Человек, называющий себя Свистуном, заставил меня вступить в борьбу с принципом непреложности тайны исповеди, потому что, как он сказал, заботиться следует о живых, а не о мертвых.
Кенни Гоч пришел ко мне за советом, прощением и утешением. Я даровал ему прощение своею властью после того, как выслушал его исповедь, и дал ему совет сообщить все, что ему известно об убийстве девочки, в полицию. С утешением у меня ничего не получилось.
Кенни Гоч пришел ко мне и за тем, чтобы я изгнал из него дьявола. У меня нет опыта в такого рода делах и я попросил его прийти вторично, дав мне предварительно возможность подумать. Однако он так и не пришел".
Записка не была адресована никому. Миссис Маргарет, по простоте душевной, увидев в тексте имя Свистуна, передала ее ему. При этом она не сомневалась в том, что выполняет волю покойного отца Мичема.
Священник был близок к тому, чтобы нарушить тайну исповеди, и кто-то, осознав такую опасность, сыграл на опережение.
Сколько же еще людей из числа знавших Кенни Гоча находятся в опасности? Скольких еще захотят заставить замолчать?
Глава тридцать восьмая
Когда обыкновенный человек пропадает куда-то на день, то стоит ли о нем беспокоиться? Взял выходной, заехал в мотель и смотрит, запершись у себя в номере, порнушку. Или отправился на футбол, напился там с друзьями и заночевал у одного из них. Или переспал со случайной девкой. Как пропал, так и вернется. Тревожиться надо по истечении семидесяти двух часов. И только тогда у вас примут в полиции заявление о пропаже.
Но когда исчезает человек, соблюдающий раз навсегда заведенный им для себя распорядок с точностью часового механизма, беспокоишься уже часов через двадцать или через двадцать четыре. А через тридцать шесть ты уже напуган не на шутку.
Брат Айзека Канаана с женой жили в районе Лос-Анджелеса, который называется Лос-Фелиц. Это старый район, то расцветавший, то хиревший множество раз, а сейчас павший жертвой строительного бума, начавшегося в 1980-м. Ветхие особняки обрели теперь былой блеск и былую роскошь. Наряду с людьми, разбогатевшими в последние годы, жило здесь и много таких, кто приобрел дом давно и по дешевке, а сейчас превратился во владельца здания стоимостью в полтора-два миллиона долларов, не пошевелив ради этого и пальцем. Макс и Руфь Канаан были именно из таких.
Возле дома Канаанов стоял гараж на три машины, длинная мраморная лестница вела к главному входу, который был увенчан башенкой. Бронзовая ручка в виде львиной головы с кольцом – именно бронзовая, а не медная – подчеркивала вкус хозяев.
Свистун припарковался неподалеку от дома на улице. Он не был уверен в том, вспомнят ли его хозяева. А в противном случае они испугались бы, увидев, как незнакомый человек паркует машину прямо перед их домом. Пешего чужака люди почему-то боятся меньше.
Он дважды постучал львиным кольцом. Затем выждал. По его прикидкам, на путь из глубин дома к главному входу требовалось не меньше минуты, однако на деле все затянулось на гораздо больший срок.
Он уже собрался было постучать еще раз, когда в двери, прямо над львиной головой, открылся глазок. Свистун смог рассмотреть бледное темноглазое лицо женщины.
– Кто вы такой? – спросила она.
– А дома ли мистер или миссис Канаан?
– Я миссис Канаан.
Голос у нее был такой, словно она только что проснулась.
– Не уверен, помните ли вы меня.
– Так назовитесь, – нетерпеливо бросила она. Уистлер. Я друг вашего деверя.
– Кого-кого?
– Айзека. Айзека Канаана.
Она, должно быть, прокашлялась, но прозвучало это как всхлип.
Дверь сняли с цепочки и открыли.
Руфь Канаан была в халате. Волосы ее были тщательно уложены, а цвет лица нормальным – и все же она почему-то казалась калекой, причем как в физическом, так и в психическом отношении.
Мужчина в рубашке с нарукавниками торопливо устремился к двери из глубины коридора. Лица его Свистун не видел, однако предположил, что это Макс, брат Айзека.
– Что ты здесь делаешь, Руфь?
– Это же я, Макс. Друг Айзека. Моя фамилия Уистлер.
Но Макс не обратил На Свистуна ни малейшего внимания. Держа в одной руке стопку бумаг, другой он сделал драматический жест, несомненно, адресованный жене.
– Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не отпирала дверь незнакомцам?
