Издалека донеслись звуки играющего вступление органа. Они пролезли через отверстие в стене, и невнятное бормотание вдруг усилилось. Бату с гордой улыбкой оглянулся:
– Сейчас будем на месте.
На нее дохнуло холодом камня, вокруг был сумрачный лес из стоек и опор. Каролина помедлила секунду. В нескольких шагах от нее стояли церковные скамьи аристократии, на богато украшенных резьбой боковых стенках красовались гербы. Ее сердце взволнованно забилось, когда она увидела герб Ромм-Аллери. Однако она осталась стоять в тени трехэтажной трибуны, построенной в боковом нефе для любопытных.
Со своего места ей был хорошо виден алтарь. Габриэла стояла на коленях на алтарных ступеньках, омываемая серебряной парчой своего шлейфа. Фуше – на другой стороне, весь в черном, закрыв лицо руками. Немного ниже стояло королевское семейство, герцоги и принцессы, герцоги Орлеанские, графы Артуа – высшая знать. Жесткие одеяния делали их на первый взгляд безжизненными, будто изваянными из того же камня, что и собор, вставшими из могильных плит королей.
Звуки фанфар грянули на весь храм. Лейб-гвардия, шпалерами выстроившаяся вдоль центрального прохода, всколыхнулась. Вступил орган. В собор вошел король. Процессия медленно продвигалась вперед, подстраиваясь под шаг этого короля, раньше слишком часто расточавшего улыбки, что не вязалось с таинственной аурой страха и милости, необходимой народу, чтобы он смог полюбить государя. Но в эту минуту его лицо оставалось серьезным и неприступным. Каролина с удовлетворением отметила это. Это не был человек, забывший смерть своего брата, и милость, которую он сейчас оказывал Фуше, была в действительности смертным приговором.
Каролина увидела достаточно для себя. Она уже хотела уходить, как вдруг рядом с ней возник какой-то шум. Любопытствующие неохотно пропустили человека в темной сутане, пробиравшегося к скамейкам аристократии. То, что она испытала, узнав Нери, не было страхом. Он почти коснулся се, однако не заметил. Он подошел к женщине, сидевшей с опущенной вуалью на крайнем месте одной из скамеек для знати. Нери тронул ее за плечо, и когда та повернула голову, Каролина узнала Мелани…
Мелани и Нери – мысли Каролины путались, но все же она и сейчас сохраняла хладнокровие и выдержку. Она села на пустое место позади неравной пары. Нери склонился к Мелани.
– Вы были правы, – зашептал Нери. – Теперь у меня есть доказательство. Поздравляю! Это будет лучшим свадебным подарком Фуше…
Следующие слова потонули в ликующем крещендо органа. Король дошел до алтаря. Вместе с ним все опустились на колени. Голова Мелани исчезла за спинкой скамьи. Нери преклонил колено и перекрестился.
Каролина закрыла глаза. Вокруг нее стояло бормотание – все подхватили молитву, начатую королем. Но она слышала только слова Нери, многократным эхом повторяющиеся внутри нее. Что они означали? Она должна узнать, что он выведал.
Молитва кончилась. Все опять поднялись. Каролина посмотрела на Нери, но он исчез. Она оглянулась. Бату тоже нигде не было видно. Страшное подозрение закралось ей в душу…
Она догнала его только в конце темного прохода, перед лестницей, которая вела в склеп под алтарем. С невозмутимостью охотника, который несет домой подстреленную дичь, он тащил безжизненное тело. Каролина с ужасом взглянула в искаженное лицо Нери, задушенного Бату. Одна рука волочилась по земле.
– Что ты наделал? – с трудом смогла выговорить она.
– То, в чем поклялся себе в Пьомбино… – Он говорил с наивной жестокостью ребенка. – Он хотел убить меня, и он хотел убить вас! Однажды должен был прийти и его час… Никто этого не заметил, даже он сам.
Было бессмысленно спорить с Бату. Он бы ничего не понял, и это бы ничего не изменило. Нери был мертв, ушел вместе со своей тайной. Нет, сейчас ему никак нельзя было умирать, его сведения могли бы понадобиться ей.
Бату положил труп на пол в склепе. Железной палкой он поддел крышку саркофага, которую подправляли каменщики. Вытащил оттуда свинцовый гроб и деревянную решетку, на которой он покоился. Вопросительно взглянул на Каролину:
– Обыскать его сначала?
