Если они подобны этой пьесе, то должны быть очень изысканны.
Корделия не была готова выслушивать комплименты, которые расточают ее отцу за музыку, сочиненную ею. Ни отзыв лорда Кента, ни похвалы жителей Белхама не вызывали в ней такого чувства. Конечно же, письма лорда Кента были обращены к викарию, но она лишь подставляла его имя, а в Белхаме все знали, что это была ее музыка.
Сейчас все было иначе.
Оглядев сидящих, она встретилась взглядом с герцогом, лицо его выражало смущение. Он, конечно же, ничего не сказал. Она и не рассчитывала, что он вдруг изменит свои планы и представит композитором ее.
Однако, когда он отвел взгляд, выражение его лица стало безучастным, и это больно задело ее.
Даже отец, казалось, почувствовал это и сказал регенту:
– Благодарю вас, но вы мне льстите. Эта пьеса бы так не звучала, если бы не великолепное исполнение моей дочери.
– О да, – регент улыбнулся ей. – Действительно, великолепное исполнение. – Затем он обернулся к отцу и с любопытством посмотрел на него. – Скажите, преподобный Шалстоун, на сколько голосов рассчитано это произведение? Кажется, я насчитал пять, но, вероятно, все-таки меньше. И сколько фуг?
Корделия молчала. Все эти вопросы она ожидала, и викарий знал, как на них отвечать.
– Вы абсолютно правы, в этой пьесе пять голосов и тройная фуга. – Он сказал еще несколько слов о сложности пьесы в самых общих терминах.
«Я не смогла бы сама объяснить лучше», – с гордостью подумала она.
Музыкант подошел к клавесину.
– Удивительно, мисс Шалстоун! Я особенно поражен тем, как вам удалось справиться с предпоследним стретто в правой руке. – Он наклонился и сыграл несколько нот на клавесине.
Только этого не хватало, подумала она, музыкант с прекрасным слухом и памятью, который может запомнить целые строки.
Она быстро произнесла:
– Да, это стретто трудно сыграть, но на контрасте с левой рукой оно кажется еще быстрее. – Она села на скамейке так, чтобы ему было труднее достать до клавиш и сыграть еще что-нибудь. Он посмотрел на нее, глаза его засверкали похотливым взглядом, и она поняла, что он придвинулся ближе не для того, чтобы сыграть, а чтобы иметь возможность посмотреть на ее грудь.
Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не выйти из-за клавесина. Она не могла оставить своего места.
Когда она опять обратила внимание на регента, тот что-то говорил, и она уже прослушала начало. Отец улыбнулся ей и, увидев, что она находится в растерянности, проговорил:
– Дорогая, что же ты не сыграешь коду?
Внутри у нее все возмущалось. Боже милостивый, какой был вопрос о коде? Ей нужно знать, чтобы сыграть нужное число нот.
Вдруг раздался голос Себастьяна из глубины комнаты.
– Да, да, пожалуйста, сыграйте, меня тоже заинтересовал переход к малой ноне.
Стараясь скрыть вздох облегчения, она повернулась и медленно сыграла коду, отсчитав пять нот.
– Ну что, слышите теперь, – обратился отец к слушателям. – Малая нона – это акцент в середине традиционной фуги.
Все закивали с серьезным выражением лица. Корделия украдкой взглянула на Себастьяна: тот стоял, облокотившись о колонну у сводчатого окна. Как волк, готовый к прыжку, он был в напряжении, ожидая, что может произойти какая-нибудь неприятность.
Так оно и случилось. После трех успешных ответов на вопросы. Виной всему был этот несчастный музыкант.
Судья Хартфорд спросил что-то у отца, а музыкант, наклонившись к Корделии, проговорил что-то голосом, который ему, возможно, казался приятным.
– Вы оживили этот старый клавесин своей игрой.
– Благодарю вас, – поспешно ответила она, стараясь не упустить нить разговора.
Но музыкант и не думал оставить ее в покое. Он наклонился низко-низко и, положив свою холодную руку ей на плечо, прошептал в самое ухо:
– Как жаль, что завтра вы уезжаете в Лондон, а то я бы показал вам свой великолепный инструмент.
Что-то в слове «инструмент» напугало ее. Она вздрогнула и попыталась выбраться из-за клавесина, но его рука не отпустила ее.
Вдруг до ее сознания дошел голос отца:
– Дорогая, сыграй, пожалуйста, стретто еще раз.
– Нет-нет, не нужно, не беспокойте вашу дочь, Вы знаете, о чем идет речь, – сказал судья звучным голосом, – это из последней части.
