– Но ведь вам дали медаль за смерть этого нарко, – еле слышно возразил Карреньо. – Ведь вы стали национальным героем борьбы с наркобизнесом. Разве я причинил вам вред? Признайтесь, крестный, что я принес вам пользу.
– Это я сумел извлечь выгоду из тяжелой ситуации, болван, – усмехнулся майор. – Но как там ни рассуждай, ты меня засветил, у меня еще могут быть крупные неприятности. Если люди Борова захотят отомстить за его смерть, кому достанется – тебе или мне? Кому тогда придется отдуваться? А я даже не знаю, уколет ли тебя совесть, когда меня понесут на кладбище.
– Я бы никогда себе этого не простил, крестный. Если с вами что-нибудь случится, я из-под земли достану того, кто вас тронул, не успокоюсь, пока не рассчитаюсь с ним.
– Ишь как поет, прямо заслушаешься. Ты меня просто до слез довел своей преданностью. – Майор глотнул виски, почмокал, смакуя. И без перехода, не допускающим возражения голосом приказал: – Чтобы мне легче было решить, что с тобой делать, давай-ка приводи сюда эту Мерседес. Прямо сейчас. Хочу собственными глазами увидеть задницу, из-за которой весь сыр-бор разгорелся.
– Эх, черт побери! – вскричал Литума. – Так и вижу перед собой этого извращенца!
– У меня ноги подкосились от страха, – признался Томасито. – Что я мог сделать, что я сделал бы, если бы крестный позволил себе что-нибудь с Мерседес?
– Как что? Выхватил бы пистолет и хлопнул его, как Борова.
– Что мне было делать? – повторил Карреньо, беспокойно заерзав на раскладушке. – Мы же полностью зависели от него. Надо было восстановить избирательскую карточку Мерседес, уладить как-то мои дела. Ведь формально, заметьте, я дезертировал. В общем, положение было хуже не придумаешь.
– Ты думаешь, я его боюсь? – засмеялась Мерседес.
– Нужно принести эту жертву, и тогда мы сможем выбраться отсюда, любовь моя. Надо будет потерпеть каких-нибудь полчаса. Он уже успокаивается, уже начал отпускать шутки. Просто его вдруг разобрало любопытство, и он захотел познакомиться с тобой. Я не позволю ему неуважительно обращаться с тобой, вот увидишь.
– Да я сама могу постоять за себя, Карреньито. – Мерседес поправила прическу, одернула юбку. – Мне не отказывали в уважении ни полковники, ни генералы. Ну как, майор, я выдержала экзамен?
– На отлично, – охрипшим голосом ответил майор. – Садись же, садись сюда. Я вижу, ты сметливая. Тем лучше. Люблю смелых девочек.
– Значит, будем на ты? – спросила Мерседес. – Я думала, мне тоже нужно будет называть вас крестным. Ну что ж, на ты так на ты, родственничек.
– У тебя хорошенькая мордашка, хорошее тело, красивые ножки, признаю, – сказал майор. – Однако этого недостаточно, чтобы превратить человека в убийцу. В тебе должно быть что-то еще, из-за чего мой крестник сразу поднял лапки кверху. Можно узнать, что ты с ним сделала?
– Самое интересное, что я ничего с ним не делала. Я сама была напугана до смерти, не могла понять, что на него нашло, он был как бешеный. Он тебе не рассказывал? Сначала он убил того типа, а потом сказал, что сделал это ради меня, что влюбился в меня. Я не могла поверить, да и сейчас не очень-то верю. Все было так, Карреньито?
– Да, крестный, все было так. Мерседес ни в чем не виновата. Я впутал ее в эту историю. Вы нам поможете? Сделаете ей новое избирательское удостоверение? Мы хотим уехать в Соединенные Штаты и там начать все сначала.
– Нет, ты, должно быть, сделала что-то совсем особенное с этим парнем, смотри, как он влюблен в тебя. – Майор наклонился к Мерседес и взял ее за подбородок. – Чем ты его одурманила, малышка?
– Прошу вас, обращайтесь с ней со всем уважением, – поспешил вмешаться Карреньо. – Ради всего святого, крестный. Даже вам я не могу позволить ничего такого.
– А крестный знал, что Мерседес была твоей первой женщиной? – спросил Литума.
– Ни он и никто другой. Я ни за что бы ему не сказал. Об этом знаем только мы с Мерседес да вы, господин капрал.
– Спасибо за доверие, Томасито.
– Но это было еще ничего. Хуже – когда крестный повел ее танцевать. Я смотрел на них и чувствовал, что внутри все закипает и я вот-вот сорвусь.
