И к изумлению официанток, он громогласно продекламировал строки Эзры Паунда:
Она играет со мной, снявши блузку,
Мы создадим множество «Илиад».
Что бы ни сделала она, ни сказала,
Из ничего ткется великое полотно .
21
УЖ НЕ ЗНАЮ, КАКОВЫ БЫЛИ ЕЕ ОТНОШЕНИЯ С Чаббом, – продолжал Слейтер, – однако она была очень привязана к этому злобному коротышке. Но любовники – вот уж не верится. Иначе она не стала бы делать то, что мы делали на веранде.
– А именно?
– Конечно, у него было своего рода магическое обаяние, – признал Слейтер, – но все равно это был самоуверенный, агрессивный сопляк. Великодушие не в его природе. Ты же слышала, как он бросил мне в лицо ту гадость Уистана – тот, кстати, имел в виду нечто весьма личное. И до чего же сосредоточен на себе! Костюм сносился – значит, весь мир в заговоре против него!
– Не весь мир, Джон.
Мохнатые брови Слейтера взметнулись.
– Он что – меня винит? Быть не может.
– Он думает, вы подстроили это. Право, успокойтесь. Он и впрямь малость не в себе, вы сами так сказали, когда признались, наконец, что знакомы с ним.
– Да, но ты подумай: какому человеку может вообще в голову прийти, будто чертов костюм испортили нарочно. Хренову классицисту! Ему это мерещится, потому что сам он только на такие грязные проделки и способен. Вроде той мистификации. Такая подлость. Такая мелочность. Я говорил тебе, что знал Дэвида Вайсса? Да-да, припоминаю. Совсем еще мальчик, умный, благородный мальчик, и вот – погиб из-за пакости, подстроенной Чаббом. И не «малость не в себе», а до галлюцинаций. Вот о чем я пытался тебя предупредить. Он верил, что Боб Маккоркл воплотился и пытался убить своего создателя. Нуссетта рассказала мне об этом, тогда, в гамаке. Вот из-за чего шум поднялся. Он бродил по Сиднею, так напугался, что не мог лечь в собственную постель. И того пуще разыгралась фантазия: вбил себе в голову, будто чудовище испарится, если получит свою метрику. Наверное, в этом безумии есть логика, однако не для меня!
Слейтер отхлебнул глоток пива и оттолкнул от себя стакан.
– Она была очень, очень красива, – мечтательно произнес он. – Совершенно восхитительна. И образованна к тому же.
– Она знала, что вы работали в «Эм-ай-5»?
– Мне кажется, это ее не интересовало. Для Нуссетты было важно другое: я – поэт. Она восхищалась моим творчеством. Впрочем, об этом я уже говорил.
Вот дурак, – подумала я. – Как же, в тебя просто нельзя не влюбиться. Даже тут, в баре, сидишь и пыжишься перед официантками. Я не злилась на Слейтера, но уж очень он меня раздражал.
– У нее была моя книга! – продолжал он. – В те времена в Сиднее ее не так-то просто было достать.
– Хорошо, но ты раздобыл для нее подложное свидетельство о рождении? На имя Боба Маккоркла?
Он замялся:
– На что ты намекаешь?
Я приподняла брови.
– Ты что-то знаешь?
– По-моему, она использовала тебя.
– Нет!
– По-моему, да, Джон.
Глаза его ядовито сверкнули. Джон насупился.
– Шлюха чертова, – произнес он наконец. – Ты уверена? – Но он уже улыбался. – Боже, выходит, она любила этого ханжу. Вот странно.
За нашей спиной рассаживался джаз-банд – трое напомаженных парней в куртках с блестками. Заслышав первые звуки, Слейтер принялся торопливо упаковывать ярко-красную портативную «Оливетти», чересчур стильную для человека его возраста.
– Надо же, какое великодушие, – продолжал он. По губам его блуждала та растерянная улыбка, какую я уже видела за «фаберовским» ужином. Гордыне Слейтера был нанесен тяжкий удар.
– Это вы про гамак?
– Без пошлостей, Микс, тебе не идет. Такая роскошная женщина – и на все готова, лишь бы успокоить этого неврастеника, добыть ему чертову метрику. Она и впрямь любила это ничтожество.
Слейтера подставили, его использовали, и я не без злорадства наблюдала, как проступают печальные складки на его лбу.
– Мать его, – решил он в тот самый момент, когда Ударник треснул в рабочий барабан. – Знаешь, что я надумал? – Он лукаво прищурился. – Куплю-ка я ему новый костюм.
– С какой стати?
Слейтер усмехнулся:
– Чтобы он сел и подумал хорошенько, какой зловещий и подлый умысел я вынашиваю против него.
Спаси нас Господи от стариканов! – подумала я.