Регент вступил в разговор.
– Да в той самой, что служит отражением первого стретто. Тема, которая повторяется в финале.
Остального она уже не слышала, потому что музыкант, наклонившись, промурлыкал:
– Возможно, когда вы вернетесь в Йорк, я зайду к вам сюда. Надеюсь, миссис Бердсли не будет возражать.
Отец неуклюже улыбнулся и произнес:
– Эта тема… э-э… одна из моих самых любимых. Это вариации, имитирующие лютню.
Все молчали.
– Да нет же, отец, это не лютня, это звучит скорее как рожок.
– Да, ты права дорогая, – пробормотал он.
Регент вопросительно посмотрел на нее, а затем снова обратился к викарию:
– Я спрашивал, однако, не об этом. Я насчитал пять вступлений в тему и как эхо это стретто в самом конце. Он обратился к Корделии. – Сыграйте еще раз, пожалуйста, мисс Шалстоун.
Корделия вздохнула. Он еще не задал вопроса и она не знала, сколько нот сыграть. И она сыграла больше, чем было нужно по их договоренности.
Довольный собой регент кивнул:
– Ну вот, я слышу пять вступлений. Как это сложно и насколько мастерски сделано.
Она успокоилась.
– Благодарю вас, – сказал викарий, стараясь скрыть смущение, поглядывая на нее и недоумевая, почему она не сыграла оговоренного числа звуков.
К огорчению Корделии, регент продолжал:
– Мой вопрос состоит вот в чем: поскольку вы зеркально отразили переход к малой ноне здесь, почему вы не повторили этот прием в конце? Почему вы не ввели его в стретто?
Поскольку викарий не мог ответить на этот вопрос, она сказала:
– Он хотел…
– Если вы не против, мисс Шалстоун, я бы желал услышать мнение вашего отца.
Его светлость отошел от колонны и в волнении посмотрел на викария.
– Мне не хотелось, – слабо сказал викарий.
– Да, но почему? Это было бы удачным местом, чтобы еще больше подчеркнуть повторение темы, если тема действительно сосредоточилась в этой части, или нет?
Ее отец беспомощно дергал себя за ухо.
– Да-да, конечно, но это не совсем так… Вот напасть – он всплеснул руками. – Я и сам не знаю. Хотите получить ответ – спросите мою дочь.
Он встал и направился к двери, оттолкнув руку Гонорины, которая пыталась удержать его. На мгновение застыл у двери. И, сердито взглянув на герцога, которого быстро отыскал глазами, сказал ему:
– Я полагаю, вы довольны, что эксперимент обернулся таким образом. – И быстро вышел из комнаты.
Сердце Корделии замерло. Она не могла сердиться на отца. По крайней мере он знал, когда надо было сдаться.
Все взоры обернулись к ней, и она, выдавив на лице улыбку, сказала неловко:
– Видите ли, он боится общества. Он не привык вот так разговаривать о музыке.
Казалось, регент негодовал.
– Чепуха! Он весь вечер был мил и предупредителен. Это был очень простой вопрос, а все, что он ответил, – чепуха. – Он повернулся к Гонорине, сердито покачивая головой. – Что здесь происходит? Он все время обращался к своей дочери по самому ничтожному поводу и, похоже, совсем не знает своих собственных произведений. Он сам сочинял свою музыку или нет?
Гонорина беспомощно смотрела на Корделию, а та старалась подобрать какое-нибудь объяснение всему этому. И вдруг из глубины комнаты донесся знакомый голос.
– Нет, это сочинял не он.
Музыкант, стоящий рядом с Корделией, открыл рот от изумления, а регент развернулся на своем стуле, чтобы взглянуть на Себастьяна, который после столь дерзкого заявления вышел на середину комнаты.
– Он что, украл их? – спросил регент.
Себастьян посмотрел на Корделию и покачал головой.
– Не совсем. Это сочинения мисс Шалстоун.
Теперь все опять посмотрели на нее, а она в смущении заерзала на скамье. По крайней мере музыкант наконец отошел от нее. Его явно не интересовала женщина, которая было не просто дочерью викария.
Судья Хартфорд посмотрел на Корделию.
– Что имеет в виду его светлость, Гонорина?
– Боюсь, вы были слишком проницательны для нас. – Гонорина постаралась говорить весело и улыбаться, будто все это была просто шуткой. – Я, конечно, поступила ужасно, но, надеюсь, вы простите меня. Я заключила пари с лордом Веверли, что Корделия сможет выдать своего отца за композитора.