– Оставь его, – шикнула на него Каролина. – Важно только то, что было у него в голове.
Бату положил мертвеца в саркофаг, накрыл деревянной решеткой, поставил сверху свинцовый гроб и закрыл все плитой. Потом придирчиво обошел вокруг саркофага.
– Никто его не найдет.
Он стоял перед ней. Она видела его руки, его лицо. Он убил, как солдат убивает врага, и теперь ожидал похвалы. Он был верным слугой и отдал бы за нее жизнь, но в этот момент она не нашла для него доброго слова.
– Поезжай обратно на барке и не выходи из дому.
– А вы, графиня?
– Делай, что я тебе сказала! – Она отвернулась.
Не отдавая себе отчета, каким-то образом она вдруг оказалась в сутолоке на площади перед храмом. Все диалекты Франции смешались здесь. В будке торговали вином в разлив. Женщины толпились вокруг прилавка с шелковыми платками. Оживленнее всего было за длинным столом, стоявшим рядом с входом в монастырь. Там сидели нищие в ожидании дармовой кормежки.
Мужчина, не вписывавшийся в эту группу, Фальстаф в лохмотьях, перебирал струны лютни и с грацией толстяка раскачивался в такт напеваемой мелодии. Орущий хор тут же замолк, как только он завел громкую песню:
Пейте, друзья!
В последний раз.
Ешьте прощальный обед.
И даже если забудут все,
От кары ему не уйти вовек,
Пока существует один человек:
Жиль де Ламар, который везде и нигде!
Каролина встала как вкопанная. Хор нищих подхватил припев. Она уже хотела пробиться к певцу, как песня вдруг оборвалась и нищие повскакивали с лавок. Послышались здравицы, в воздух полетели цветы, герольды затрубили на всю площадь. Двери собора открылись, и появилась свадебная процессия: алебардисты, пажи, мальчики, певшие на клиросе, новобрачные, король под своим сине-золотым балдахином, аристократия. Щурясь на солнце, они вышли на яркий свет.
Быть может, собственное настроение Каролины было тому причиной, но веселье, сопровождавшее свадебный поезд, показалось ей искусственным, неискренним, а радостная атмосфера – такой жуткой и неуместной, словно она присутствовала на месте казни.
Людской поток подхватил ее. Еще раз промелькнули каменное лицо короля, серьезные черты Габриэлы, непроницаемая улыбка Фуше. Но единственным живым и реальным остался в памяти певец. Его голос продолжал звучать у нее в ушах, наполняя счастьем и одновременно какой-то нелепой ревностью: похоже, все знали Жиля, даже парижские нищие.
На всем лежала печать знойного лета, усыпляющего мысли и волю. Каролина не пыталась сопротивляться, радуясь любому поводу, позволявшему ей забыть свой плен, в котором была повинна она сама.
Со дня свадьбы Габриэлы прошло четыре дня. Каждый день после обеда к Каролине приходил ее брат, и они играли в ломбер, старинную испанскую карточную игру. Однако она постоянно ждала вестей от Габриэлы, и вот наконец сегодня доложили о приезде горничной герцогини Отрантской.
Она вошла с улыбкой на губах, в серо-розовом переливающемся платье. Присела перед Каролиной в глубоком реверансе и протянула ей маленький розовый конвертик. На карточке было написано: «Пожалуйста, следуй за Мадлон. Мне надо о многом тебе рассказать. Габриэла».
Лишь сидя в карете с гербом герцога Отрантского, Каролина осознала, какой безрассудно смелый поступок она совершает. Но она упивалась опасностью. Когда карета, сделав большой крюк, объехала дом на улице Церутти и остановилась на узкой улочке перед низким, встроенным в каменную ограду домом садовника, ее эйфория не угасла. Напротив, пелена таинственности, долгий путь по пустым коридорам, темным узким лестницам для прислуги лишь раззадоривали ее. На полукруглой площадке Мадлон остановилась и трижды постучала в дверь. Обе створки бесшумно отворились внутрь; две белые руки протянулись навстречу Каролине и втащили ее через порог.
Габриэла провела Каролину в салон, поражающий воображение своими изысканными красками: сочный абрикосовый и красновато-золотой, а сверху – голубизна потолочной росписи. Каролина была ослеплена.
– Ну как, нравится? Я это назвала «Восход солнца над Олимпом». Что ты хочешь? Кофе? Мороженое?
– Да, собственно, ничего. – Каролине не терпелось услышать рассказ Габриэлы.
