Вдруг в окно влетел огненный шар. Дядька кричит: «Не шевелись!», а шар повертелся по комнате и выскочил через другое окно на двор. Мы выглянули наружу. Небо чистое, безоблачное. А когда посмотрели, что в комнате, – только ахнули. Все в ней перевернуто вверх дном. Охотничьи сапоги дядькины очутились на шкафу. Стенные часы лежали на диване, но целые и невредимые. Большое теткино зеркало оказалось простым чистым стеклом, вся ртутная амальгама с него исчезла, но недалеко: ртуть высеребрила старую берданку, висевшую на стене рядом с зеркалом.
Тетенька к вечеру хватилась кошелька с деньгами. Пропал. А утром нашелся в курятнике на дворе. Серебряные и золотые монеты сплавлены, а вместо бумажных денег пепел. Дядька сказал:
– Это нас посетила круглая молния».
«Очень интересуюсь атмосферным электричеством. Оказывается, огромное количество его содержится не только в грозовых тучах, но и постоянно в воздухе. Думают ли наши ученые, как добыть его оттуда?»
«Был у меня разговор в учительской семинарии с таким же парнишкой молодым, как я, насчет электричества. Он мне:
– Докажи, – говорит, – сперва, что в небе электричество, тогда и мудрствуй».
«На всю жизнь запомнилось, как учитель показал на электрической машине подобие молнии. Долго вертел он стеклянный диск. Увидали мы сначала голубую искру. Ничтожный момент она дрожала между металлическими шарами машины и разорвалась с оглушительным треском».
«Где мне, молодому учителю, дерзать, чтобы обладать молнией! И место наше глухое, и средств мало. Но хоть пускай и убьет меня, а попробую, нельзя ли заставить молнию работать…»
С трепетом читала я, как отец мой в молодости, будучи учителем в селе неподалеку от крепости Иван-город, увлекся мыслью об использовании атмосферного электричества. Он думал построить машину, которая приводилась бы в движение электрическим током, получаемым из атмосферы. И тут шли страницы, которые было очень трудно читать. Многие строки были тщательно зачеркнуты. Изредка попадались какие-то отрывочные цифры. Я не могла в зачеркнутом разобрать ни слова. Перелистывая тетрадку, я заметила, что такие зачеркнутые места имелись на многих страницах.
Но можно было понять из оставшихся строк, что отец запускал змея с каким-то «молниеловителем». Он писал, что совсем не надо запускать змея обязательно в грозовые тучи. Отец утверждал, что атмосфера всегда содержит электричество, хотя количество его и колеблется в зависимости от разнообразных условий, от времени суток, сезона, температуры. Он также утверждал, что в атмосфере существуют, подобно воздушным, также и электрические токи. Он мечтал изучать их посредством сети воздушных зондов, от которых по проводам вниз должны идти сигналы для научных приборов.
Машины отец не построил. Но он, молодой учитель, смастерил небольшую самодельную модель «молниемотoра». Был даже пристроен счетчик оборотов какого-то вала…
Очень красочно описывал отец первые испытания своей модели.
Вечером после жаркого июльского дня, больше пятидесяти лет назад, заметьте, мой друг, – вблизи старинной русской крепости отец запустил к безоблачному небу огромного змея.
В записках здесь было будто нарочно залито чернилами больше полустраницы. Мне удалось только разобрать три слова:
«…должен был вращаться…»
Я представила себе отца, как живого, в тот вечер. Еще, вероятно, сияло закатное солнце. С просторов окружавшей Иван-город степи несло ароматом трав. Отец решил проверить модель один, без свидетелей. Повернул рычаг. И вал в моделей машины завертелся.
«У меня от счастья произошло такое потрясение, – записал отец, – что я потерял всякое соображение и даже онемели руки. Только через несколько минут я начал наблюдения, как раньше наметил. Счетчик показал семьдесят оборотов в минуту. Мало! Тут вдруг я вспомнил, что забыл смазать шестеренки. Остановил модель. Смазал. Модель стала давать двести пять оборотов – значит, почти втрое больше».
Торжествующий отец решил пригласить на следующее испытание свидетелей. Я не помню записанных подробностей, но, кажется, присутствовали учитель прогимназии, фельдшер из больницы и сельский дьякон.
Снова при подходящей погоде был запущен змей, сперва показанный свидетелям, причем отец сообщил им результаты первого опыта. Я представила себе всю картину – отца, свидетелей, которые с нетерпением ожидали, что получится.
