– Лорд Гамильтон, – ответила леди Сомс. – Роб Гамильтон, еще один из приятелей Морэя. Очень богат. Он был дважды женат и два раза овдовел – поговаривают, будто смерть его последней жены была... не вполне естественной...Леттис была глубоко взволнована. Роб Гамильтон был высок и даже на первый взгляд необычайно силен, лицо его было очень смуглым, но весьма привлекательным – он чем-то напоминал красивое, но дикое животное. Перехватив любопытный взгляд девушки, он неожиданно улыбнулся ей, приоткрыв зубы, острые и белоснежные на фоне черной бороды. Леттис уставилась в тарелку, чувствуя, как краска заливает ее лицо, а сердце бешено колотится под тесным корсетом.– Посмотри, посмотри... – продолжала леди Сомс, – он входит... посмотри, как Морэя всего передернуло! Это Давид Риццио, секретарь королевы. Он прибыл из Италии в шестьдесят первом году с посланником герцога Савойского, и остался здесь, чтобы руководить личным квартетом королевы. У него красивейший бас – хотя по его сложению не скажешь... Вскоре он стал ближайшим доверенным лицом королевы. Потом она назначила его личным секретарем – она никогда не расстается с ним больше, чем на час. Он вхож даже в ее спальню! Она во всем слушается его советов. Морэй ненавидит его, и, думаю, с радостью отравил бы...Все это глубоко шокировало Леттис, но она вскоре поняла, что подобные отношения в обычаях шотландского двора. До конца месяца придворные оставались в замке Вемисс, и, близко общаясь с Кэт и своей покровительницей леди Сомс, Леттис вскоре была посвящена во все придворные сплетни. Леди Сомс рассказала, что Мария Шотландская околдована лордом Дарнли, но Морэй называет его «безбородым щенком», а пират Босуэлл говорит, что Дарнли – самый женственный из мужчин и самая мужеподобная из женщин... Кэт шепнула Леттис, что лорд Гамильтон не раз осведомлялся о ней: «Кто эта прекрасная девушка с томными глазами?»Обычаи двора отличались грубостью. Люди были жестокими и неотесанными, мужчины говорили громкими резкими голосами, частенько напивались, и от них вечно несло перегаром, сплетни были тошнотворно-сальными, а поведение неприличным и необузданным. Для Леттис, привыкшей к благопристойной и церемонной атмосфере двора Елизаветы Английской, все это было одновременно и отвратительно, и волнующе-забавно. По крайней мере, хоть как-то отвлекало от жгучего холода, царившего в замке...В конце февраля двор перебрался в Эдинбург, в сказочно-прекрасный город, выстроенный сплошь из золотистого камня и подобный гигантскому кораблю, севшему на мель. Здесь было не столь холодно, но куда более влажно, что оказалось еще хуже. Но несмотря на это дворец Холируд был намного уютнее замка Вемисс – комнаты меньше и лучше обогревались, и по сравнению с диким обиталищем лорда Морэя здесь было просто роскошно. В Эдинбурге Леттис окончательно стало ясно, что фактически существует два двора: манерный французский двор королевы Марии и грубый, протестантский – оплот лорда Морэя. При французском дворе гости блаженствовали, наслаждаясь изысканными яствами и восхищаясь элегантной меблировкой покоев во французском стиле. Но, к несчастью, частенько возникали коллизии с оппозиционерами, приверженцами Морэя, – и всякий раз это было словно дыхание ледяного ветра... Лишь Дарнли виртуозно балансировал, угождая всем, – самый женственный из мужчин и самая мужественная из женщин, ловкий и цепкий, словно паук, сладкоголосый, словно певчая птица, неуловимый, словно блуждающий огонек…
