Затем он снова заключил ее в объятия.
– Боюсь, на изъявление благодарности потребуется некоторое время, – поцеловал он ее.
– Мне показалось, ты торопишься? – насмешливо заметила Кит, когда они спускались с крыльца.
– Не настолько, чтобы отказаться от вознаграждения. Сначала удовольствия, дела потом.
У машины Джон остановился и, не выпуская Кит, повернул к себе лицом.
– Догадываюсь, какого вознаграждения ты ждешь, – прильнув к нему, прошептала Кит. Расстегнув «молнию» его легкой ветровки, она положила ему ладони на грудь и сквозь тонкий трикотаж рубашки почувствовала тепло его тела.
– А что за дела у тебя, на скажешь?
Она подняла голову и вопросительно посмотрела на него. Вместо ответа Джон легонько поцеловал ее сначала в губы, потом в шею.
– Мы с Ноланом и Эйбом должны сегодня посмотреть все возможные места съемок, – пробормотал он, продолжая целовать ее. – Но прежде у меня свидание с Чипом. Лесситер просит показать ему все исправления в сценарии, а Чип ерепенится.
– Он, видимо, считает, что его сценарий не нуждается в поправках, – возразила Кит и, почувствовав, как сладко кружится голова, закрыла глаза.
Джон внимательно посмотрел на нее.
– В нашей профессии существует такое понятие, как компромисс, дорогая.
– Понимаю, – Кит неохотно открыла глаза и сосредоточила внимание на ямочке на подбородке Джона. Она шаловливо коснулась ее пальцем.
– Давай пообедаем вместе, Кит. Только вдвоем, без Полы и Чипа. Ты да я, и больше никого, – предложил Джон.
– Звучит заманчиво, – промурлыкала Кит, нежно проводя пальцем по его щеке вверх до виска, смахивая со лба легкие прядки волос и дивясь их мягкости, столь необычной у мужчин. – Увы, мне следует воздержаться, – с легким вздохом сожаления произнесла она. – У меня бездна дел. Кто за меня их сделает?
Ответ Кит не понравился Джону. Она заметила, что он поджал губы.
– Неужели они все срочные и ничего нельзя отложить?
– Не в том дело, что они срочные, а в том, что им нет конца.
Она постаралась поцелуем разгладить складки у его рта. Но когда он с силой снова прижал ее к себе, Кит отстранилась и сама стала быстро покрывать его щеки и подбородок легкими, короткими, дразнящими поцелуями.
– Прежде всего, надо разобрать вещи отца, – шептала она между поцелуями. – Его бумаги, охотничьи ружья и многое другое... Потом надо убрать продукты в кухонный шкаф и кладовку... – Кит целовала его в шею и на минуту умолкла, уткнувшись ему в ключицу. – Во много дом остался таким, каким я его покинула, уехав в Калифорнию, – наконец снова сказала она и отстранилась. – Надо все не только разобрать, но и решить, что оставить, что продать или раздать, а то и просто выбросить...
– Ты убедила меня, – со вздохом промолвил Джон и закрыл ее рот поцелуем. Он был столь долгим, что когда Джон наконец отпустил ее, Кит едва перевела дух и с трудом удержалась на ногах. Однако это состояние было скорее приятным. Ей было хорошо, ибо она вдруг поняла, что внесла в жизнь Джона Тревиса то, чего ему так не хватало – шутку, шалость, смех, любовь, нежность и еще чувство дома, которое он, возможно, не считал для себя столь уж необходимым.
Джон смотрел на нее, полуприкрыв глаза.
– Ужин завтра вечером, – отрывисто произнес он голосом, хриплым и низким, как далекое ворчание грома.
– Хорошо. – Кит шутливо щелкнула его по подбородку. – Твоя взяла. – Она осторожно высвободилась из его рук. – Отправляйся по своим делам, а то я ничего не сделаю сегодня.
Джона несколько обидел такой финал, но благоразумие взяло верх.
– Ты права. У тебя много забот, – согласился он. А про себя подумал, что, когда он с ней, постоянно забывает, что и у нее могут быть дела.
Кит махала ему рукой с крыльца, когда он отъезжал, и не входила в дом, пока не смолк вдали шум его машины. Ей вдруг захотелось запомнить эти мгновения – безоблачное синее небо, запах сосны и альпийских трав, шепот ветра в густой, похожей на золотые монеты, листве осин. Это небо, горы, звуки и запахи – все должно остаться с ней, когда она уедет. Но это будет еще не скоро. Пока же она дома.
Из кухни в гостиную вышла Пола с круглым металлическим подносом, покрытым клетчатой салфеткой. На подносе – чайник и две чашки.