«…Мы будем иметь бесплатный источник энергии, писал, отец. – Смешно жечь уголь и нефть для приведения в действие машин, когда достаточно поднять в воздух мощный „уловитель“, и люди смогут располагать энергией в таком количестве, сколько понадобится».
Змей гудел в воздухе. Отец включил модель.
Но произошел величайший конфуз. Вал не имел ни малейшего желания двинуться.
Когда я читала про это, мне было очень жалко моего бедного отца.
Он готов был поклясться, что его модель при первом испытании работала. Но у него не было доказательств. Почему же она не работает теперь?
И вдруг отчаянье овладело отцом. Он выхватил нож и одним взмахом перерезал веревку с проводом. Змей исчез в далекой степи. В тот же момент огромная голубая искра вылетела на конца провода и разорвалась с ужасным треском над головами людей.
Свидетели опыта в страхе разбежались. Мой отец упал. Когда очнулся, никого не было. Модели тоже не было. Подавленный случившимся, отец вернулся домой.
«…Напился я в тот вечер так, как никогда в жизни ни до, ни после не приходилось. В голове крутились цифры, провода и модели. Подумал: не схожу ли с ума? Полез на крышу, сел верхом на нее и сижу. Обдуло меня ветерком, протрезвел. Как не свалился и как ребра не переломал, удивительное чудо.
Подошел к дому фельдшер. Кричит снизу:
– Илья! Брось дурить. Слезай! Я тебе гостинец дам.
Принес он модель, вручил, сказал:
– Не горюй, Илья. Без труда не выловишь и карася из пруда. А ты экую искрищу выудил из небесного океана. Значит, двигай дальше…» Но отцу не пришлось больше заниматься опытами с моделью. Местному начальству показались подозрительными его занятия. Дьякон написал донос о якобы запойном пьянстве молодого учителя с «лазанием по крышам в безумном виде». Пришлось просить о переводе. Отец уехал из Иван-города за Урал, принимал участие в революционных событиях, служил в Красной Армии, потом устроился в горном лесничестве.
«…Женился. Лесничим хорошо быть. Дочь Танюшка растет. Вот бы ее пустить по ученой части, занялась бы изучением того, что мне не удалось изучить в молодости…» В другой тетрадке было что-то вроде дневника. У меня сохранились копии этих страниц.
XII. Пройденный этап
Писал отец так:
«Приехал ко мне в лесничество человек, говорит:
– Еле разыскал вас, дорогой Илья Акимыч. В какую глушь забрались, ай-яй…
Голос деликатный. Глаза неопределенные. Одет по столичному, при галстуке.
– Чем обязан? – спрашиваю. – Кто вы такие?
– А я, – отвечает, – изучаю историю русских изобретателей-самоучек. Фамилия моя – Дымов. Разыскиваю же я вас по личному вашему интересу…
– В каком смысле понимать? – спрашиваю.
Стоим на крыльце и беседуем. А гость вынимает из портфеля старую газету и показывает:
– Да вот в этаком смысле.
И вижу, в дореволюционной газете написано про меня как змея запустил, как модель построил и как искра распугала всех. И смотрю – подпись учителя иван-городской прогимназии. Вот штука! Никогда не подозревал, что про меня было напечатано. Я уж на свои бредни давно рукой махнул.
– Да, – говорю, – был такой грех. Что же из этого следует?
А он картузом свое пухлое лицо обмахивает, от жары отдувается, просит:
– Нельзя ли с вами, товарищ лесничий, побеседовать. Ведь ваши опыты…
И начал, и начал… На меня тут воспоминания нахлынули. Сказал я жене, чтобы самовар поставила. Стала она хлопотать. Угощение предложил гостю. Он тоже приехал не с пустыми руками. Заставил меня наедине рассказать ему все подробно. Слушает, а сам в книжечку чирк-чирк.
– Не сохранилась ли модель? – спрашивает.
Ну, какая модель, так, жалкие остатки! Сломанные клеммы, да валик без… (здесь слово было зачеркнуто). Дымов все рассмотрел, потом глядит на меня и руку протягивает:
– Поздравляю.
– С чем это? – изумляюсь.
– А с тем,– говорит,– поздравляю, что вы – талант! Про вас, Илья Акимыч, надо книги печатать.