Девушка вздохнула. Она боялась поднять глаза на гостей и понять, что они думают о выдумке Гонорины. Корделия глядела на одну из обманок на стене. Картина изображала дверь в сад, и Корделии хотелось, чтобы это была настоящая дверь, за которой бы скрывался настоящий сад, в котором можно исчезнуть.
– Пари? – громко произнес судья. – Такую шутку вы, Гонорина, сыграли со своими друзьями?
Гонорина улыбнулась ему.
– Вы бы сами на это пошли, если бы слышали, как говорил его светлость, что мы все здесь, в Йорке, такие провинциалы и что нас так легко обмануть. Мне пришлось доказать ему, как он был не прав. – И она бросила на Себастьяна умоляющий взгляд. – Кроме того, я посчитала, что, может быть, веселая шутка покажет его светлости, как легко мои друзья уличат самозванца.
Корделия украдкой взглянула на герцога: к счастью, он не сердился. Он смотрел на Гонорину, в уголках его рта играла улыбка, брови его были подняты.
Гонорина весело играла веером.
– Корделия была счастлива помочь мне, потому что ей тоже не понравились эти слова. Мы, провинциалы, должны держаться вместе. Поскольку с некоторых пор она сама сочиняет музыку, ей было нетрудно подготовить отца к представлению одной из своих пьес. – И она притворно вздохнула. – Но вас можно было провести лишь на мгновение.
– Это было нечестно, – заявил Себастьян, вступив со всей страстью в разговор. – Корделия хотела доказать, что правы были вы, а не я.
– Правда, она была на моей стороне. – И Гонорина обратилась к гостям: – Но разве вы не скажете, что ей удалось обмануть вас? Мне кажется, она сделала это виртуозно. Просто все мы оказались тонкими знатоками.
Поколебавшись минуту, регент признал:
– Она на мгновение провела и меня, но только на мгновение. Я сразу понял, что что-то не так, когда она пыталась отвечать за него.
Судья кивнул, поудобней усевшись в кресло.
– Я считаю это было честное пари. – Он обернулся к герцогу, который равнодушно посмотрел на него. – Конечно, ваша светлость может не согласиться. В конце концов, чего стоит мнение таких провинциалов, как мы?
Корделия кусала губы, чтобы не засмеяться, да и Себастьян был не в лучшем положении. Его голос прозвучал как-то странно, когда он произнес:
– Правда?
Тут присоединились и другие, говоря, что и они обманулись лишь на минуту, и просто не хотели обидеть гостью Гонорины своими подозрениями. Через несколько минут бурных признаний и поздравлений с благополучным исходом, а также взглядов украдкой в сторону герцога все улыбались и, прежде чем она осознала это, они стали спрашивать ее о сочинении музыки.
– Как вы стали сочинять музыку? – спрашивал один, а другой в то же время говорил, как необычно для женщины сочинять так хорошо. Она чувствовала, что сначала они не совсем верили ей, но потом, когда она ответила на несколько подробных вопросов относительно всех произведений, они, казалось, успокоились.
Затем ее попросили еще сыграть, она поискала взглядом Гонорину, но той не было. Она посмотрела на герцога, и он лишь пожал плечами.
– Пожалуйста, сыграйте нам еще одну из ваших чудных пьес! – Сейчас судья был настроен более миролюбиво, так как чувствовал, что победил. – Ведь Гонорина пригласила нас послушать виртуозную игру, не зря же мы ноги промочили.
Он сам порадовался своей шутке, а Корделия снова посмотрела на Себастьяна.
Он улыбнулся.
– Сыграйте же нам, мисс Шалстоун. Я бы не стал держать пари, если бы не был уверен в том, что вы так талантливы. Если вы нам не сыграете, то гости Гонорины подвергнут меня наказанию за мое недоверие к вашим способностям.
Среди общего смеха она зарделась от его комплимента. Потом повернулась к клавесину и сыграла свою любимую вариацию.
Однако ее мысли были далеки от музыки. С одной стороны, она волновалась за отца и Гонорину, а с другой переживала за недавний провал. С ее стороны было непредусмотрительно считать, что люди беседуют при помощи простых вопросов и ответов. Ее план никогда бы не осуществился. Всегда бы были какие-нибудь сбои и случайные сложные вопросы, требующие более полного ответа, чем заученная фраза.
Если бы этот музыкант не отвлек ее, она бы сама ответила на сложные вопросы. Но, по правде говоря, ей пришлось смириться с тем, что такой план был неудачным с самого начала.
Что теперь с ней будет?