– И кстати, – добавил он, – к интриге с метрикой это отношения не имеет. Думай что хочешь, но я был рад помочь ей, да и теперь об этом не жалею.
– Не думаю, что он примет подарок, – сказала я. Слейтер сильно обозлился:
– Почему нет, Христа ради? Ну, пускай. Ладно, сама отдай костюм этому трепачу. Скажи, это подарок от тебя.
– Нет уж, я в ваши игры не играю, Джон.
– Микс, я пытаюсь одеть этого глупого старого хрена в приличный костюм. Что здесь плохого?
Я посмотрела на Джона в упор: верхняя губа у него задергалась.
– Скучно, Сара! Право, надоело!
Оркестр – кто в лес, кто по дрова – попытался сыграть битловскую «Люби меня», Слейтер, распаковав свою стильную машинку, уже вставлял в каретку бланк отеля «Мерлин». Никогда прежде я не видела Джона за работой и залюбовалась тем, как легко крупные пальцы скользили по клавишам. Минута – и он вырвал лист из каретки, подписал и перебросил мне через стол.
– Читай! – крикнул он.
Уважаемый мистер Чабб!
Мы в отеле «Мерлин» с прискорбием узнали о том ущербе, который наша прачечная причинила вашему костюму. Горничной следовало предупредить вас, что одежда всех наших гостей застрахована от подобных несчастных случаев, и потому мы имеем возможность компенсировать вам покупку нового костюма на сумму до 500 малазийских долларов.
Искренне ваш
Рашид Абуд,
Управляющий
– Кто такой Рашид Абуд?
– Какая разница? Костюм есть, верно? Теперь ты довольна? Это достаточно гуманно?
Я видела, что Джон чем-то до крайности расстроен, и мне стало его жаль.
– Хотите, я отнесу письмо на Джалан-Кэмпбелл?
Я потянулась за подложным письмом, но Джон перехватил мою руку и крепко сжал.
– Ты считаешь меня мерзким отребьем, дорогая. Ты думаешь, я убил ее, да?
В помрачении мне померещилось, будто речь идет о Нуссетте.
– Твою маму, – шепотом пояснил он, и в глазах его блеснули слезы. – Вот почему ты язвишь меня. Ты сердишься на меня. Ты всегда меня ненавидела. Винишь меня во всем.
Наконец мы добрались до того разговора, ради которого я сюда приехала, но грудь сдавило, и я не могла вздохнуть.
– Отнесу письмо! – еле выговорила я и выбежала на улицу, забыв зонтик.
22
КОГДА ВО ТЬМЕ РАСЦВЕЛИ ТУХЛЫЕ ЗАПАХИ СТОЧНЫХ ВОД и спелого дуриана – то есть в первые мгновения тропической ночи, – я наткнулась на промасленную, оборванную фигуру на низеньком стульчике у распахнутой двери велосипедной мастерской. Старый Мореход собственной персоной воевал с какой-то железякой, зажатой в черных тисках. Каково было назначение этой штуковины, я по сей день не ведаю, но ловкость, с которой он ее обрабатывал, легко и ритмично постукивая молотком, предполагала немалый навык. И не удивительно: творец Маккоркла вот уже более десяти лет чинил велосипеды в Куале-Лумпур, на улице Джалан-Кэмпбелл.
Маленькая сердитая китаянка сидела позади загроможденного прилавка, отсчитывая резиновые ленты и раскладывая их по целлофановым пакетикам. При виде меня она резко окликнула Чабба. Я подумала – велит ему заняться клиенткой. На самом деле она запретила Чаббу разговаривать со мной.
Так или иначе, он притворился, будто не сразу признал меня. Сначала он аккуратно положил молоток на цементный пол, потом промыл свои большие руки в бензине и вытер грязной тряпкой, как последний нищий. Я не понимала тогда его сложной системы сопротивления и решила, что Чабб стыдится своей бедности.
Я протянула ему письмо Слейтера и поневоле уперлась взглядом в гноящиеся язвы на крепких мужицких ногах – казалось, свищи доходят до костей. Чабб перехватил мой взгляд, и мне вновь показалось, будто ему стало неловко. Хитроумный розыгрыш, придуманный Слейтером, Чабба не заинтересовал. Он играл в более опасные игры.
– Не могу сейчас говорить, мем. Клиенты недовольны, – сказал он. – И не только клиенты-ла. – Кивком он указал на женщину, которую я приняла за его жену. – Такая угрюмая! – Чабб рассеянно повертел в руках конверт.
– Прошу вас, хотя бы прочтите
Мы вышли наружу, в колоннаду шириной ровно пять футов, как все крытые торговые ряды К. Л. – предписание великого Стэмфорда Раффлза , которому, похоже, и в голову не пришло, что представителям белой расы придется страдать в этих торговых рядах от клаустрофобии. Я съежилась, словно огромная белогрудая птица, а толпа неуклонно продолжала свое движение, обтекая меня и велосипедных дел мастера, сжимавшего в руках мятый конверт.