Уж он хвалил-хвалил! Пробыл до позднего вечера, обещал сделать доклад обо мне и написать. Сказал, что вызовет к себе и вместе будем писать сочинение о машине по извлечению электричества из воздуха.
Уехал и остатки модели увез с собою. А у меня – полное головокружение. Ни о чем не могу думать, только о машине. Замечтался, заставил Танюшку выучить стихотворение Козлова «Грозы! Скорей грозы!». Хорошо она читает.
Ждал я весточки от Дымова. Посылать письма? А куда? Адреса не знаю. Обозлился, запросил Исторический музей: где, мол, такой Дымов?
Ответили через полгода:
«Такого историка у нас не значится…»
Приезжал недавно сюда аспирант один, комсомолец, охотиться. Познакомился с ним, рассказываю историю. Сели на берегу речки под пихтой. Начал я ему про уловитель и про модель. Он слушал молча. Сорвет травинку, в пальцах крутит. Потом вынул блокнот и карандаш, протянул мне:
– Пишите расчеты, дедуся…
А я их, признаться, позабыл. Пишу. Чувствую, что не так. А парень, видимо, серьезный, не улыбнется. Берет у меня карандаш, спрашивает:
– Вы, вероятно, рассуждали вот так?
И начал говорить точь-в-точь, как будто знал мои мысли.
Написал он цифры, вычислил, подвел итог:
– Ваша машина не могла работать, дедуся!
Я даже обиделся.
– Как же, – говорю, – не могла, когда вал вертелся! Двести пять оборотов в минуту! Один раз вертелся, а второй – нет. Почему так?
– Ваши прежние представления об атмосферном электричестве – пройденный этап. Раньше чем построить машину, которая двигалась бы под влиянием тока из атмосферы, надо – изучить вопрос в свете новейших данных.
Я пристал к нему:
– Почему же в первый раз вал вертелся?
– Очень просто, – отвечает. – Если построить модель точно по вашим вычислениям, то она не будет работать. Посылайте ваш проект хоть в Академию наук, там скажут то же самое. Но я верю, что она один раз работала. Значит, модель была вами сделана не точно. Значит, было в ней какое-то еще новое, непредвиденное условие, которое и позволило ей работать. При первом испытании это условие существовало, при втором – отсутствовало.
– Какое условие? – спросил я.
– Не знаю.
Аспирант этот все расспрашивал о моих опытах в Иван-городе. Признаться, отвечал я ему неохотно.
Помню, сказал он мне, между прочим:
– В вас есть изобретательская жилка. Но вам нужно быть в курсе современных идей. Надо знать больше фактов. Тогда скорее придет в голову интересная мысль».
Дальше отец приводил какие-то очень сложные свои рассуждения об электричестве, проверить которые просил Дымова.
В них я в тот момент не могла разобраться. В школе я всегда имела по физике тройку. Опыты с маятниками, искрами, оптическими стеклами казались мне скучным занятием. Но я уже писала вам, дорогой друг, что была тогда глупа. К счастью, как оказалось, не безнадежно. Мне сейчас стыдно, что на уроках физики, ох, бывало тайком, под партой, таясь от глаз учителя Виктора Ивановича, держала я затрепанный томишко Понсона де Террайля «Фиакр № 13», читала «Похождения графа Фруа», равнодушная к объяснениям учителя. Вызванная к доске Виктором Ивановичем, плела иной раз такую чепуху, что класс дружно покатывался со смеху. Но меня выручали природная память и способность отвечать с величайшим достоинством.
Записи отца повернули ко мне физику новой стороной.
Я подумала, что никогда не разберусь в звеньях цепи описываемых событий, если не буду знать. Чего? Всего. Надо знать как можно больше. И знать так, чтобы уметь применять знания.
Впрочем, эти соображения пришли гораздо позднее.
Но мне кажется необходимым упомянуть об этом сейчас…
Я опустила тетради отца. Подняла голову. Встретились взглядом с Грохотовым. Он серьезно посмотрел на меня, спросил:
– При каких обстоятельствах умер ваш отец?
– Его нашли мертвым в лесу… После грозы…
Помолчав немного. Грохотов перевел разговор на другое.
– Дымов возвратил мне эти рукописи. Он занят другими делами. И просил меня… Да… Как раз я интересуюсь теми же вопросами, которые в молодости интересовали вашего отца. Эта станция, где мы находимся, – первый пункт одного большого начинания. Здесь начало дела… альфа… – произнес Грохотов и улыбнулся. – Обратили внимание на мачты?