– Продукты я все убрала. – Пола поставила поднос на маленький столик у дивана. – Голова болит отчаянно. Поэтому я решила передохнуть, прежде чем распаковать чемоданы. Не хочешь ли чаю из трав?
– Спасибо, – поблагодарила Кит.
Ей тоже чертовски не хотелось заниматься чемоданами и той тысячью дел, перечисление которых так огорошило беднягу Джона. Прохаживаясь по гостиной, Кит смотрела на знакомые светло-зеленые обои, обшитый сосновыми досками потолок, сложенный из грубо отесанных камней камин и оленью голову с ветвистыми рогами над ним – украшение, которое, как она считала, придает особый уют деревенскому дому.
Пола разлила чай по чашкам и одну из них протянула Кит. Затем со свойственной ей кошачьей грацией удобно умостилась на диванных подушках, поджав под себя ноги. Медленно прихлебывая чай, Пола с интересом разглядывала гостиную.
– Красиво, – заключила она. – Просторно, но уютно. – На мгновение ее глаза с сомнением остановились на охотничьем трофее семьи Мастерс. – Хотя я не уверена, что мне нравится постоянно чувствовать на себе взгляд мертвого животного.
– У моей мамы тоже было такое ощущение неприятия, – вспомнила Кит. – Она не разрешила отцу держать оленью голову в доме, и многие годы она лежала где-то в сарае.
В памяти Кит возникли картины прошлого. Она любила по вечерам вертеться возле глубокого мягкого кресла отца, покрытого грубым клетчатым пледом. Напротив кресла стояла тахта, тоже просто прикрытая серым с узорами турецким ковром.
– Отец любил охоту на любого зверя или дичь – оленя, лося, гусей, фазанов. Ему было все равно, на кого охотиться. Иногда его приглашали проводником в разные охотничьи партии. Как только начинался сезон, он пропадал в лесу. Когда отцу предлагали за его помощь деньги, он, смеясь, отказывался. Разве можно брать плату за занятие, которое тебе доставляет удовольствие, говорил он. Его не интересовали трофеи – убитый лось или дичь. Ему нравился азарт охоты.
Кит провела рукой по кружевной салфетке на спинке кресла, которая порядком обтрепалась по краям от многочисленных стирок. Связала салфетку ее мать, ибо опасалась, что бриолин, которым отец смазывал волосы, оставит на спинке кресла несмываемые пятна. После развода отец вернул в дом голову оленя, но не тронул мамины салфетки. Кит это не удивило. И то и другое одинаково напоминало о матери.
Чтобы сделать воспоминание еще ближе, она опустилась в отцовское кресло, утонув в его огромности, и вспоминала заразительный смех отца и его любовь к ней. Кит отпила глоток чая, про себя решив, что с этим креслом она никогда не расстанется.
– Странно, – задумчиво промолвила она, поставив чашку с блюдцем на широкий подлокотник. – Когда я думаю об отце, я прежде всего вспоминаю его смех. Если думаю о матери, то помню ее молчаливость. Она почти всегда молчала, редко улыбалась и еще реже смеялась. Мне кажется, она не умела выражать свои чувства.
– Возможно, она их страшилась, – рассеянно заметила Пола. Внимание ее привлек старый аптечный пузырек на столике у дивана.
– Может быть, – согласилась Кит, вдыхая аромат травяного чая и осторожно пробуя, не слишком ли он горячий.
Пола, заметив рядом с пузырьком небольшую фотографию в позолоченной рамке, взяла ее в руку.
– Это фотография твоей матери?
– Угу, – кивнула Кит и опустила чашку на блюдце. – Отцу она нравилась.
– Он сохранил ее? – удивленно нахмурилась Пола. – Ведь он с ней развелся.
– Это она с ним развелась, – поправила Кит. – Он никогда не переставал любить ее. – Подумав немного, Кит добавила: – По тому, как тяжко она восприняла известие о его смерти, я сомневаюсь в том, что мама разлюбила его.
– Тогда почему...
Кит пожала плечами.
– Возможно, это был тот роковой случай, когда любовь лишь осложняла отношения двух людей.
Глубже уйдя мыслью в прошлое, Кит поняла, что, в сущности, всегда чувствовала напряженность в отношениях между отцом и матерью. Однако ей в голову не приходило, что они когда-нибудь могут развестись. Это случалось в семьях ее подруг, но не могло грозить ее семье.
О том, как она заблуждалась, она узнала в то ужасное субботнее утро, когда, заночевав накануне у Энджи, вернулась домой. Утро было серое, хмурое, и в воздухе уже чувствовался холодок близкой зимы.