Джэн и Мэри Сеймур сочетались браком в апреле, в часовне усадьбы Морлэнд. Церемония поражала пышностью. Этот брак был для всех желанным и ни для кого не оскорбительным – особенно радовалась Нанетта: ведь ее обожаемый сын добился руки любимой женщины, к тому же ее протеже прекрасно устроена. В Мэри обнаружилась чудесная перемена – она грациозно и горделиво выступала, подняв прелестную головку, в ее взгляде прибавилось уверенности, да и улыбаться она стала куда чаще, подбодряемая и воодушевляемая любовью Джэна и уверенная в завтрашнем дне.– За одной свадьбой частенько следует и другая, – шепнула Джейн Нанетте за праздничным столом. – Как ты думаешь, кто это будет? Думаю, вскоре настанет очередь Пола-младшего – ему уже шестнадцать, и если Джон не вернется...– Твой отец это непременно учтет, – ответила Нанетта, – у него на сей счет далеко идущие планы...– Хорошо бы не столь далеко идущие, – сухо заметила Джейн, – ведь одну ошибку он уже совершил... Ну, пусть не ошибку – но явно не рассчитал... – Обе они посмотрели на Пола-младшего, стоящего у дверей в компании брата Вильяма и нескольких актеров, нанятых по случаю празднества. Пол-младший оживленно беседовал с актерами, но тех, казалось, всецело захватила ангельская красота Вильяма – они тормошили его и обращали на него куда больше внимания, чем это было бы полезно для мальчика...Они заметили также, что Пол-младший время от времени озирался, ища кого-то взглядом, и, найдя свой предмет, улыбался – и лицо его на миг преображалось, становясь воистину прекрасным. Нанетта проследила направление его взгляда и задумчиво произнесла:– Странная дружба... Я имею в виду Пола-младшего и Чэрити.– Но он так переменился, – возразила Джейн. – Кузина благотворно на него повлияла. Он научился заботиться о ближних, а не только о себе. Он уйму сил потратил на то, чтобы вновь завоевать ее доверие после того несчастного случая на мосту – и добился своего. И теперь из кожи вон лезет, творя добрые дела – лишь бы она похвалила его.– Да, эти его благотворительные акции в больнице Святого Павла... – Нанетта обеспокоенно взглянула на Джейн. – Что между ними происходит, девочка? У Пола никогда не было от тебя секретов.– Не знаю. Он любит ее, и нам остается смириться и признать, что в любви и ненависти волен один лишь Господь... Это чувство чудесно изменило его. – Нанетте почудилось, будто Джейн знает куда больше, но скрывает.– А что Чэрити? – поинтересовалась она. – Ей, должно быть, непривычно – ведь у нее впервые в жизни появился верный и преданный рыцарь.Джейн бросила на Нанетту быстрый и смущенный взгляд – она, казалось, колебалась: говорить или смолчать?– Тетя Нэн... – начала она и замолкла, – не говорите никому: мне кажется, что Чэрити будет лишь рада, если Пол-младший женится. Думаю, она хочет, чтобы ее оставили в покое, но не отталкивает его, видя, сколь благотворно на него влияет. Только вот тетя Кэтрин... – она снова запнулась.– Да, я знаю. Тетя Кэтрин вечно всем досаждает. Я всегда хотела, чтобы Чэрити жила со мной, но теперь, когда я почти все время при дворе... Может быть, я поговорю с Джэном и Мэри. Она могла бы перебраться к ним, в Уотермилл.– Пока еще рано. – Отсюда слишком близко до усадьбы Морлэнд – и Пола-младшего...Нанетта удивленно вскинула бровь:– Так это настолько серьезно?– Только посмотри на нее... – отвечала Джейн. Нанетта нашла взглядом Чэрити – и в течение дня постоянно наблюдала за ней. Пол-младший буквально не отходил от нее, о чем-то очень серьезно беседуя с ней. Она отвечала ему с улыбкой, но явно испытывала неловкость. Однажды Нанетта заметила, что она привстала, страстно протестуя против чего-то, сказанного Полом, – но юноша завладел ее рукой, продолжая убеждать ее, и она беспомощно сникла, побледнев. На мгновение Нанетта отвлеклась – а когда вновь поглядела в их сторону, то Чэрити была уже одна, а Пола-младшего нигде не было видно.