14
Себастьян стоял в гостиной. Все вышли, и в комнате было непривычно тихо. Гонорина ушла провожать гостей, объяснив им, что им с Корделией необходим отдых перед дорогой.
Но это не было истинной причиной поспешности Гонорины, и он прекрасно это понимал. Он взглянул на Корделию. Интересно, а она понимает? Но Корделия грустно сидела за клавесином. Стиснув в руке веер, она с тоской смотрела в окно, выходящее в сад.
– С вами все в порядке? – спросил он заботливо. Он знал, что это не так, но не мог решить, как отвлечь Корделию от грустных мыслей.
Она беспомощно развела руками.
– Не знаю.
Они услышали, как захлопнулась входная дверь.
Несколько минут спустя в комнату вошла Гонорина. Она была в теплом плаще, а на руки натягивала перчатки.
– Извините, что я покидаю вас столь внезапно, но мне надо идти. – Она с грустью взглянула на Корделию. – Твой отец исчез.
Это сообщение вывело Корделию из оцепенения. Она встревоженно вскочила на ноги.
– Исчез? Как это, исчез?
Гонорина попыталась улыбнуться, но на Корделию не смотрела.
– Причин для беспокойства нет. Очевидно, покинув гостиную, Освальд вышел из дома. Лакей сказал, что Освальд взял свой плащ, но ушел пешком, так что он наверняка где-то поблизости. Вот я и решила его поискать.
Корделия взволнованно мерила шагами комнату.
– Я пойду с вами.
– Нет, не пойдете! – заявил Себастьян, придержав ее за рукав. – Ни одна из вас не выйдет из дому в такой час и в такую погоду. Пойду я.
Гонорина покачала головой.
– Благодарю, ваша светлость, но вы не знаете, где его искать. Я же знаю Йорк, и весь Йорк знает меня. Это очень спокойный город. Я буду в полной безопасности и смогу найти его быстрее, нежели любой из вас.
И она направилась к двери.
– Позвольте мне по крайней мере сопровождать вас.
Гонорина вновь обернулась к ним.
– Прошу меня извинить, ваша светлость, но если Освальд увидит вас сейчас, он не станет прислушиваться к голосу разума. В настоящее время он винит вас во всем, поэтому ваше присутствие лишь разозлит его.
– Ваше присутствие также не слишком его радовало, – хмуро заметил он.
– Вы правы. – Голубые глаза Гонорины потемнели. – Но от меня он не убежит. И не станет на меня бросаться, меня он послушает.
– Но, Гонорина! – попыталась остановить ее Корделия.
– Ни один из вас не должен сопровождать меня, – мягко настаивала Гонорина. – Ты за сегодняшний вечер и так имела достаточно беспокойства, Корделия, а герцог лишь будет злить Освальда. Позвольте мне сделать это самой. Я уверена, что смогу найти его и привести в чувство, если… если с ним что-нибудь случилось.
И она решительно шагнула к двери.
Корделия побежала за ней и схватила ее за руку.
– Подожди!
Гонорина удивленно посмотрела на нее, и Корделия тихо прошептала:
– Тебе… тебе следует поискать в трактирах.
Гонорина грустно кивнула.
– Не волнуйся, девочка моя. – Она ласково потрепала Корделию по щеке. – Все будет в порядке.
И она вышла.
Корделия замерла в дверях, глядя ей вслед. Тяжелая входная дверь распахнулась и закрылась снова, а она все еще стояла, не говоря ни слова.
Себастьян молча подошел и обнял ее. Она уткнулась лицом в его жилет, с трудом сдерживая слезы.
– Плачьте, плачьте, – шептал он, гладя ее по голове, по спине. – Я не стану вас бранить.
– Если бы он остался… – дрожащим голосом проговорила она. – Он бы сам убедился, что в конце концов все получилось. Я его знаю. Он бродит где-то, мучается, думает, что подвел меня, что все испортил. У меня… сердце разрывается от жалости, ведь в последние дни он так старался…
И тут она расплакалась, и рыдания ее терзали ему душу. Он прижимал ее к себе все теснее и ругал себя за то, что вошел в ее жизнь. Если бы он оставил ее в покое…
И тут он подумал: ведь если бы он оставил ее в покое, она так и сидела бы в Белхаме, убирала за пьяным отцом и напрасно ждала бы того дня, когда он бросит пить. Разве это лучше? Но неужто никак нельзя облегчить ее страдания?
Корделия отодвинулась от него. Рыдания кончились, она только слегка всхлипывала. Себастьян молча протянул ей платок. Она благодарно кивнула и стала вытирать слезы.
