комната была залита солнечным светом, сейчас она казалась более запущенной, чем ночью, и совсем маленькой. Мерседес, одетая и причесанная, испытующе смотрела на него, стоя у кровати. На ее лице блуждала насмешливая улыбка.
– Который час? – спросил он, потягиваясь.
– Уже несколько часов, как я поднялась, а ты все спишь. – Мерседес засмеялась.
– Ну ладно, ладно. – Он смущенно улыбнулся. – Я рад, что ты встала в хорошем настроении.
– Это потому, что я не только смотрела, как ты спишь, но и слушала. – На смуглом лице Мерседес поблескивали белые, как у мышонка, зубки. – Ты все говорил и говорил, я даже подумала, ты притворяешься спящим. Но потом подошла, потрогала – и правда спишь.
– И все-таки что за чертовщину ты нес во сне? – настойчиво повторил Литума.
– Я ел индейку, господин капрал. Такую вкусную – пальчики оближешь.
– Быстро же ты всему научился, быстро вошел во вкус. – Мерседес снова засмеялась, а он, не зная, что ответить, притворно зевнул. – Когда уснул, то и во сне повторял красивые слова, которые говорил мне ночью.
– Дошло, значит, и до нежностей, – развеселился Литума.
– Да мало ли что говорят люди во сне. – Он все еще не осмеливался посмотреть на нее.
Мерседес перестала смеяться, перехватила его взгляд. Ее рука коснулась его головы, и он почувствовал, как ее пальцы погружаются в его волосы и скользят в них, точно змейки.
– Ты и на самом деле чувствуешь ко мне то, о чем говорил ночью? И потом повторял во сне?
– Она так просто, так откровенно говорила о самых интимных вещах, господин капрал, мне никогда не доводилось такого слышать. Меня это очень удивило.
– Скажи лучше, тебя к ней тянуло, как муху к меду, – уточнил Литума. – Моя землячка крепко тебя заарканила.
– А может, ты просто очень хотел, а теперь получил свое и все у тебя прошло? – добавила Мерседес и внимательно посмотрела на него.
– Когда среди бела дня говорят такие вещи, которые можно говорить только ночью, в темноте и только на ухо, шепотом, это мне не нравится, господин капрал. Я даже начинаю злиться. Но тогда, стоило ей взъерошить мне волосы, я сразу растаял.
– Я знаю, тебе не нравится, что я говорю об этом. – Мерседес снова была серьезной. – Только ведь и мне не по себе как-то: два раза меня видел, двух слов не сказал – и нате: влюбился. И как! Никто не говорил мне таких слов, никто не опускался передо мной на колени и не целовал ноги, как ты.
– Ты становился перед ней на колени и целовал ноги? – Литума был поражен. – Но ведь это уже не любовь, а религиозное поклонение!
– У меня горит лицо от твоих слов, не знаю, куда деваться, – пробормотал парень.
Он поискал полотенце: ночью, помнится, он положил его в ногах кровати. Полотенце оказалось на полу. Он поднял его, обмотал вокруг пояса и встал с постели. Проходя мимо Мерседес, коснулся губами ее волос, прошептал:
– Я тебе говорил то, что чувствовал. Что чувствую.
– Увяз окончательно, – суммировал Литума. – Небось снова в постель завалились?
– У меня начались месячные, так что успокойся, – сказала Мерседес.
– У тебя такая манера говорить обо всем – никак не могу к ней привыкнуть, – рассмеялся Карреньо. – Если не привыкну, придется поискать вместо тебя кого-нибудь еще.
Она шутливо похлопала его по груди:
– Давай-ка одевайся и пойдем завтракать. Ты так трудился ночью – не нагулял аппетита?
– В «Зеленом Доме», в Пьюре, я переспал один раз со шлюшкой, у которой были месячные, – вспомнил Литума. – Так она сделала мне скидку – взяла только половину платы. Непобедимые Компания сорвиголов, к которой Литума принадлежал в молодости. См. роман М. Варгаса Льосы «Зеленый Дом» (М.: Прогресс, 1971).
тогда переполошились: боялись, что она наградила меня сифилисом.
Карреньо, все еще смеясь, вышел в коридор. Ни в кране над раковиной, ни в душе не было воды, вода была только в тазу, совсем немного, но ему хватило умыться по-кошачьи. Он оделся, и они спустились в ресторан. В ресторане было полно народу, многие повернули головы в их сторону, когда они вошли в зал. Время перевалило за полдень, поэтому, когда они отыскали свободный столик и сели, официант сказал, что завтраки уже кончились. Они решили уехать. Расплачиваясь в гостинице, узнали, что автобусная станция и стоянка маршрутных такси находятся на главной площади. По дороге туда зашли в аптеку купить для Мерседес гигиенические пакеты. Проходя через рыночную площадь, купили альпаковые свитера, чтобы уберечься от холода в Кордильере.