Войдя в дом, Кит, как всегда, оповестила о себе громким стуком входной двери.
– Привет, ма! Привет, па! – крикнула она из прихожей. Струя холодного воздуха, ворвавшаяся вместе с ней, превратила ее дыхание в облачко пара. Она едва одарила взглядом родителей, когда вошла в гостиную, по дороге оставляя школьную сумку на полу в прихожей, учебники – там же на сосновом столике, шарф – на спинке стула, перчатки – на диванной подушке. Кит умела оставлять после себя беспорядок.
– У нас в школе вчера был бунт. Я не вру.
– Кит...
Что-то в голосе отца остановило ее. Она взглянула на него, сидящего в кресле, как-то странно обмякшего и склонившегося вперед. Локти его лежали на коленях, а кисти рук бессильно свешивались меж колен. Он избегал взгляда Кит, лицо его было серым, как зола, глаза красные, словно он не спал. Кит помнила, как она скривилась от жалости и осуждения, решив, что накануне он выпил слишком много пива, а теперь расплачивается за это.
– Садись, Кит. Мы с матерью должны поговорить с тобой.
– Похоже, что-то серьезное, – насмешливо ответила она и посмотрела на мать. Та сидела на диване, как всегда, прямая и строгая, лицо без всякого выражения. Она была похожа на фарфоровую куклу с голубыми глазами и красивыми каштановыми волосами. Губы ее были тесно сжаты. Кит хорошо знала, что это означает выволочку за какую-то провинность.
– Следовательно, – начала Кит, плюхнувшись на стул, – миссис Уэсткот уже нажаловалась...
– Нет, Кит, это не имеет ничего общего с миссис Уэсткот, – прервал ее отец. Его сдавленный голос испугал Кит. – Твоя мать уезжает в Калифорнию к своей кузине.
– В Калифорнию! Мама, ведь это замечательно! Когда ты едешь? Надолго? Как бы мне хотелось очутиться сейчас в Калифорнии: там всегда солнце, тепло. Когда ты вернешься, мама?
– Я не вернусь.
Кит открыла рот, но не вымолвила ни слова, так была она потрясена ответом матери.
– Как – не вернешься? – опомнившись, запротестовала Кит. – Что ты говоришь, мама?
Она смотрела то на мать, то на отца, пытаясь понять, что происходит, и стараясь прогнать рождающиеся еще неясные, но пугающие предчувствия.
– Твоя мать... будет теперь жить там, – с усилием промолвил отец, сцепив пальцы и тупо уставившись на них. – Мне непросто объяснить тебе это, Кит.
– Господи, Клинт, почему ты не скажешь ей правду? – воскликнула мать и встала.
– Какую правду? – испуганно переспросила Кит и замерла от страха.
– Мы с твоим отцом разводимся, – коротко ответила мать.
– Нет! – прошептала Кит и повторила это еще несколько раз. Она вскочила со стула и старалась тут же не расплакаться, хотя слезы душили ее. – Вы не можете этого сделать. Ты не должна уезжать, мама! – Но, увидев, что мать глуха к ее словам, Кит в отчаянии обратилась к отцу. – Папа, скажи ей, пусть она изменит свое решение. Заставь ее остаться!
– Перестань, Кит, – строго сказала мать. – Я не изменю своего решения. Никто не заставит меня сделать это, ни ты, ни твой отец. Мне нелегко было принять такое решение, но я сделала свой выбор. Пожалуйста, постарайся понять меня.
– Нет, – снова закричала Кит и бросилась вон из дому, сама не зная куда. Но, выбежав на крыльцо, она остановилась и бессильно прислонилась к колонне. Это не может быть правдой, они не могут развестись.
Ноги у Кит подкосились, она опустилась на ступени и обхватила рукой тонкую колонну фронтона. Ее била дрожь. Мир, в который она верила, рухнул. Кит не слышала, как открылась дверь, послышались шаги. На плечо ее легла чья-то рука, и, подняв глаза, Кит увидела заплаканное лицо отца. В нем, как в зеркале, отразилось и ее собственное горе.
– Мне очень жаль, детка, – тихо промолвил он, опускаясь с ней рядом.
– Это я во всем виновата, папа, – глотая слезы, промолвила Кит.
– Нет, нет, девочка, ты ни в чем не виновата.
– Нет, я виновата. – Она закрыла глаза ладонями. – Мама не хотела, чтобы я бросала танцкласс, но я бросила его. Я плохо училась музыке, совсем не играла. У меня в комнате всегда беспорядок. Но теперь я согласна, чтобы продали Дружка, я буду помогать маме по дому, содержать свою комнату в порядке, мыть посуду и не буду больше болтать с Энджи по телефону, я обещаю... Я буду...