Тяжело вздохнув, она наконец подняла на него глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Корделия не была готова выслушивать комплименты, которые расточают ее отцу за музыку, сочиненную ею. Ни отзыв лорда Кента, ни похвалы жителей Белхама не вызывали в ней такого чувства. Конечно же, письма лорда Кента были обращены к викарию, но она лишь подставляла его имя, а в Белхаме все знали, что это была ее музыка.
Сейчас все было иначе.
Оглядев сидящих, она встретилась взглядом с герцогом, лицо его выражало смущение. Он, конечно же, ничего не сказал. Она и не рассчитывала, что он вдруг изменит свои планы и представит композитором ее.
Однако, когда он отвел взгляд, выражение его лица стало безучастным, и это больно задело ее.
Даже отец, казалось, почувствовал это и сказал регенту:
– Благодарю вас, но вы мне льстите. Эта пьеса бы так не звучала, если бы не великолепное исполнение моей дочери.
– О да, – регент улыбнулся ей. – Действительно, великолепное исполнение. – Затем он обернулся к отцу и с любопытством посмотрел на него. – Скажите, преподобный Шалстоун, на сколько голосов рассчитано это произведение? Кажется, я насчитал пять, но, вероятно, все-таки меньше. И сколько фуг?
Корделия молчала. Все эти вопросы она ожидала, и викарий знал, как на них отвечать.
– Вы абсолютно правы, в этой пьесе пять голосов и тройная фуга. – Он сказал еще несколько слов о сложности пьесы в самых общих терминах.
«Я не смогла бы сама объяснить лучше», – с гордостью подумала она.
Музыкант подошел к клавесину.
– Удивительно, мисс Шалстоун! Я особенно поражен тем, как вам удалось справиться с предпоследним стретто в правой руке. – Он наклонился и сыграл несколько нот на клавесине.
Только этого не хватало, подумала она, музыкант с прекрасным слухом и памятью, который может запомнить целые строки.
Она быстро произнесла:
– Да, это стретто трудно сыграть, но на контрасте с левой рукой оно кажется еще быстрее. – Она села на скамейке так, чтобы ему было труднее достать до клавиш и сыграть еще что-нибудь. Он посмотрел на нее, глаза его засверкали похотливым взглядом, и она поняла, что он придвинулся ближе не для того, чтобы сыграть, а чтобы иметь возможность посмотреть на ее грудь.
Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не выйти из-за клавесина. Она не могла оставить своего места.
Когда она опять обратила внимание на регента, тот что-то говорил, и она уже прослушала начало. Отец улыбнулся ей и, увидев, что она находится в растерянности, проговорил:
– Дорогая, что же ты не сыграешь коду?
Внутри у нее все возмущалось. Боже милостивый, какой был вопрос о коде? Ей нужно знать, чтобы сыграть нужное число нот.
Вдруг раздался голос Себастьяна из глубины комнаты.
– Да, да, пожалуйста, сыграйте, меня тоже заинтересовал переход к малой ноне.
Стараясь скрыть вздох облегчения, она повернулась и медленно сыграла коду, отсчитав пять нот.
– Ну что, слышите теперь, – обратился отец к слушателям. – Малая нона – это акцент в середине традиционной фуги.
Все закивали с серьезным выражением лица. Корделия украдкой взглянула на Себастьяна: тот стоял, облокотившись о колонну у сводчатого окна. Как волк, готовый к прыжку, он был в напряжении, ожидая, что может произойти какая-нибудь неприятность.
Так оно и случилось. После трех успешных ответов на вопросы. Виной всему был этот несчастный музыкант.
Судья Хартфорд спросил что-то у отца, а музыкант, наклонившись к Корделии, проговорил что-то голосом, который ему, возможно, казался приятным.
– Вы оживили этот старый клавесин своей игрой.
– Благодарю вас, – поспешно ответила она, стараясь не упустить нить разговора.
Но музыкант и не думал оставить ее в покое. Он наклонился низко-низко и, положив свою холодную руку ей на плечо, прошептал в самое ухо:
– Как жаль, что завтра вы уезжаете в Лондон, а то я бы показал вам свой великолепный инструмент.
Что-то в слове «инструмент» напугало ее. Она вздрогнула и попыталась выбраться из-за клавесина, но его рука не отпустила ее.
Вдруг до ее сознания дошел голос отца:
– Дорогая, сыграй, пожалуйста, стретто еще раз.
– Нет-нет, не нужно, не беспокойте вашу дочь, Вы знаете, о чем идет речь, – сказал судья звучным голосом, – это из последней части.
Регент вступил в разговор.