Я хотела видеть его лицо в тот момент, когда он осознает, какое счастье свалилось ему на голову. Хотела разделить его радость. Вышло не по-моему.
– В чем дело?
– Здесь написано, – заявил он, злобно заглядывая внутрь конверта, – что мне причитаются деньги. А денег-ла и нет, мем. Украли.
В язвительном замысле Слейтера обнаружились изъяны. Я поспешила заткнуть прорехи.
– Страховая компания вернет деньги мне, – сказала я.
– Какое отношение вы имеете к моему костюму?
– На квитанции указан номер моей комнаты. Главное – у вас снова будет костюм.
– Пусть так. – Он вернулся к нагромождению масляного железа и поманил меня за собой в лабиринт сломанных двухколесников. – Но костюм стоит намного меньше.
Пришлось врать что-то насчет минимальных страховых выплат. Чабб иронически приподнял бровь. Потом я догадалась, что означал этот жест: он, как и Боб Маккоркл, работал в страховой компании. Пока что, ничего не подозревая, я последовала за Чаббом к верстаку с мелкими деталями, разложенными, как в «игре Кима» .
Все еще держа в правой руке письмо, левой он просеивал эту мелочь.
– Откуда они взяли цену-ла? Вы им сказали?
– Да, – беспомощно подтвердила я. – Я сказала, что костюм был совсем старый.
Склонив голову набок, он посмотрел на меня. Черт бы побрал этого негодяя. Он смеялся.
– Вы очень добры, – сказал он. – Очень, очень добры.
Я почувствовала, как кровь прихлынула к голове.
– Завтра понедельник, – сказал он. – Приходите пораньше. Пойдем вместе к портному-ла. Может, я взамен дам вам стихи.
Я обрадовалась – так обрадовалась, что поцеловала его дряблую чумазую щеку.
Разумеется, со Слейтером я своими редакторскими амбициями не делилась. Тот к восьми часам вечера завладел большим угловым столом, за которым прежде располагались летчики со стюардессами. Раскрыл свою «Оливетти Валентини», с важностью обложился бумагами, погрузившись, по всей вероятности, в трескучую статью для «Новы». Вот павлин. Так-то он разменял свой талант.
– Хорошо, – сказал он, услышав, что в понедельник мы идем к портному. – Рад за беднягу.
Его великодушие могло бы насторожить меня, учитывая, как он был сперва враждебен.
– Просто нищий, – продолжал он, будто с самого начала не имел в виду ничего, кроме чистой благотворительности. – Жалкая жизнь, а, Микс?
С минуту мы помолчали. Слейтер упорно размышлял о чем-то, и я никак не могла догадаться, о чем, пока он не спросил – довольно резко, – что у меня запланировано на вечер.
Тут меня осенило: он все-таки собирается поговорить о моей матери.
– Поужинаем вместе? – предложил он.
– Если хотите.
– Я загляну через полчаса?
Хотя я добивалась именно этого разговора, сейчас от страха у меня подкашивались ноги. Я считала: этот мудак убил мою маму. Я поднялась в комнату и ждала, прикидывая, какие еще мерзкие тайны мне предстоит узнать.
Но и Слейтер, похоже, волновался не меньше. Во всяком случае, он так и не позвонил, и в тот вечер я легла спать голодной и все же с облегчением.
В понедельник спозаранку Кристофер Чабб поджидал меня. Когда я вошла в мастерскую, он поднял руки и смущенно скривился. Просторная рубашка-хаки и лоснящиеся черные брюки явно достались ему от человека покрупнее. Хоть я и славлюсь полной бестолковостью по части моды, я бы и то постеснялась такое надеть.
К счастью, по дороге я заприметила два китайских ателье, одно – всего через два дома. Как можно быстрее я повела Чабба туда. Он толком и не понял, что я делаю.
Портной был ростом примерно с Чабба, худой, веснушчатый, с маленькими ушами и сморщенным лицом былого жокея. Он вежливо улыбнулся мне, однако стоило ему глянуть мне через плечо, приветливость с лица как ветром сдуло.
– Чхе! Чего надо?
Я попросила показать образцы ткани. Он словно и не слышал.
– Не открыто, – нахмурился он. – Закрыто сегодня. Очень занят.
И на этом разговор оборвался – Чабб попятился, я тоже оказалась на улице, портной уже запирал лавочку.
– Очень занят, – рявкнул он. – Очень жаль.
Опешив от такой наглости, я даже не сразу поняла, как сильно меня оскорбили.
– Приду попозже, – сказала я.