– Не надо, Кит. Ты ничего не должна с собой делать, детка. – Он прижал ее к себе, и Кит уткнулась носом в шерстяную рубашку отца. Руки его тихонько качали ее.
– Дело не в тебе, Кит, поверь мне. Это касается только меня и твоей матери, и началось это еще до того, как ты родилась.
– Я ничего не понимаю, папа, – запротестовала Кит. – Ты должен что-то сделать.
– Мы пытались, дочка. Мы с ней пытались...
В голосе отца звучало бессилие, и Кит, отпрянув, с ужасом уставилась на него.
– Ты больше не любишь ее?
Глаза Кит наполнились слезами.
– Я люблю ее, детка, – промолвил он хриплым голосом. – Очень люблю. – Его руки дрожали, когда он вытирал мокрое от слез лицо Кит и гладил ее спутанные волосы.
– Значит, еще не поздно что-то сделать, папа, чтобы она осталась? – настаивала Кит. – Ты должен пообещать ей не пить и не видеться больше с Бонни Блэсдел.
Отец побледнел.
– Ты знаешь о ней?
Кит опустила глаза, чувствуя, что ей сейчас станет дурно от стыда за него.
– На прошлой неделе, когда Беннон после матча отвозил меня домой, я увидела твой пикап во дворе ее дома. Это не единственный раз, когда ты был у нее. Даже дети болтают об этом.
– Прости, Кит. – Он отвернулся и бессильно опустил руки, обнимавшие ее.
– Почему, отец? Почему ты это делаешь, если так сильно любишь маму?
Какое-то время он печально качал головой, словно не находил слов для объяснения. Но вот он поднял голову и посмотрел на Кит.
– Сколько тебе лет? Шестнадцать? – Она молча кивнула, хотя, кажется, он этого не заметил. – Возможно, ты уже достаточно взрослая, чтобы понять. – Он поднял голову и посмотрел на горы. – Твоя мать очень красивая женщина, Кит. Других таких я не встречал. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, однажды наш класс поехал на экскурсию в музей в Денвере. Там я увидел необычайной красоты вазу, которой было, наверно, несколько столетий. Ее голубые и зеленые краски были такими яркими, будто светились изнутри, – промолвил он тихо, словно вновь видел перед собой эту вазу. – Она была заключена в стеклянный футляр. К ней не разрешалось притрагиваться, на нее можно было только смотреть. – Он бросил взгляд на Кит. – Мне этого было недостаточно. Когда я вижу что-то красивое, я хочу дотронуться до него, подержать в руках. Твоя мать... она не выносила этого. Пыталась, но не могла...
Кит неловко сжала его крупную костлявую руку. Она ничего не могла ему сказать, но поняла, почему он навещал Бонни Блэсдел.
– И все же мама страдала, – наконец сказала она.
Отец в ответ лишь крепко сжал руки Кит.
– Кит!
Поле пришлось дважды повторить ее имя, прежде чем Кит очнулась.
– Прости, – извинилась она, моргая, словно хотела освободиться от миражей прошлого. – Я не слышала. Ты что-то сказала?
– Ничего особенного. Просто мне показалось странным, что ты осталась с отцом. Дочери обычно предпочитают быть с матерью, когда родители разводятся.
– Мои предоставили мне самой решать это. В тот момент мне показалось, что отец больше нуждается во мне. Возможно, это так и было. Теперь я в этом уже не уверена. – Она недоуменно подняла плечи. – Впрочем, мы с отцом очень похожи и всегда были близки. Поэтому, мне кажется, я винила мать за то, что она была не той женщиной, которая ему нужна, и еще за то, что она сделала его несчастным. Мне никогда не приходило в голову, что она просто не могла быть иной.
Над этим после смерти отца Кит задумывалась все больше. В шестнадцать лет она многого не знала. Возраст и жизненный опыт помогли ей понять, что своевременный совет и помощь помогли бы ее матери преодолеть определенную закомплексованность в интимных отношениях. Но Кит знала, что гордая и скрытная Элейн Мастерс не согласилась бы на вмешательство в свою личную жизнь. Теперь трудно судить, что было причиной ее личной трагедии: психологические ли факторы или появившиеся симптомы неизлечимой болезни – рассеянного склероза.
Однако Кит знала, что, как и отец, сама она не могла бы любить на расстоянии. Ей нужна близость, возможность коснуться любимого человека, целовать его и любить. Этого хотел и ее отец.
Как и он, она узнала, что любовь – это не только огромное всепоглощающее чувство радости, но и невыносимые печаль и боль, столь невыносимые, что причиняют почти физические страдания, когда кажется, что сердце не выдержит и разорвется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Боюсь, на изъявление благодарности потребуется некоторое время, – поцеловал он ее.
