– Я отдал ему поздравительную открытку, которую нашел под подушкой у Гоча и прибрал.
– Что еще за поздравительная открытка?
– Да вот, такая открытка, с милым стишком.
– И она была подписана?
– Там было сказано что-то вроде того, что автор любит адресата, но что ему страшно прийти в гости к нему. Что-то в этом роде.
– Она была подписана?
Риальто, будучи человеком, никогда не делящимся информацией бесплатно, решил, что со Свистуна хватит и того, что он уже знает. Поразмыслив минуту, он покачал головой.
Свистун по глазам Риальто понял, что тот недоговаривает, однако тут было уже ничего не поделать: ты не можешь нагнать страху на человека, которого и без того держат в камере предварительного заключения.
Он решил уйти.
– Но ведь тебе не нужно объяснять очевидное, верно?
– А что именно?
– Канаан отправился на поиски человека, приславшего поздравительную открытку Кении Гочу. Он хочет найти конец ниточки, точно так же, как я. А если найдет – а вернее, когда найдет – того, кто окажется на другом конце этой ниточки, я и сам не знаю, как он себя поведет. А ты догадываешься, как он себя поведет?
– Он прикончит того ублюдка, который убил маленькую Сару.
– И я так думаю. И на этом с Айзеком будет покончено. Полицейский, устроивший самосуд и назначивший себя палачом, теряет не только свободу, но и все, во что он верил.
– Пуч. Открытка была подписана именем Пуч, – сказал Риальто.
– Ах ты, Господи. – Свистун вспомнил о телефонном разговоре с Уильямом Манделем. – Почему я всегда так глупо себя веду, постучавшись в нужную дверь?
– У тебя сильная простуда, – сказал Риальто. -Как бы не заразиться.
На телефонной станции Свистун выяснил адрес Уильяма Манделя по кличке Пуч. Поехал к нему и узнал от домоправительницы, что Пуч сегодня днем вернулся домой с работы, собрал вещи, закинул на заднее сиденье своего «форда» и умчался куда-то, объяснив ей, что его внезапно вызвали на родину.
Домоправительница поняла по его виду и голосу, что парень хитрит, но вдаваться в дело не стала. Насколько ей было известно, родиной парня был Средний Запад, а именно, штат Огайо или, может быть, Иллинойс. Слишком далеко, чтобы Свистун отправился туда на поиски.
Канаан добился от Риальто большего, чем Свистун, потому что догадался задать ему нужный вопрос. Но кому бы пришло в голову спрашивать у Риальто, не стащил ли он чего-нибудь у мертвеца из больничной палаты?
Свистун поехал в голливудский участок полиции, обратился к капитану Хенслеру и узнал, что Канаан уже побывал у начальства и попросил отпуск на неделю, а может быть и на две, по болезни.
– А почему вы смеетесь?
– Потому что он сказал, что у него начинается простуда. Это он не от вас заразился?
– При нашей последней встрече я был абсолютно здоров, – ответил Свистун. – Но, заболел он или нет, Айзек, если я не ошибаюсь, не отпрашивался со службы ни на день за все десять лет. Я сам видел, как он работает с температурой, с которой любой другой давно слег бы.
– В этом-то и беда. Когда человек работает круглыми сутками без выходных на протяжении десяти лет, то ждешь, что он будет так себя вести и впредь. Может быть, он действительно чувствует, что заболевает. Может быть, решил воспользоваться накопленными отгулами, потому что не исключено, что ему их никто не оплатит по выходе в отставку. А может, захотелось просто недельку-другую отдохнуть. Или встряхнуться. Прочистить, одним словом, карбюратор. Ну и пусть. Человек заслужил. Если, конечно, вы не знаете чего-нибудь не известного мне.
Свистун однако же поспешил заверить капитана в том, что ничего не знает, да, честно говоря, и не особо интересуется.
– Вы уверены, что вас в связи с ним ничто не тревожит?
– А что, собственно говоря, должно меня тревожить?
– Потому что Айзек, знаете ли, с годами моложе не становится. Потому что с тех пор, как его племянницу убили, он старится буквально на глазах. Потому что в любую минуту с ним может случиться инфаркт.
– Господи, только не это! А кто-нибудь заезжал к нему домой?
Хенслер покачал головой.
– А вы сами?
– Мне не хотелось вмешиваться, пока не удостоверюсь в том, не получил ли Айзек особого задания. Может быть, его решили внедрить в банду, или что-нибудь в этом роде. Человека нет всего полдня, а вы уже просите объявить федеральный розыск. Что, собственно говоря, происходит, Свистун?