Ошеломленный Пол уставился на сына, словно не веря своим ушам. Пол-младший стоял в дверях зимней гостиной, куда пригласил отца для приватной беседы – он вызывающе выпрямился, но заметно было, что в любой момент готов ретироваться.– Ты спятил, мальчик? – наконец вымолвил Пол-старший. – Подумай, что ты несешь!– Я подумал, сэр. Я отлично все обдумал. И не понимаю, почему вы так удивлены. Я ведь не делал тайны из своей любви.– Любви? Но ведь это братская любовь и, к тому же, милосердная, достойная истинного христианина – и в этом тебя все одобряли. Но...– Сэр, умоляю – подумайте хорошенько! Я должен вскоре жениться, это очевидно...– Да, должен, – мрачно подтвердил Пол-старший. – И я не стану с этим тянуть, уж будь уверен!– Но, сэр, я уже дал обет любви и верности. И я не женюсь ни на ком, кроме моей дорогой кузины.Лицо Пола-старшего исказила ярость:– Не женишься ни на ком, говоришь? – прорычал он. – Ты забываешься! Кто дает тебе право выбирать? Ты женишься на той, на которую я укажу тебе!– Отец, времена изменились...– О да, и сильно изменились – если мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло, перечит отцу! И если юноша твоих лет заявляет, что намерен жениться на бесплодной кузине-перестарке! Где твое чувство долга? Ты предашь семью? Наплюешь на вековые традиции?Глаза Пола-младшего уже наполнили слезы – слезы бессильного отчаяния:– Молю тебя, отец, не говори так! Я люблю Чэрити, и не желаю другой жены...– Да ей за тридцать, и к тому же она калека! – заорал Пол. – Ты женишься на молодой – на богатой молодой женщине, которая родит тебе много сыновей. Это твой долг!В наступившей тишине они глядели друг другу прямо в глаза. Пол-младший всхлипывал, и в сердце Пола-старшего зашевелилась жалость к сыну. Он-то знал, что такое любовь – и понимал, как посчастливилось ему, что в его браке соображения любви и долга совпали.– Ну-ну, дитя, возьми себя в руки. Ты ведь прекрасно понимаешь и сам, что то, о чем ты просишь, немыслимо. Кстати, а какого мнения твоя дама сердца? Могу поклясться, что она иного мнения, нежели ты, мой мальчик.Пол-младший вздрогнул:– Она...– У нее хватило здравого смысла решительно отказать тебе.– Я всем сердцем принадлежу ей! – выкрикнул Пол-младший.– Нет, мой мальчик! Если она не приняла твоей любви, то ты свободен! – он властно положил руку на плечо сына – Пол-младший съежился. – Давай забудем об этом, сын мой. Возвращайся к столу – и позабудь об этом безумии.– Но как? Как я снова смогу посмотреть ей в глаза?– А ты не смотри на нее. Она достаточно умна, чтобы без единого слова все понять.Пол-младший еще какое-то время смотрел на отца невидящим взором – потом отшатнулся от него со сдавленным рыданием, выбежал из комнаты, выскочил во двор и быстрым шагом пошел к конюшне. Пол-старший поколебался какое-то время – не послать ли за ним? – но потом решил оставить сына в покое. Пусть мальчик прогуляется верхом по вересковым пустошам, пусть хоть загонит коня – зато вернется присмиревшим... А к тому времени, как он вернется, Чэрити здесь уже не будет. Уж об этом он позаботится. Он вернулся в зал – и тут же встретился взглядом со скрюченной женщиной, которая, увидев его, еще сильнее сгорбилась на своем стуле. С немым вопросом глаза ее устремились на Пола – и он едва заметно покачал головой. Плечи Чэрити чуть вздрогнули, она отвела глаза и устремила взгляд на музыкантов. Ей было двадцать девять лет – это было первое и единственное предложение руки и сердца в ее жизни…