– Я друг Айзека, – повторил Свистун. – Мы с вами давно не виделись.
– Да, я вас узнал, – сказал Макс. – Но разве это что-нибудь меняет?
Он обнял жену за плечи. Вздохнув, она состроила скорбную гримасу, давая понять, что все эти его предостережения ровным счетом ничего не значат. Выскользнув из рук мужа, она шмыгнула в боковую дверь, которая, как предположил Свистун, вела в гостиную. В дверях замешкалась, положив руку на очередную бронзовую ручку, затем раздумала и, не заходя в гостиную, отправилась по лестнице на второй этаж. Перед исчезновением она на миг обернулась. Свистун заметил, что у нее в глазах стоят слезы.
Макс проводил ее взглядом, потом повернулся к гостю.
– Ей наплевать, – сказал он. – Порой мне кажется, что она сама напрашивается. Чтобы какой-нибудь незнакомец, которого она пустит в дом, убил ее. Давайте пройдем в сад.
Сад, куда Макс привел Свистуна, оказался зимним: растения были в кадках или на каменных декоративных грядках. Здесь же стояла чугунная скамья. Все было очень мило, очень чисто, почти стерильно.
– Во второй половине дня меня, как правило, нет дома, – сообщил Макс, жестом пригласив Свистуна подсесть к столику, за которым семейство, очевидно, завтракает. – У нас есть экономка. Но сегодня ей пришлось пойти к врачу. Перенести прием было нельзя, вот я и примчался домой…
Он заболтался и вроде бы сам забыл, что собирался сказать.
– Сколько времени прошло, – произнес он наконец.
– Десять лет.
– Сейчас мы бы ее уже готовили к бар-мицве. Я ведь должен поблагодарить вас за то, что вы пытались сделать… За то, что вы сделали.
– Я хотел помочь. Айзек хороший человек и мне хотелось ему помочь.
– Но как тут можно помочь?
– Я подумал, что, если мы сможем определить, кто…
Макс затряс головой. Точнее, начал раскачивать ею из стороны в сторону, подобно отмеряющему такт метроному. Глаза у него стали при этом сердитыми, как будто Свистун ухитрился оскорбить его.
– Ну, и чем бы это помогло? Чем бы это могло помочь?
– Иногда осуществленная месть помогает залечить рану, – сказал Свистун.
– У всех свои теории, – вздохнул Макс. – Хотите кофе?
Свистун помахал рукой, отказываясь.
– Ну, а сегодня-то вы почему приехали? Макс тряхнул рукой, в которой по-прежнему держал стопку бумаг, словно давая тем самым понять Свистуну, что не хочет терять времени даром.
– Айзек сказал мне вчера, что берет небольшой отпуск, но позабыл сказать, где его искать, если вдруг возникнет такая необходимость, – солгал Свистун.
– А у вас возникла такая необходимость? Почему?
– Да знаете, как оно бывает…
– Не надо разговаривать со мной так…
– Вот я и подумал, может, вы знаете…
– … словно я ребенок.
– … куда он подевался.
– Но если частный детектив разыскивает офицера полиции нравов, а на рыбалку они не собираются, потому что Айзек не удит рыбу, то это означает, что дело связано с преступлением?
– Мне понадобилась его помощь. Уцепившись за собственные слова, Свистун принялся наскоро выдумывать какую-то историю.
– Скажите мне правду, – возразил Макс. – У Айзека отпусков не бывает.
– А когда вы его в последний раз видели?
– Год, может быть, полтора года назад. Я заезжал к нему в участок.
– Чего ради?
– Посмотреть, не стронулось ли что-нибудь с места.
– Даже если в этом и нет никакого смысла?
– Ну, в конце концов возмездие это далеко не глупость, – сказал Макс. – Когда я говорил, что оно бессмысленно, я думал о жене. Ее жизнь кончена и даже если убийца нашей маленькой Сары будет найден… – Сбившись, он отвернулся от Свистуна. – … то все равно ни дочь, ни жену не вернешь. Но ради себя самого мне хотелось бы отомстить. Мне этого хватило бы на всю оставшуюся жизнь.
– Значит, вы видели брата в последний раз не то год, не то полтора года назад, да и то, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь новостей по делу?
– Айзек всегда был и остается в этом доме желанным гостем. Он держится отчужденно, но это его решение, а не мое.
– Ему кажется, будто он несет ответственность за случившееся. Полицейский! Защитник! И не смог защитить своих близких.
Макс отложил в сторону бумаги и потянулся к кофейнику.
