– Вильям покраснел еще сильнее, а Джек бросил многозначительный взгляд на товарищей: – Я просто так спросил – у тебя такая нежная кожа... Не смущайся.– Как он застенчив! – заметил третий актер – молодой, худой и высокий, с тощим костистым лицом и огромными глазами навыкате. Он глядел на Вильяма с явной антипатией. – Берегись честных потаскушек и плачущих крокодилов, Джек, – ведь ты сам все время об этом мне твердишь!– Попридержи язык! – оборвал его Джек, на мгновение превратившись в грозного короля-тирана. Но устрашающий образ исчез тут же, как только он обратился к Вильяму: – Это Ричард Джонсон, отданный нам в ученики – он играет всех героинь, ну, и еще кое-чем занимается…– Вот это самое «кое-что» куда важнее, чем все женские роли вместе взятые! – послышался леденящий душу хохот Хоби. – Если бы он только и делал, что играл женщин, то воспринимал бы шутки и шпильки более философски.– Заткнись, трепач! – прикрикнул Джек, но Хоби подпрыгнул, шутливо раскланялся и снова запел: – Дик, визгливая свистушка, слезы горькие утри: наш проныра – посмотри – новую завел подружку!Они дошли до отведенных им апартаментов, и Вильям замедлил шаг, переводя взгляд с одного актера на другого – воистину они казались ему богоравными существами! Правда, многое из того, что он видел, мальчик не мог понять, но чувствовал, что к нему расположены все, кроме, пожалуй, Дика Джонсона. На него смотрели с живейшим интересом.– Вот ваши комнаты, джентльмены, – Вильям распахнул двери.– Какая роскошь! – Джек прошелся по покоям, осматриваясь. – Если дела наши и дальше так пойдут, то мы и вправду разнежимся!Вильям решил, что тот шутит – комнаты вовсе не отличались каким-нибудь особенным великолепием, и нерешительно выговорил: – Мы очень старались, чтобы вам было удобно...– Благослови тебя Бог, дитя! – сказал один из актеров. – Мы вовсе не жалуемся! – Этот был, пожалуй, старше всех, с живым и подвижным лицом, и говорил как истинный джентльмен. Глаза его были добрыми – сразу видно, что он не держит камня за пазухой. – Я Кристофер Малкастер, – представился он. – Пытаюсь все время призвать товарищей к порядку – но покуда безуспешно...– Кит – наш шут, – объяснил Джек.– Ну, это куда лучше, чем тот соломенный тюфяк, кишащий блохами, – там, в «Семи Звездах»! – воскликнул Дик Джонсон, распластываясь во весь рост на одной из кроватей.– Ну-ну, не разнеживайся – здесь не тебе спать! – сказал Кит.– Тебе вообще не придется долго дрыхнуть, – дурашливо проблеял Хоби.– Хватит, Остен! Убирайтесь-ка отсюда. Я хочу поговорить с Биллом. – Джек снова обнял Вильяма за плечи и отвел в уголок. – Расскажи, мальчик, что ты тут делаешь? Каковы твои придворные обязанности?– Я капельдинер, но кроме того помогаю главному церемониймейстеру. Да, еще я придворный музыкант.– Ах, музыкант? Ну, а плясать ты умеешь?– Да, сэр, – а еще петь, играть на лютне, на трубе и на гобое...– Да что ты? – в голосе Джека звучала искренняя заинтересованность. Слова Вильяма произвели на него впечатление. – А из какой ты семьи?Вильям начал рассказывать, но умолк, лишь заслышав звон, возвещающий время вечерней молитвы.– Мне надо идти, сэр. Я должен был лишь отвести вас в комнаты – и тут же воротиться.– Что ж, не смею тебя задерживать. Но мы с тобой непременно должны еще о многом переговорить... А будем мы иметь удовольствие видеть твое выступление?– О да, сэр... Джек... у меня есть собственный номер, я покажу его на празднестве. Я сочинил четыре песни и завтра исполню их перед Ее величеством...– Буду с нетерпением ждать. Хорошо, теперь иди. Встретимся за ужином.Вильям словно летел на крыльях, чувствуя себя счастливым как никогда. Актеры такие добрые, ласковые, милые! Он все на свете отдал бы, чтобы стать одним из них!Тем же вечером, сразу после ужина актеры сыграли одну из пьес перед государыней. У Вильяма захватило дух, когда он увидал их во всем блеске – в ярких костюмах, в гриме, произносящих страстные монологи, жестикулирующих... После спектакля через одного из слуг Вильяму передали приглашение зайти в актерские апартаменты, и, закончив свои обычные дела, юноша поспешил туда. Он застал их бездельничающими – кто-то уже переоделся и смыл грим, а некоторые были чумазые и полуодетые. Актеры болтали, пили, шутили и хохотали. У Вильяма закружилась голова – атмосфера цехового братства целиком захватила его. А когда Джек, завидев его, простер ему навстречу руки с таким видом, будто только его весь день и ждал, счастью Вильяма не было границ.