Первую зиму Джон прожил как бы во сне – все вокруг казалось нереальным и ошеломительно прекрасным. Его сердце покорила дикая краса Нортумберленда – он легко примирился с голодом, холодом и неудобствами. И пусть в залах усадьбы было дымно, душно и шумно, и пусть над низкими крышами вился черный дым, и пусть повсюду была копоть, и пусть пища была простой, грубой и невкусной – зато как дико завывал ледяной ветер у Вороньего Холма, как восхитительно пахла влажная земля, когда копыта коня утопали в зарослях папоротника, как прекрасна была трава, прихваченная морозом, – словно изделие искусного ювелира... А припорошенные инеем ветви деревьев в долине – словно произведение серебряных дел господина...Он проводил на свежем воздухе куда больше времени, чем прежде, сопровождая стада, отбивая атаки диких кочевников и добывая дичь. Он словно прирос к спине своего Юпитера, ладонь ловко обхватывала древко копья – а Китра повсюду следовал за господином. К концу зимы он уже мог сбить птицу на лету одним броском легкого копья. Он всегда был чрезвычайно метким, а теперь суровая необходимость возобладала над его врожденным нежеланием убивать животных. Он гордился тем, что может прикончить добычу на месте, одним ударом, чтобы не мучить жертву – и все же тяготился тем, что приходилось быть хищником...И словно нездешний свет, согревавший сердце и наполнявший жизнь смыслом, была для него Мэри Перси – неважно, рядом с ним или вдалеке: одно ее существование значило для Джона все. С того самого вечера Джон ни разу больше не видел девушки в женском платье – и вскоре это воспоминание совершенно стерлось у него в памяти. Она была для него юным князьком, стройным и гордым, ставящим свою честь превыше всего. Он редко виделся с ней дома, но она ездила верхом не меньше Джона и всегда была во главе небольшого отряда, подобно королю, ведущему войско в поход. Ее белый жеребец по имени Хаулет (на здешнем диалекте это означало «сова») с гордостью носил в седле свою госпожу. Его уздечку всегда украшали фестоны, кисти и монеты, позвякивающие при каждом шаге лошади, а в ее верховом костюме непременно присутствовала какая-нибудь яркая деталь, позволявшая издалека разглядеть ее: ведь она гордилась правом быть впереди отряда и первой встретить опасность.Джона поражало, что ее отец с такой легкостью позволяет ей эти опасные демарши, но постепенно он понял, что Мэри для Черного Вилла была также и сыном – и отец наслаждался тем, что она ни в чем не уступала юноше. Он не в силах был что-либо ей запретить. Она подчиняла его себе одним взглядом своих раскосых серых глаз. А Джон был буквально заворожен ею – когда девушки не было рядом, ее образ стоял у него перед глазами: горделивое прекрасное лицо, приоткрытые губы, жадно пьющие встречный ветер, спокойная сильная рука, сжимающая узду Хаулета, все ее сильное и легкое тело в седле... Ночью он грезил ею, а когда просыпался, то первая мысль его была о Мэри. Он как бы растворялся в ней – это была даже и не любовь, а что-то другое – но Джон не мог подобрать имени...Что же до нее, то она относилась к нему по-прежнему – с холодным равнодушием, но время шло, и вот иногда Джону стало казаться, будто изредка в ее взгляде мелькает нечто странное, подобное лучу солнца, отраженному холодной гранью кристалла. Все женщины в усадьбе души в нем не чаяли – он был красивее всех, выше всех ростом, самый искусный наездник, лучше всех метал копье и стрелял из длинного лука, был вежлив и обходителен – а Мэри Перси все-таки была женщиной. Что бы он ни делал, чтобы привлечь ее внимание – все оставалось втуне. Джон гарцевал перед ней на коне, совершал чудеса охотничьей доблести, сражался с сильнейшими кулачными борцами – а дома, в главном зале, долгими вечерами наигрывал на маленькой нортумберлендской арфе старинные баллады... Но Мэри оставалась равнодушной – ее глаза были по-прежнему неприветливыми, как серое северное небо. Однако в ней чувствовалась какая-то настороженность – словно она опасалась не столько Джона, сколько себя самой... И если девушка не ощущает исподволь, что Джон – ее рок, ее судьба, откуда тогда эта напряженная бдительность?..