назвать искушенным светским джентльменом — это уж точно!
— Ты жалеешь о том, что женился на мне? — внезапно спросила Джемма.
— Жалею? Да я с того дня состарился лет на тридцать, — проворчал Коннор.
— Ну а кто в этом виноват? — гневно спросила она. — Ты с самого начала должен был понять: я не намерена во всем тебе подчиняться — особенно после того, как узнала, что оказалась жертвой твоей детской страсти заключать пари!
Джемма наконец оставила в покое камин, приподняла юбки и отстегнула кринолин из китового уса, который с легким стуком упал на пол. Обойдя вокруг него, она направилась к умывальному столику, и длинный подол платья потащился за ней по ковру, точно шлейф.
— Я вообще-то не собиралась так подробно обсуждать с тобой эти вещи, но раз уж о них зашла речь, мне хотелось бы знать точно, как ты намерен со мной поступить. Понимаешь, я сама еще не уверена, стоит ли мне с наступлением весны возвращаться в Англию: и в замке, и в деревне полно дел, и я начинаю думать, что тебе и в голову не придет когда-либо ими заняться.
— Х-м-м, — раздалось с кровати.
— Я не шучу, Коннор! Деревенские дети должны ходить в школу. Их надо хотя бы научить писать и читать. А заодно и многих из их родителей. А доктор? Наверное, это не так сложно — привозить несколько раз в год врача к ним в долину, чтобы он их лечил? Дядя Леопольд рассказывал, что твоя мать постоянно беспокоилась, все ли крестьяне как следует одеты и обуты, все ли здоровы и сыты, но с тех пор как она умерла, это никого не волнует. Мод считает, что ты виноват в этом больше всех. Она говорит, что все свое время ты проводишь, гоняясь за женщинами и заключая скандальные пари с дружками, и я охотно верю ей — сама видела этих знаменитых дружков. А еще я думаю, — войдя в раж, продолжала она, наклонившись над тазиком и смывая с лица и рук мыльную пену, — что для нас обоих будет только лучше, если ты вернешься в Эдинбург так скоро, как позволит погода. Тебе, похоже, совершенно наплевать на Гленаррис, так с какой стати здесь оставаться? Я прекрасно управлюсь со всем одна, с помощью Макнэйла и миссис Сатклифф. Если тебе угодно, знать, я именно этим и занималась все это время. И… и поскольку мне кажется, что ты совершенно равнодушен ко мне, и к дяде Леопольду, и к тете Мод — не легче ли будет всем нам, если ты просто оставишь нас одних?
Затаив дыхание, она ждала ответа.
— Коннор?
Тишина.
Прижав к лицу полотенце, она рискнула обернуться к кровати. И не могла удержаться от горького смеха. Он заснул. Одной рукой обхватил ее подушку, другой прикрыл лоб. Его черты разгладились; он казался таким беззащитным в неярком свете ночника, что у Джеммы защемило сердце.
Она подошла к кровати, стянула с него сапоги и укрыла пуховой периной. Коннор даже не шелохнулся. Она застыла, не сводя с него глаз, борясь с собой. А потом сделала то, на что никогда не решилась бы, если б он не спал: наклонилась и взяла в ладони его лицо. Ласково сжимая небритые колючие щеки, кончиками пальцев она провела по неподвижным, расслабленным губам. Чувствуя, как часто бьется ее сердце, Джемма легонько поцеловала мужа в лоб.
— Я люблю тебя, — прошептала она. Ей всегда хотелось прошептать это признание кому-то, она и сама не знала, кому — первый и единственный раз за всю жизнь. И не важно, что сейчас это не могло быть правдой, что вместо нее говорило чересчур крепкое вино. Ни к одной живой душе она не обращалась с этим признанием, и теперь ей едва удалось справиться с сердечной болью и слезами, которые выступили в глазах.
Джемма неохотно протянула руку, погасила ночник и, шелестя длинными юбками, направилась в гостиную и устроилась на узеньком диванчике, на котором зачастую ночевала Фиона. Зажмурив глаза, она приказала себе спать, однако прошло немало времени, прежде чем ей удалось успокоиться, дыхание стало ровным, а снедавшее ее возбуждение улеглось…
Коннора мучили беспокойные сны. Он снова преодолевал опасности недавнего путешествия, страдал от голода и холода. Ни один здравомыслящий человек не решился бы отправиться в путь, который он проделал… А потом откуда-то издалека выплыло новое сновидение, которое тронуло самые потаенные глубины его души. Женские руки — такие мягкие и теплые после обжигающего холода и ветра — нежно ласкают его лицо. Женские губы касаются его лба, он ощущает головокружительный аромат ее тела, а она шепчет три слова, которые ему часто приходилось слышать за свою непутевую безалаберную жизнь, и которые (как он только теперь понял) никогда не были полны столь безыскусной правды: «Я люблю тебя».
— Джемма, — прошептал он, но ведь это был всего лишь сон, и в следующий миг руки исчезли, и он остался один.
Коннор проснулся с ужасной головной болью, в расстроенных чувствах. Почему-то он не мог отделаться от ощущения, что прошлой ночью упустил что-то очень важное.
Кое-как выбравшись из постели, он сполоснул лицо ледяной водой из кувшина. Вытираясь, Коннор огляделся и с удивлением обнаружил, что находится не в своей спальне. Невероятно — но он был в старом будуаре матери, том самом, где синие обои и синие бархатные шторы удивительным образом сочетались с сине-зелеными тонами пушистого турецкого ковра, которым украсил эту комнату какой-то из его щедрых предков.
Теперь здесь жила Джемма.
Коннор тяжело плюхнулся на кровать и сжал голову руками. Какого черта его сюда занесло? О Боже, вот теперь-то он вспомнил, и в тот же момент терзавшее его неопределенное чувство обрело название: безумие. Сумасшествие. Такая глупость, которой ему еще ни разу не доводилось совершать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35