– Да в той самой, что служит отражением первого стретто. Тема, которая повторяется в финале.
Остального она уже не слышала, потому что музыкант, наклонившись, промурлыкал:
– Возможно, когда вы вернетесь в Йорк, я зайду к вам сюда. Надеюсь, миссис Бердсли не будет возражать.
Отец неуклюже улыбнулся и произнес:
– Эта тема… э-э… одна из моих самых любимых. Это вариации, имитирующие лютню.
Все молчали.
– Да нет же, отец, это не лютня, это звучит скорее как рожок.
– Да, ты права дорогая, – пробормотал он.
Регент вопросительно посмотрел на нее, а затем снова обратился к викарию:
– Я спрашивал, однако, не об этом. Я насчитал пять вступлений в тему и как эхо это стретто в самом конце. Он обратился к Корделии. – Сыграйте еще раз, пожалуйста, мисс Шалстоун.
Корделия вздохнула. Он еще не задал вопроса и она не знала, сколько нот сыграть. И она сыграла больше, чем было нужно по их договоренности.
Довольный собой регент кивнул:
– Ну вот, я слышу пять вступлений. Как это сложно и насколько мастерски сделано.
Она успокоилась.
– Благодарю вас, – сказал викарий, стараясь скрыть смущение, поглядывая на нее и недоумевая, почему она не сыграла оговоренного числа звуков.
К огорчению Корделии, регент продолжал:
– Мой вопрос состоит вот в чем: поскольку вы зеркально отразили переход к малой ноне здесь, почему вы не повторили этот прием в конце? Почему вы не ввели его в стретто?
Поскольку викарий не мог ответить на этот вопрос, она сказала:
– Он хотел…
– Если вы не против, мисс Шалстоун, я бы желал услышать мнение вашего отца.
Его светлость отошел от колонны и в волнении посмотрел на викария.
– Мне не хотелось, – слабо сказал викарий.
– Да, но почему? Это было бы удачным местом, чтобы еще больше подчеркнуть повторение темы, если тема действительно сосредоточилась в этой части, или нет?
Ее отец беспомощно дергал себя за ухо.
– Да-да, конечно, но это не совсем так… Вот напасть – он всплеснул руками. – Я и сам не знаю. Хотите получить ответ – спросите мою дочь.
Он встал и направился к двери, оттолкнув руку Гонорины, которая пыталась удержать его. На мгновение застыл у двери. И, сердито взглянув на герцога, которого быстро отыскал глазами, сказал ему:
– Я полагаю, вы довольны, что эксперимент обернулся таким образом. – И быстро вышел из комнаты.
Сердце Корделии замерло. Она не могла сердиться на отца. По крайней мере он знал, когда надо было сдаться.
Все взоры обернулись к ней, и она, выдавив на лице улыбку, сказала неловко:
– Видите ли, он боится общества. Он не привык вот так разговаривать о музыке.
Казалось, регент негодовал.
– Чепуха! Он весь вечер был мил и предупредителен. Это был очень простой вопрос, а все, что он ответил, – чепуха. – Он повернулся к Гонорине, сердито покачивая головой. – Что здесь происходит? Он все время обращался к своей дочери по самому ничтожному поводу и, похоже, совсем не знает своих собственных произведений. Он сам сочинял свою музыку или нет?
Гонорина беспомощно смотрела на Корделию, а та старалась подобрать какое-нибудь объяснение всему этому. И вдруг из глубины комнаты донесся знакомый голос.
– Нет, это сочинял не он.
Музыкант, стоящий рядом с Корделией, открыл рот от изумления, а регент развернулся на своем стуле, чтобы взглянуть на Себастьяна, который после столь дерзкого заявления вышел на середину комнаты.
– Он что, украл их? – спросил регент.
Себастьян посмотрел на Корделию и покачал головой.
– Не совсем. Это сочинения мисс Шалстоун.
Теперь все опять посмотрели на нее, а она в смущении заерзала на скамье. По крайней мере музыкант наконец отошел от нее. Его явно не интересовала женщина, которая было не просто дочерью викария.
Судья Хартфорд посмотрел на Корделию.
– Что имеет в виду его светлость, Гонорина?
– Боюсь, вы были слишком проницательны для нас. – Гонорина постаралась говорить весело и улыбаться, будто все это была просто шуткой. – Я, конечно, поступила ужасно, но, надеюсь, вы простите меня. Я заключила пари с лордом Веверли, что Корделия сможет выдать своего отца за композитора.