– Хорошо еще, что Боров заплатил мне вперед, – сказал Томас. – Подумай только, что с нами было бы, если бы мы оказались без гроша в кармане.
– А что, у этого наркобарона не было имени? – поинтересовался Литума. – Ты все время его называешь только Боровом и типом.
– Никто не знал, как его зовут, господин капрал, даже мой крестный отец.
Они съели несколько бутербродов с сыром в маленьком кафе и начали подбирать подходящий рейс. Остановились на такси, которое отправляется в пять часов дня и прибывает в столицу на следующий день в полдень. Ночью на дорогах машины проверяют не так строго. А пока был только час дня, и они решили скоротать время на главной площади. Карреньо почистил там у чистильщика ботинки. Повсюду толпились продавцы, тут и там стояли фотографы, на скамейках грелись на солнце или спали солдаты. А вокруг площади неумолчно грохотали тяжелые грузовики, они привозили фрукты из сельвы, или отправлялись за ними в сельву, или уезжали на побережье.
– Что будет с нами, когда мы приедем в Лиму? – спросила Мерседес.
– Будем жить вместе.
– Похоже, ты все уже решил. И за меня тоже.
– Если хочешь, поженимся.
– Это называется быстрота и натиск, – перебил его Литума. – А ты всерьез решил на ней жениться?
– В церкви, со свечами, в подвенечном платье? – Мерседес явно была заинтригована.
– Как захочешь. Если твоя семья живет в Пьюре, я приеду туда с мамой просить твоей руки. Отца у меня нет. В общем, все, что захочешь, любимая.
– Иногда я тебе завидую, – вздохнул Литума. – Надо быть совсем уж простаком, чтобы так потерять голову от любви.
– Я вижу, это правда. – Мерседес подошла к нему вплотную, и он обнял ее. – Ты сходишь по мне с ума, Карреньито.
– Даже больше, чем ты думаешь, – прошептал он ей на ухо. – Я убил бы еще тысячу Боровов, если бы потребовалось. Вот выпутаемся из этой передряги, тогда увидишь. Лима большой город. Если доберемся туда, нас уже не поймают. Меня сейчас беспокоит совсем другое. Ты уже знаешь о моих чувствах к тебе. А что чувствуешь ты? Ты влюблена в меня? Ну хоть немного?
– Нет, не влюблена, – не раздумывая, ответила она. – Мне жаль разочаровывать тебя, но я не могу говорить то, чего нет.
– В общем, начала объяснять, что не любит врать, – с грустью вспоминал Томас. – Что она не из тех, кто влюбляется с первого взгляда. И когда мы толковали обо всем этом, на нас вдруг как с неба свалился толстяк Искариоте.
– Ты рехнулся? Что ты здесь делаешь? Ты думаешь, сейчас время красоваться на глазах у публики с женщиной человека, которого ты только что ухлопал, дерьмо ты вонючее…
– Спокойно, спокойно, Толстяк, – остановил его Карреньо.
– Он был совершенно прав, – заметил Литума. – Тебя, должно быть, уже искали в Тинго-Марии, в Лиме и других местах. А у тебя в голове одни только шуры-муры.
– Живем один только раз, господин капрал, и каждый живет по-своему. Какое мне было дело до Борова, до того, что меня искали и могли бросить в каталажку. Никто уже не мог отнять у меня моего счастья.
У толстяка Искариоте округлились глаза, и он едва не выронил из рук корзинку с маисовыми пирожками – умитас.
– Нельзя быть таким безмозглым, Карреньо.
– Верно, Толстяк. Да не переживай ты так. Хочешь, я скажу тебе кое-что? Я рад нашей встрече. Я думал, что никогда больше тебя не увижу.
Искариоте был в пиджаке и при галстуке, рубашка, конечно, была ему мала, и он то и дело крутил головой, словно стараясь освободиться от нее. На блестевшем от пота лице черными точками проступала щетина. Он испуганно оглянулся. Чистильщики обуви с любопытством смотрели на них, а бродяга, лежавший на соседней скамейке, посасывая лимон, даже протянул в их сторону руку за милостыней. Толстяк рухнул на скамью рядом с Мерседес, но в следующую минуту вскочил на ноги, будто его ударило электрическим током.
– Здесь мы у всех на виду. Лучше пойдем отсюда, – он показал рукой на туристский отель. – Двадцать седьмой номер. Никого не спрашивайте, поднимайтесь прямо ко мне. Я вышел на минуту – купить умитас.