– Мне показалось, ты торопишься? – насмешливо заметила Кит, когда они спускались с крыльца.
– Не настолько, чтобы отказаться от вознаграждения. Сначала удовольствия, дела потом.
У машины Джон остановился и, не выпуская Кит, повернул к себе лицом.
– Догадываюсь, какого вознаграждения ты ждешь, – прильнув к нему, прошептала Кит. Расстегнув «молнию» его легкой ветровки, она положила ему ладони на грудь и сквозь тонкий трикотаж рубашки почувствовала тепло его тела.
– А что за дела у тебя, на скажешь?
Она подняла голову и вопросительно посмотрела на него. Вместо ответа Джон легонько поцеловал ее сначала в губы, потом в шею.
– Мы с Ноланом и Эйбом должны сегодня посмотреть все возможные места съемок, – пробормотал он, продолжая целовать ее. – Но прежде у меня свидание с Чипом. Лесситер просит показать ему все исправления в сценарии, а Чип ерепенится.
– Он, видимо, считает, что его сценарий не нуждается в поправках, – возразила Кит и, почувствовав, как сладко кружится голова, закрыла глаза.
Джон внимательно посмотрел на нее.
– В нашей профессии существует такое понятие, как компромисс, дорогая.
– Понимаю, – Кит неохотно открыла глаза и сосредоточила внимание на ямочке на подбородке Джона. Она шаловливо коснулась ее пальцем.
– Давай пообедаем вместе, Кит. Только вдвоем, без Полы и Чипа. Ты да я, и больше никого, – предложил Джон.
– Звучит заманчиво, – промурлыкала Кит, нежно проводя пальцем по его щеке вверх до виска, смахивая со лба легкие прядки волос и дивясь их мягкости, столь необычной у мужчин. – Увы, мне следует воздержаться, – с легким вздохом сожаления произнесла она. – У меня бездна дел. Кто за меня их сделает?
Ответ Кит не понравился Джону. Она заметила, что он поджал губы.
– Неужели они все срочные и ничего нельзя отложить?
– Не в том дело, что они срочные, а в том, что им нет конца.
Она постаралась поцелуем разгладить складки у его рта. Но когда он с силой снова прижал ее к себе, Кит отстранилась и сама стала быстро покрывать его щеки и подбородок легкими, короткими, дразнящими поцелуями.
– Прежде всего, надо разобрать вещи отца, – шептала она между поцелуями. – Его бумаги, охотничьи ружья и многое другое... Потом надо убрать продукты в кухонный шкаф и кладовку... – Кит целовала его в шею и на минуту умолкла, уткнувшись ему в ключицу. – Во много дом остался таким, каким я его покинула, уехав в Калифорнию, – наконец снова сказала она и отстранилась. – Надо все не только разобрать, но и решить, что оставить, что продать или раздать, а то и просто выбросить...
– Ты убедила меня, – со вздохом промолвил Джон и закрыл ее рот поцелуем. Он был столь долгим, что когда Джон наконец отпустил ее, Кит едва перевела дух и с трудом удержалась на ногах. Однако это состояние было скорее приятным. Ей было хорошо, ибо она вдруг поняла, что внесла в жизнь Джона Тревиса то, чего ему так не хватало – шутку, шалость, смех, любовь, нежность и еще чувство дома, которое он, возможно, не считал для себя столь уж необходимым.
Джон смотрел на нее, полуприкрыв глаза.
– Ужин завтра вечером, – отрывисто произнес он голосом, хриплым и низким, как далекое ворчание грома.
– Хорошо. – Кит шутливо щелкнула его по подбородку. – Твоя взяла. – Она осторожно высвободилась из его рук. – Отправляйся по своим делам, а то я ничего не сделаю сегодня.
Джона несколько обидел такой финал, но благоразумие взяло верх.
– Ты права. У тебя много забот, – согласился он. А про себя подумал, что, когда он с ней, постоянно забывает, что и у нее могут быть дела.
Кит махала ему рукой с крыльца, когда он отъезжал, и не входила в дом, пока не смолк вдали шум его машины. Ей вдруг захотелось запомнить эти мгновения – безоблачное синее небо, запах сосны и альпийских трав, шепот ветра в густой, похожей на золотые монеты, листве осин. Это небо, горы, звуки и запахи – все должно остаться с ней, когда она уедет. Но это будет еще не скоро. Пока же она дома.
Из кухни в гостиную вышла Пола с круглым металлическим подносом, покрытым клетчатой салфеткой. На подносе – чайник и две чашки.