Девушка вздохнула. Она боялась поднять глаза на гостей и понять, что они думают о выдумке Гонорины. Корделия глядела на одну из обманок на стене. Картина изображала дверь в сад, и Корделии хотелось, чтобы это была настоящая дверь, за которой бы скрывался настоящий сад, в котором можно исчезнуть.
– Пари? – громко произнес судья. – Такую шутку вы, Гонорина, сыграли со своими друзьями?
Гонорина улыбнулась ему.
– Вы бы сами на это пошли, если бы слышали, как говорил его светлость, что мы все здесь, в Йорке, такие провинциалы и что нас так легко обмануть. Мне пришлось доказать ему, как он был не прав. – И она бросила на Себастьяна умоляющий взгляд. – Кроме того, я посчитала, что, может быть, веселая шутка покажет его светлости, как легко мои друзья уличат самозванца.
Корделия украдкой взглянула на герцога: к счастью, он не сердился. Он смотрел на Гонорину, в уголках его рта играла улыбка, брови его были подняты.
Гонорина весело играла веером.
– Корделия была счастлива помочь мне, потому что ей тоже не понравились эти слова. Мы, провинциалы, должны держаться вместе. Поскольку с некоторых пор она сама сочиняет музыку, ей было нетрудно подготовить отца к представлению одной из своих пьес. – И она притворно вздохнула. – Но вас можно было провести лишь на мгновение.
– Это было нечестно, – заявил Себастьян, вступив со всей страстью в разговор. – Корделия хотела доказать, что правы были вы, а не я.
– Правда, она была на моей стороне. – И Гонорина обратилась к гостям: – Но разве вы не скажете, что ей удалось обмануть вас? Мне кажется, она сделала это виртуозно. Просто все мы оказались тонкими знатоками.
Поколебавшись минуту, регент признал:
– Она на мгновение провела и меня, но только на мгновение. Я сразу понял, что что-то не так, когда она пыталась отвечать за него.
Судья кивнул, поудобней усевшись в кресло.
– Я считаю это было честное пари. – Он обернулся к герцогу, который равнодушно посмотрел на него. – Конечно, ваша светлость может не согласиться. В конце концов, чего стоит мнение таких провинциалов, как мы?
Корделия кусала губы, чтобы не засмеяться, да и Себастьян был не в лучшем положении. Его голос прозвучал как-то странно, когда он произнес:
– Правда?
Тут присоединились и другие, говоря, что и они обманулись лишь на минуту, и просто не хотели обидеть гостью Гонорины своими подозрениями. Через несколько минут бурных признаний и поздравлений с благополучным исходом, а также взглядов украдкой в сторону герцога все улыбались и, прежде чем она осознала это, они стали спрашивать ее о сочинении музыки.
– Как вы стали сочинять музыку? – спрашивал один, а другой в то же время говорил, как необычно для женщины сочинять так хорошо. Она чувствовала, что сначала они не совсем верили ей, но потом, когда она ответила на несколько подробных вопросов относительно всех произведений, они, казалось, успокоились.
Затем ее попросили еще сыграть, она поискала взглядом Гонорину, но той не было. Она посмотрела на герцога, и он лишь пожал плечами.
– Пожалуйста, сыграйте нам еще одну из ваших чудных пьес! – Сейчас судья был настроен более миролюбиво, так как чувствовал, что победил. – Ведь Гонорина пригласила нас послушать виртуозную игру, не зря же мы ноги промочили.
Он сам порадовался своей шутке, а Корделия снова посмотрела на Себастьяна.
Он улыбнулся.
– Сыграйте же нам, мисс Шалстоун. Я бы не стал держать пари, если бы не был уверен в том, что вы так талантливы. Если вы нам не сыграете, то гости Гонорины подвергнут меня наказанию за мое недоверие к вашим способностям.
Среди общего смеха она зарделась от его комплимента. Потом повернулась к клавесину и сыграла свою любимую вариацию.
Однако ее мысли были далеки от музыки. С одной стороны, она волновалась за отца и Гонорину, а с другой переживала за недавний провал. С ее стороны было непредусмотрительно считать, что люди беседуют при помощи простых вопросов и ответов. Ее план никогда бы не осуществился. Всегда бы были какие-нибудь сбои и случайные сложные вопросы, требующие более полного ответа, чем заученная фраза.
Если бы этот музыкант не отвлек ее, она бы сама ответила на сложные вопросы. Но, по правде говоря, ей пришлось смириться с тем, что такой план был неудачным с самого начала.
Что теперь с ней будет?
14
Себастьян стоял в гостиной. Все вышли, и в комнате было непривычно тихо. Гонорина ушла провожать гостей, объяснив им, что им с Корделией необходим отдых перед дорогой.