В тот вечер он многое узнал о них. У труппы было шесть совладельцев – Джек Фэллоу, Остен Хоби, Кит Малкастер, Бен Уитерс, Вилл Беннетт и Рейнолд Симмонс – и шестеро нанятых лицедеев. К тому же в труппе было множество учеников, подобных Дику Джонсону, – в их обязанности помимо лицедейства входило шитье костюмов, рисование декораций, беготня по мелким поручениям... Платили им гроши – но они счастливы были тем, что учатся у великих артистов.Джек и Остен были весьма богаты, Кит Малкастер очень беден – виной тому были его многочисленные и требовательные любовницы, а также его собственные аристократические замашки. Остальные – ни то, ни се, хотя поголовно все рассказывали леденящие душу истории о побегах из-под стражи от разъяренных кредиторов, о том, как ночами, по темным крышам они ускользали от погони... Все они прекрасно изучили городские таверны, употребляли множество словечек, непонятных Вильяму – но в его глазах это лишь прибавляло им очарования...К тому же мальчику льстил искренний интерес к нему Джека. Он с удовольствием слушал рассказы Вильяма о родном доме, о его воспитании, карьере, дарованиях и мечтах – а Вильям, раскрасневшись от счастья и выпитого вина, перестал смущаться и даже по просьбе Джека исполнил одну из песен собственного сочинения. Слушали его в полнейшей тишине и с искренним уважением – как собрата по искусству. Джек и Кит обменялись взглядами, Остен ухмыльнулся в усы и шумно отхлебнул из горлышка пузатой бутыли, а Дик вскочил столь порывисто, что опрокинул стул... Потом все наперебой хвалили Вильяма – ничьи похвалы доселе не были ему так приятны и дороги. В этой дивной симфонии счастья прозвучала диссонансом единственная нота – необъяснимая враждебность Дика Джонсона.В последний вечер Вильяма пригласили в актерские покои на прощальный ужин. Джек Фэллоу поджидал его у дверей и пригласил сперва пройтись по галерее.– Мне надо сказать тебе, мальчик, нечто очень важное, – начал Джек. Вильям с радостью последовал за ним. Некоторое время они молча прогуливались по галерее, потом Джек заговорил: – Нынче вечером ты был великолепен. У тебя дивный голос – наверняка тебе это тысячу раз говорили. Но ты еще и на трубе играешь как ангел! Поклясться могу, что видел слезы на глазах Ее величества.Смущенный Вильям уставился в пол.– Хорошо, а теперь признайся – ты никогда не подумывал о ремесле актера?Вопрос был настолько неожиданным, что Вильям уставился на Джека, совершенно пораженный. Но потом до него дошло:– О, Джек... да, да, да – очень часто! – сказал он – и тут же поверил в собственные слова. – Но отец мой никогда мне этого не позволит. В один прекрасный день я должен буду вернуться домой и принять бразды правления в свои руки – я наследник...– Ох! Поручусь, ты окажешься бездарным землевладельцем! У тебя редкий дар, мальчик мой, – не пренебрегай им! Твое место на сцене. Грех зарывать талант в землю! Ты думаешь, Господь случайно даровал тебе ангельскую внешность, нежный голос? Думаешь, почему у тебя не растет борода? А отчего не тяжелеет тело? Господи, да неужто ты не видишь сам, дитя мое, – ты рожден для сцены! Ты сможешь играть роли всех героинь, пока молод и нежен, а после – после ты станешь одним из величайших трагиков всех времен! Лучшим, нежели я!– Лучше вас? – не веря своим ушам, вскричал Вильям – Джек для него был богом сцены.– Поедем завтра утром с нами! Но только тайно – узнай кто об этом, тебе и шагу ступить не дадут. Я сам берусь выучить тебя всему, что знаю и умею, – и не сомневайся, что мало на этой грешной земле актеров, столь искушенных в господинстве, как Джек Фэллоу! Уже через месяц ты будешь королевой Беренис в «Мести Ирода»! Глаза Вильяма горели:– О, сэр... о, Джек, да возможно ли это? О, пожалуйста, прошу! Да, я хочу с вами, больше всего на свете!– Так значит, ты оставишь все и тайно уедешь с нами завтра поутру? – Джек нежно обнял мальчика за плечи.– Да! Да! – обезумев от счастья, воскликнул Вильям.