– А когда вы в последний раз говорили с ним по телефону? – спросил Свистун.
– А в чем дело? Что с ним стряслось?
– Он исчез. Объявил своему начальнику, будто приболел и хочет отлежаться, а сам с тех пор как сквозь землю провалился.
– А чего, собственно, вы опасаетесь? Он может погибнуть?
– Мне кажется, он сам вышел на тропу убийства.
– Значит, по-вашему, он узнал, кто…
Слова застряли в горле. Макс утратил дар речи.
– Я ухватился за конец ниточки, которая может привести к убийце вашей дочери. И пока я не разузнал ничего наверняка, Айзек, как мне представляется, ухватился за ту же нить. Контактов у него больше, чем у меня. Опыта тоже. Да и вообще он умнее. Он может попасть, куда надо, раньше меня. И он мог отправиться, куда угодно, а уж что произошло потом, я не знаю. Но пришел я не для того, чтобы вас пугать. Я понадеялся на то, что Айзек позвонит вам и скажет, что появился шанс на возмездие.
Глава тридцать девятая
Когда человек умирает безвременно, причину его смерти, как правило, удается возвести к какой-нибудь допущенной им ошибке. Когда кровь, вскипев в жилах, повела Канаана по следу убийц его маленькой племянницы, он позабыл обо всем, чему научился за двадцать лет службы в полиции. И вот его поймали, как желторотого птенца, и приковали к стене, раздев догола и заставив дрожать от страха. И к тому же – с готовым разорваться мочевым пузырем, с отчаянным колотьем в мозгу, с подернутыми пленкой глазами, с прилипшим к небу языком и со слюной, похожей по вкусу на переплетный клей.
Он отчаянно заморгал, пытаясь восстановить хотя бы зрение.
Находился он сейчас в подвале. Запах ветоши и крысиного помета подсказал ему это. Из-за тяжелых каменных стен до его слуха доносился глухой шум прибоя. Значит, его никуда из «Люцифера» не увезли. Заточили там же, где захватили.
Постепенно его глаза начали привыкать к здешней тьме. Подвальные окна была заколочены, но в щели меж досок просачивалось немного света. Время суток было дневным, так что он постепенно начал видеть все лучше и лучше.
Это помещение использовали как склад. Здесь стояли ящики с вином, причем парочка из них была вскрыта. Здесь валялись садовые инструменты – старые и ржавые, в основном, со сломанными ручками. Здесь имелись несколько клеток из числа тех, в которых перевозят кошек и собак. А также – несколько неуклюжих орудий для пыток, выглядящих откровенной бутафорией.
Вдобавок ко всему, его мучила и жажда.
Он попытался встать, но оказался прикован так низко, что ему удалось подняться лишь на четвереньки. Терпеть он больше не мог и сходил по малой нужде, забрызгав себе ноги и пустив струю по потрескавшемуся каменному полу.
С великим трудом он дотянулся до одного из ящиков с вином. Разгреб набросанную поверх солому, отодвинув в сторону две подвернувшиеся под руку бутылки. Подтер собственную мочу соломой, затем разбросал солому у ног. А на ящик исхитрился сесть.
Осторожно отбил горлышко одной из бутылок. В ней оказалось красное вино. Оно залило ему грудь тем, что в полумраке казалось кровью. Жажду вино не утолило, но от мерзкого вкуса во рту, по крайней мере, избавило.
Голый, он сидел на ящике и мерз. Подумал о том, не заорать ли ему, чтобы оповестить тюремщиков о том, что пришел в сознание. Но нет, не стоит. Ему сейчас надо было пораскинуть мозгами. Может быть, удастся придумать что-нибудь путное.
И вдруг он вспомнил карикатуру, которую видел когда-то в иллюстрированном журнале. Двое узников, прикованные к стене так, что их ноги болтаются в воздухе. В камере ни окна, ни обстановки, вообще ничего. Один из узников говорит другому: «У меня есть план». Вспомнив об этом, Канаан расхохотался. Он посмеялся всласть, хотя и контролируя себя, чтобы не сорваться в истерику.
Глава сороковая
Когда проживешь в маленьком городке пять-шесть лет, то познакомишься с половиной жителей, а со второй половиной начнешь, как минимум, раскланиваться. А в большом городе – в Чикаго, в Нью-Йорке, в Детройте, даже в Лос-Анджелесе – и в своем-то квартале знаешь лишь десять процентов соседей, еще десяти процентам неуверенно киваешь, а на остальные восемьдесят только косишься.