– И как это мой строгий братец только выпустил тебя! Он охраняет тебя так же неустанно, как честь и наследство Кастелланов. Женоненавистник в роли трубадура – и как тебе это удается? Чем ты завоевываешь мужчин? Своей улыбкой? Молчанием?
Каролина невольно улыбнулась.
– Я об этом никогда не задумывалась.
– Иногда я тебе завидую, – вздохнула Габриэла. – Ты роковая женщина, хотя ничего для этого не делаешь и сама того не желаешь. Как бы я хотела быть такой, – она засмеялась и взяла подругу под руку. – Пошли, о таких вещах лучше всего рассказывать на месте событий.
Они вошли в спальню. Ноги утопали в мехе звериной шкуры по щиколотку. Через серебротканые кружева занавесок проникал ажурный свет; с потолка, подобно венцу из светил, свисали лампы, горевшие даже теперь, среди бела дня, и распространявшие благовонный аромат. Дурашливо взвизгнув, Габриэла плюхнулась на постель и потянула за шнурок, свисающий с потолка. Шелк на стенах и потолке с шелестом раздвинулся, открыв широкие зеркала с огранкой. Габриэла обхватила руками коленки.
– Я обо всем подумала. И все было разыграно как по нотам. Мадлон, горничная, которая тебя сюда привезла, просто невероятна… Мой герцог даже не стал протестовать, когда в его объятиях оказалась фальшивая невеста. Это было великолепно, я подзадоривала обоих и чувствовала себя так уверенно, что даже не знаю, как это все-таки свершилось. Думаю, мне было просто невмоготу и далее оставаться только в роли наблюдательницы. Меня захватило. Я хотела стать его Ватерлоо, а вышло, что он стал моим… У него сила кентавра. – Без всякого перехода, с той же умиротворенной, томной улыбкой она продолжила: – Он ест у меня из рук. Я и не подозревала, как может быть велика сила женщины над мужчиной, если она завоевала его чувства, – она запнулась, – и насколько уязвимой становится она сама.
Они вернулись в салон. Габриэла подошла к изящному секретеру с позолоченными накладками. Открыв потайной ящичек, она вынула оттуда два паспорта.
– Вот смотри! Я их сегодня утром обнаружила на его столе – Каролина взяла в руки паспорта и принялась изучать многочисленные печати и подписи.
– Два заграничных паспорта – для герцога и для меня. А помимо этого я нашла деньги и упоминания итальянских и немецких банков.
Все это очень похоже на бегство. И вот еще что: со вчерашнего вечера не гаснет огонь в его камине. Ему возами доставляют документы с набережной Вольтера. Он вырывает досье, сжигает их, а потом наклеивает новые номера на папки и в таком виде отправляет обратно в министерство. Похоже, он чего-то боится, – сделав некоторое усилие над собой, она продолжила: – Он кричал во сне. Мне было жутко и одновременно жалко его.
За дверью послышались шаги. Габриэла схватила Каролину за руку.
– Пошли, он не должен видеть тебя здесь. – Она потащила подругу в соседнюю библиотеку, стены которой были задрапированы черным шелком.
Габриэла потянулась к полке справа от камина. Неожиданно и совершенно беззвучно открылась дверь.
Свеча в руке Каролины затрепетала на сквозняке.
– Как ты это обнаружила? – Каролина невольно перешла на шепот.
– Он сам мне ее показал. Как-то я искала его тут, в библиотеке. Я знала, что он должен быть здесь, он каждый день запирается на час.
– А куда ведет этот ход?
– В подвал соседнего дома, который он снял и который давно пустует. Пошли! Там ты еще больше увидишь.
Каменные ступеньки уходили круто вниз, потом проход свернул, и они оказались перед массивной железной решеткой, глубоко уходящей в каменный свод. Еще пара ступенек – и они стояли в большом подземелье. Свет закопченной лампы, фитиль которой плавал в мутном масле, освещал грубо отесанные камни стен. В центре подземелья Каролина увидела гильотину, начищенную до блеска, будто ее только что подготовили к очередной казни. Каролина смотрела на гильотину широко раскрытыми глазами. Зачем держать ее у себя в подземелье? Фуше приковал себя к ней, как каторжник к галере! Эта гильотина была жуткой тенью, осеняющей его жизнь, кошмаром его ночей. Каролина с содроганием подошла поближе. На деревянной скамеечке, на которую приговоренные становились коленями, было выжжено: «Лион, 1793». Да ведь это тот самый год и тот самый город, где была страшная бойня по приказу Фуше!