И, не оглядываясь, он торопливо зашагал в отель. Они подождали несколько минут, а потом, обогнув площадь, отправились вслед за ним.
Женщина, убиравшая вестибюль, показала им, по какой лестнице подняться. Карреньо постучал в дверь двадцать седьмого номера и распахнул ее.
– Толстый как бочка, ел как зверь и охранял наркодельца. – Литума подытожил: – И это все, что ты рассказал мне об Искариоте.
– Он был как-то связан с полицией, – откликнулся его помощник. – Меня познакомил с ним мой крестный отец, я мало что знаю о его жизни. Он работал у Борова не постоянно, а только от случая к случаю, как я.
– Закрой на ключ, – сказал Толстяк, не переставая жевать. Он уже скинул пиджак и сидел на кровати, корзиночка с умитас стояла у его ног. Вокруг шеи на манер салфетки был повязан платок. Томас сел рядом с ним, а Мерседес опустилась на единственный в комнате стул. В окно были видны густые купы деревьев на площади и ветхая ротонда с облупленной балюстрадой. Искариоте молча протянул им корзиночку, в которой оставалась пара пирожков. Они отказались.
– Раньше их делали лучше, – пробурчал Искариоте, запихивая пирожок в рот. – Можно узнать, чем ты занимаешься в Уануко, Карреньито?
– Мы уезжаем сегодня днем, Толстяк. – Томас похлопал его по колену. – Умитас, может, и вправду не очень, но ты уписываешь их за обе щеки!
– Когда я нервничаю, у меня просыпается аппетит. А на площади, когда я вас увидел, у меня просто волосы встали дыбом. Но вообще-то у меня все вызывает голод.
Кончив есть, он поднялся с кровати, достал из кармана пиджака пачку сигарет, закурил.
– Вчера я говорил по телефону с одним из наших людей, с Мамелюком – так его называют. – Искариоте выпустил дым колечком. – Навел тень на ясный день. Сказал, что начальника застрелили, а ты и его девка скрылись. Он прямо задохнулся от ярости. И знаешь, что он сказал? Его, говорит, наверное, купили колумбийцы. А девку-то уж точно. – Насмешливая улыбка Искариоте вдруг превратилась в зловещую гримасу. – Колумбийцы тебе заплатили, Карреньито?
– Искариоте был вроде вас, господин капрал. У него не укладывалось в голове, что можно убить просто из-за любви.
– Искариоте, Мамелюк, Боров, – засмеялся Литума. – Имена, как в каком-нибудь фильме.
Толстяк недоверчиво покачал головой. Потом снова принялся пускать колечки дыма. Глаза в узких щелочках между складками жира остро поблескивали, разглядывая Мерседес.
– Ты и раньше ее трахал? – неожиданно спросил он и восхищенно присвистнул.
– Нельзя ли повежливее, – запротестовала Мерседес. – Что ты себе позволяешь, слон? С кем, думаешь, ты…
– Она теперь со мной, поэтому обращайся с ней как положено. – Карреньо взял женщину за руку жестом собственника. – Мерседес теперь моя невеста, Толстяк.
– Ну ладно, мир не перевернется оттого, что я ляпнул что-то не то, – извиняющимся голосом сказал Искариоте, переводя взгляд с одного на другого. – Но одну вещь я все-таки хотел бы знать: за вами на самом деле не стоят колумбийцы?
– Я не имею с ними ничего общего, – поторопилась ответить Мерседес.
– Я действовал один, Толстяк, клянусь тебе. – Томас приложил руку к сердцу. – Знаю, что тебе трудно поверить в это, но все было именно так. Минутный порыв.
– Признайся, по крайней мере, что она спала с тобой раньше. Признайся хоть в этом, Карреньо, – настаивал Искариоте.
– Мы даже никогда не разговаривали друг с другом. Я ее и видел-то раньше всего два раза: в Пукальпе, когда мы встретили и отвезли ее обратно в аэропорт, да в Тинго-Марии, когда забрали ее в аэропорту. Только и всего. Толстяк, можешь мне поверить.
Искариоте выдохнул сигаретный дым и потряс головой, чтобы прийти в себя.
– С ума сойти, – пробормотал он. – Должно быть, так оно все и было, как ты говоришь. Значит, ты убил его, потому что…
– Да будет тебе, Толстяк, довольно, – перебил его со смехом Томас. – Пусть они думают, что колумбийцы мне заплатили, не все ли равно.
Искариоте швырнул в окно окурок и следил за его зигзагообразным полетом, пока тот не упал на землю среди прохожих.