А когда проведешь на улице типа Голливудского бульвара (где народу примерно столько же, сколько в небольшом городке или в квартале большого города) часов шестнадцать-восемнадцать, тебе начинает казаться, будто ты знаешь здесь уже всех, по меньшей мере, зрительно. Но Голливудский бульвар и в особенности «блядоходная» его часть – это место, подверженное постоянным переменам. Цвет, пол, национальность и сочетания всего вышеперечисленного – все это перетекает из одного в другое буквально каждый час.
Канаан знал здесь практически всех малолетних проституток и педиков, выставляющих напоказ свой товар, знал каждого воришку, налетчика, костолома и сутенера. Канаан представлял собой соответствующим образом запрограммированный ходячий компьютер.
Свистун знал здесь многих – но, конечно, не стольких. По сравнению с Канааном, он, можно сказать, никого не знал.
Когда он в конце концов вышел на Джорджа Гроха – жоржика-моржика или Игрока, как его тут называли, – то не смог бы поручиться, что этот парень когда-нибудь попадался ему на глаза. Может, и потому, что таких восемнадцати-девятнадцати-летних оболтусов было здесь слишком много, – эдаких пухлогубых блондинчиков, готовых на все и порой становящихся жертвами того, на что они как раз не готовы.
– Игрок, – окликнул Свистун, подкравшись к нему сбоку и отрезав его тем самым от остальных торговцев собственным телом, толпящихся на углу этой изумительной – особенно для хуливудского климата – ночью.
Свистун подумал, что Грох похож на одну из звезд немого кино. Как там ее звали? Ах да, Вероника Лейк.
Это имя гремело еще до рождения Джорджа Гроха. Да, если уж на то пошло, и до моего собственного рождения, подумал Свистун.
Игрок напряженно улыбнулся потенциальному клиенту, чуя в нем однако же и кое-что иное. Чуя в нем полицейского.
– Жоржик-моржик? – спросил Свистун по-другому.
Игрок нахмурился.
– Предпочитаю, чтобы меня называли Игроком.
– Да ради Бога, как хочешь.
– Это не я хочу, – проверяя пальцем ноги температуру воды, возразил Игрок. – Это ты чего-то хочешь.
– Хочу, чтобы ты рассказал мне, как это получается, что Кенни Гоча ты знал, а Гарриэт Ларю не знал. Ведь речь идет об одном и том же человеке.
Игрок переступил с ноги на ногу, готовясь припустить наутек.
Свистун наступил ему на ногу – не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы на корню пресечь мысль о бегстве.
– Смотри у меня, – сказал он. – Смыться надумал. А интересно, почему? Ты мне все расскажешь. Много мне, правда, не надо. Только ответ на несколько вопросов.
– С ноги-то сойди, – сказал Игрок.
– А ты не убежишь?
Игрок покачал головой; длинные белокурые волосы рассыпались по плечам.
Свистун убрал ногу, и Игрок тут же сорвался с места, но был в то же мгновение остановлен грубым рывком.
– Ну вот, как тебе после этого доверять? Свистун схватил его за запястье и сжал с такой силой, что у Игрока пропала малейшая охота к дальнейшему сопротивлению.
– Пойдешь со мной, – сказал Свистун. – Я угощу тебя кофе.
Они перешли через дорогу и зашли к «Милорду», где Боско восседал за книгой. На этот раз он читал «Забавное Евангелие». Любимый столик Свистуна в нише у окна оказался занят, и он присел за другой, в глубине зала. Толчком бедра заставил сесть за столик и Игрока. Сам сел так, чтобы отрезать ему дорогу к отступлению.
– Ты кто, на хер, такой? – спросил Игрок. – Я сейчас орать начну! Закричу, что ты насильник. Что ты лезешь ко мне под столом. Смотри, потом не расхлебаешь.
– Интересно ты выражаешься, – заметил Свистун. – Часом, не слыхивал про Бенни Ракера?
– Про кого?
– Про Бенни Ракера. Он тут два-три года назад разъезжал по бульвару в тачке с откидным верхом.
– Не знаю никакого Бенни Ракера. Да два года назад меня тут еще не было.
– Ну, и нормально. Нас не интересует Бенни Ракер. Нас интересуют обстоятельства его гибели. Хочешь знать, как он погиб?
– Как?
Парень спросил его неохотно, хотя послушать ему было наверняка любопытно.
– Он убил себя мизинцем.
– Что?