– Да.
– Их антенны имеют общую протяженность свыше двадцати километров. Не то, что там, в степи, в полевой лаборатории.
Мне хотелось спросить Грохотова, почему он так внезапно исчез тогда. Но вместо этого я спросила:
– Меня здесь все интересует. Особенно после того, как только что я прочитала дневники моего отца… Что за странный дом со стеклянным колпаком?
– Это опытная станция. Здесь есть несколько особо ценных и редких приборов, – ответил Грохотов. – С ними требуется, я бы сказал, нежное обращение. Каждый научный аппарат имеет свою индивидуальность. И я знаю, что с этими приборами лучше всего управляются руки девушек… наших смелых советских девушек… Одна работает здесь – Оля. Вы с ней сейчас познакомитесь. Она вас и проинструктирует. Мне нужна вторая лаборантка. Хотим иметь человека про запас…
– Понимаю, Степан Кузьмич, – ответила я, польщенная словами Грохотова.
– Про запас, чтобы не очутиться в положении, как тогда, помните? Я успел присмотреться к вам, и, кроме того, признаться, мне хочется, чтобы именно вы были при деле, которым интересовался ваш отец.
Грохотов посмотрел на меня очень пристально, и я выдержала этот взгляд. Грохотов медленно проговорил:
– В вас есть упорство и выдержка… Да, да, знаю о вас больше, чем вы думаете…
XIII. В вихре молний
На вершинах гор лежали черные, зловещие облака. Со всех сторон на площадку станции стремительно наползали густые слои тумана. Грохотов взял меня за руку и провел к двери дома, который я еле различила в быстро наступающей мгле. Над нашими головами сверкнула ослепительная молния. Она разорвалась с таким невероятным треском, что я содрогнулась.
Я вспомнила слова Симона о грозах в этой местности. Грохотов ввел меня через дверь в помещение станции. Тонкая фигура девушки виднелась у аппаратов, похожих на ящики радиол. На щитках около нее вспыхивали разноцветные лампы. Грохотов быстро поднялся по лесенке и крикнул вниз:
– Оля. Это – ваша помощница. Звать ее Таня. Учите ее…
Грохотов сказал еще что-то, но снова раздался оглушительный гром. Казалось, будто горы сдвигаются со своих мест и низвергаются в бездонные пропасти. Многоголосое эхо рокотало непрерывными залпами тысячи пушек.
Оля показала мне на два щитка, где виднелись цифры 4 и 5.
– Как увидите, что вспыхнет лампа, говорите в этот рупор: «Четвертый сработал… Пятый сработал…» Я кивнула головой. Отвечать казалось бесполезно, потому что треск молний слился в дьявольскую перестрелку.
– Ну, как вы там? – услыхала я спокойный голос Грохотова над самым ухом.
Обернулась, но Грохотова в лаборатории не было. При свете лампы увидела только острый профиль Оли, сосредоточенно смотревшей на три щитка рядом. Она на секунду обернулась и ткнула пальцем на мой четвертый щиток, где загорелась лампа.
– Четвертый сработал, Степан Кузьмич! – крикнула я.
– Не глухой. Не кричите, – послышалось у меня над ухом. – Спокойнее…
И тут только я заметила, что Оля, не отрывая глаз от щитков, все время шевелила губами перед рупором. В паузах между оглушительными ударами молний слышала я ровный голос Оли:
– Сработал второй… третий… второй… первый…
Мне нельзя отказать в понятливости. Работу наблюдателя я усвоила с первого же урока. Пришлось сосредоточить все внимание на щитках, быстро и ясно говорить полагающееся, вернее, спокойно шептать, потому что очень скоро я почувствовала, что могу охрипнуть.
Сколько времени продолжалась гроза, это я не могла представить. Лампы на щитках погасли. В ушах еще, казалось, грохотали громы. Виски заныли от напряжения.
Тяжелая рука, стараясь быть ласковой, коснулась моего плеча.
– Занятная работенка? – услыхала я голос Грохотова. Обернулась.
Грохотов держал меня за плечи.
– Устали? Не нравится? Тяжело?
Я медленно опустилась на подвернувшийся табурет.
– Нет, ничего. Буду работать здесь.
Грохотов протянул мне тетрадку:
– Отлично… Тогда… продолжайте прерванные занятия. Перепишите вечером у себя эти цифры тщательно, как вы умеете это делать.