– Не приходить, – отрезал он, опуская жалюзи и задвигая засов. – Очень долго занят.
Я обернулась к Чаббу – тот стоял на щербатом тротуаре, безмятежно сложив руки на груди.
– Эти портные-ла плохие, – произнес он. – Дорогие. Обманут нас. На Бату-роуд гораздо лучше.
Я подумала, что нас выгнали из-за странного наряда Чабба. Во втором ателье, в двух шагах от первого, я с порога изложила дело:
– Хороший костюм моего друга испорчен. Нам нужен другой, как можно скорее.
Этот мастер выглядел вполне вменяемым: в прекрасно пошитом темном костюме, в голубой рубашке с белым итонским воротничком и чуть ли не с галстуком частной школы. Но едва он сообразил, что я заказываю костюм для его соседа – тот в нерешительности маячил в дверях, – как тут же показал себя страшным снобом, вздохнул, понурился.
Я по-женски начала было обсуждать материал, но портной устоял перед моим напором.
Прищемив большим и указательным пальцем переносицу, он выждал, пока я закончу.
– Миссус, можно задать вопрос? Вы знакомы с этим человеком?
– Он – знаменитый поэт.
– Нет. Это не так.
– Он – мой друг.
– Вы покупаете ему костюм?
– Да.
– Мадам, вы, пожалуйста, оставьте его.
– Что вы хотите этим сказать?
– Он не ваш друг. Он не человек.
– Он – поэт.
– Мадам, доктор видел его, когда он появился на Джалан-Кэмпбелл. Поздно ночью, прямо посреди улицы. Без ног-ла.
Я оглянулась на Чабба, но тот скрылся.
– Вот видите, – сказал портной. – Он ушел. Испугался, когда я сказал вам про него.
– Что значит «без ног»? Пьяный?
– Не пьяный. Он появился на улице посреди ночи. Не человек, миссус. Без ног, понимаете?
Так что же, Кристофер Чабб парил ночью в воздухе над Кэмпбелл-стрит, будто на картине Шагала? Портной – звали его, между прочим, Артур Фэтт – казался вполне цивилизованным и даже просвещенным человеком.
Такие призраки, сообщил мне мистер Фэтт, похожи на пиявок: они сосут кровь, а человек хиреет и умирает. Понятно?
Я поняла одно: Кристофер Чабб ухитрился восстановить против себя всех соседей. Когда он вновь возник на пороге ателье, с ним обошлись, словно с бродячим псом.
– Пошел! – крикнул Фэтт. – Мы не говорим с тобой. Иди, иди!
И этот грубый возглас поразил меня меньше, чем явный испуг Чабба. Бочком пробираясь к своей мастерской в уродливо болтавшейся одежде, он был похож на какую-то жалкую, замученную тварь.
– Спросите миссис Лим, – посоветовал мне Фэтт, энергично вращая рулон бледно-голубого полотна. – Он пьет кровь.
– Ничего не понимаю.
– Чхой! Не понимаете? Спросите у него. Миска для супа – знаете? Нальет кровь в миску и пьет.
– Нет.
– Нет? Не хочу спорить. Всегда рад вам, мадам, но без него.
И этот портной тоже запер свою лавку, а я отыскала Чабба на задворках веломастерской. Он угрюмо трудился над перевернутым вверх колесами велосипедом и даже не обернулся, когда я подошла. Сняв цепь, он аккуратно намотал ее на трясущуюся руку.
– Не стоит вам вмешиваться в это, – устало сказал он.
– Мне так жаль.
– Я знаю этих людей. Вы не знаете-ла.
Я думала, Чабб что-то добавит, но он упорно отворачивался. Китаянка спустилась по лестнице и встала внизу, в полумраке, выжидающе глядя на меня.
Потом обернулась к Чаббу и заговорила с ним – сердито, как мне показалось.
Старик взял разводной ключ и попытался открутить гайку с оси, но руки у него так дрожали, что он опустил инструмент.
– Видите, во что я превратился, мем, – сказал он. Я не знала, что ответить на это. Словно грешник в аду, словно каторжник, вращающий кабестан на тонущем судне, он был навеки прикован к существу, которое сам породил.
23
Однако жалость тут же сменилась отвращением, таким сильным, что я содрогнулась. Помимо прочего, я считала себя виноватой, ибо, зная тяжелое положение Чабба, все-таки придумывала способы выманить у него стихи Маккоркла. Уж можете мне поверить – я бы пустила в ход любую, самую подлую наживку, лишь бы вырвать эту рукопись. Симпатичного мало, но для меня ничего нового: в первый же год учебы в Сент-Мэри я поняла, что я за дрянь.