– Трудно поверить, правда? Ездил по бульвару, ковыряя в носу мизинцем, а тут откуда ни возьмись здоровенный «мерседес». И врезался в машину Бенни с такой силой, что тот пробил себе нос мизинцем и угодил в мозг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Кенни Гоч пришел ко мне за советом, прощением и утешением. Я даровал ему прощение своею властью после того, как выслушал его исповедь, и дал ему совет сообщить все, что ему известно об убийстве девочки, в полицию. С утешением у меня ничего не получилось.
Кенни Гоч пришел ко мне и за тем, чтобы я изгнал из него дьявола. У меня нет опыта в такого рода делах и я попросил его прийти вторично, дав мне предварительно возможность подумать. Однако он так и не пришел".
Записка не была адресована никому. Миссис Маргарет, по простоте душевной, увидев в тексте имя Свистуна, передала ее ему. При этом она не сомневалась в том, что выполняет волю покойного отца Мичема.
Священник был близок к тому, чтобы нарушить тайну исповеди, и кто-то, осознав такую опасность, сыграл на опережение.
Сколько же еще людей из числа знавших Кенни Гоча находятся в опасности? Скольких еще захотят заставить замолчать?
Глава тридцать восьмая
Когда обыкновенный человек пропадает куда-то на день, то стоит ли о нем беспокоиться? Взял выходной, заехал в мотель и смотрит, запершись у себя в номере, порнушку. Или отправился на футбол, напился там с друзьями и заночевал у одного из них. Или переспал со случайной девкой. Как пропал, так и вернется. Тревожиться надо по истечении семидесяти двух часов. И только тогда у вас примут в полиции заявление о пропаже.
Но когда исчезает человек, соблюдающий раз навсегда заведенный им для себя распорядок с точностью часового механизма, беспокоишься уже часов через двадцать или через двадцать четыре. А через тридцать шесть ты уже напуган не на шутку.
Брат Айзека Канаана с женой жили в районе Лос-Анджелеса, который называется Лос-Фелиц. Это старый район, то расцветавший, то хиревший множество раз, а сейчас павший жертвой строительного бума, начавшегося в 1980-м. Ветхие особняки обрели теперь былой блеск и былую роскошь. Наряду с людьми, разбогатевшими в последние годы, жило здесь и много таких, кто приобрел дом давно и по дешевке, а сейчас превратился во владельца здания стоимостью в полтора-два миллиона долларов, не пошевелив ради этого и пальцем. Макс и Руфь Канаан были именно из таких.
Возле дома Канаанов стоял гараж на три машины, длинная мраморная лестница вела к главному входу, который был увенчан башенкой. Бронзовая ручка в виде львиной головы с кольцом – именно бронзовая, а не медная – подчеркивала вкус хозяев.
Свистун припарковался неподалеку от дома на улице. Он не был уверен в том, вспомнят ли его хозяева. А в противном случае они испугались бы, увидев, как незнакомый человек паркует машину прямо перед их домом. Пешего чужака люди почему-то боятся меньше.
Он дважды постучал львиным кольцом. Затем выждал. По его прикидкам, на путь из глубин дома к главному входу требовалось не меньше минуты, однако на деле все затянулось на гораздо больший срок.
Он уже собрался было постучать еще раз, когда в двери, прямо над львиной головой, открылся глазок. Свистун смог рассмотреть бледное темноглазое лицо женщины.
– Кто вы такой? – спросила она.
– А дома ли мистер или миссис Канаан?
– Я миссис Канаан.
Голос у нее был такой, словно она только что проснулась.
– Не уверен, помните ли вы меня.
– Так назовитесь, – нетерпеливо бросила она. Уистлер. Я друг вашего деверя.
– Кого-кого?
– Айзека. Айзека Канаана.
Она, должно быть, прокашлялась, но прозвучало это как всхлип.
Дверь сняли с цепочки и открыли.
Руфь Канаан была в халате. Волосы ее были тщательно уложены, а цвет лица нормальным – и все же она почему-то казалась калекой, причем как в физическом, так и в психическом отношении.
Мужчина в рубашке с нарукавниками торопливо устремился к двери из глубины коридора. Лица его Свистун не видел, однако предположил, что это Макс, брат Айзека.
– Что ты здесь делаешь, Руфь?
– Это же я, Макс. Друг Айзека. Моя фамилия Уистлер.
Но Макс не обратил На Свистуна ни малейшего внимания. Держа в одной руке стопку бумаг, другой он сделал драматический жест, несомненно, адресованный жене.
– Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не отпирала дверь незнакомцам?
– Я друг Айзека, – повторил Свистун. – Мы с вами давно не виделись.