– Спокойно, спокойно, не будь идиотом, Карреньито. – Искариоте похлопал его по плечу. – Что тут такого, что они потанцуют и он ее немного потискает? Ведь он тебя так наказывает – ревностью. А в глубине души он уже тебя простил и готов решить все ваши проблемы. Все идет так, как я предсказывал в Уануко. Вот об этом ты и думай.
– Но я думал только о том, что он прижал ее к себе, что его руки блуждают по ее телу. – Голос Томасито задрожал. – Я уже готов был махнуть на все рукой и прервать это похабство.
Но в этот момент майор вернулся с Мерседес к столу. Его разбирал смех:
– Ну, крестник, этой женщине палец в рот не клади. Поздравляю, – он ласково потрепал Томаса по голове. – Я сделал ей чертовски заманчивое предложение, чтобы наставить тебе рога, так она, представь себе, отказалась.
– Я знала, что ты устроишь мне еще один экзамен, поэтому ты и получил от ворот поворот, – сказала Мерседес. – А кроме того, если бы я захотела с кем-нибудь изменить Карреньо, тебя я бы выбрала в последнюю очередь.
– С такой женщиной, как ты, лучше дружить, чем враждовать, – сказал майор. – Что ж, крестник, Мерседес – баба что надо.
– И он нам помог, – вздохнул Томас. – Уже на следующий день Мерседес получила новое избирательское удостоверение. И в тот же вечер укатила.
– Ты хочешь сказать, Томасито, как только она получила документы, она тебя тут же бросила?
– И увезла с собой четыре тысячи долларов, которые я ей подарил, – выдавил из себя помощник Литумы. – Но это были ее деньги, я сам отдал ей их. Мне она оставила письмо, написала то же, что много раз говорила. Что у нее не такие чувства, как у меня, что у меня со временем все пройдет, короче, обычная песня.
– Так, значит, вот как оно все было, – сказал Литума. – Эх, Томасито.
– Да, господин капрал, – сказал его помощник. – Так оно все и было.

IX

– Его зовут Пол, и у него такая редкая фамилия – Стирмссон, – сказал Литума. – Но все знают его по прозвищу Скарлатина. Он один из тех, кто чудом спасся, когда терруки захватили Эсперансу. Вы не помните этого гринго?
– Такой любопытный, хотел знать все обо всем, – откликнулась донья Адриана. – Лицо ее оставалось равнодушным. – Ходил всегда с тетрадью, вечно что-то в нее записывал. Уже давно не встречала его в этих краях. Так, выходит, он был среди тех, кто спрятался в водонапорной башне?
– Привяжется, бывало, как банный лист, – сплюнул Дионисио. – Он изучал нас, как каких-нибудь животных или растения. Ходил за мной хвостом по всем Андам. Сами по себе мы его не интересовали, просто он хотел описать нас в своей книге. Так он все еще жив, этот прилипала-гринго, Скарлатина?
– Он тоже удивился, когда узнал, что вы живы, – заметил Литума. – Он был уверен, что терруки вас казнили как антиобщественный элемент.
Они разговаривали у дверей погребка под раскаленным добела полуденным солнцем, плавившим оцинкованные крыши уцелевших бараков. Пеоны, орудуя досками, бревнами, ломами, канатами и кирками, растаскивали принесенные уайко камни, они расчищали дорогу, по которой должны были вывезти из поселка сохранившуюся технику. Несмотря на суету вокруг будки, где разместилась контора после того, как прежнее здание снесла лавина, было видно, что Наккос заметно опустел. В нем осталось уже меньше трети работавших недавно пеонов. И они всё продолжали уходить, чаще всего по тропе, что поднималась к дороге, ведущей в Уануко. Вот и сейчас Литума рассмотрел на ней трех человек. Они несли на плечах тюки, но шагали быстро, в ногу, будто не чувствуя веса.
– На этот раз они смирились с тем, что нет другого выхода, кроме как уйти отсюда. – Литума кивнул на удаляющиеся фигуры. – Без забастовок, без протестов.
– Поняли, что все бесполезно, – сказал Дионисио без всякого выражения. – Уайко оказался на руку компании. Они давно уже хотели остановить работы. Теперь у них есть хороший предлог.
– Это не предлог, – возразил капрал. – Вы же видите, в каком все состоянии. И как вести дорогу по горе, которая обрушилась и чуть ли не погребла под собой Наккос. Уайко был страшной силы, удивительно еще, что никого не убило.
– Вот это как раз я и пытаюсь вдолбить в тупые индейские головы, – проворчала донья Адриана, презрительно махнув рукой в сторону работающих пеонов. – Мы все могли погибнуть, нас могло раздавить, как тараканов. А они, вместо того чтобы быть благодарными за спасение, опять за свое.