Вернувшись в холодный и все-таки затхлый гостиничный номер, я еще с час нервничала и терзалась, а затем принялась корнать волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Она играет со мной, снявши блузку,
Мы создадим множество «Илиад».
Что бы ни сделала она, ни сказала,
Из ничего ткется великое полотно .
21
УЖ НЕ ЗНАЮ, КАКОВЫ БЫЛИ ЕЕ ОТНОШЕНИЯ С Чаббом, – продолжал Слейтер, – однако она была очень привязана к этому злобному коротышке. Но любовники – вот уж не верится. Иначе она не стала бы делать то, что мы делали на веранде.
– А именно?
– Конечно, у него было своего рода магическое обаяние, – признал Слейтер, – но все равно это был самоуверенный, агрессивный сопляк. Великодушие не в его природе. Ты же слышала, как он бросил мне в лицо ту гадость Уистана – тот, кстати, имел в виду нечто весьма личное. И до чего же сосредоточен на себе! Костюм сносился – значит, весь мир в заговоре против него!
– Не весь мир, Джон.
Мохнатые брови Слейтера взметнулись.
– Он что – меня винит? Быть не может.
– Он думает, вы подстроили это. Право, успокойтесь. Он и впрямь малость не в себе, вы сами так сказали, когда признались, наконец, что знакомы с ним.
– Да, но ты подумай: какому человеку может вообще в голову прийти, будто чертов костюм испортили нарочно. Хренову классицисту! Ему это мерещится, потому что сам он только на такие грязные проделки и способен. Вроде той мистификации. Такая подлость. Такая мелочность. Я говорил тебе, что знал Дэвида Вайсса? Да-да, припоминаю. Совсем еще мальчик, умный, благородный мальчик, и вот – погиб из-за пакости, подстроенной Чаббом. И не «малость не в себе», а до галлюцинаций. Вот о чем я пытался тебя предупредить. Он верил, что Боб Маккоркл воплотился и пытался убить своего создателя. Нуссетта рассказала мне об этом, тогда, в гамаке. Вот из-за чего шум поднялся. Он бродил по Сиднею, так напугался, что не мог лечь в собственную постель. И того пуще разыгралась фантазия: вбил себе в голову, будто чудовище испарится, если получит свою метрику. Наверное, в этом безумии есть логика, однако не для меня!
Слейтер отхлебнул глоток пива и оттолкнул от себя стакан.
– Она была очень, очень красива, – мечтательно произнес он. – Совершенно восхитительна. И образованна к тому же.
– Она знала, что вы работали в «Эм-ай-5»?
– Мне кажется, это ее не интересовало. Для Нуссетты было важно другое: я – поэт. Она восхищалась моим творчеством. Впрочем, об этом я уже говорил.
Вот дурак, – подумала я. – Как же, в тебя просто нельзя не влюбиться. Даже тут, в баре, сидишь и пыжишься перед официантками. Я не злилась на Слейтера, но уж очень он меня раздражал.
– У нее была моя книга! – продолжал он. – В те времена в Сиднее ее не так-то просто было достать.
– Хорошо, но ты раздобыл для нее подложное свидетельство о рождении? На имя Боба Маккоркла?
Он замялся:
– На что ты намекаешь?
Я приподняла брови.
– Ты что-то знаешь?
– По-моему, она использовала тебя.
– Нет!
– По-моему, да, Джон.
Глаза его ядовито сверкнули. Джон насупился.
– Шлюха чертова, – произнес он наконец. – Ты уверена? – Но он уже улыбался. – Боже, выходит, она любила этого ханжу. Вот странно.
За нашей спиной рассаживался джаз-банд – трое напомаженных парней в куртках с блестками. Заслышав первые звуки, Слейтер принялся торопливо упаковывать ярко-красную портативную «Оливетти», чересчур стильную для человека его возраста.
– Надо же, какое великодушие, – продолжал он. По губам его блуждала та растерянная улыбка, какую я уже видела за «фаберовским» ужином. Гордыне Слейтера был нанесен тяжкий удар.
– Это вы про гамак?
– Без пошлостей, Микс, тебе не идет. Такая роскошная женщина – и на все готова, лишь бы успокоить этого неврастеника, добыть ему чертову метрику. Она и впрямь любила это ничтожество.
Слейтера подставили, его использовали, и я не без злорадства наблюдала, как проступают печальные складки на его лбу.
– Мать его, – решил он в тот самый момент, когда Ударник треснул в рабочий барабан. – Знаешь, что я надумал? – Он лукаво прищурился. – Куплю-ка я ему новый костюм.
– С какой стати?
Слейтер усмехнулся:
– Чтобы он сел и подумал хорошенько, какой зловещий и подлый умысел я вынашиваю против него.
Спаси нас Господи от стариканов! – подумала я.