– Да, я вас узнал, – сказал Макс. – Но разве это что-нибудь меняет?
Он обнял жену за плечи. Вздохнув, она состроила скорбную гримасу, давая понять, что все эти его предостережения ровным счетом ничего не значат. Выскользнув из рук мужа, она шмыгнула в боковую дверь, которая, как предположил Свистун, вела в гостиную. В дверях замешкалась, положив руку на очередную бронзовую ручку, затем раздумала и, не заходя в гостиную, отправилась по лестнице на второй этаж. Перед исчезновением она на миг обернулась. Свистун заметил, что у нее в глазах стоят слезы.
Макс проводил ее взглядом, потом повернулся к гостю.
– Ей наплевать, – сказал он. – Порой мне кажется, что она сама напрашивается. Чтобы какой-нибудь незнакомец, которого она пустит в дом, убил ее. Давайте пройдем в сад.
Сад, куда Макс привел Свистуна, оказался зимним: растения были в кадках или на каменных декоративных грядках. Здесь же стояла чугунная скамья. Все было очень мило, очень чисто, почти стерильно.
– Во второй половине дня меня, как правило, нет дома, – сообщил Макс, жестом пригласив Свистуна подсесть к столику, за которым семейство, очевидно, завтракает. – У нас есть экономка. Но сегодня ей пришлось пойти к врачу. Перенести прием было нельзя, вот я и примчался домой…
Он заболтался и вроде бы сам забыл, что собирался сказать.
– Сколько времени прошло, – произнес он наконец.
– Десять лет.
– Сейчас мы бы ее уже готовили к бар-мицве. Я ведь должен поблагодарить вас за то, что вы пытались сделать… За то, что вы сделали.
– Я хотел помочь. Айзек хороший человек и мне хотелось ему помочь.
– Но как тут можно помочь?
– Я подумал, что, если мы сможем определить, кто…
Макс затряс головой. Точнее, начал раскачивать ею из стороны в сторону, подобно отмеряющему такт метроному. Глаза у него стали при этом сердитыми, как будто Свистун ухитрился оскорбить его.
– Ну, и чем бы это помогло? Чем бы это могло помочь?
– Иногда осуществленная месть помогает залечить рану, – сказал Свистун.
– У всех свои теории, – вздохнул Макс. – Хотите кофе?
Свистун помахал рукой, отказываясь.
– Ну, а сегодня-то вы почему приехали? Макс тряхнул рукой, в которой по-прежнему держал стопку бумаг, словно давая тем самым понять Свистуну, что не хочет терять времени даром.
– Айзек сказал мне вчера, что берет небольшой отпуск, но позабыл сказать, где его искать, если вдруг возникнет такая необходимость, – солгал Свистун.
– А у вас возникла такая необходимость? Почему?
– Да знаете, как оно бывает…
– Не надо разговаривать со мной так…
– Вот я и подумал, может, вы знаете…
– … словно я ребенок.
– … куда он подевался.
– Но если частный детектив разыскивает офицера полиции нравов, а на рыбалку они не собираются, потому что Айзек не удит рыбу, то это означает, что дело связано с преступлением?
– Мне понадобилась его помощь. Уцепившись за собственные слова, Свистун принялся наскоро выдумывать какую-то историю.
– Скажите мне правду, – возразил Макс. – У Айзека отпусков не бывает.
– А когда вы его в последний раз видели?
– Год, может быть, полтора года назад. Я заезжал к нему в участок.
– Чего ради?
– Посмотреть, не стронулось ли что-нибудь с места.
– Даже если в этом и нет никакого смысла?
– Ну, в конце концов возмездие это далеко не глупость, – сказал Макс. – Когда я говорил, что оно бессмысленно, я думал о жене. Ее жизнь кончена и даже если убийца нашей маленькой Сары будет найден… – Сбившись, он отвернулся от Свистуна. – … то все равно ни дочь, ни жену не вернешь. Но ради себя самого мне хотелось бы отомстить. Мне этого хватило бы на всю оставшуюся жизнь.
– Значит, вы видели брата в последний раз не то год, не то полтора года назад, да и то, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь новостей по делу?
– Айзек всегда был и остается в этом доме желанным гостем. Он держится отчужденно, но это его решение, а не мое.
– Ему кажется, будто он несет ответственность за случившееся. Полицейский! Защитник! И не смог защитить своих близких.
Макс отложил в сторону бумаги и потянулся к кофейнику.
– А когда вы в последний раз говорили с ним по телефону? – спросил Свистун.
– А в чем дело? Что с ним стряслось?