Но это не было истинной причиной поспешности Гонорины, и он прекрасно это понимал. Он взглянул на Корделию. Интересно, а она понимает? Но Корделия грустно сидела за клавесином. Стиснув в руке веер, она с тоской смотрела в окно, выходящее в сад.
– С вами все в порядке? – спросил он заботливо. Он знал, что это не так, но не мог решить, как отвлечь Корделию от грустных мыслей.
Она беспомощно развела руками.
– Не знаю.
Они услышали, как захлопнулась входная дверь.
Несколько минут спустя в комнату вошла Гонорина. Она была в теплом плаще, а на руки натягивала перчатки.
– Извините, что я покидаю вас столь внезапно, но мне надо идти. – Она с грустью взглянула на Корделию. – Твой отец исчез.
Это сообщение вывело Корделию из оцепенения. Она встревоженно вскочила на ноги.
– Исчез? Как это, исчез?
Гонорина попыталась улыбнуться, но на Корделию не смотрела.
– Причин для беспокойства нет. Очевидно, покинув гостиную, Освальд вышел из дома. Лакей сказал, что Освальд взял свой плащ, но ушел пешком, так что он наверняка где-то поблизости. Вот я и решила его поискать.
Корделия взволнованно мерила шагами комнату.
– Я пойду с вами.
– Нет, не пойдете! – заявил Себастьян, придержав ее за рукав. – Ни одна из вас не выйдет из дому в такой час и в такую погоду. Пойду я.
Гонорина покачала головой.
– Благодарю, ваша светлость, но вы не знаете, где его искать. Я же знаю Йорк, и весь Йорк знает меня. Это очень спокойный город. Я буду в полной безопасности и смогу найти его быстрее, нежели любой из вас.
И она направилась к двери.
– Позвольте мне по крайней мере сопровождать вас.
Гонорина вновь обернулась к ним.
– Прошу меня извинить, ваша светлость, но если Освальд увидит вас сейчас, он не станет прислушиваться к голосу разума. В настоящее время он винит вас во всем, поэтому ваше присутствие лишь разозлит его.
– Ваше присутствие также не слишком его радовало, – хмуро заметил он.
– Вы правы. – Голубые глаза Гонорины потемнели. – Но от меня он не убежит. И не станет на меня бросаться, меня он послушает.
– Но, Гонорина! – попыталась остановить ее Корделия.
– Ни один из вас не должен сопровождать меня, – мягко настаивала Гонорина. – Ты за сегодняшний вечер и так имела достаточно беспокойства, Корделия, а герцог лишь будет злить Освальда. Позвольте мне сделать это самой. Я уверена, что смогу найти его и привести в чувство, если… если с ним что-нибудь случилось.
И она решительно шагнула к двери.
Корделия побежала за ней и схватила ее за руку.
– Подожди!
Гонорина удивленно посмотрела на нее, и Корделия тихо прошептала:
– Тебе… тебе следует поискать в трактирах.
Гонорина грустно кивнула.
– Не волнуйся, девочка моя. – Она ласково потрепала Корделию по щеке. – Все будет в порядке.
И она вышла.
Корделия замерла в дверях, глядя ей вслед. Тяжелая входная дверь распахнулась и закрылась снова, а она все еще стояла, не говоря ни слова.
Себастьян молча подошел и обнял ее. Она уткнулась лицом в его жилет, с трудом сдерживая слезы.
– Плачьте, плачьте, – шептал он, гладя ее по голове, по спине. – Я не стану вас бранить.
– Если бы он остался… – дрожащим голосом проговорила она. – Он бы сам убедился, что в конце концов все получилось. Я его знаю. Он бродит где-то, мучается, думает, что подвел меня, что все испортил. У меня… сердце разрывается от жалости, ведь в последние дни он так старался…
И тут она расплакалась, и рыдания ее терзали ему душу. Он прижимал ее к себе все теснее и ругал себя за то, что вошел в ее жизнь. Если бы он оставил ее в покое…
И тут он подумал: ведь если бы он оставил ее в покое, она так и сидела бы в Белхаме, убирала за пьяным отцом и напрасно ждала бы того дня, когда он бросит пить. Разве это лучше? Но неужто никак нельзя облегчить ее страдания?
Корделия отодвинулась от него. Рыдания кончились, она только слегка всхлипывала. Себастьян молча протянул ей платок. Она благодарно кивнула и стала вытирать слезы.
Тяжело вздохнув, она наконец подняла на него глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36