– Тс-с-с! Не так громко. Ну хорошо, мальчик, – теперь ты один из нас, и мой воспитанник. А теперь скрепим наш союз поцелуем...В горячке, овладевшей им, Вильям не обратил внимания на необычность этого предложения. Джек повернул юношу лицом к себе, положив ладони ему на плечи, склонился и запечатлел на нежных губах долгий поцелуй. Джек ощутил запах чистого белья и вербены, а губы Джека были очень гладкие, твердые и вовсе не влажные, как у женщин... Когда Джек выпрямился, то продолжал обнимать юношу, долгим взглядом проникая прямо тому в душу. Да, Вильям восхищался Джеком, уважал и боготворил его – но ему казалось, что этот бездонный взор вот-вот поможет ему понять то, что давным-давно его мучит и чему до сих пор он не мог подобрать имени...– Хорошо, пойдем и расскажем остальным нашу новость, – произнес, наконец, Джек. Они в обнимку дошли до актерских комнат, где было светло и шумно. Джек объявил всем, что их полку прибыло, – все радостно сгрудились вокруг юноши: похлопывали его по спине, шутили, предлагали выпить... А он стоял, сияя от счастья, сконфуженный, взволнованный, безмолвный. Наконец он обрел свою стаю!
Глава 13
Исчезновение Вильяма сразило Пола наповал. Никто не знал, как он ускользнул из дворца – а тем более, почему он вдруг исчез. Воображение Пола рисовало одну за другой ужасающие картины – мальчик заболел, попал в страшную беду, похищен, ограблен, изнасилован, зверски убит... Месяцами Пол с надеждой ждал весточки от сына с просьбой о спасении. Но вот настало Рождество 1571 года, а от Вильяма по-прежнему не было ни слова – и последняя надежда покинула отца...Однажды он пригласил Артура в комнату управляющего.– Твой брат исчез больше полугода тому назад, – начал Пол. Артур кивнул и попытался изобразить заинтересованность. Его вызвали с урока латыни и риторики, которые преподавал ему отец Филипп – самых ненавистных для мальчика. Артуру минуло уже четырнадцать, но он был невысок, строен и довольно хорош собой – рыжеволосый и синеглазый. Портило его лишь унылое выражение лица. Нет, он вовсе не был тупицей – просто его совершенно не интересовала наука. Артур обожал всякие истории о приключениях и, не желая утруждать себя чтением, частенько собирал вокруг себя старых слуг, которые рассказывали ему «преданья старины глубокой». Он любил наведываться в Шоуз и слушать бесконечные рассказы кузена Иезекии о морских сражениях и варварских обычаях туземцев – именно тогда, когда мальчик вспоминал эти захватывающие истории, лицо приобретало отсутствующее выражение...Сейчас же Артур изо всех сил старался выглядеть заинтересованным – ведь чем дольше продлится их беседа, тем меньше времени останется для противной латыни и гадкой риторики. Ведь скоро обед...– Да, отец, – отозвался он.– Я никогда прежде с тобой об этом не говорил – ведь все мы надеялись, что Вильям вот-вот объявится, – продолжал Пол.– Да, отец, – повторил Артур, слегка изменив интонацию.– Но за все это время ни от Вильяма, ни о нем не пришло ни одной весточки – если бы он был жив, то непременно сообщил бы о себе. Ведь мы довольно влиятельны, у нас множество друзей...– Да, отец.– Я поневоле пришел к выводу, что твой брат... что твоего брата Вильяма уже нет в живых.– Да, отец, – очень серьезно повторил Артур.– Для тебя это меняет все, разумеется. Теперь ты – единственный наследник владений Морлэндов. И однажды ты, подобно мне, станешь хозяином всего.– Да, отец.Пол задумчиво глядел на своего младшего сына. Он так мало знал об Артуре – мальчик его никогда особенно не интересовал. В судьбе своего первенца Джона Пол принимал куда больше участия. Пола-младшего он любил – возможно, даже до безрассудства... А вот Артур всегда был для него малышом, которым вечно занимались мамки и няньки. Пол не сблизился по-настоящему ни с одним из детей, никому из них не стал другом – ведь сам он был воспитан по старинке, в великой строгости. Да где это видано, чтобы отец – и вдруг стал приятелем сына? Но мир стремительно менялся – беспрекословное подчинение родительской воле уходило в прошлое. Стоило поглядеть на Джона, на Джэна... И Вильям не лежал бы теперь где-то непогребенный или же в безымянной могиле, если бы не убежал из дворца, выказав непокорство... Так, пожалуй, самым мудрым будет сейчас сблизиться с Артуром – последним Морлэндом, последней надеждой... Пол с трудом овладел своим голосом.