– Он исчез. Объявил своему начальнику, будто приболел и хочет отлежаться, а сам с тех пор как сквозь землю провалился.
– А чего, собственно, вы опасаетесь? Он может погибнуть?
– Мне кажется, он сам вышел на тропу убийства.
– Значит, по-вашему, он узнал, кто…
Слова застряли в горле. Макс утратил дар речи.
– Я ухватился за конец ниточки, которая может привести к убийце вашей дочери. И пока я не разузнал ничего наверняка, Айзек, как мне представляется, ухватился за ту же нить. Контактов у него больше, чем у меня. Опыта тоже. Да и вообще он умнее. Он может попасть, куда надо, раньше меня. И он мог отправиться, куда угодно, а уж что произошло потом, я не знаю. Но пришел я не для того, чтобы вас пугать. Я понадеялся на то, что Айзек позвонит вам и скажет, что появился шанс на возмездие.
Глава тридцать девятая
Когда человек умирает безвременно, причину его смерти, как правило, удается возвести к какой-нибудь допущенной им ошибке. Когда кровь, вскипев в жилах, повела Канаана по следу убийц его маленькой племянницы, он позабыл обо всем, чему научился за двадцать лет службы в полиции. И вот его поймали, как желторотого птенца, и приковали к стене, раздев догола и заставив дрожать от страха. И к тому же – с готовым разорваться мочевым пузырем, с отчаянным колотьем в мозгу, с подернутыми пленкой глазами, с прилипшим к небу языком и со слюной, похожей по вкусу на переплетный клей.
Он отчаянно заморгал, пытаясь восстановить хотя бы зрение.
Находился он сейчас в подвале. Запах ветоши и крысиного помета подсказал ему это. Из-за тяжелых каменных стен до его слуха доносился глухой шум прибоя. Значит, его никуда из «Люцифера» не увезли. Заточили там же, где захватили.
Постепенно его глаза начали привыкать к здешней тьме. Подвальные окна была заколочены, но в щели меж досок просачивалось немного света. Время суток было дневным, так что он постепенно начал видеть все лучше и лучше.
Это помещение использовали как склад. Здесь стояли ящики с вином, причем парочка из них была вскрыта. Здесь валялись садовые инструменты – старые и ржавые, в основном, со сломанными ручками. Здесь имелись несколько клеток из числа тех, в которых перевозят кошек и собак. А также – несколько неуклюжих орудий для пыток, выглядящих откровенной бутафорией.
Вдобавок ко всему, его мучила и жажда.
Он попытался встать, но оказался прикован так низко, что ему удалось подняться лишь на четвереньки. Терпеть он больше не мог и сходил по малой нужде, забрызгав себе ноги и пустив струю по потрескавшемуся каменному полу.
С великим трудом он дотянулся до одного из ящиков с вином. Разгреб набросанную поверх солому, отодвинув в сторону две подвернувшиеся под руку бутылки. Подтер собственную мочу соломой, затем разбросал солому у ног. А на ящик исхитрился сесть.
Осторожно отбил горлышко одной из бутылок. В ней оказалось красное вино. Оно залило ему грудь тем, что в полумраке казалось кровью. Жажду вино не утолило, но от мерзкого вкуса во рту, по крайней мере, избавило.
Голый, он сидел на ящике и мерз. Подумал о том, не заорать ли ему, чтобы оповестить тюремщиков о том, что пришел в сознание. Но нет, не стоит. Ему сейчас надо было пораскинуть мозгами. Может быть, удастся придумать что-нибудь путное.
И вдруг он вспомнил карикатуру, которую видел когда-то в иллюстрированном журнале. Двое узников, прикованные к стене так, что их ноги болтаются в воздухе. В камере ни окна, ни обстановки, вообще ничего. Один из узников говорит другому: «У меня есть план». Вспомнив об этом, Канаан расхохотался. Он посмеялся всласть, хотя и контролируя себя, чтобы не сорваться в истерику.
Глава сороковая
Когда проживешь в маленьком городке пять-шесть лет, то познакомишься с половиной жителей, а со второй половиной начнешь, как минимум, раскланиваться. А в большом городе – в Чикаго, в Нью-Йорке, в Детройте, даже в Лос-Анджелесе – и в своем-то квартале знаешь лишь десять процентов соседей, еще десяти процентам неуверенно киваешь, а на остальные восемьдесят только косишься.