Тетрадь пестрела карандашными каракулями. Надо их разбирать. Так болели виски, что хотелось упасть и заснуть.
– Оля, – обратился Грохотов к лаборантке. – Познакомились? Подайте друг другу руки… Вот так.
Мы обменялись с Олей рукопожатием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Тетенька к вечеру хватилась кошелька с деньгами. Пропал. А утром нашелся в курятнике на дворе. Серебряные и золотые монеты сплавлены, а вместо бумажных денег пепел. Дядька сказал:
– Это нас посетила круглая молния».
«Очень интересуюсь атмосферным электричеством. Оказывается, огромное количество его содержится не только в грозовых тучах, но и постоянно в воздухе. Думают ли наши ученые, как добыть его оттуда?»
«Был у меня разговор в учительской семинарии с таким же парнишкой молодым, как я, насчет электричества. Он мне:
– Докажи, – говорит, – сперва, что в небе электричество, тогда и мудрствуй».
«На всю жизнь запомнилось, как учитель показал на электрической машине подобие молнии. Долго вертел он стеклянный диск. Увидали мы сначала голубую искру. Ничтожный момент она дрожала между металлическими шарами машины и разорвалась с оглушительным треском».
«Где мне, молодому учителю, дерзать, чтобы обладать молнией! И место наше глухое, и средств мало. Но хоть пускай и убьет меня, а попробую, нельзя ли заставить молнию работать…»
С трепетом читала я, как отец мой в молодости, будучи учителем в селе неподалеку от крепости Иван-город, увлекся мыслью об использовании атмосферного электричества. Он думал построить машину, которая приводилась бы в движение электрическим током, получаемым из атмосферы. И тут шли страницы, которые было очень трудно читать. Многие строки были тщательно зачеркнуты. Изредка попадались какие-то отрывочные цифры. Я не могла в зачеркнутом разобрать ни слова. Перелистывая тетрадку, я заметила, что такие зачеркнутые места имелись на многих страницах.
Но можно было понять из оставшихся строк, что отец запускал змея с каким-то «молниеловителем». Он писал, что совсем не надо запускать змея обязательно в грозовые тучи. Отец утверждал, что атмосфера всегда содержит электричество, хотя количество его и колеблется в зависимости от разнообразных условий, от времени суток, сезона, температуры. Он также утверждал, что в атмосфере существуют, подобно воздушным, также и электрические токи. Он мечтал изучать их посредством сети воздушных зондов, от которых по проводам вниз должны идти сигналы для научных приборов.
Машины отец не построил. Но он, молодой учитель, смастерил небольшую самодельную модель «молниемотoра». Был даже пристроен счетчик оборотов какого-то вала…
Очень красочно описывал отец первые испытания своей модели.
Вечером после жаркого июльского дня, больше пятидесяти лет назад, заметьте, мой друг, – вблизи старинной русской крепости отец запустил к безоблачному небу огромного змея.
В записках здесь было будто нарочно залито чернилами больше полустраницы. Мне удалось только разобрать три слова:
«…должен был вращаться…»
Я представила себе отца, как живого, в тот вечер. Еще, вероятно, сияло закатное солнце. С просторов окружавшей Иван-город степи несло ароматом трав. Отец решил проверить модель один, без свидетелей. Повернул рычаг. И вал в моделей машины завертелся.
«У меня от счастья произошло такое потрясение, – записал отец, – что я потерял всякое соображение и даже онемели руки. Только через несколько минут я начал наблюдения, как раньше наметил. Счетчик показал семьдесят оборотов в минуту. Мало! Тут вдруг я вспомнил, что забыл смазать шестеренки. Остановил модель. Смазал. Модель стала давать двести пять оборотов – значит, почти втрое больше».
Торжествующий отец решил пригласить на следующее испытание свидетелей. Я не помню записанных подробностей, но, кажется, присутствовали учитель прогимназии, фельдшер из больницы и сельский дьякон.
Снова при подходящей погоде был запущен змей, сперва показанный свидетелям, причем отец сообщил им результаты первого опыта. Я представила себе всю картину – отца, свидетелей, которые с нетерпением ожидали, что получится.
«…Мы будем иметь бесплатный источник энергии, писал, отец. – Смешно жечь уголь и нефть для приведения в действие машин, когда достаточно поднять в воздух мощный „уловитель“, и люди смогут располагать энергией в таком количестве, сколько понадобится».