Из темной ниши под лестницей донесся стон. Каролину настолько сковал страх, что она не могла сдвинуться с места, когда с соломенного тюфяка поднялась приземистая мужская фигура и направилась к ней. Его длинные спутанные волосы и борода были белесыми, многолетние грязь и пот настолько въелись в грубую рубаху, что она стала бурого цвета, как запекшаяся кровь.
Каролина отпрянула, но мужчина был напуган еще больше. Его глаза блуждали тупо и беспокойно. Он замахал руками в воздухе, обороняясь от невидимых врагов.
– Нет, нет! Еще не время палача! На сегодня и так хватит… – Он закачался, и опустившись на колени, затрясся в судорожных рыданиях без слез – старый человек, преследуемый призраками.
Какая-то сила подвела Каролину к нему. Он поднял голову. На секунду показалось, что путы гипнотического плена слабеют. В исковерканных страшным ремеслом чертах его лица, в безумных глазах вспыхнуло что-то человеческое.
– Говори! – приказала Каролина.
Она видела, что внутри у него идет тяжкая борьба, и уже верила, что он может заговорить, сбросить тайные оковы, терзавшие его душу. Следуя своей интуиции, она повторила:
– Говори! Это тебя освободит!
– Освободит…
Его отвыкшие говорить губы исторгли искаженное слово; какое-то время он вслушивался в его звучание, но потом лицо его вновь погасло. Он поднялся с колен и, не обращая внимания на женщин, взял свои тряпки и начал полировать ими широкое сверкающее лезвие гильотины.
Не в состоянии произнести ни слова, они пошли дальше. Возле низкой двери они остановились. Это был выход на улицу из соседнего с дворцом Фуше дома. Габриэла приоткрыла дверь. Снаружи ждал экипаж.
– Теперь ты понимаешь, – на прощание сказала Габриэла, – что я имела в виду, когда говорила, что мне его жалко…
– Да, – кивнула Каролина. – Он всегда был победителем, всех обыграл, всех пережил, но одно недоступно и ему – победить призраков.
27
В веренице карет, возвращавшихся с карнавального гуляния из Люксембургского сада, коляска пересекла Пон-Неф, на котором в этот час била ключом парижская жизнь: здесь царили роскошь и нищета, добродетель и порок, окутанные сиянием и запахами уходящего дня.
Как и всякий раз после преодоленной опасности, у Каролины было такое чувство, будто от неукротимой жажды жизни у нее вырастают крылья.
У Кретьена Троке она полчаса выбирала из двух сотен сортов духов флакончик индийского бальзама из орхидей. У Бернаскони она купила марципан с фисташками. В конце концов Каролина зашла в салон мадам Ольчевской, перчатки и пять дочерей которой особенно полюбились парижанам после того, как пятнадцатилетняя Бронка при всех залепила звонкую пощечину герцогу Талейрану, когда он попытался проверить, действительно ли ее талия так хрупка, как позволяет заключить простое школьное платье.
Белокурая девушка провела Каролину через две ступеньки в просторный примерочный салон.
– Разрешите? – Она положила руку Каролины на бархатную подушечку и взяла из фарфоровой корзинки на столе шелковую мерную ленту.
Еще не услышав его голоса, Каролина увидела в зеркале отражение герцога Беломера. Поигрывая меж двух пальцев тросточкой с золочеными рифлениями, он подошел ближе. Легкое лавандовое облачко обдало ее.
– Вы позволите мне вмешаться? – обратился он к продавщице. – Прочь эту варварскую мерную ленту! Как вы собираетесь соответствовать этой дивной ручке? Вам следует изготовить образец из козьей кожи.
Продавщица торопливо вышла. Каролина только теперь взглянула на герцога. Непринужденно, словно не могло быть ничего более естественного, чем их встреча в магазине, она сказала:
– Я всегда покупала себе готовые перчатки.
Продавщица вернулась с неким подобием чертежной доски, на которой был натянут кусок козьей кожи. Каролине пришлось положить на нее расправленные ладони, а продавщица обвела мелом контуры и записала себе объем запястья и длину предплечья. Герцог целиком вошел в роль одержимого модой щеголя; Каролине даже показалось, что он переигрывает, лишь бы уйти от вопросов. В конце концов он заказал ей дюжину коротких, дюжину полудлинных перчаток и дюжину перчаток три четверти из тончайших, как паутина, кружев цвета шампанского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Сейчас будем на месте.