– Если бы у меня было что сказать вам, я бы это непременно сделал.
Свистуну было крайне неловко проникать в квартиру Канаана без разрешения. За все годы знакомства Канаан ни разу не пригласил его к себе, хотя сам бывал у Свистуна довольно часто.
Они пили кофе, слушали шум машин, доносящийся с фривея, делали вид, будто это прибой, и, хотя Канаан никогда в гостях не засиживался, было видно, что эти визиты доставляют ему удовольствие.
Свистун вскрыл замок собственной кредитной карточкой, усмехнувшись тому, что полицейский завел у себя дома столь хлипкие запоры. Но тут же убедился в том, что ни один мало-мальски уважающий себя вор не нашел бы здесь ничего интересного; да даже наркоман, готовый стащить все, что угодно, лишь бы заработать на дозу, не смог бы здесь ничем поживиться. Черно-белый телевизор был так стар, что потребовалось бы приплатить человеку, который вынес бы его на помойку. Грабителя могли бы привлечь разве что изречения, развешенные по стенам в инкрустированных рамочках, но вряд ли наркодельцы клюнули бы на каллиграфические письмена на иврите.
«Всю жизнь меня окружали слова, но я так и не нашел ничего лучше молчания», – гласило одно изречение.
«Сторонись злого соседа, не связывайся с порочным, но не отшатывайся от грешного», – гласило другое.
Свистун оценил иронию ситуации. Специалист по сексуальным преступлениям против несовершеннолетних, вынужденный по службе иметь дело с последними подонками, внушает себе, что с ними не стоит связываться. Хотя последние слова звучали, пожалуй, отрезвляюще: деваться, мол, тебе все равно некуда. Ведь, куда ни глянь, повсюду грешники.
Он прошел на кухню и начал просматривать полки и ящики, сам толком не зная, что ищет, но надеясь, что, если набредет на что-нибудь важное, то сумеет разгадать его значение.
Несколько кастрюль и сковород – ровно столько, чтобы разогреть консервированный суп и поджарить яичницу. Микроволновая печь с емкостью в полпинты – наверняка Канаан в ней кипятит воду, и не более того.
Грошовые ножи и вилки – стандартный набор.
Пустота в холодильнике, даже кубики льда не приготовлены. Свистун набрал себе из-под крана стакан воды. Пахла она – да и на вкус отдавала – химикалиями. Маленькие радости современной жизни, включая стакан лимонада из холодильника, здесь не предполагались.
Свистун проанализировал причины собственного беспокойства. Канаан исчез, самое позднее, через пару часов после своего разговора с Риальто. После того, как узнал правду, которую пытались скрыть от него друзья.
Уже собираясь уйти, он заметил на столике пергамент, перья и тушь. Канаан работал над очередным изречением. Предварительный набросок он сделал карандашом, да и то не довел до конца. Если, конечно, Свистун правильно запомнил сказанное в Ветхом Завете.
"Мне отмщение… " – успел записать Канаан.
"И аз воздам, " – мысленно закончил Свистун.

Глава тридцатая

Диане было двадцать пять лет. Два последних года она провела в Хуливуде. За это время она успела обзавестись полдюжиной друзей, тремя сотнями знакомых и за деньги пропустить через себя тысячу двести одиноких, голодных и сексуально одержимых мужиков.
Две Бобби – Дарнел и Лэмей – были ее подружками. Кении Гоч и Джо, дневной бармен в «Лу» – друзьями. Старшая сиделка лос-анджелесского хосписа Мэри Бакет и фотограф Раймон Радецки, предпочитавший называть себя Раабом, замыкали полдюжину. Впрочем, с Раабом, который значился именно так на визитных карточках, на рубашках с монограммами и на золоченой вывеске своей студии в Западном Голливуде, дело обстояло не так просто, и она не взялась бы однозначно определить природу собственных отношений с ним. Иногда он смешил ее до слез, а бывало, и пугал до смерти.
Он сидел на диване, возясь с фотокамерой и то и дело фотографируя Диану, стоящую у стеклянных раздвижных дверей собственной квартиры с видом на город с холма. Это была прекрасная квартира с балконом. В ясный день отсюда можно было разглядеть башню мэрии на Беверли Хиллз.
В гостиной на стенах висели натюрморты в рамочках, на кухне было полно игрушечных кошек и собачек; над постелью виднелись две картины: Христос на кресте и кровоточащее сердце в терновом венце. Диана редко принимала клиентов у себя дома.
– Город постепенно подыхает, – сказала она.
– О чем это ты?
– Он утратил аромат. Он похож на жвачку, в которой уже не чувствуется ни мяты, ни сахара.