– Боров хотел отделаться от них, ему надоело, что колумбийцы забирают себе львиную долю. Я слышал об этом много раз. Они тоже могли узнать о его намерении и организовать убийство. Логично?
– Логично, – согласился Карреньо. – Но неверно.
Толстяк Искариоте внимательно изучал верхушки деревьев на площади.
– А могло быть и верно. – Искариоте сделал неопределенный жест рукой. – В конце концов, верно то, что удобно. Ты меня понимаешь?
– Ровным счетом ничего не понимаю, – с удивлением сказал Литума. – Что он задумал?
– Хитро придумал этот слон, – сказала Мерседес.
– А она вот уже поняла. – Искариоте снова уселся на кровать рядом с Томасом, обнял его за плечи. – Подари этот труп колумбийцам, Томасито. Разве Боров не хотел покончить с ними? Не хотел стать полным хозяином, взять в свои руки все, от очистки до вывоза, и вытеснить их? Поэтому ты оказал им величайшую услугу – ведь ты устранил конкурента. Они должны бы отблагодарить тебя, черт их побери. Если они настоящие наркобароны.
Он встал, пошарил по карманам, закурил новую сигарету. Томас и Мерседес тоже закурили. Какое-то время все молчали, затягиваясь и пуская клубы дыма. За окном раздались звуки колокола, звонили сразу в нескольких церквях, низкие тягучие удары перебивались быстрым перезвоном, по комнате перекатывалось эхо. Мерседес перекрестилась.
– Как только окажешься в Лиме, надевай форму и отправляйся к своему крестному отцу, – заговорил Искариоте. – Я его убрал, скажи, избавил от него колумбийцев. Теперь они мне обязаны по гроб жизни за эту услугу, теперь можете выставлять им счет, крестный. Он ведь связан с ними, обеспечивает им прикрытие. Так что нет худа без добра, Карреньито. Сделаешь, как я говорю, – крестный простит тебе все, что ты натворил.
– Ну и бестия этот Толстяк, прямо-таки ума палата, – восхитился Литума. – Вот это изворотливость, мать твою!
– Не знаю, не знаю, – ответил Карреньо. – Может быть, ты и прав. Может быть, мне и вправду стоит сделать так, как ты говоришь.
Мерседес с беспокойством переводила взгляд с одного на другого.
– Почему ты должен надеть форму? Что это значит?
– Толстяк здорово придумал, – принялся объяснять Томас. – Такой у него сложился план. Заставить колумбийцев поверить, что я убил Борова специально, чтобы завоевать их доверие и расположение. Искариоте мечтает работать на международную мафию и в один прекрасный день попасть в Нью-Йорк.
– Конечно, стоит, поэтому я и говорю, нет худа без добра, – самодовольно подтвердил Искариоте. – Так ты пойдешь к своему крестному и скажешь ему все что нужно, Карреньито?
– Обещаю, Толстяк. Давай не терять связь в Лиме.
– Если ты доберешься до Лимы, – ответил Искариоте. – А это еще вопрос. Не могу же я быть твоим ангелом-хранителем каждый раз, когда ты откалываешь какой-нибудь номер.
– А знаешь, мне стало интереснее слушать про Толстяка, чем про твои шашни с этой пьюранкой, – воскликнул Литума. – Расскажи мне о нем подробнее.
– Большой человек, господин капрал. И мой большой друг.
– До отъезда вам лучше не показываться на улице, не мозолить глаза публике, – посоветовал Искариоте. – Вспомни-ка, чему тебя учили, когда обряжали в форму?
– О какой форме он говорит? – снова всполошилась Мерседес.
Искариоте рассмеялся и неожиданно задал ей двусмысленный вопрос:
– Что ты вытворяла, что мой друг так врезался в тебя? В чем твой секрет?
– А в чем, правда, был ее секрет? – прервал его Литума. – Как она тебе давала?
Но Мерседес не обратила внимания на его слова и продолжала допытываться:
– Почему он говорит о форме, что это значит?
– Так ты, выходит, не сказал своей невесте, что ты полицейский? – засмеялся Искариоте. – А ты, девочка, никак дала маху. Променяла наркобарона на простого полицейского.
– А Толстяк-то был прав, Томасито, – хохотнул Литума. – Пьюранка и впрямь дала маху.
V
– Вы хотите сказать, что мы арестованы? – спросила сеньора Адриана.
Дождь лил как из ведра, крупные капли барабанили по жестяной крыше с такой силой, что ее голос едва был слышен. Она сидела на бараньей шкуре и пристально смотрела на капрала, пристроившегося на углу письменного стола. Дионисио стоял около нее с отсутствующим видом, будто происходящее его не касалось. Его веки были воспалены, глаза казались остекленевшими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Который час? – спросил он, потягиваясь.