– Продукты я все убрала. – Пола поставила поднос на маленький столик у дивана. – Голова болит отчаянно. Поэтому я решила передохнуть, прежде чем распаковать чемоданы. Не хочешь ли чаю из трав?
– Спасибо, – поблагодарила Кит.
Ей тоже чертовски не хотелось заниматься чемоданами и той тысячью дел, перечисление которых так огорошило беднягу Джона. Прохаживаясь по гостиной, Кит смотрела на знакомые светло-зеленые обои, обшитый сосновыми досками потолок, сложенный из грубо отесанных камней камин и оленью голову с ветвистыми рогами над ним – украшение, которое, как она считала, придает особый уют деревенскому дому.
Пола разлила чай по чашкам и одну из них протянула Кит. Затем со свойственной ей кошачьей грацией удобно умостилась на диванных подушках, поджав под себя ноги. Медленно прихлебывая чай, Пола с интересом разглядывала гостиную.
– Красиво, – заключила она. – Просторно, но уютно. – На мгновение ее глаза с сомнением остановились на охотничьем трофее семьи Мастерс. – Хотя я не уверена, что мне нравится постоянно чувствовать на себе взгляд мертвого животного.
– У моей мамы тоже было такое ощущение неприятия, – вспомнила Кит. – Она не разрешила отцу держать оленью голову в доме, и многие годы она лежала где-то в сарае.
В памяти Кит возникли картины прошлого. Она любила по вечерам вертеться возле глубокого мягкого кресла отца, покрытого грубым клетчатым пледом. Напротив кресла стояла тахта, тоже просто прикрытая серым с узорами турецким ковром.
– Отец любил охоту на любого зверя или дичь – оленя, лося, гусей, фазанов. Ему было все равно, на кого охотиться. Иногда его приглашали проводником в разные охотничьи партии. Как только начинался сезон, он пропадал в лесу. Когда отцу предлагали за его помощь деньги, он, смеясь, отказывался. Разве можно брать плату за занятие, которое тебе доставляет удовольствие, говорил он. Его не интересовали трофеи – убитый лось или дичь. Ему нравился азарт охоты.
Кит провела рукой по кружевной салфетке на спинке кресла, которая порядком обтрепалась по краям от многочисленных стирок. Связала салфетку ее мать, ибо опасалась, что бриолин, которым отец смазывал волосы, оставит на спинке кресла несмываемые пятна. После развода отец вернул в дом голову оленя, но не тронул мамины салфетки. Кит это не удивило. И то и другое одинаково напоминало о матери.
Чтобы сделать воспоминание еще ближе, она опустилась в отцовское кресло, утонув в его огромности, и вспоминала заразительный смех отца и его любовь к ней. Кит отпила глоток чая, про себя решив, что с этим креслом она никогда не расстанется.
– Странно, – задумчиво промолвила она, поставив чашку с блюдцем на широкий подлокотник. – Когда я думаю об отце, я прежде всего вспоминаю его смех. Если думаю о матери, то помню ее молчаливость. Она почти всегда молчала, редко улыбалась и еще реже смеялась. Мне кажется, она не умела выражать свои чувства.
– Возможно, она их страшилась, – рассеянно заметила Пола. Внимание ее привлек старый аптечный пузырек на столике у дивана.
– Может быть, – согласилась Кит, вдыхая аромат травяного чая и осторожно пробуя, не слишком ли он горячий.
Пола, заметив рядом с пузырьком небольшую фотографию в позолоченной рамке, взяла ее в руку.
– Это фотография твоей матери?
– Угу, – кивнула Кит и опустила чашку на блюдце. – Отцу она нравилась.
– Он сохранил ее? – удивленно нахмурилась Пола. – Ведь он с ней развелся.
– Это она с ним развелась, – поправила Кит. – Он никогда не переставал любить ее. – Подумав немного, Кит добавила: – По тому, как тяжко она восприняла известие о его смерти, я сомневаюсь в том, что мама разлюбила его.
– Тогда почему...
Кит пожала плечами.
– Возможно, это был тот роковой случай, когда любовь лишь осложняла отношения двух людей.
Глубже уйдя мыслью в прошлое, Кит поняла, что, в сущности, всегда чувствовала напряженность в отношениях между отцом и матерью. Однако ей в голову не приходило, что они когда-нибудь могут развестись. Это случалось в семьях ее подруг, но не могло грозить ее семье.
О том, как она заблуждалась, она узнала в то ужасное субботнее утро, когда, заночевав накануне у Энджи, вернулась домой. Утро было серое, хмурое, и в воздухе уже чувствовался холодок близкой зимы.
Войдя в дом, Кит, как всегда, оповестила о себе громким стуком входной двери.