– Дитя мое, ты счастлив?Артур раскрыл рот – и тут же закрыт его Он не понял ни вопроса, ни причины, побудившей отца его задать. Какое-то время он пытался подобрать нужные для ответа слова, но отчаявшись, в первый раз поднял на отца глаза. На лице Пола отчетливо проступила внутренняя борьба, в глазах пару раз мелькнуло что-то новое, необыкновенное, что крайне смутило мальчика. Ведь старшие – и отец, и священник Филипп, и бабушка Нанетта – всегда вели себя одинаково, их действия с легкостью можно было предсказать. И вдруг отец неожиданно «вышел из образа»! Артур отвел взгляд от смятенного лица и проговорил уныло:– Да, отец.– Артур, у меня всегда не хватало времени, чтобы поговорить с тобой начистоту. Это, конечно, оттого, что я был всегда так занят – но в этом, безусловно, и моя вина. Но, теперь, надеюсь, мы с тобой лучше узнаем друг друга. Ведь нас осталось только двое...Ответа не последовало. Артур вдруг ощутил противоестественную тягу к латинской грамматике...– Сын мой, ты ничего не хочешь мне сказать? Артур с минуту помолчал, а потом с надеждой в голосе произнес:– Отец, можно мне вернуться в класс? – На его широком лице промелькнула хитрая ухмылка, но тут же исчезла, и он прибавил серьезно: – Ведь если я стану когда-нибудь хозяином, то мне сейчас нужно прилежно учиться, правда?Пол какое-то время разглядывал сына, а потом вздохнул:– Да, дитя, ступай. Мы поговорим как-нибудь после.Артур вышел, а Пол повернулся к окну и стал невидящими глазами глядеть на заснеженные дорожки. Он был слишком стар, чтобы перемениться, а между ним и Артуром, похоже, непреодолимая пропасть. Если бы Джон... Но даже думать об этом – безумие. Хотя есть еще и его ребенок... О, как тяжело, будучи отцом десятерых детей, остаться в одиночестве, даже без внучат, копошащихся в детской…В крошечном домишке на краю деревни лежала Мэри Смит. Она умирала. До лета было недалеко – стоял апрель 1572 года – и снег почти весь растаял, а на проталинах уже зеленела молодая травка. В чистом воздухе звенели нежные голоса ягнят, а матки отвечали им ласковым блеянием. Но Мэри Смит уже не увидит лета... Могильный холод давил ей на грудь с самого Рождества, она задыхалась – а отчаянная борьба за каждый глоток воздуха изнуряла ее еще сильнее.Ее муж, Дик, умер несколькими годами раньше, а старший сын, Робин, огромный широкоплечий мужчина тридцати двух лет, был деревенским кузнецом. Хороший человек, спокойный, работящий и сердечный, он был женат и имел уже троих детей. Ее второй сын Джон, которому исполнилось тридцать, жил в соседней деревне, тоже был женат и имел четырех малюток. Двадцатисемилетняя Бетти была замужем за плотником, уже трижды стала матерью и ждала четвертого ребенка, а Сэл, младшенькая, вот уже два года лежала в могиле – она не перенесла очередных родов. Ее вдовец женился вновь – ведь шестерым малюткам, которых Сэл ему оставила, нужна мать.В маленьком пропахшем дымом домике томился народ – людей собралось гораздо больше, чем когда-либо за всю жизнь Мэри Смит. Пришли все ее дети и внуки, чтобы проститься с ней. Так оно от веку и происходит – человек отходит в лучший мир в окружении близких, в родных стенах, каждый дюйм которых знаком как свои пять пальцев... Мэри лежала с закрытыми глазами, но все равно видела и торфяной очаг, и оловянные тарелки на полке, заботливо сложенные в аккуратные стопки и до блеска натертые песком, и чистенький трехногий табурет, который муж Бет сгосподинил для Дика, на котором сама Мэри тысячу раз сидела, готовя овсянку... Видела она и красивое распятие, искусно сделанное из дуба и слоновой кости, подаренное ей госпожой Нэн, когда...Мэри открыла глаза. Одного из детей недостает. Робин заботливо наклонился над ней.– Что, мама?– Где ваш брат'? – хотела сказать Мэри, но сквозь хрипы, с трудом вырывавшиеся из ее иссохшей груди, сын расслышал лишь одно слово.– Джон здесь, мама. – Озадаченный Робин посторонился, пропуская Джона поближе к постели умирающей. Мэри вновь закрыла глаза и сжала кулаки в бессильном отчаянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44