– Уже несколько часов, как я поднялась, а ты все спишь. – Мерседес засмеялась.
– Ну ладно, ладно. – Он смущенно улыбнулся. – Я рад, что ты встала в хорошем настроении.
– Это потому, что я не только смотрела, как ты спишь, но и слушала. – На смуглом лице Мерседес поблескивали белые, как у мышонка, зубки. – Ты все говорил и говорил, я даже подумала, ты притворяешься спящим. Но потом подошла, потрогала – и правда спишь.
– И все-таки что за чертовщину ты нес во сне? – настойчиво повторил Литума.
– Я ел индейку, господин капрал. Такую вкусную – пальчики оближешь.
– Быстро же ты всему научился, быстро вошел во вкус. – Мерседес снова засмеялась, а он, не зная, что ответить, притворно зевнул. – Когда уснул, то и во сне повторял красивые слова, которые говорил мне ночью.
– Дошло, значит, и до нежностей, – развеселился Литума.
– Да мало ли что говорят люди во сне. – Он все еще не осмеливался посмотреть на нее.
Мерседес перестала смеяться, перехватила его взгляд. Ее рука коснулась его головы, и он почувствовал, как ее пальцы погружаются в его волосы и скользят в них, точно змейки.
– Ты и на самом деле чувствуешь ко мне то, о чем говорил ночью? И потом повторял во сне?
– Она так просто, так откровенно говорила о самых интимных вещах, господин капрал, мне никогда не доводилось такого слышать. Меня это очень удивило.
– Скажи лучше, тебя к ней тянуло, как муху к меду, – уточнил Литума. – Моя землячка крепко тебя заарканила.
– А может, ты просто очень хотел, а теперь получил свое и все у тебя прошло? – добавила Мерседес и внимательно посмотрела на него.
– Когда среди бела дня говорят такие вещи, которые можно говорить только ночью, в темноте и только на ухо, шепотом, это мне не нравится, господин капрал. Я даже начинаю злиться. Но тогда, стоило ей взъерошить мне волосы, я сразу растаял.
– Я знаю, тебе не нравится, что я говорю об этом. – Мерседес снова была серьезной. – Только ведь и мне не по себе как-то: два раза меня видел, двух слов не сказал – и нате: влюбился. И как! Никто не говорил мне таких слов, никто не опускался передо мной на колени и не целовал ноги, как ты.
– Ты становился перед ней на колени и целовал ноги? – Литума был поражен. – Но ведь это уже не любовь, а религиозное поклонение!
– У меня горит лицо от твоих слов, не знаю, куда деваться, – пробормотал парень.
Он поискал полотенце: ночью, помнится, он положил его в ногах кровати. Полотенце оказалось на полу. Он поднял его, обмотал вокруг пояса и встал с постели. Проходя мимо Мерседес, коснулся губами ее волос, прошептал:
– Я тебе говорил то, что чувствовал. Что чувствую.
– Увяз окончательно, – суммировал Литума. – Небось снова в постель завалились?
– У меня начались месячные, так что успокойся, – сказала Мерседес.
– У тебя такая манера говорить обо всем – никак не могу к ней привыкнуть, – рассмеялся Карреньо. – Если не привыкну, придется поискать вместо тебя кого-нибудь еще.
Она шутливо похлопала его по груди:
– Давай-ка одевайся и пойдем завтракать. Ты так трудился ночью – не нагулял аппетита?
– В «Зеленом Доме», в Пьюре, я переспал один раз со шлюшкой, у которой были месячные, – вспомнил Литума. – Так она сделала мне скидку – взяла только половину платы. Непобедимые Компания сорвиголов, к которой Литума принадлежал в молодости. См. роман М. Варгаса Льосы «Зеленый Дом» (М.: Прогресс, 1971).
тогда переполошились: боялись, что она наградила меня сифилисом.
Карреньо, все еще смеясь, вышел в коридор. Ни в кране над раковиной, ни в душе не было воды, вода была только в тазу, совсем немного, но ему хватило умыться по-кошачьи. Он оделся, и они спустились в ресторан. В ресторане было полно народу, многие повернули головы в их сторону, когда они вошли в зал. Время перевалило за полдень, поэтому, когда они отыскали свободный столик и сели, официант сказал, что завтраки уже кончились. Они решили уехать. Расплачиваясь в гостинице, узнали, что автобусная станция и стоянка маршрутных такси находятся на главной площади. По дороге туда зашли в аптеку купить для Мерседес гигиенические пакеты. Проходя через рыночную площадь, купили альпаковые свитера, чтобы уберечься от холода в Кордильере.