– Привет, ма! Привет, па! – крикнула она из прихожей. Струя холодного воздуха, ворвавшаяся вместе с ней, превратила ее дыхание в облачко пара. Она едва одарила взглядом родителей, когда вошла в гостиную, по дороге оставляя школьную сумку на полу в прихожей, учебники – там же на сосновом столике, шарф – на спинке стула, перчатки – на диванной подушке. Кит умела оставлять после себя беспорядок.
– У нас в школе вчера был бунт. Я не вру.
– Кит...
Что-то в голосе отца остановило ее. Она взглянула на него, сидящего в кресле, как-то странно обмякшего и склонившегося вперед. Локти его лежали на коленях, а кисти рук бессильно свешивались меж колен. Он избегал взгляда Кит, лицо его было серым, как зола, глаза красные, словно он не спал. Кит помнила, как она скривилась от жалости и осуждения, решив, что накануне он выпил слишком много пива, а теперь расплачивается за это.
– Садись, Кит. Мы с матерью должны поговорить с тобой.
– Похоже, что-то серьезное, – насмешливо ответила она и посмотрела на мать. Та сидела на диване, как всегда, прямая и строгая, лицо без всякого выражения. Она была похожа на фарфоровую куклу с голубыми глазами и красивыми каштановыми волосами. Губы ее были тесно сжаты. Кит хорошо знала, что это означает выволочку за какую-то провинность.
– Следовательно, – начала Кит, плюхнувшись на стул, – миссис Уэсткот уже нажаловалась...
– Нет, Кит, это не имеет ничего общего с миссис Уэсткот, – прервал ее отец. Его сдавленный голос испугал Кит. – Твоя мать уезжает в Калифорнию к своей кузине.
– В Калифорнию! Мама, ведь это замечательно! Когда ты едешь? Надолго? Как бы мне хотелось очутиться сейчас в Калифорнии: там всегда солнце, тепло. Когда ты вернешься, мама?
– Я не вернусь.
Кит открыла рот, но не вымолвила ни слова, так была она потрясена ответом матери.
– Как – не вернешься? – опомнившись, запротестовала Кит. – Что ты говоришь, мама?
Она смотрела то на мать, то на отца, пытаясь понять, что происходит, и стараясь прогнать рождающиеся еще неясные, но пугающие предчувствия.
– Твоя мать... будет теперь жить там, – с усилием промолвил отец, сцепив пальцы и тупо уставившись на них. – Мне непросто объяснить тебе это, Кит.
– Господи, Клинт, почему ты не скажешь ей правду? – воскликнула мать и встала.
– Какую правду? – испуганно переспросила Кит и замерла от страха.
– Мы с твоим отцом разводимся, – коротко ответила мать.
– Нет! – прошептала Кит и повторила это еще несколько раз. Она вскочила со стула и старалась тут же не расплакаться, хотя слезы душили ее. – Вы не можете этого сделать. Ты не должна уезжать, мама! – Но, увидев, что мать глуха к ее словам, Кит в отчаянии обратилась к отцу. – Папа, скажи ей, пусть она изменит свое решение. Заставь ее остаться!
– Перестань, Кит, – строго сказала мать. – Я не изменю своего решения. Никто не заставит меня сделать это, ни ты, ни твой отец. Мне нелегко было принять такое решение, но я сделала свой выбор. Пожалуйста, постарайся понять меня.
– Нет, – снова закричала Кит и бросилась вон из дому, сама не зная куда. Но, выбежав на крыльцо, она остановилась и бессильно прислонилась к колонне. Это не может быть правдой, они не могут развестись.
Ноги у Кит подкосились, она опустилась на ступени и обхватила рукой тонкую колонну фронтона. Ее била дрожь. Мир, в который она верила, рухнул. Кит не слышала, как открылась дверь, послышались шаги. На плечо ее легла чья-то рука, и, подняв глаза, Кит увидела заплаканное лицо отца. В нем, как в зеркале, отразилось и ее собственное горе.
– Мне очень жаль, детка, – тихо промолвил он, опускаясь с ней рядом.
– Это я во всем виновата, папа, – глотая слезы, промолвила Кит.
– Нет, нет, девочка, ты ни в чем не виновата.
– Нет, я виновата. – Она закрыла глаза ладонями. – Мама не хотела, чтобы я бросала танцкласс, но я бросила его. Я плохо училась музыке, совсем не играла. У меня в комнате всегда беспорядок. Но теперь я согласна, чтобы продали Дружка, я буду помогать маме по дому, содержать свою комнату в порядке, мыть посуду и не буду больше болтать с Энджи по телефону, я обещаю... Я буду...