Он не ждал скорого ответа – и тем не менее получил его... В тот день еще не стаял снег – Джон и Мэри с горсткой охотников преследовали оленя у водопада Гирди. Мэри, как водится, мчалась впереди, а Джон, отстав от девушки лишь на пару шагов, ехал чуть сбоку, чтобы видеть ее прекрасное лицо в обрамлении капюшона зимнего плаща из волчьего меха. Она сдержала коня и, жестом приказав всем остановиться, въехала по крутому осыпающемуся склону на скалистый уступ высотой футов в двадцать и долгое время пристально оглядывала ущелье. Кони переступали с ноги на ногу от холода, Китра улегся под кустом прихваченного морозом папоротника, ломкого, словно стекло, и оттуда укоризненно глядел на хозяина. Охотники угрюмо переговаривались между собой на своем диком наречии, непонятном для Джона, словно пение лесных птиц. Джон, запустив окоченевшие пальцы поглубже в густую гриву Юпитера, не спускал глаз с Мэри.Даже с такого расстояния было видно, что с девушкой что-то творится: лицо ее, четкостью линий напоминавшее камею на фоне темных мрачных небес, было так печально, что у Джона заныло в груди – он дорого бы дал за то, чтобы облегчить ее боль. И вдруг все вмиг переменилось: она насторожилась, вытянулась в струночку, глядя на что-то, невидимое им снизу. Потом резко развернула Хаулета – так резко, что они наверняка упали бы, не будь у жеребца сильных, словно сталь, ног.– Разбойники! – односложно выдохнула она, поравнявшись со спутниками. – Едут от Ваучопа. Думаю, хотели подобраться к нам сзади и внезапно напасть. Ну что ж, нам есть чем их удивить... Вперед!Их было всего восемь – против десяти или двенадцати разбойников, но на их стороне были важные преимущества: внезапность и выгодное положение выше по склону. Охотники издали воинственный клич, и собаки с высоты десяти футов налетели на бандитов, словно четвероногие соколы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Джэн и Мэри Сеймур сочетались браком в апреле, в часовне усадьбы Морлэнд. Церемония поражала пышностью. Этот брак был для всех желанным и ни для кого не оскорбительным – особенно радовалась Нанетта: ведь ее обожаемый сын добился руки любимой женщины, к тому же ее протеже прекрасно устроена. В Мэри обнаружилась чудесная перемена – она грациозно и горделиво выступала, подняв прелестную головку, в ее взгляде прибавилось уверенности, да и улыбаться она стала куда чаще, подбодряемая и воодушевляемая любовью Джэна и уверенная в завтрашнем дне.– За одной свадьбой частенько следует и другая, – шепнула Джейн Нанетте за праздничным столом. – Как ты думаешь, кто это будет? Думаю, вскоре настанет очередь Пола-младшего – ему уже шестнадцать, и если Джон не вернется...– Твой отец это непременно учтет, – ответила Нанетта, – у него на сей счет далеко идущие планы...– Хорошо бы не столь далеко идущие, – сухо заметила Джейн, – ведь одну ошибку он уже совершил... Ну, пусть не ошибку – но явно не рассчитал... – Обе они посмотрели на Пола-младшего, стоящего у дверей в компании брата Вильяма и нескольких актеров, нанятых по случаю празднества. Пол-младший оживленно беседовал с актерами, но тех, казалось, всецело захватила ангельская красота Вильяма – они тормошили его и обращали на него куда больше внимания, чем это было бы полезно для мальчика...Они заметили также, что Пол-младший время от времени озирался, ища кого-то взглядом, и, найдя свой предмет, улыбался – и лицо его на миг преображалось, становясь воистину прекрасным. Нанетта проследила направление его взгляда и задумчиво произнесла:– Странная дружба... Я имею в виду Пола-младшего и Чэрити.– Но он так переменился, – возразила Джейн. – Кузина благотворно на него повлияла. Он научился заботиться о ближних, а не только о себе. Он уйму сил потратил на то, чтобы вновь завоевать ее доверие после того несчастного случая на мосту – и добился своего. И теперь из кожи вон лезет, творя добрые дела – лишь бы она похвалила его.