– И кстати, – добавил он, – к интриге с метрикой это отношения не имеет. Думай что хочешь, но я был рад помочь ей, да и теперь об этом не жалею.
– Не думаю, что он примет подарок, – сказала я. Слейтер сильно обозлился:
– Почему нет, Христа ради? Ну, пускай. Ладно, сама отдай костюм этому трепачу. Скажи, это подарок от тебя.
– Нет уж, я в ваши игры не играю, Джон.
– Микс, я пытаюсь одеть этого глупого старого хрена в приличный костюм. Что здесь плохого?
Я посмотрела на Джона в упор: верхняя губа у него задергалась.
– Скучно, Сара! Право, надоело!
Оркестр – кто в лес, кто по дрова – попытался сыграть битловскую «Люби меня», Слейтер, распаковав свою стильную машинку, уже вставлял в каретку бланк отеля «Мерлин». Никогда прежде я не видела Джона за работой и залюбовалась тем, как легко крупные пальцы скользили по клавишам. Минута – и он вырвал лист из каретки, подписал и перебросил мне через стол.
– Читай! – крикнул он.
Уважаемый мистер Чабб!
Мы в отеле «Мерлин» с прискорбием узнали о том ущербе, который наша прачечная причинила вашему костюму. Горничной следовало предупредить вас, что одежда всех наших гостей застрахована от подобных несчастных случаев, и потому мы имеем возможность компенсировать вам покупку нового костюма на сумму до 500 малазийских долларов.
Искренне ваш
Рашид Абуд,
Управляющий
– Кто такой Рашид Абуд?
– Какая разница? Костюм есть, верно? Теперь ты довольна? Это достаточно гуманно?
Я видела, что Джон чем-то до крайности расстроен, и мне стало его жаль.
– Хотите, я отнесу письмо на Джалан-Кэмпбелл?
Я потянулась за подложным письмом, но Джон перехватил мою руку и крепко сжал.
– Ты считаешь меня мерзким отребьем, дорогая. Ты думаешь, я убил ее, да?
В помрачении мне померещилось, будто речь идет о Нуссетте.
– Твою маму, – шепотом пояснил он, и в глазах его блеснули слезы. – Вот почему ты язвишь меня. Ты сердишься на меня. Ты всегда меня ненавидела. Винишь меня во всем.
Наконец мы добрались до того разговора, ради которого я сюда приехала, но грудь сдавило, и я не могла вздохнуть.
– Отнесу письмо! – еле выговорила я и выбежала на улицу, забыв зонтик.
22
КОГДА ВО ТЬМЕ РАСЦВЕЛИ ТУХЛЫЕ ЗАПАХИ СТОЧНЫХ ВОД и спелого дуриана – то есть в первые мгновения тропической ночи, – я наткнулась на промасленную, оборванную фигуру на низеньком стульчике у распахнутой двери велосипедной мастерской. Старый Мореход собственной персоной воевал с какой-то железякой, зажатой в черных тисках. Каково было назначение этой штуковины, я по сей день не ведаю, но ловкость, с которой он ее обрабатывал, легко и ритмично постукивая молотком, предполагала немалый навык. И не удивительно: творец Маккоркла вот уже более десяти лет чинил велосипеды в Куале-Лумпур, на улице Джалан-Кэмпбелл.
Маленькая сердитая китаянка сидела позади загроможденного прилавка, отсчитывая резиновые ленты и раскладывая их по целлофановым пакетикам. При виде меня она резко окликнула Чабба. Я подумала – велит ему заняться клиенткой. На самом деле она запретила Чаббу разговаривать со мной.
Так или иначе, он притворился, будто не сразу признал меня. Сначала он аккуратно положил молоток на цементный пол, потом промыл свои большие руки в бензине и вытер грязной тряпкой, как последний нищий. Я не понимала тогда его сложной системы сопротивления и решила, что Чабб стыдится своей бедности.
Я протянула ему письмо Слейтера и поневоле уперлась взглядом в гноящиеся язвы на крепких мужицких ногах – казалось, свищи доходят до костей. Чабб перехватил мой взгляд, и мне вновь показалось, будто ему стало неловко. Хитроумный розыгрыш, придуманный Слейтером, Чабба не заинтересовал. Он играл в более опасные игры.
– Не могу сейчас говорить, мем. Клиенты недовольны, – сказал он. – И не только клиенты-ла. – Кивком он указал на женщину, которую я приняла за его жену. – Такая угрюмая! – Чабб рассеянно повертел в руках конверт.
– Прошу вас, хотя бы прочтите
Мы вышли наружу, в колоннаду шириной ровно пять футов, как все крытые торговые ряды К. Л. – предписание великого Стэмфорда Раффлза , которому, похоже, и в голову не пришло, что представителям белой расы придется страдать в этих торговых рядах от клаустрофобии. Я съежилась, словно огромная белогрудая птица, а толпа неуклонно продолжала свое движение, обтекая меня и велосипедных дел мастера, сжимавшего в руках мятый конверт.