На нее дохнуло холодом камня, вокруг был сумрачный лес из стоек и опор. Каролина помедлила секунду. В нескольких шагах от нее стояли церковные скамьи аристократии, на богато украшенных резьбой боковых стенках красовались гербы. Ее сердце взволнованно забилось, когда она увидела герб Ромм-Аллери. Однако она осталась стоять в тени трехэтажной трибуны, построенной в боковом нефе для любопытных.
Со своего места ей был хорошо виден алтарь. Габриэла стояла на коленях на алтарных ступеньках, омываемая серебряной парчой своего шлейфа. Фуше – на другой стороне, весь в черном, закрыв лицо руками. Немного ниже стояло королевское семейство, герцоги и принцессы, герцоги Орлеанские, графы Артуа – высшая знать. Жесткие одеяния делали их на первый взгляд безжизненными, будто изваянными из того же камня, что и собор, вставшими из могильных плит королей.
Звуки фанфар грянули на весь храм. Лейб-гвардия, шпалерами выстроившаяся вдоль центрального прохода, всколыхнулась. Вступил орган. В собор вошел король. Процессия медленно продвигалась вперед, подстраиваясь под шаг этого короля, раньше слишком часто расточавшего улыбки, что не вязалось с таинственной аурой страха и милости, необходимой народу, чтобы он смог полюбить государя. Но в эту минуту его лицо оставалось серьезным и неприступным. Каролина с удовлетворением отметила это. Это не был человек, забывший смерть своего брата, и милость, которую он сейчас оказывал Фуше, была в действительности смертным приговором.
Каролина увидела достаточно для себя. Она уже хотела уходить, как вдруг рядом с ней возник какой-то шум. Любопытствующие неохотно пропустили человека в темной сутане, пробиравшегося к скамейкам аристократии. То, что она испытала, узнав Нери, не было страхом. Он почти коснулся се, однако не заметил. Он подошел к женщине, сидевшей с опущенной вуалью на крайнем месте одной из скамеек для знати. Нери тронул ее за плечо, и когда та повернула голову, Каролина узнала Мелани…
Мелани и Нери – мысли Каролины путались, но все же она и сейчас сохраняла хладнокровие и выдержку. Она села на пустое место позади неравной пары. Нери склонился к Мелани.
– Вы были правы, – зашептал Нери. – Теперь у меня есть доказательство. Поздравляю! Это будет лучшим свадебным подарком Фуше…
Следующие слова потонули в ликующем крещендо органа. Король дошел до алтаря. Вместе с ним все опустились на колени. Голова Мелани исчезла за спинкой скамьи. Нери преклонил колено и перекрестился.
Каролина закрыла глаза. Вокруг нее стояло бормотание – все подхватили молитву, начатую королем. Но она слышала только слова Нери, многократным эхом повторяющиеся внутри нее. Что они означали? Она должна узнать, что он выведал.
Молитва кончилась. Все опять поднялись. Каролина посмотрела на Нери, но он исчез. Она оглянулась. Бату тоже нигде не было видно. Страшное подозрение закралось ей в душу…
Она догнала его только в конце темного прохода, перед лестницей, которая вела в склеп под алтарем. С невозмутимостью охотника, который несет домой подстреленную дичь, он тащил безжизненное тело. Каролина с ужасом взглянула в искаженное лицо Нери, задушенного Бату. Одна рука волочилась по земле.
– Что ты наделал? – с трудом смогла выговорить она.
– То, в чем поклялся себе в Пьомбино… – Он говорил с наивной жестокостью ребенка. – Он хотел убить меня, и он хотел убить вас! Однажды должен был прийти и его час… Никто этого не заметил, даже он сам.
Было бессмысленно спорить с Бату. Он бы ничего не понял, и это бы ничего не изменило. Нери был мертв, ушел вместе со своей тайной. Нет, сейчас ему никак нельзя было умирать, его сведения могли бы понадобиться ей.
Бату положил труп на пол в склепе. Железной палкой он поддел крышку саркофага, которую подправляли каменщики. Вытащил оттуда свинцовый гроб и деревянную решетку, на которой он покоился. Вопросительно взглянул на Каролину:
– Обыскать его сначала?
– Оставь его, – шикнула на него Каролина. – Важно только то, что было у него в голове.