– Хорошо еще, что Боров заплатил мне вперед, – сказал Томас. – Подумай только, что с нами было бы, если бы мы оказались без гроша в кармане.
– А что, у этого наркобарона не было имени? – поинтересовался Литума. – Ты все время его называешь только Боровом и типом.
– Никто не знал, как его зовут, господин капрал, даже мой крестный отец.
Они съели несколько бутербродов с сыром в маленьком кафе и начали подбирать подходящий рейс. Остановились на такси, которое отправляется в пять часов дня и прибывает в столицу на следующий день в полдень. Ночью на дорогах машины проверяют не так строго. А пока был только час дня, и они решили скоротать время на главной площади. Карреньо почистил там у чистильщика ботинки. Повсюду толпились продавцы, тут и там стояли фотографы, на скамейках грелись на солнце или спали солдаты. А вокруг площади неумолчно грохотали тяжелые грузовики, они привозили фрукты из сельвы, или отправлялись за ними в сельву, или уезжали на побережье.
– Что будет с нами, когда мы приедем в Лиму? – спросила Мерседес.
– Будем жить вместе.
– Похоже, ты все уже решил. И за меня тоже.
– Если хочешь, поженимся.
– Это называется быстрота и натиск, – перебил его Литума. – А ты всерьез решил на ней жениться?
– В церкви, со свечами, в подвенечном платье? – Мерседес явно была заинтригована.
– Как захочешь. Если твоя семья живет в Пьюре, я приеду туда с мамой просить твоей руки. Отца у меня нет. В общем, все, что захочешь, любимая.
– Иногда я тебе завидую, – вздохнул Литума. – Надо быть совсем уж простаком, чтобы так потерять голову от любви.
– Я вижу, это правда. – Мерседес подошла к нему вплотную, и он обнял ее. – Ты сходишь по мне с ума, Карреньито.
– Даже больше, чем ты думаешь, – прошептал он ей на ухо. – Я убил бы еще тысячу Боровов, если бы потребовалось. Вот выпутаемся из этой передряги, тогда увидишь. Лима большой город. Если доберемся туда, нас уже не поймают. Меня сейчас беспокоит совсем другое. Ты уже знаешь о моих чувствах к тебе. А что чувствуешь ты? Ты влюблена в меня? Ну хоть немного?
– Нет, не влюблена, – не раздумывая, ответила она. – Мне жаль разочаровывать тебя, но я не могу говорить то, чего нет.
– В общем, начала объяснять, что не любит врать, – с грустью вспоминал Томас. – Что она не из тех, кто влюбляется с первого взгляда. И когда мы толковали обо всем этом, на нас вдруг как с неба свалился толстяк Искариоте.
– Ты рехнулся? Что ты здесь делаешь? Ты думаешь, сейчас время красоваться на глазах у публики с женщиной человека, которого ты только что ухлопал, дерьмо ты вонючее…
– Спокойно, спокойно, Толстяк, – остановил его Карреньо.
– Он был совершенно прав, – заметил Литума. – Тебя, должно быть, уже искали в Тинго-Марии, в Лиме и других местах. А у тебя в голове одни только шуры-муры.
– Живем один только раз, господин капрал, и каждый живет по-своему. Какое мне было дело до Борова, до того, что меня искали и могли бросить в каталажку. Никто уже не мог отнять у меня моего счастья.
У толстяка Искариоте округлились глаза, и он едва не выронил из рук корзинку с маисовыми пирожками – умитас.
– Нельзя быть таким безмозглым, Карреньо.
– Верно, Толстяк. Да не переживай ты так. Хочешь, я скажу тебе кое-что? Я рад нашей встрече. Я думал, что никогда больше тебя не увижу.
Искариоте был в пиджаке и при галстуке, рубашка, конечно, была ему мала, и он то и дело крутил головой, словно стараясь освободиться от нее. На блестевшем от пота лице черными точками проступала щетина. Он испуганно оглянулся. Чистильщики обуви с любопытством смотрели на них, а бродяга, лежавший на соседней скамейке, посасывая лимон, даже протянул в их сторону руку за милостыней. Толстяк рухнул на скамью рядом с Мерседес, но в следующую минуту вскочил на ноги, будто его ударило электрическим током.
– Здесь мы у всех на виду. Лучше пойдем отсюда, – он показал рукой на туристский отель. – Двадцать седьмой номер. Никого не спрашивайте, поднимайтесь прямо ко мне. Я вышел на минуту – купить умитас.