Змей гудел в воздухе. Отец включил модель.
Но произошел величайший конфуз. Вал не имел ни малейшего желания двинуться.
Когда я читала про это, мне было очень жалко моего бедного отца.
Он готов был поклясться, что его модель при первом испытании работала. Но у него не было доказательств. Почему же она не работает теперь?
И вдруг отчаянье овладело отцом. Он выхватил нож и одним взмахом перерезал веревку с проводом. Змей исчез в далекой степи. В тот же момент огромная голубая искра вылетела на конца провода и разорвалась с ужасным треском над головами людей.
Свидетели опыта в страхе разбежались. Мой отец упал. Когда очнулся, никого не было. Модели тоже не было. Подавленный случившимся, отец вернулся домой.
«…Напился я в тот вечер так, как никогда в жизни ни до, ни после не приходилось. В голове крутились цифры, провода и модели. Подумал: не схожу ли с ума? Полез на крышу, сел верхом на нее и сижу. Обдуло меня ветерком, протрезвел. Как не свалился и как ребра не переломал, удивительное чудо.
Подошел к дому фельдшер. Кричит снизу:
– Илья! Брось дурить. Слезай! Я тебе гостинец дам.
Принес он модель, вручил, сказал:
– Не горюй, Илья. Без труда не выловишь и карася из пруда. А ты экую искрищу выудил из небесного океана. Значит, двигай дальше…» Но отцу не пришлось больше заниматься опытами с моделью. Местному начальству показались подозрительными его занятия. Дьякон написал донос о якобы запойном пьянстве молодого учителя с «лазанием по крышам в безумном виде». Пришлось просить о переводе. Отец уехал из Иван-города за Урал, принимал участие в революционных событиях, служил в Красной Армии, потом устроился в горном лесничестве.
«…Женился. Лесничим хорошо быть. Дочь Танюшка растет. Вот бы ее пустить по ученой части, занялась бы изучением того, что мне не удалось изучить в молодости…» В другой тетрадке было что-то вроде дневника. У меня сохранились копии этих страниц.
XII. Пройденный этап
Писал отец так:
«Приехал ко мне в лесничество человек, говорит:
– Еле разыскал вас, дорогой Илья Акимыч. В какую глушь забрались, ай-яй…
Голос деликатный. Глаза неопределенные. Одет по столичному, при галстуке.
– Чем обязан? – спрашиваю. – Кто вы такие?
– А я, – отвечает, – изучаю историю русских изобретателей-самоучек. Фамилия моя – Дымов. Разыскиваю же я вас по личному вашему интересу…
– В каком смысле понимать? – спрашиваю.
Стоим на крыльце и беседуем. А гость вынимает из портфеля старую газету и показывает:
– Да вот в этаком смысле.
И вижу, в дореволюционной газете написано про меня как змея запустил, как модель построил и как искра распугала всех. И смотрю – подпись учителя иван-городской прогимназии. Вот штука! Никогда не подозревал, что про меня было напечатано. Я уж на свои бредни давно рукой махнул.
– Да, – говорю, – был такой грех. Что же из этого следует?
А он картузом свое пухлое лицо обмахивает, от жары отдувается, просит:
– Нельзя ли с вами, товарищ лесничий, побеседовать. Ведь ваши опыты…
И начал, и начал… На меня тут воспоминания нахлынули. Сказал я жене, чтобы самовар поставила. Стала она хлопотать. Угощение предложил гостю. Он тоже приехал не с пустыми руками. Заставил меня наедине рассказать ему все подробно. Слушает, а сам в книжечку чирк-чирк.
– Не сохранилась ли модель? – спрашивает.
Ну, какая модель, так, жалкие остатки! Сломанные клеммы, да валик без… (здесь слово было зачеркнуто). Дымов все рассмотрел, потом глядит на меня и руку протягивает:
– Поздравляю.
– С чем это? – изумляюсь.
– А с тем,– говорит,– поздравляю, что вы – талант! Про вас, Илья Акимыч, надо книги печатать.
Уж он хвалил-хвалил! Пробыл до позднего вечера, обещал сделать доклад обо мне и написать. Сказал, что вызовет к себе и вместе будем писать сочинение о машине по извлечению электричества из воздуха.
Уехал и остатки модели увез с собою. А у меня – полное головокружение. Ни о чем не могу думать, только о машине. Замечтался, заставил Танюшку выучить стихотворение Козлова «Грозы! Скорей грозы!». Хорошо она читает.