– Ты собралась куда-нибудь?
– А почему бы и нет? Все свое я вожу с собой.
– Имеешь в виду что-нибудь конкретное?
– Подумываю об американском Самоа.
– Интересно, откуда ты вообще узнала про это место?
– Обратила на него внимание, когда подавала налоговую декларацию.
– Что-то я не понимаю. Что еще за налоговая декларация?
– Разумеется, я ее подаю. И еще страховку выплачиваю.
– И какой же род собственных занятий ты указываешь?
– Терапевт.
Рааб расхохотался. Она уставилась на него, не понимая, что же тут смешного.
Когда люди свободных профессий оказались обязаны заполнять анкету с уточнением рода занятий, она тщательно рассмотрела весь формуляр и нашла, что вписывается в категорию врачевателей.
– Ну, и что ты скажешь?
– Насчет того, что ты терапевт?
– Насчет путешествия на американское Самоа. Я встретила парочку парней оттуда. Огромные, как шкафы.
– Это тебя и привлекло, Ди? Парни огромные, как шкафы?
– Привлекло?
Она уже и думать забыла о том, что ее привлекает, а что не привлекает.
– Я хочу сказать: совершенно необязательно, чтобы у парня, огромного как шкаф, и член оказался огромным, как у жеребца.
– Ты бы прикусил язычок. Эти габариты меня совершенно не интересуют. А ищу я место, где можно лечь на песочек и немного отдохнуть.
Зазвонил телефон. Сперва заговорил автоответчик, но не успел он сообщить о том, что хозяйки нет дома, как сама Диана схватила трубку.
– Здесь я, здесь, – наигранно приподнятым голосом, однако не в силах скрыть скуку, защебетала она. – А кто это говорит?
Но и ей, и ее собеседнику пришлось подождать, пока не отбарабанит свое автоответчик.
– Надо бы починить эту штуку, – сказала она, подсаживаясь на диван к Раабу. – Он ведь так не должен себя вести, этот автоответчик. Должен останавливаться, едва я сняла трубку. Так что, прошу прощения. Кто это говорит?
Рааб рассматривал безукоризненно отманикю-ренные ногти. Он носил их заостренными, как у гитариста.
– Свистун? Это что, имя? Или фамилия? Или кличка? Это потому, что вы свистите, когда мимо вас проходит хорошенькая девушка? – вопрошала меж тем Диана.
Рааб с интересом посмотрел на нее. Ему уже звонили по радиотелефону. И упомянули Свистуна как человека, с которым нужно держать ухо востро.
– Кто-нибудь послал вас ко мне? – спросила Диана.
Ее лицо исказила гримаска боли или гнева.
– Кто? Кении Гоч? Но Кении Гоч умер. – Она закрыла микрофон ладонью и спросила у Рааба: – А что, на улице разве не знают, что Кении Гоч умер?
Кивнув, Рааб подсел поближе, чтобы слышать и то, что говорилось на другом конце провода.
– Я дружил с Кении, – сказал голос Свистуна. – И мне хотелось бы поговорить с вами о нем. Если вы, конечно, не против.
– А о чем тут разговаривать? Диана убрала руку с микрофона.
– Ну, вы дружили с Кении, и я с ним дружил, вот я и подумал.
– Вы хотите сказать, что вам просто приспичило поговорить про Кении. Значит, он не порекомендовал вам моих услуг?
– Услуг? Нет. А что у вас за услуги?
– Ладно, проехали, – сказала она. – Просто удивляюсь, что это за друг такой у Кении, о котором я никогда не слышала. Я хочу сказать, раз уж он рассказал вам обо мне, то почему ничего не сказал мне про вас? Особенно, раз у вас такое смешное имя. Я хочу сказать, друзьям о таком рассказывают, хотя бы ради забавы. Вы понимаете, о чем я?
Свистун рассмеялся.
– Бывают и такие случаи: один человек не хочет знакомить своих друзей друг с дружкой, а почему – об этом никому не известно.
– И я не понимаю, о чем нам с вами разговаривать…
Рааб схватил ее за запястье, зажал другой рукой микрофон и отчаянно закивал головой, призывая Диану согласиться на встречу. Затем отпустил руку и чуть отпрянул, продолжая пристально наблюдать за девушкой.