– Не надо, Кит. Ты ничего не должна с собой делать, детка. – Он прижал ее к себе, и Кит уткнулась носом в шерстяную рубашку отца. Руки его тихонько качали ее.
– Дело не в тебе, Кит, поверь мне. Это касается только меня и твоей матери, и началось это еще до того, как ты родилась.
– Я ничего не понимаю, папа, – запротестовала Кит. – Ты должен что-то сделать.
– Мы пытались, дочка. Мы с ней пытались...
В голосе отца звучало бессилие, и Кит, отпрянув, с ужасом уставилась на него.
– Ты больше не любишь ее?
Глаза Кит наполнились слезами.
– Я люблю ее, детка, – промолвил он хриплым голосом. – Очень люблю. – Его руки дрожали, когда он вытирал мокрое от слез лицо Кит и гладил ее спутанные волосы.
– Значит, еще не поздно что-то сделать, папа, чтобы она осталась? – настаивала Кит. – Ты должен пообещать ей не пить и не видеться больше с Бонни Блэсдел.
Отец побледнел.
– Ты знаешь о ней?
Кит опустила глаза, чувствуя, что ей сейчас станет дурно от стыда за него.
– На прошлой неделе, когда Беннон после матча отвозил меня домой, я увидела твой пикап во дворе ее дома. Это не единственный раз, когда ты был у нее. Даже дети болтают об этом.
– Прости, Кит. – Он отвернулся и бессильно опустил руки, обнимавшие ее.
– Почему, отец? Почему ты это делаешь, если так сильно любишь маму?
Какое-то время он печально качал головой, словно не находил слов для объяснения. Но вот он поднял голову и посмотрел на Кит.
– Сколько тебе лет? Шестнадцать? – Она молча кивнула, хотя, кажется, он этого не заметил. – Возможно, ты уже достаточно взрослая, чтобы понять. – Он поднял голову и посмотрел на горы. – Твоя мать очень красивая женщина, Кит. Других таких я не встречал. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, однажды наш класс поехал на экскурсию в музей в Денвере. Там я увидел необычайной красоты вазу, которой было, наверно, несколько столетий. Ее голубые и зеленые краски были такими яркими, будто светились изнутри, – промолвил он тихо, словно вновь видел перед собой эту вазу. – Она была заключена в стеклянный футляр. К ней не разрешалось притрагиваться, на нее можно было только смотреть. – Он бросил взгляд на Кит. – Мне этого было недостаточно. Когда я вижу что-то красивое, я хочу дотронуться до него, подержать в руках. Твоя мать... она не выносила этого. Пыталась, но не могла...
Кит неловко сжала его крупную костлявую руку. Она ничего не могла ему сказать, но поняла, почему он навещал Бонни Блэсдел.
– И все же мама страдала, – наконец сказала она.
Отец в ответ лишь крепко сжал руки Кит.
– Кит!
Поле пришлось дважды повторить ее имя, прежде чем Кит очнулась.
– Прости, – извинилась она, моргая, словно хотела освободиться от миражей прошлого. – Я не слышала. Ты что-то сказала?
– Ничего особенного. Просто мне показалось странным, что ты осталась с отцом. Дочери обычно предпочитают быть с матерью, когда родители разводятся.
– Мои предоставили мне самой решать это. В тот момент мне показалось, что отец больше нуждается во мне. Возможно, это так и было. Теперь я в этом уже не уверена. – Она недоуменно подняла плечи. – Впрочем, мы с отцом очень похожи и всегда были близки. Поэтому, мне кажется, я винила мать за то, что она была не той женщиной, которая ему нужна, и еще за то, что она сделала его несчастным. Мне никогда не приходило в голову, что она просто не могла быть иной.
Над этим после смерти отца Кит задумывалась все больше. В шестнадцать лет она многого не знала. Возраст и жизненный опыт помогли ей понять, что своевременный совет и помощь помогли бы ее матери преодолеть определенную закомплексованность в интимных отношениях. Но Кит знала, что гордая и скрытная Элейн Мастерс не согласилась бы на вмешательство в свою личную жизнь. Теперь трудно судить, что было причиной ее личной трагедии: психологические ли факторы или появившиеся симптомы неизлечимой болезни – рассеянного склероза.
Однако Кит знала, что, как и отец, сама она не могла бы любить на расстоянии. Ей нужна близость, возможность коснуться любимого человека, целовать его и любить. Этого хотел и ее отец.
Как и он, она узнала, что любовь – это не только огромное всепоглощающее чувство радости, но и невыносимые печаль и боль, столь невыносимые, что причиняют почти физические страдания, когда кажется, что сердце не выдержит и разорвется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42