– Да, эти его благотворительные акции в больнице Святого Павла... – Нанетта обеспокоенно взглянула на Джейн. – Что между ними происходит, девочка? У Пола никогда не было от тебя секретов.– Не знаю. Он любит ее, и нам остается смириться и признать, что в любви и ненависти волен один лишь Господь... Это чувство чудесно изменило его. – Нанетте почудилось, будто Джейн знает куда больше, но скрывает.– А что Чэрити? – поинтересовалась она. – Ей, должно быть, непривычно – ведь у нее впервые в жизни появился верный и преданный рыцарь.Джейн бросила на Нанетту быстрый и смущенный взгляд – она, казалось, колебалась: говорить или смолчать?– Тетя Нэн... – начала она и замолкла, – не говорите никому: мне кажется, что Чэрити будет лишь рада, если Пол-младший женится. Думаю, она хочет, чтобы ее оставили в покое, но не отталкивает его, видя, сколь благотворно на него влияет. Только вот тетя Кэтрин... – она снова запнулась.– Да, я знаю. Тетя Кэтрин вечно всем досаждает. Я всегда хотела, чтобы Чэрити жила со мной, но теперь, когда я почти все время при дворе... Может быть, я поговорю с Джэном и Мэри. Она могла бы перебраться к ним, в Уотермилл.– Пока еще рано. – Отсюда слишком близко до усадьбы Морлэнд – и Пола-младшего...Нанетта удивленно вскинула бровь:– Так это настолько серьезно?– Только посмотри на нее... – отвечала Джейн. Нанетта нашла взглядом Чэрити – и в течение дня постоянно наблюдала за ней. Пол-младший буквально не отходил от нее, о чем-то очень серьезно беседуя с ней. Она отвечала ему с улыбкой, но явно испытывала неловкость. Однажды Нанетта заметила, что она привстала, страстно протестуя против чего-то, сказанного Полом, – но юноша завладел ее рукой, продолжая убеждать ее, и она беспомощно сникла, побледнев. На мгновение Нанетта отвлеклась – а когда вновь поглядела в их сторону, то Чэрити была уже одна, а Пола-младшего нигде не было видно.
Ошеломленный Пол уставился на сына, словно не веря своим ушам. Пол-младший стоял в дверях зимней гостиной, куда пригласил отца для приватной беседы – он вызывающе выпрямился, но заметно было, что в любой момент готов ретироваться.– Ты спятил, мальчик? – наконец вымолвил Пол-старший. – Подумай, что ты несешь!– Я подумал, сэр. Я отлично все обдумал. И не понимаю, почему вы так удивлены. Я ведь не делал тайны из своей любви.– Любви? Но ведь это братская любовь и, к тому же, милосердная, достойная истинного христианина – и в этом тебя все одобряли. Но...– Сэр, умоляю – подумайте хорошенько! Я должен вскоре жениться, это очевидно...– Да, должен, – мрачно подтвердил Пол-старший. – И я не стану с этим тянуть, уж будь уверен!– Но, сэр, я уже дал обет любви и верности. И я не женюсь ни на ком, кроме моей дорогой кузины.Лицо Пола-старшего исказила ярость:– Не женишься ни на ком, говоришь? – прорычал он. – Ты забываешься! Кто дает тебе право выбирать? Ты женишься на той, на которую я укажу тебе!– Отец, времена изменились...– О да, и сильно изменились – если мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло, перечит отцу! И если юноша твоих лет заявляет, что намерен жениться на бесплодной кузине-перестарке! Где твое чувство долга? Ты предашь семью? Наплюешь на вековые традиции?Глаза Пола-младшего уже наполнили слезы – слезы бессильного отчаяния:– Молю тебя, отец, не говори так! Я люблю Чэрити, и не желаю другой жены...– Да ей за тридцать, и к тому же она калека! – заорал Пол. – Ты женишься на молодой – на богатой молодой женщине, которая родит тебе много сыновей. Это твой долг!В наступившей тишине они глядели друг другу прямо в глаза. Пол-младший всхлипывал, и в сердце Пола-старшего зашевелилась жалость к сыну. Он-то знал, что такое любовь – и понимал, как посчастливилось ему, что в его браке соображения любви и долга совпали.