– Ладно, – слегка нахмурившись, сказала она. Ей не нравилось, когда ей что-нибудь приказывали. – Что у нас сегодня, среда? Ладно. Как насчет шести вечера? Что? Вы угостите меня ужином? Ладно, если речь о встрече в шесть часов, то вы угостите меня завтраком. Потому что я работаю по ночам, а вот завтракаю именно в шесть. Где, вы сказали? В кофейне «У Милорда»? Да, я знаю это заведение. Хорошо. Приятно познакомиться со столь щедрым кавалером. – Она повесила трубку и откинулась на спинку дивана. – Шел бы он на хер. Ему хочется поговорить про Кении Гоча, а мне не хочется. Я была там, когда он умер. Он, бедняга, был весь в крови.
Рааб рывком встал с дивана. Диана отвернулась к окну и уставилась на городскую панораму.
– И все же ты с ним встретишься, – сказал Рааб. – Да и мне хочется на него поглядеть.
– Чего ради?
Он пожал плечами.
– Никогда не знаешь заранее. Но ты сегодня вечером встретишься с этим Свистуном. Мне надо на него взглянуть. А что ты делаешь на Хэллоуин?
– Не знаю. Поработаю в гостиничных барах. Мудаки в масках наглеют и вытворяют такое, на что никогда не решились бы. А в чем дело?
– У меня есть для тебя работенка. Если хочешь, конечно. Приватное шоу.
– А какого рода шоу?
– Обряд инициации в церкви Сатаны.
– Значит, полный бардак, групповуха по двадцать человек и на двадцать голых жоп – выбирай любую?
– Нет, это будет серьезное представление. В частном клубе. Понадобится определенное актерское мастерство.
– И мне отводится главная роль? Она недоверчиво посмотрела на него.
– Ну, может быть, не самая главная, но одна из главных.
– А кто еще в труппе?
– Может быть, карлик. Может быть, великанша. Я бы занял и твоих подружек, парочку Бобби. Строго говоря, если тебе не хочется порезвиться, я могу предложить твою роль любой из них.
– Ни та, ни другая не запомнят всей этой хре-номунтии, которая нужна для черной мессы.
– А ты все по-прежнему помнишь?
– Репетиций мне, спасибо, не потребуется, если ты об этом. Слава Богу, чего не нужно, того не нужно.
– Слава Сатане. Тебе надо отвыкать от таких выражений. Ты же не хочешь одним неосторожным словцом все испортить.
– Объясни мне, где и когда.
– В вечер Хэллоуин в шесть часов приготовься, я сам за тобой заеду. А не смогу сам, так попрошу кого-нибудь.
– И куда же?
– К «Люциферу».
– К педерастикам на пляж за колонией Малибу? Он улыбнулся.
– Со странными людьми ты водишься, Рей.
– Только не настраивайся на водевильный лад. Все это достаточно серьезно.
– Не скажешь же ты, что сам начал верить во всю эту херню?
Она насмешливо вскинула голову.
– А ты возьмешься утверждать, что тебе это совершенно не интересно?
– Интересно? А что в этом интересного? Думаешь, я заведусь, когда меня голую положат на холодную мраморную плиту – так ведь и простудиться недолго – и какая-нибудь баба вылижет меня досуха?
Запрокинув голову, Рааб расхохотался. Диана тоже рассмеялась, хотя ей было не совсем ясно, над чем они смеются.

Глава тридцать первая

На панели поговаривали о том, что хорошая погода подбивает многоопытных шлюх и не успевших даже как следует устать начинающих устроить себе каникулы. У Свистуна имелись все основания присоединиться к армии пляжников и пляжниц. Или, если уж на то пошло, поехать домой и завалиться спать. Не зря же именно это советовали ему окружающие. Но он уже ухватил зубами мозговую косточку и не собирался выпускать ее. Он купил рассчитанный на двенадцатичасовое действие ингалятор, чтобы как следует продышаться. И все равно дышал как вытащенная на берег рыба. Он купил таблетки от горла, а боль в нем все равно отдавала в уши.
– Я хорошо себя чувствую, – пробормотал он, пытаясь себя успокоить, но с заложенным горлом эти слова прозвучали не слишком убедительно.
Женщина с телом двадцатилетней, лицом тридцатилетней и глазами столетней старухи вошла в кофейню и, пройдя три шага по проходу, остановилась. Начала оборачиваться из стороны в сторону в поисках знакомого лица.
Свистун сразу же распознал в ней одну из редких представительниц древнейшей профессии, которым удается, пройдя сквозь все грязные чуланы и боковые комнаты, выехав бессчетное число раз по вызову и отдавшись на заднем сиденье, изведав содомию, лесбийскую любовь, групповуху и всевозможную акробатику, а не исключено – и скотоложество, сохранить тем не менее нетронутой сердцевину своей натуры – обновляясь каждое утро, сбрасывая старую кожу и обрастая новой, сберегая скептическую честность, с которой смотришь на самое себя и на мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31