Бату положил мертвеца в саркофаг, накрыл деревянной решеткой, поставил сверху свинцовый гроб и закрыл все плитой. Потом придирчиво обошел вокруг саркофага.
– Никто его не найдет.
Он стоял перед ней. Она видела его руки, его лицо. Он убил, как солдат убивает врага, и теперь ожидал похвалы. Он был верным слугой и отдал бы за нее жизнь, но в этот момент она не нашла для него доброго слова.
– Поезжай обратно на барке и не выходи из дому.
– А вы, графиня?
– Делай, что я тебе сказала! – Она отвернулась.
Не отдавая себе отчета, каким-то образом она вдруг оказалась в сутолоке на площади перед храмом. Все диалекты Франции смешались здесь. В будке торговали вином в разлив. Женщины толпились вокруг прилавка с шелковыми платками. Оживленнее всего было за длинным столом, стоявшим рядом с входом в монастырь. Там сидели нищие в ожидании дармовой кормежки.
Мужчина, не вписывавшийся в эту группу, Фальстаф в лохмотьях, перебирал струны лютни и с грацией толстяка раскачивался в такт напеваемой мелодии. Орущий хор тут же замолк, как только он завел громкую песню:
Пейте, друзья!
В последний раз.
Ешьте прощальный обед.
И даже если забудут все,
От кары ему не уйти вовек,
Пока существует один человек:
Жиль де Ламар, который везде и нигде!
Каролина встала как вкопанная. Хор нищих подхватил припев. Она уже хотела пробиться к певцу, как песня вдруг оборвалась и нищие повскакивали с лавок. Послышались здравицы, в воздух полетели цветы, герольды затрубили на всю площадь. Двери собора открылись, и появилась свадебная процессия: алебардисты, пажи, мальчики, певшие на клиросе, новобрачные, король под своим сине-золотым балдахином, аристократия. Щурясь на солнце, они вышли на яркий свет.
Быть может, собственное настроение Каролины было тому причиной, но веселье, сопровождавшее свадебный поезд, показалось ей искусственным, неискренним, а радостная атмосфера – такой жуткой и неуместной, словно она присутствовала на месте казни.
Людской поток подхватил ее. Еще раз промелькнули каменное лицо короля, серьезные черты Габриэлы, непроницаемая улыбка Фуше. Но единственным живым и реальным остался в памяти певец. Его голос продолжал звучать у нее в ушах, наполняя счастьем и одновременно какой-то нелепой ревностью: похоже, все знали Жиля, даже парижские нищие.
На всем лежала печать знойного лета, усыпляющего мысли и волю. Каролина не пыталась сопротивляться, радуясь любому поводу, позволявшему ей забыть свой плен, в котором была повинна она сама.
Со дня свадьбы Габриэлы прошло четыре дня. Каждый день после обеда к Каролине приходил ее брат, и они играли в ломбер, старинную испанскую карточную игру. Однако она постоянно ждала вестей от Габриэлы, и вот наконец сегодня доложили о приезде горничной герцогини Отрантской.
Она вошла с улыбкой на губах, в серо-розовом переливающемся платье. Присела перед Каролиной в глубоком реверансе и протянула ей маленький розовый конвертик. На карточке было написано: «Пожалуйста, следуй за Мадлон. Мне надо о многом тебе рассказать. Габриэла».
Лишь сидя в карете с гербом герцога Отрантского, Каролина осознала, какой безрассудно смелый поступок она совершает. Но она упивалась опасностью. Когда карета, сделав большой крюк, объехала дом на улице Церутти и остановилась на узкой улочке перед низким, встроенным в каменную ограду домом садовника, ее эйфория не угасла. Напротив, пелена таинственности, долгий путь по пустым коридорам, темным узким лестницам для прислуги лишь раззадоривали ее. На полукруглой площадке Мадлон остановилась и трижды постучала в дверь. Обе створки бесшумно отворились внутрь; две белые руки протянулись навстречу Каролине и втащили ее через порог.
Габриэла провела Каролину в салон, поражающий воображение своими изысканными красками: сочный абрикосовый и красновато-золотой, а сверху – голубизна потолочной росписи. Каролина была ослеплена.
– Ну как, нравится? Я это назвала «Восход солнца над Олимпом». Что ты хочешь? Кофе? Мороженое?
– Да, собственно, ничего. – Каролине не терпелось услышать рассказ Габриэлы.