– Ну-ну, дитя, возьми себя в руки. Ты ведь прекрасно понимаешь и сам, что то, о чем ты просишь, немыслимо. Кстати, а какого мнения твоя дама сердца? Могу поклясться, что она иного мнения, нежели ты, мой мальчик.Пол-младший вздрогнул:– Она...– У нее хватило здравого смысла решительно отказать тебе.– Я всем сердцем принадлежу ей! – выкрикнул Пол-младший.– Нет, мой мальчик! Если она не приняла твоей любви, то ты свободен! – он властно положил руку на плечо сына – Пол-младший съежился. – Давай забудем об этом, сын мой. Возвращайся к столу – и позабудь об этом безумии.– Но как? Как я снова смогу посмотреть ей в глаза?– А ты не смотри на нее. Она достаточно умна, чтобы без единого слова все понять.Пол-младший еще какое-то время смотрел на отца невидящим взором – потом отшатнулся от него со сдавленным рыданием, выбежал из комнаты, выскочил во двор и быстрым шагом пошел к конюшне. Пол-старший поколебался какое-то время – не послать ли за ним? – но потом решил оставить сына в покое. Пусть мальчик прогуляется верхом по вересковым пустошам, пусть хоть загонит коня – зато вернется присмиревшим... А к тому времени, как он вернется, Чэрити здесь уже не будет. Уж об этом он позаботится. Он вернулся в зал – и тут же встретился взглядом со скрюченной женщиной, которая, увидев его, еще сильнее сгорбилась на своем стуле. С немым вопросом глаза ее устремились на Пола – и он едва заметно покачал головой. Плечи Чэрити чуть вздрогнули, она отвела глаза и устремила взгляд на музыкантов. Ей было двадцать девять лет – это было первое и единственное предложение руки и сердца в ее жизни…
Первую зиму Джон прожил как бы во сне – все вокруг казалось нереальным и ошеломительно прекрасным. Его сердце покорила дикая краса Нортумберленда – он легко примирился с голодом, холодом и неудобствами. И пусть в залах усадьбы было дымно, душно и шумно, и пусть над низкими крышами вился черный дым, и пусть повсюду была копоть, и пусть пища была простой, грубой и невкусной – зато как дико завывал ледяной ветер у Вороньего Холма, как восхитительно пахла влажная земля, когда копыта коня утопали в зарослях папоротника, как прекрасна была трава, прихваченная морозом, – словно изделие искусного ювелира... А припорошенные инеем ветви деревьев в долине – словно произведение серебряных дел господина...Он проводил на свежем воздухе куда больше времени, чем прежде, сопровождая стада, отбивая атаки диких кочевников и добывая дичь. Он словно прирос к спине своего Юпитера, ладонь ловко обхватывала древко копья – а Китра повсюду следовал за господином. К концу зимы он уже мог сбить птицу на лету одним броском легкого копья. Он всегда был чрезвычайно метким, а теперь суровая необходимость возобладала над его врожденным нежеланием убивать животных. Он гордился тем, что может прикончить добычу на месте, одним ударом, чтобы не мучить жертву – и все же тяготился тем, что приходилось быть хищником...И словно нездешний свет, согревавший сердце и наполнявший жизнь смыслом, была для него Мэри Перси – неважно, рядом с ним или вдалеке: одно ее существование значило для Джона все. С того самого вечера Джон ни разу больше не видел девушки в женском платье – и вскоре это воспоминание совершенно стерлось у него в памяти. Она была для него юным князьком, стройным и гордым, ставящим свою честь превыше всего. Он редко виделся с ней дома, но она ездила верхом не меньше Джона и всегда была во главе небольшого отряда, подобно королю, ведущему войско в поход. Ее белый жеребец по имени Хаулет (на здешнем диалекте это означало «сова») с гордостью носил в седле свою госпожу. Его уздечку всегда украшали фестоны, кисти и монеты, позвякивающие при каждом шаге лошади, а в ее верховом костюме непременно присутствовала какая-нибудь яркая деталь, позволявшая издалека разглядеть ее: ведь она гордилась правом быть впереди отряда и первой встретить опасность.