И, не оглядываясь, он торопливо зашагал в отель. Они подождали несколько минут, а потом, обогнув площадь, отправились вслед за ним.
Женщина, убиравшая вестибюль, показала им, по какой лестнице подняться. Карреньо постучал в дверь двадцать седьмого номера и распахнул ее.
– Толстый как бочка, ел как зверь и охранял наркодельца. – Литума подытожил: – И это все, что ты рассказал мне об Искариоте.
– Он был как-то связан с полицией, – откликнулся его помощник. – Меня познакомил с ним мой крестный отец, я мало что знаю о его жизни. Он работал у Борова не постоянно, а только от случая к случаю, как я.
– Закрой на ключ, – сказал Толстяк, не переставая жевать. Он уже скинул пиджак и сидел на кровати, корзиночка с умитас стояла у его ног. Вокруг шеи на манер салфетки был повязан платок. Томас сел рядом с ним, а Мерседес опустилась на единственный в комнате стул. В окно были видны густые купы деревьев на площади и ветхая ротонда с облупленной балюстрадой. Искариоте молча протянул им корзиночку, в которой оставалась пара пирожков. Они отказались.
– Раньше их делали лучше, – пробурчал Искариоте, запихивая пирожок в рот. – Можно узнать, чем ты занимаешься в Уануко, Карреньито?
– Мы уезжаем сегодня днем, Толстяк. – Томас похлопал его по колену. – Умитас, может, и вправду не очень, но ты уписываешь их за обе щеки!
– Когда я нервничаю, у меня просыпается аппетит. А на площади, когда я вас увидел, у меня просто волосы встали дыбом. Но вообще-то у меня все вызывает голод.
Кончив есть, он поднялся с кровати, достал из кармана пиджака пачку сигарет, закурил.
– Вчера я говорил по телефону с одним из наших людей, с Мамелюком – так его называют. – Искариоте выпустил дым колечком. – Навел тень на ясный день. Сказал, что начальника застрелили, а ты и его девка скрылись. Он прямо задохнулся от ярости. И знаешь, что он сказал? Его, говорит, наверное, купили колумбийцы. А девку-то уж точно. – Насмешливая улыбка Искариоте вдруг превратилась в зловещую гримасу. – Колумбийцы тебе заплатили, Карреньито?
– Искариоте был вроде вас, господин капрал. У него не укладывалось в голове, что можно убить просто из-за любви.
– Искариоте, Мамелюк, Боров, – засмеялся Литума. – Имена, как в каком-нибудь фильме.
Толстяк недоверчиво покачал головой. Потом снова принялся пускать колечки дыма. Глаза в узких щелочках между складками жира остро поблескивали, разглядывая Мерседес.
– Ты и раньше ее трахал? – неожиданно спросил он и восхищенно присвистнул.
– Нельзя ли повежливее, – запротестовала Мерседес. – Что ты себе позволяешь, слон? С кем, думаешь, ты…
– Она теперь со мной, поэтому обращайся с ней как положено. – Карреньо взял женщину за руку жестом собственника. – Мерседес теперь моя невеста, Толстяк.
– Ну ладно, мир не перевернется оттого, что я ляпнул что-то не то, – извиняющимся голосом сказал Искариоте, переводя взгляд с одного на другого. – Но одну вещь я все-таки хотел бы знать: за вами на самом деле не стоят колумбийцы?
– Я не имею с ними ничего общего, – поторопилась ответить Мерседес.
– Я действовал один, Толстяк, клянусь тебе. – Томас приложил руку к сердцу. – Знаю, что тебе трудно поверить в это, но все было именно так. Минутный порыв.
– Признайся, по крайней мере, что она спала с тобой раньше. Признайся хоть в этом, Карреньо, – настаивал Искариоте.
– Мы даже никогда не разговаривали друг с другом. Я ее и видел-то раньше всего два раза: в Пукальпе, когда мы встретили и отвезли ее обратно в аэропорт, да в Тинго-Марии, когда забрали ее в аэропорту. Только и всего. Толстяк, можешь мне поверить.
Искариоте выдохнул сигаретный дым и потряс головой, чтобы прийти в себя.
– С ума сойти, – пробормотал он. – Должно быть, так оно все и было, как ты говоришь. Значит, ты убил его, потому что…
– Да будет тебе, Толстяк, довольно, – перебил его со смехом Томас. – Пусть они думают, что колумбийцы мне заплатили, не все ли равно.
Искариоте швырнул в окно окурок и следил за его зигзагообразным полетом, пока тот не упал на землю среди прохожих.
– Боров хотел отделаться от них, ему надоело, что колумбийцы забирают себе львиную долю. Я слышал об этом много раз. Они тоже могли узнать о его намерении и организовать убийство. Логично?