– И как это мой строгий братец только выпустил тебя! Он охраняет тебя так же неустанно, как честь и наследство Кастелланов. Женоненавистник в роли трубадура – и как тебе это удается? Чем ты завоевываешь мужчин? Своей улыбкой? Молчанием?
Каролина невольно улыбнулась.
– Я об этом никогда не задумывалась.
– Иногда я тебе завидую, – вздохнула Габриэла. – Ты роковая женщина, хотя ничего для этого не делаешь и сама того не желаешь. Как бы я хотела быть такой, – она засмеялась и взяла подругу под руку. – Пошли, о таких вещах лучше всего рассказывать на месте событий.
Они вошли в спальню. Ноги утопали в мехе звериной шкуры по щиколотку. Через серебротканые кружева занавесок проникал ажурный свет; с потолка, подобно венцу из светил, свисали лампы, горевшие даже теперь, среди бела дня, и распространявшие благовонный аромат. Дурашливо взвизгнув, Габриэла плюхнулась на постель и потянула за шнурок, свисающий с потолка. Шелк на стенах и потолке с шелестом раздвинулся, открыв широкие зеркала с огранкой. Габриэла обхватила руками коленки.
– Я обо всем подумала. И все было разыграно как по нотам. Мадлон, горничная, которая тебя сюда привезла, просто невероятна… Мой герцог даже не стал протестовать, когда в его объятиях оказалась фальшивая невеста. Это было великолепно, я подзадоривала обоих и чувствовала себя так уверенно, что даже не знаю, как это все-таки свершилось. Думаю, мне было просто невмоготу и далее оставаться только в роли наблюдательницы. Меня захватило. Я хотела стать его Ватерлоо, а вышло, что он стал моим… У него сила кентавра. – Без всякого перехода, с той же умиротворенной, томной улыбкой она продолжила: – Он ест у меня из рук. Я и не подозревала, как может быть велика сила женщины над мужчиной, если она завоевала его чувства, – она запнулась, – и насколько уязвимой становится она сама.
Они вернулись в салон. Габриэла подошла к изящному секретеру с позолоченными накладками. Открыв потайной ящичек, она вынула оттуда два паспорта.
– Вот смотри! Я их сегодня утром обнаружила на его столе – Каролина взяла в руки паспорта и принялась изучать многочисленные печати и подписи.
– Два заграничных паспорта – для герцога и для меня. А помимо этого я нашла деньги и упоминания итальянских и немецких банков.
Все это очень похоже на бегство. И вот еще что: со вчерашнего вечера не гаснет огонь в его камине. Ему возами доставляют документы с набережной Вольтера. Он вырывает досье, сжигает их, а потом наклеивает новые номера на папки и в таком виде отправляет обратно в министерство. Похоже, он чего-то боится, – сделав некоторое усилие над собой, она продолжила: – Он кричал во сне. Мне было жутко и одновременно жалко его.
За дверью послышались шаги. Габриэла схватила Каролину за руку.
– Пошли, он не должен видеть тебя здесь. – Она потащила подругу в соседнюю библиотеку, стены которой были задрапированы черным шелком.
Габриэла потянулась к полке справа от камина. Неожиданно и совершенно беззвучно открылась дверь.
Свеча в руке Каролины затрепетала на сквозняке.
– Как ты это обнаружила? – Каролина невольно перешла на шепот.
– Он сам мне ее показал. Как-то я искала его тут, в библиотеке. Я знала, что он должен быть здесь, он каждый день запирается на час.
– А куда ведет этот ход?
– В подвал соседнего дома, который он снял и который давно пустует. Пошли! Там ты еще больше увидишь.
Каменные ступеньки уходили круто вниз, потом проход свернул, и они оказались перед массивной железной решеткой, глубоко уходящей в каменный свод. Еще пара ступенек – и они стояли в большом подземелье. Свет закопченной лампы, фитиль которой плавал в мутном масле, освещал грубо отесанные камни стен. В центре подземелья Каролина увидела гильотину, начищенную до блеска, будто ее только что подготовили к очередной казни. Каролина смотрела на гильотину широко раскрытыми глазами. Зачем держать ее у себя в подземелье? Фуше приковал себя к ней, как каторжник к галере! Эта гильотина была жуткой тенью, осеняющей его жизнь, кошмаром его ночей. Каролина с содроганием подошла поближе. На деревянной скамеечке, на которую приговоренные становились коленями, было выжжено: «Лион, 1793». Да ведь это тот самый год и тот самый город, где была страшная бойня по приказу Фуше!