Джона поражало, что ее отец с такой легкостью позволяет ей эти опасные демарши, но постепенно он понял, что Мэри для Черного Вилла была также и сыном – и отец наслаждался тем, что она ни в чем не уступала юноше. Он не в силах был что-либо ей запретить. Она подчиняла его себе одним взглядом своих раскосых серых глаз. А Джон был буквально заворожен ею – когда девушки не было рядом, ее образ стоял у него перед глазами: горделивое прекрасное лицо, приоткрытые губы, жадно пьющие встречный ветер, спокойная сильная рука, сжимающая узду Хаулета, все ее сильное и легкое тело в седле... Ночью он грезил ею, а когда просыпался, то первая мысль его была о Мэри. Он как бы растворялся в ней – это была даже и не любовь, а что-то другое – но Джон не мог подобрать имени...Что же до нее, то она относилась к нему по-прежнему – с холодным равнодушием, но время шло, и вот иногда Джону стало казаться, будто изредка в ее взгляде мелькает нечто странное, подобное лучу солнца, отраженному холодной гранью кристалла. Все женщины в усадьбе души в нем не чаяли – он был красивее всех, выше всех ростом, самый искусный наездник, лучше всех метал копье и стрелял из длинного лука, был вежлив и обходителен – а Мэри Перси все-таки была женщиной. Что бы он ни делал, чтобы привлечь ее внимание – все оставалось втуне. Джон гарцевал перед ней на коне, совершал чудеса охотничьей доблести, сражался с сильнейшими кулачными борцами – а дома, в главном зале, долгими вечерами наигрывал на маленькой нортумберлендской арфе старинные баллады... Но Мэри оставалась равнодушной – ее глаза были по-прежнему неприветливыми, как серое северное небо. Однако в ней чувствовалась какая-то настороженность – словно она опасалась не столько Джона, сколько себя самой... И если девушка не ощущает исподволь, что Джон – ее рок, ее судьба, откуда тогда эта напряженная бдительность?..Он не ждал скорого ответа – и тем не менее получил его... В тот день еще не стаял снег – Джон и Мэри с горсткой охотников преследовали оленя у водопада Гирди. Мэри, как водится, мчалась впереди, а Джон, отстав от девушки лишь на пару шагов, ехал чуть сбоку, чтобы видеть ее прекрасное лицо в обрамлении капюшона зимнего плаща из волчьего меха. Она сдержала коня и, жестом приказав всем остановиться, въехала по крутому осыпающемуся склону на скалистый уступ высотой футов в двадцать и долгое время пристально оглядывала ущелье. Кони переступали с ноги на ногу от холода, Китра улегся под кустом прихваченного морозом папоротника, ломкого, словно стекло, и оттуда укоризненно глядел на хозяина. Охотники угрюмо переговаривались между собой на своем диком наречии, непонятном для Джона, словно пение лесных птиц. Джон, запустив окоченевшие пальцы поглубже в густую гриву Юпитера, не спускал глаз с Мэри.Даже с такого расстояния было видно, что с девушкой что-то творится: лицо ее, четкостью линий напоминавшее камею на фоне темных мрачных небес, было так печально, что у Джона заныло в груди – он дорого бы дал за то, чтобы облегчить ее боль. И вдруг все вмиг переменилось: она насторожилась, вытянулась в струночку, глядя на что-то, невидимое им снизу. Потом резко развернула Хаулета – так резко, что они наверняка упали бы, не будь у жеребца сильных, словно сталь, ног.– Разбойники! – односложно выдохнула она, поравнявшись со спутниками. – Едут от Ваучопа. Думаю, хотели подобраться к нам сзади и внезапно напасть. Ну что ж, нам есть чем их удивить... Вперед!Их было всего восемь – против десяти или двенадцати разбойников, но на их стороне были важные преимущества: внезапность и выгодное положение выше по склону. Охотники издали воинственный клич, и собаки с высоты десяти футов налетели на бандитов, словно четвероногие соколы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44