А когда проведешь на улице типа Голливудского бульвара (где народу примерно столько же, сколько в небольшом городке или в квартале большого города) часов шестнадцать-восемнадцать, тебе начинает казаться, будто ты знаешь здесь уже всех, по меньшей мере, зрительно. Но Голливудский бульвар и в особенности «блядоходная» его часть – это место, подверженное постоянным переменам. Цвет, пол, национальность и сочетания всего вышеперечисленного – все это перетекает из одного в другое буквально каждый час.
Канаан знал здесь практически всех малолетних проституток и педиков, выставляющих напоказ свой товар, знал каждого воришку, налетчика, костолома и сутенера. Канаан представлял собой соответствующим образом запрограммированный ходячий компьютер.
Свистун знал здесь многих – но, конечно, не стольких. По сравнению с Канааном, он, можно сказать, никого не знал.
Когда он в конце концов вышел на Джорджа Гроха – жоржика-моржика или Игрока, как его тут называли, – то не смог бы поручиться, что этот парень когда-нибудь попадался ему на глаза. Может, и потому, что таких восемнадцати-девятнадцати-летних оболтусов было здесь слишком много, – эдаких пухлогубых блондинчиков, готовых на все и порой становящихся жертвами того, на что они как раз не готовы.
– Игрок, – окликнул Свистун, подкравшись к нему сбоку и отрезав его тем самым от остальных торговцев собственным телом, толпящихся на углу этой изумительной – особенно для хуливудского климата – ночью.
Свистун подумал, что Грох похож на одну из звезд немого кино. Как там ее звали? Ах да, Вероника Лейк.
Это имя гремело еще до рождения Джорджа Гроха. Да, если уж на то пошло, и до моего собственного рождения, подумал Свистун.
Игрок напряженно улыбнулся потенциальному клиенту, чуя в нем однако же и кое-что иное. Чуя в нем полицейского.
– Жоржик-моржик? – спросил Свистун по-другому.
Игрок нахмурился.
– Предпочитаю, чтобы меня называли Игроком.
– Да ради Бога, как хочешь.
– Это не я хочу, – проверяя пальцем ноги температуру воды, возразил Игрок. – Это ты чего-то хочешь.
– Хочу, чтобы ты рассказал мне, как это получается, что Кенни Гоча ты знал, а Гарриэт Ларю не знал. Ведь речь идет об одном и том же человеке.
Игрок переступил с ноги на ногу, готовясь припустить наутек.
Свистун наступил ему на ногу – не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы на корню пресечь мысль о бегстве.
– Смотри у меня, – сказал он. – Смыться надумал. А интересно, почему? Ты мне все расскажешь. Много мне, правда, не надо. Только ответ на несколько вопросов.
– С ноги-то сойди, – сказал Игрок.
– А ты не убежишь?
Игрок покачал головой; длинные белокурые волосы рассыпались по плечам.
Свистун убрал ногу, и Игрок тут же сорвался с места, но был в то же мгновение остановлен грубым рывком.
– Ну вот, как тебе после этого доверять? Свистун схватил его за запястье и сжал с такой силой, что у Игрока пропала малейшая охота к дальнейшему сопротивлению.
– Пойдешь со мной, – сказал Свистун. – Я угощу тебя кофе.
Они перешли через дорогу и зашли к «Милорду», где Боско восседал за книгой. На этот раз он читал «Забавное Евангелие». Любимый столик Свистуна в нише у окна оказался занят, и он присел за другой, в глубине зала. Толчком бедра заставил сесть за столик и Игрока. Сам сел так, чтобы отрезать ему дорогу к отступлению.
– Ты кто, на хер, такой? – спросил Игрок. – Я сейчас орать начну! Закричу, что ты насильник. Что ты лезешь ко мне под столом. Смотри, потом не расхлебаешь.
– Интересно ты выражаешься, – заметил Свистун. – Часом, не слыхивал про Бенни Ракера?
– Про кого?
– Про Бенни Ракера. Он тут два-три года назад разъезжал по бульвару в тачке с откидным верхом.
– Не знаю никакого Бенни Ракера. Да два года назад меня тут еще не было.
– Ну, и нормально. Нас не интересует Бенни Ракер. Нас интересуют обстоятельства его гибели. Хочешь знать, как он погиб?
– Как?
Парень спросил его неохотно, хотя послушать ему было наверняка любопытно.
– Он убил себя мизинцем.
– Что?
– Трудно поверить, правда? Ездил по бульвару, ковыряя в носу мизинцем, а тут откуда ни возьмись здоровенный «мерседес». И врезался в машину Бенни с такой силой, что тот пробил себе нос мизинцем и угодил в мозг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31