Из темной ниши под лестницей донесся стон. Каролину настолько сковал страх, что она не могла сдвинуться с места, когда с соломенного тюфяка поднялась приземистая мужская фигура и направилась к ней. Его длинные спутанные волосы и борода были белесыми, многолетние грязь и пот настолько въелись в грубую рубаху, что она стала бурого цвета, как запекшаяся кровь.
Каролина отпрянула, но мужчина был напуган еще больше. Его глаза блуждали тупо и беспокойно. Он замахал руками в воздухе, обороняясь от невидимых врагов.
– Нет, нет! Еще не время палача! На сегодня и так хватит… – Он закачался, и опустившись на колени, затрясся в судорожных рыданиях без слез – старый человек, преследуемый призраками.
Какая-то сила подвела Каролину к нему. Он поднял голову. На секунду показалось, что путы гипнотического плена слабеют. В исковерканных страшным ремеслом чертах его лица, в безумных глазах вспыхнуло что-то человеческое.
– Говори! – приказала Каролина.
Она видела, что внутри у него идет тяжкая борьба, и уже верила, что он может заговорить, сбросить тайные оковы, терзавшие его душу. Следуя своей интуиции, она повторила:
– Говори! Это тебя освободит!
– Освободит…
Его отвыкшие говорить губы исторгли искаженное слово; какое-то время он вслушивался в его звучание, но потом лицо его вновь погасло. Он поднялся с колен и, не обращая внимания на женщин, взял свои тряпки и начал полировать ими широкое сверкающее лезвие гильотины.
Не в состоянии произнести ни слова, они пошли дальше. Возле низкой двери они остановились. Это был выход на улицу из соседнего с дворцом Фуше дома. Габриэла приоткрыла дверь. Снаружи ждал экипаж.
– Теперь ты понимаешь, – на прощание сказала Габриэла, – что я имела в виду, когда говорила, что мне его жалко…
– Да, – кивнула Каролина. – Он всегда был победителем, всех обыграл, всех пережил, но одно недоступно и ему – победить призраков.
27
В веренице карет, возвращавшихся с карнавального гуляния из Люксембургского сада, коляска пересекла Пон-Неф, на котором в этот час била ключом парижская жизнь: здесь царили роскошь и нищета, добродетель и порок, окутанные сиянием и запахами уходящего дня.
Как и всякий раз после преодоленной опасности, у Каролины было такое чувство, будто от неукротимой жажды жизни у нее вырастают крылья.
У Кретьена Троке она полчаса выбирала из двух сотен сортов духов флакончик индийского бальзама из орхидей. У Бернаскони она купила марципан с фисташками. В конце концов Каролина зашла в салон мадам Ольчевской, перчатки и пять дочерей которой особенно полюбились парижанам после того, как пятнадцатилетняя Бронка при всех залепила звонкую пощечину герцогу Талейрану, когда он попытался проверить, действительно ли ее талия так хрупка, как позволяет заключить простое школьное платье.
Белокурая девушка провела Каролину через две ступеньки в просторный примерочный салон.
– Разрешите? – Она положила руку Каролины на бархатную подушечку и взяла из фарфоровой корзинки на столе шелковую мерную ленту.
Еще не услышав его голоса, Каролина увидела в зеркале отражение герцога Беломера. Поигрывая меж двух пальцев тросточкой с золочеными рифлениями, он подошел ближе. Легкое лавандовое облачко обдало ее.
– Вы позволите мне вмешаться? – обратился он к продавщице. – Прочь эту варварскую мерную ленту! Как вы собираетесь соответствовать этой дивной ручке? Вам следует изготовить образец из козьей кожи.
Продавщица торопливо вышла. Каролина только теперь взглянула на герцога. Непринужденно, словно не могло быть ничего более естественного, чем их встреча в магазине, она сказала:
– Я всегда покупала себе готовые перчатки.
Продавщица вернулась с неким подобием чертежной доски, на которой был натянут кусок козьей кожи. Каролине пришлось положить на нее расправленные ладони, а продавщица обвела мелом контуры и записала себе объем запястья и длину предплечья. Герцог целиком вошел в роль одержимого модой щеголя; Каролине даже показалось, что он переигрывает, лишь бы уйти от вопросов. В конце концов он заказал ей дюжину коротких, дюжину полудлинных перчаток и дюжину перчаток три четверти из тончайших, как паутина, кружев цвета шампанского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29