– А как же иначе? От уайко они спаслись, это так, но теперь знают, что работы нет и они будут умирать понемногу от голода. – Дионисио усмехнулся. – Или еще от чего похуже. Ну так и пусть немного подрыгаются, конец-то все равно один.
– Вы, похоже, считаете, что лавина нас не смела потому, что так пожелали апу этих гор? – спросил капрал, ища взгляд доньи Адрианы. – Тогда я тоже должен их благодарить? Ведь я тоже спасся.
Он ожидал, что жена Дионисио злобно буркнет что-нибудь в ответ, но она промолчала, даже не взглянула на него. Мрачно нахмурив брови, она отрешенно смотрела на окружающие поселок остроконечные горы.
– Я говорил об этом со Скарлатиной в Эсперансе, – продолжил капрал после паузы. – Он тоже верит, что горы имеют душу, донья Адриана. Верит, как и вы, в апу, в этих кровожадных духов. А если в это верит такой умный человек, как гринго Скарлатина, который знает все на свете, значит, так оно и есть. Спасибо, что сохранили мне жизнь, сеньоры хунинские апу!
– Нельзя говорить «сеньор апу», – предупредил Дионисио. – Потому что на кечуа «апу» как раз и обозначает «сеньор». А повторение может показаться им обидным, сеньор капрал.
– Нельзя говорить «сеньор капрал», – в тон ему ответил Литума. – Или «сеньор», или «капрал», а вместе – это уже чересчур. Будто вы хотите меня подколоть. Впрочем, вы ведь всегда посмеиваетесь над людьми.
– Стараюсь не терять чувства юмора, – согласился Дионисио. – Хотя после того, что произошло, трудно не прийти в отчаянье.
И он принялся насвистывать одну из своих песенок, под которые танцевал по ночам, когда все посетители заведения были пьяны в стельку.
У Литумы вдруг стиснуло сердце: показалось, мелодия приходит откуда-то из глубины веков, доносит дыхание других людей, другого мира, погребенного среди этих каменных глыб. Он прикрыл глаза – и перед ним возник неясный силуэт, пульсирующий в ослепительном солнечном свете. Силуэт постепенно превратился в нескладную фигуру Педрито Тиноко.
– До чего же не хочется карабкаться под этим солнцем на пост! – Он снял фуражку и вытер со лба пот. – Могу я посидеть немного с вами?
Ни трактирщик, ни его жена не ответили. Он примостился на краю скамьи, на которой сидела донья Адриана. Дионисио курил, прислонясь спиной к дверям. Команды и крики пеонов, расчищавших дорогу, слышались то громче, то тише, в зависимости от того, куда дул ветер.
– Этим утром, наконец, заработало радио компании, теперь я смогу послать сообщение в наше управление в Уанкайо, – снова заговорил капрал. – Хоть бы они ответили поскорее. Не знаю, что нам с помощником здесь теперь делать. Разве что дожидаться, пока нас убьют или мы исчезнем, как бедняга немой. А вы тоже уедете из Наккоса?
– Что нам остается делать? – пожал плечами Дионисио. – Даже индейцы-общинники не хотят больше жить в Наккосе. Молодежь почти вся ушла на побережье или в Уанкайо. Скоро здесь останутся только несколько стариков – дожидаться смерти.
– А после них останутся одни апу, – иронически подхватил Литума. – А также муки и пиштако. И будут они устраивать свои кровавые пиры между собой, по кругу. Верно, донья Адриана? Не смотрите на меня волком. Это просто шутка. Я говорю так, потому что мне не по себе, не могу забыть – вы знаете о чем. Мысли все время возвращаются к пропавшим, и это отравляет мне жизнь.
– Но почему вам так важны эти несчастные? – Дионисио выпустил клуб дыма. – Почему вас меньше беспокоит убийство в Эсперансе, например? Вас привлекает тайна, вот в чем дело, я вам один раз уже сказал это.
– То, что здесь случилось, для меня больше не тайна, – уверенно возразил Литума и посмотрел на донью Адриану, но она опять никак не отреагировала на его взгляд. – Спасибо Скарлатине, позавчера он растолковал мне, что к чему. По правде говоря, я даже жалею, что узнал обо всем. Ведь это такая глупая и такая отвратительная вещь, и больше всего виноваты во всем вы. В первую очередь вы, донья Адриана.