Я хотела видеть его лицо в тот момент, когда он осознает, какое счастье свалилось ему на голову. Хотела разделить его радость. Вышло не по-моему.
– В чем дело?
– Здесь написано, – заявил он, злобно заглядывая внутрь конверта, – что мне причитаются деньги. А денег-ла и нет, мем. Украли.
В язвительном замысле Слейтера обнаружились изъяны. Я поспешила заткнуть прорехи.
– Страховая компания вернет деньги мне, – сказала я.
– Какое отношение вы имеете к моему костюму?
– На квитанции указан номер моей комнаты. Главное – у вас снова будет костюм.
– Пусть так. – Он вернулся к нагромождению масляного железа и поманил меня за собой в лабиринт сломанных двухколесников. – Но костюм стоит намного меньше.
Пришлось врать что-то насчет минимальных страховых выплат. Чабб иронически приподнял бровь. Потом я догадалась, что означал этот жест: он, как и Боб Маккоркл, работал в страховой компании. Пока что, ничего не подозревая, я последовала за Чаббом к верстаку с мелкими деталями, разложенными, как в «игре Кима» .
Все еще держа в правой руке письмо, левой он просеивал эту мелочь.
– Откуда они взяли цену-ла? Вы им сказали?
– Да, – беспомощно подтвердила я. – Я сказала, что костюм был совсем старый.
Склонив голову набок, он посмотрел на меня. Черт бы побрал этого негодяя. Он смеялся.
– Вы очень добры, – сказал он. – Очень, очень добры.
Я почувствовала, как кровь прихлынула к голове.
– Завтра понедельник, – сказал он. – Приходите пораньше. Пойдем вместе к портному-ла. Может, я взамен дам вам стихи.
Я обрадовалась – так обрадовалась, что поцеловала его дряблую чумазую щеку.
Разумеется, со Слейтером я своими редакторскими амбициями не делилась. Тот к восьми часам вечера завладел большим угловым столом, за которым прежде располагались летчики со стюардессами. Раскрыл свою «Оливетти Валентини», с важностью обложился бумагами, погрузившись, по всей вероятности, в трескучую статью для «Новы». Вот павлин. Так-то он разменял свой талант.
– Хорошо, – сказал он, услышав, что в понедельник мы идем к портному. – Рад за беднягу.
Его великодушие могло бы насторожить меня, учитывая, как он был сперва враждебен.
– Просто нищий, – продолжал он, будто с самого начала не имел в виду ничего, кроме чистой благотворительности. – Жалкая жизнь, а, Микс?
С минуту мы помолчали. Слейтер упорно размышлял о чем-то, и я никак не могла догадаться, о чем, пока он не спросил – довольно резко, – что у меня запланировано на вечер.
Тут меня осенило: он все-таки собирается поговорить о моей матери.
– Поужинаем вместе? – предложил он.
– Если хотите.
– Я загляну через полчаса?
Хотя я добивалась именно этого разговора, сейчас от страха у меня подкашивались ноги. Я считала: этот мудак убил мою маму. Я поднялась в комнату и ждала, прикидывая, какие еще мерзкие тайны мне предстоит узнать.
Но и Слейтер, похоже, волновался не меньше. Во всяком случае, он так и не позвонил, и в тот вечер я легла спать голодной и все же с облегчением.
В понедельник спозаранку Кристофер Чабб поджидал меня. Когда я вошла в мастерскую, он поднял руки и смущенно скривился. Просторная рубашка-хаки и лоснящиеся черные брюки явно достались ему от человека покрупнее. Хоть я и славлюсь полной бестолковостью по части моды, я бы и то постеснялась такое надеть.
К счастью, по дороге я заприметила два китайских ателье, одно – всего через два дома. Как можно быстрее я повела Чабба туда. Он толком и не понял, что я делаю.
Портной был ростом примерно с Чабба, худой, веснушчатый, с маленькими ушами и сморщенным лицом былого жокея. Он вежливо улыбнулся мне, однако стоило ему глянуть мне через плечо, приветливость с лица как ветром сдуло.
– Чхе! Чего надо?
Я попросила показать образцы ткани. Он словно и не слышал.
– Не открыто, – нахмурился он. – Закрыто сегодня. Очень занят.
И на этом разговор оборвался – Чабб попятился, я тоже оказалась на улице, портной уже запирал лавочку.
– Очень занят, – рявкнул он. – Очень жаль.
Опешив от такой наглости, я даже не сразу поняла, как сильно меня оскорбили.
– Приду попозже, – сказала я.