Ждал я весточки от Дымова. Посылать письма? А куда? Адреса не знаю. Обозлился, запросил Исторический музей: где, мол, такой Дымов?
Ответили через полгода:
«Такого историка у нас не значится…»
Приезжал недавно сюда аспирант один, комсомолец, охотиться. Познакомился с ним, рассказываю историю. Сели на берегу речки под пихтой. Начал я ему про уловитель и про модель. Он слушал молча. Сорвет травинку, в пальцах крутит. Потом вынул блокнот и карандаш, протянул мне:
– Пишите расчеты, дедуся…
А я их, признаться, позабыл. Пишу. Чувствую, что не так. А парень, видимо, серьезный, не улыбнется. Берет у меня карандаш, спрашивает:
– Вы, вероятно, рассуждали вот так?
И начал говорить точь-в-точь, как будто знал мои мысли.
Написал он цифры, вычислил, подвел итог:
– Ваша машина не могла работать, дедуся!
Я даже обиделся.
– Как же, – говорю, – не могла, когда вал вертелся! Двести пять оборотов в минуту! Один раз вертелся, а второй – нет. Почему так?
– Ваши прежние представления об атмосферном электричестве – пройденный этап. Раньше чем построить машину, которая двигалась бы под влиянием тока из атмосферы, надо – изучить вопрос в свете новейших данных.
Я пристал к нему:
– Почему же в первый раз вал вертелся?
– Очень просто, – отвечает. – Если построить модель точно по вашим вычислениям, то она не будет работать. Посылайте ваш проект хоть в Академию наук, там скажут то же самое. Но я верю, что она один раз работала. Значит, модель была вами сделана не точно. Значит, было в ней какое-то еще новое, непредвиденное условие, которое и позволило ей работать. При первом испытании это условие существовало, при втором – отсутствовало.
– Какое условие? – спросил я.
– Не знаю.
Аспирант этот все расспрашивал о моих опытах в Иван-городе. Признаться, отвечал я ему неохотно.
Помню, сказал он мне, между прочим:
– В вас есть изобретательская жилка. Но вам нужно быть в курсе современных идей. Надо знать больше фактов. Тогда скорее придет в голову интересная мысль».
Дальше отец приводил какие-то очень сложные свои рассуждения об электричестве, проверить которые просил Дымова.
В них я в тот момент не могла разобраться. В школе я всегда имела по физике тройку. Опыты с маятниками, искрами, оптическими стеклами казались мне скучным занятием. Но я уже писала вам, дорогой друг, что была тогда глупа. К счастью, как оказалось, не безнадежно. Мне сейчас стыдно, что на уроках физики, ох, бывало тайком, под партой, таясь от глаз учителя Виктора Ивановича, держала я затрепанный томишко Понсона де Террайля «Фиакр № 13», читала «Похождения графа Фруа», равнодушная к объяснениям учителя. Вызванная к доске Виктором Ивановичем, плела иной раз такую чепуху, что класс дружно покатывался со смеху. Но меня выручали природная память и способность отвечать с величайшим достоинством.
Записи отца повернули ко мне физику новой стороной.
Я подумала, что никогда не разберусь в звеньях цепи описываемых событий, если не буду знать. Чего? Всего. Надо знать как можно больше. И знать так, чтобы уметь применять знания.
Впрочем, эти соображения пришли гораздо позднее.
Но мне кажется необходимым упомянуть об этом сейчас…
Я опустила тетради отца. Подняла голову. Встретились взглядом с Грохотовым. Он серьезно посмотрел на меня, спросил:
– При каких обстоятельствах умер ваш отец?
– Его нашли мертвым в лесу… После грозы…
Помолчав немного. Грохотов перевел разговор на другое.
– Дымов возвратил мне эти рукописи. Он занят другими делами. И просил меня… Да… Как раз я интересуюсь теми же вопросами, которые в молодости интересовали вашего отца. Эта станция, где мы находимся, – первый пункт одного большого начинания. Здесь начало дела… альфа… – произнес Грохотов и улыбнулся. – Обратили внимание на мачты?
– Да.
– Их антенны имеют общую протяженность свыше двадцати километров. Не то, что там, в степи, в полевой лаборатории.
Мне хотелось спросить Грохотова, почему он так внезапно исчез тогда. Но вместо этого я спросила:
– Меня здесь все интересует. Особенно после того, как только что я прочитала дневники моего отца… Что за странный дом со стеклянным колпаком?