Но и на этот раз донья Адриана не обратила на его слова никакого внимания. Все так же напряженно, сдвинув брови, она всматривалась в горы и, похоже, ничего не слышала, будто мысль, которая ее занимала, была слишком важной, чтобы отвлекаться на мелочи, о которых распространялся Литума.
– Выкурите сигарету и выкиньте все это из головы. – Дионисио протягивал ему пачку сигарет с черным табаком. – Лучше думайте о том, что скоро вы уедете отсюда, может быть, даже вернетесь в ваши родные места и заживете более спокойной жизнью, чем в Наккосе.
Литума вытащил сигарету, сунул ее в рот. Хозяин погребка крутанул колесико старой зажигалки с длинным фитилем, огонь опалил Литуме нос и губы. Он глубоко затянулся, с силой выдохнул и следил, как медленно поднимается облачко дыма в прозрачном, позолоченном полуденным солнцем воздухе.
– Если останусь жив, – голос его звучал глухо, – всегда буду помнить этих троих, где бы я ни оказался. Особенно немого. Он ведь пропал той ночью, когда шел к вам за пивом. Вы меня понимаете?
– Конечно, он вас понимает, господин капрал, – засмеялся его помощник. – Бутылка охлажденного пива из Куско, одна нога здесь – другая там. Ты уверен, что понял, Педрито?
Педрито Тиноко закивал, несколько раз поклонился своими обычными быстрыми поклонами – Литуме он при этом всегда напоминал цыпленка, клюющего маисовые зерна, – взял деньги, поклонился в последний раз, шагнул за дверь и растворился в безлунной ночи.
– Не надо нам было посылать его в такое время, в такую темь, – сказал Литума, выпуская дым изо рта и ноздрей. – А когда увидели, что он задерживается, надо было самим спуститься вниз, выяснить, что случилось, почему он не возвращается. Но тут как раз начался дождь, и нам очень уж не хотелось выходить из дома в такую погоду. Мы с Томасито заговорились и понемногу успокоились.
Несмотря на дождь, немой спускался по склону так быстро, будто у него были лисьи глаза или он помнил тропинку наизусть – где шагнуть пошире, где прыгнуть. Тем не менее до погребка он добрался насквозь промокший. Он постучал в дверь костяшками пальцев, толкнул ее и вошел внутрь. В густой пелене табачного дыма с трудом можно было различить людей. В нос ударил едкий запах пота, алкоголя, сигарет, мочи, испражнений, спермы, блевотины – тошнотворная смесь, от которой у него тут же закружилась голова. Но не отвратительное зловоние, не гробовая тишина, наступившая при его появлении, испугали его, заставили сжаться в комок, ощутить угрозу, почувствовать опасность – он уловил страх, густой, вибрирующий страх, который светился в глазах пеонов, плавал в воздухе, сочился из дощатых стен, стекал со стойки, сквозил в застывших лицах и странных жестах смотревших на него людей. Все лица были обращены к нему, все взгляды скрестились на нем. Не помня себя, Педрито стал часто кланяться.
– Посмотрите-ка, кто пришел, вот кто нам нужен, – нарушила тишину стоявшая за стойкой донья Адриана. – Он послан нам, да, его нам послали, – она говорила хриплым замогильным голосом. – Это он. А что немой, так еще лучше.
– Ну, без спора тут, думаю, не обошлось, – сказал Литума. – Одни, наверное, соглашались: «Пусть будет он», другие возражали: «Нет, только не этот бедняга блаженный». Могу представить, как все это было. Конечно, ему сочувствовали те, кто был меньше пьян. А в это время мы с Томасито, вместо того чтобы искать немого, спали без задних ног. Или нет, скорее всего разговаривали об этой девице. Так что мы тоже соучастники. Не зачинщики, не подстрекатели, как вы, но соучастники. Пассивные соучастники, если выразиться точнее.
Все были очень пьяны, некоторые с трудом стояли на ногах, хватались за стены, цеплялись друг за друга, чтобы не рухнуть на пол, и все продолжали неотрывно смотреть на Тиноко остекленевшими от алкоголя глазами. А тот, оказавшись в центре всеобщего внимания и ясно ощущая какую-то непонятную опасность, все так же стоял у дверей, не решаясь подойти к стойке. Тогда к нему приблизился Дионисио, взял за руку, поцеловал в щеку. Немой немного расслабился и принял из его рук рюмку писко.
– За твое здоровье, немой! – Дионисио чокнулся с ним. – Найди-ка здесь себе пару, смотри, сколько народу.
– Он невинный, чистый, он нездешний, он уже отмечен тем, что случилось в Пампе-Галерас, – перечисляла – нет, читала речитативом, пела донья Адриана. – Рано или поздно его казнят терруки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29