– Не приходить, – отрезал он, опуская жалюзи и задвигая засов. – Очень долго занят.
Я обернулась к Чаббу – тот стоял на щербатом тротуаре, безмятежно сложив руки на груди.
– Эти портные-ла плохие, – произнес он. – Дорогие. Обманут нас. На Бату-роуд гораздо лучше.
Я подумала, что нас выгнали из-за странного наряда Чабба. Во втором ателье, в двух шагах от первого, я с порога изложила дело:
– Хороший костюм моего друга испорчен. Нам нужен другой, как можно скорее.
Этот мастер выглядел вполне вменяемым: в прекрасно пошитом темном костюме, в голубой рубашке с белым итонским воротничком и чуть ли не с галстуком частной школы. Но едва он сообразил, что я заказываю костюм для его соседа – тот в нерешительности маячил в дверях, – как тут же показал себя страшным снобом, вздохнул, понурился.
Я по-женски начала было обсуждать материал, но портной устоял перед моим напором.
Прищемив большим и указательным пальцем переносицу, он выждал, пока я закончу.
– Миссус, можно задать вопрос? Вы знакомы с этим человеком?
– Он – знаменитый поэт.
– Нет. Это не так.
– Он – мой друг.
– Вы покупаете ему костюм?
– Да.
– Мадам, вы, пожалуйста, оставьте его.
– Что вы хотите этим сказать?
– Он не ваш друг. Он не человек.
– Он – поэт.
– Мадам, доктор видел его, когда он появился на Джалан-Кэмпбелл. Поздно ночью, прямо посреди улицы. Без ног-ла.
Я оглянулась на Чабба, но тот скрылся.
– Вот видите, – сказал портной. – Он ушел. Испугался, когда я сказал вам про него.
– Что значит «без ног»? Пьяный?
– Не пьяный. Он появился на улице посреди ночи. Не человек, миссус. Без ног, понимаете?
Так что же, Кристофер Чабб парил ночью в воздухе над Кэмпбелл-стрит, будто на картине Шагала? Портной – звали его, между прочим, Артур Фэтт – казался вполне цивилизованным и даже просвещенным человеком.
Такие призраки, сообщил мне мистер Фэтт, похожи на пиявок: они сосут кровь, а человек хиреет и умирает. Понятно?
Я поняла одно: Кристофер Чабб ухитрился восстановить против себя всех соседей. Когда он вновь возник на пороге ателье, с ним обошлись, словно с бродячим псом.
– Пошел! – крикнул Фэтт. – Мы не говорим с тобой. Иди, иди!
И этот грубый возглас поразил меня меньше, чем явный испуг Чабба. Бочком пробираясь к своей мастерской в уродливо болтавшейся одежде, он был похож на какую-то жалкую, замученную тварь.
– Спросите миссис Лим, – посоветовал мне Фэтт, энергично вращая рулон бледно-голубого полотна. – Он пьет кровь.
– Ничего не понимаю.
– Чхой! Не понимаете? Спросите у него. Миска для супа – знаете? Нальет кровь в миску и пьет.
– Нет.
– Нет? Не хочу спорить. Всегда рад вам, мадам, но без него.
И этот портной тоже запер свою лавку, а я отыскала Чабба на задворках веломастерской. Он угрюмо трудился над перевернутым вверх колесами велосипедом и даже не обернулся, когда я подошла. Сняв цепь, он аккуратно намотал ее на трясущуюся руку.
– Не стоит вам вмешиваться в это, – устало сказал он.
– Мне так жаль.
– Я знаю этих людей. Вы не знаете-ла.
Я думала, Чабб что-то добавит, но он упорно отворачивался. Китаянка спустилась по лестнице и встала внизу, в полумраке, выжидающе глядя на меня.
Потом обернулась к Чаббу и заговорила с ним – сердито, как мне показалось.
Старик взял разводной ключ и попытался открутить гайку с оси, но руки у него так дрожали, что он опустил инструмент.
– Видите, во что я превратился, мем, – сказал он. Я не знала, что ответить на это. Словно грешник в аду, словно каторжник, вращающий кабестан на тонущем судне, он был навеки прикован к существу, которое сам породил.
23
Однако жалость тут же сменилась отвращением, таким сильным, что я содрогнулась. Помимо прочего, я считала себя виноватой, ибо, зная тяжелое положение Чабба, все-таки придумывала способы выманить у него стихи Маккоркла. Уж можете мне поверить – я бы пустила в ход любую, самую подлую наживку, лишь бы вырвать эту рукопись. Симпатичного мало, но для меня ничего нового: в первый же год учебы в Сент-Мэри я поняла, что я за дрянь.
Вернувшись в холодный и все-таки затхлый гостиничный номер, я еще с час нервничала и терзалась, а затем принялась корнать волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25