– Это опытная станция. Здесь есть несколько особо ценных и редких приборов, – ответил Грохотов. – С ними требуется, я бы сказал, нежное обращение. Каждый научный аппарат имеет свою индивидуальность. И я знаю, что с этими приборами лучше всего управляются руки девушек… наших смелых советских девушек… Одна работает здесь – Оля. Вы с ней сейчас познакомитесь. Она вас и проинструктирует. Мне нужна вторая лаборантка. Хотим иметь человека про запас…
– Понимаю, Степан Кузьмич, – ответила я, польщенная словами Грохотова.
– Про запас, чтобы не очутиться в положении, как тогда, помните? Я успел присмотреться к вам, и, кроме того, признаться, мне хочется, чтобы именно вы были при деле, которым интересовался ваш отец.
Грохотов посмотрел на меня очень пристально, и я выдержала этот взгляд. Грохотов медленно проговорил:
– В вас есть упорство и выдержка… Да, да, знаю о вас больше, чем вы думаете…
XIII. В вихре молний
На вершинах гор лежали черные, зловещие облака. Со всех сторон на площадку станции стремительно наползали густые слои тумана. Грохотов взял меня за руку и провел к двери дома, который я еле различила в быстро наступающей мгле. Над нашими головами сверкнула ослепительная молния. Она разорвалась с таким невероятным треском, что я содрогнулась.
Я вспомнила слова Симона о грозах в этой местности. Грохотов ввел меня через дверь в помещение станции. Тонкая фигура девушки виднелась у аппаратов, похожих на ящики радиол. На щитках около нее вспыхивали разноцветные лампы. Грохотов быстро поднялся по лесенке и крикнул вниз:
– Оля. Это – ваша помощница. Звать ее Таня. Учите ее…
Грохотов сказал еще что-то, но снова раздался оглушительный гром. Казалось, будто горы сдвигаются со своих мест и низвергаются в бездонные пропасти. Многоголосое эхо рокотало непрерывными залпами тысячи пушек.
Оля показала мне на два щитка, где виднелись цифры 4 и 5.
– Как увидите, что вспыхнет лампа, говорите в этот рупор: «Четвертый сработал… Пятый сработал…» Я кивнула головой. Отвечать казалось бесполезно, потому что треск молний слился в дьявольскую перестрелку.
– Ну, как вы там? – услыхала я спокойный голос Грохотова над самым ухом.
Обернулась, но Грохотова в лаборатории не было. При свете лампы увидела только острый профиль Оли, сосредоточенно смотревшей на три щитка рядом. Она на секунду обернулась и ткнула пальцем на мой четвертый щиток, где загорелась лампа.
– Четвертый сработал, Степан Кузьмич! – крикнула я.
– Не глухой. Не кричите, – послышалось у меня над ухом. – Спокойнее…
И тут только я заметила, что Оля, не отрывая глаз от щитков, все время шевелила губами перед рупором. В паузах между оглушительными ударами молний слышала я ровный голос Оли:
– Сработал второй… третий… второй… первый…
Мне нельзя отказать в понятливости. Работу наблюдателя я усвоила с первого же урока. Пришлось сосредоточить все внимание на щитках, быстро и ясно говорить полагающееся, вернее, спокойно шептать, потому что очень скоро я почувствовала, что могу охрипнуть.
Сколько времени продолжалась гроза, это я не могла представить. Лампы на щитках погасли. В ушах еще, казалось, грохотали громы. Виски заныли от напряжения.
Тяжелая рука, стараясь быть ласковой, коснулась моего плеча.
– Занятная работенка? – услыхала я голос Грохотова. Обернулась.
Грохотов держал меня за плечи.
– Устали? Не нравится? Тяжело?
Я медленно опустилась на подвернувшийся табурет.
– Нет, ничего. Буду работать здесь.
Грохотов протянул мне тетрадку:
– Отлично… Тогда… продолжайте прерванные занятия. Перепишите вечером у себя эти цифры тщательно, как вы умеете это делать.
Тетрадь пестрела карандашными каракулями. Надо их разбирать. Так болели виски, что хотелось упасть и заснуть.
– Оля, – обратился Грохотов к лаборантке. – Познакомились? Подайте друг другу руки… Вот так.
Мы обменялись с Олей рукопожатием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16