– Логично, – согласился Карреньо. – Но неверно.
Толстяк Искариоте внимательно изучал верхушки деревьев на площади.
– А могло быть и верно. – Искариоте сделал неопределенный жест рукой. – В конце концов, верно то, что удобно. Ты меня понимаешь?
– Ровным счетом ничего не понимаю, – с удивлением сказал Литума. – Что он задумал?
– Хитро придумал этот слон, – сказала Мерседес.
– А она вот уже поняла. – Искариоте снова уселся на кровать рядом с Томасом, обнял его за плечи. – Подари этот труп колумбийцам, Томасито. Разве Боров не хотел покончить с ними? Не хотел стать полным хозяином, взять в свои руки все, от очистки до вывоза, и вытеснить их? Поэтому ты оказал им величайшую услугу – ведь ты устранил конкурента. Они должны бы отблагодарить тебя, черт их побери. Если они настоящие наркобароны.
Он встал, пошарил по карманам, закурил новую сигарету. Томас и Мерседес тоже закурили. Какое-то время все молчали, затягиваясь и пуская клубы дыма. За окном раздались звуки колокола, звонили сразу в нескольких церквях, низкие тягучие удары перебивались быстрым перезвоном, по комнате перекатывалось эхо. Мерседес перекрестилась.
– Как только окажешься в Лиме, надевай форму и отправляйся к своему крестному отцу, – заговорил Искариоте. – Я его убрал, скажи, избавил от него колумбийцев. Теперь они мне обязаны по гроб жизни за эту услугу, теперь можете выставлять им счет, крестный. Он ведь связан с ними, обеспечивает им прикрытие. Так что нет худа без добра, Карреньито. Сделаешь, как я говорю, – крестный простит тебе все, что ты натворил.
– Ну и бестия этот Толстяк, прямо-таки ума палата, – восхитился Литума. – Вот это изворотливость, мать твою!
– Не знаю, не знаю, – ответил Карреньо. – Может быть, ты и прав. Может быть, мне и вправду стоит сделать так, как ты говоришь.
Мерседес с беспокойством переводила взгляд с одного на другого.
– Почему ты должен надеть форму? Что это значит?
– Толстяк здорово придумал, – принялся объяснять Томас. – Такой у него сложился план. Заставить колумбийцев поверить, что я убил Борова специально, чтобы завоевать их доверие и расположение. Искариоте мечтает работать на международную мафию и в один прекрасный день попасть в Нью-Йорк.
– Конечно, стоит, поэтому я и говорю, нет худа без добра, – самодовольно подтвердил Искариоте. – Так ты пойдешь к своему крестному и скажешь ему все что нужно, Карреньито?
– Обещаю, Толстяк. Давай не терять связь в Лиме.
– Если ты доберешься до Лимы, – ответил Искариоте. – А это еще вопрос. Не могу же я быть твоим ангелом-хранителем каждый раз, когда ты откалываешь какой-нибудь номер.
– А знаешь, мне стало интереснее слушать про Толстяка, чем про твои шашни с этой пьюранкой, – воскликнул Литума. – Расскажи мне о нем подробнее.
– Большой человек, господин капрал. И мой большой друг.
– До отъезда вам лучше не показываться на улице, не мозолить глаза публике, – посоветовал Искариоте. – Вспомни-ка, чему тебя учили, когда обряжали в форму?
– О какой форме он говорит? – снова всполошилась Мерседес.
Искариоте рассмеялся и неожиданно задал ей двусмысленный вопрос:
– Что ты вытворяла, что мой друг так врезался в тебя? В чем твой секрет?
– А в чем, правда, был ее секрет? – прервал его Литума. – Как она тебе давала?
Но Мерседес не обратила внимания на его слова и продолжала допытываться:
– Почему он говорит о форме, что это значит?
– Так ты, выходит, не сказал своей невесте, что ты полицейский? – засмеялся Искариоте. – А ты, девочка, никак дала маху. Променяла наркобарона на простого полицейского.
– А Толстяк-то был прав, Томасито, – хохотнул Литума. – Пьюранка и впрямь дала маху.
V
– Вы хотите сказать, что мы арестованы? – спросила сеньора Адриана.
Дождь лил как из ведра, крупные капли барабанили по жестяной крыше с такой силой, что ее голос едва был слышен. Она сидела на бараньей шкуре и пристально смотрела на капрала, пристроившегося на углу письменного стола. Дионисио стоял около нее с отсутствующим видом, будто происходящее его не касалось. Его веки были воспалены, глаза казались остекленевшими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29