До какой степени все это связано с тем, что Корделия до сих пор не замужем?
Она узнает об этом рано или поздно, и это был еще один довод для того, чтобы поехать в Лондон.
Она решительно похлопала Корделию по руке.
– Иди, иди, милая, не бойся. Все будет хорошо. Вот увидишь. Но если мы еще промешкаем здесь, все решат, что мы умерли. – И она стала спускаться по ступеням вниз, а Корделия, мгновение поколебавшись, последовала за ней.
Вскоре они увидели лорда Веверли и викария, те мило беседовали. Гонорина быстро взглянула на Корделию – ее лицо вспыхнуло румянцем при виде его светлости в роскошном сюртуке и жилете, расшитом золотом. Гонорина поздравила себя с тем, что угадала, как будет одет герцог, и приготовила соответственный наряд для Корделии. Сегодня вечером они составят замечательную пару: их блестящие темные волосы и сверкающие туалеты гармонировали как нельзя лучше.
Затем Гонорина обратила внимание на костюм Освальда, который был одет не так ужасно, как она себе представляла, когда он отказался от ее помощи. На нем был очень респектабельный костюм из черного бархата, лишь блуза и галстук были белыми. Несомненно, вмешался герцог, чтобы сделать наряд Освальда соответственным, сам Освальд никогда не увлекался модными нарядами.
Женщины уже почти спустились вниз, и вдруг Освальд поднял голову и, вместо того чтобы, взглянув на дочь, разразиться негодованием по поводу ее слишком открытого платья, застыл в изумлении при виде Гонорины.
К своему неудовольствию, она покраснела под его взглядом, быстро открыла веер и стала им обмахиваться. Освальд не должен видеть ее замешательство. И все же ей было приятно, что этот взгляд предназначался ей.
Затем она посмотрела на герцога, и то, что она увидела, заставило ее спрятать улыбку за веером. Его светлость смотрел на Корделию сияющими глазами, выражающими все, что он думал о ней.
Никогда прежде Гонорине не доводилось видеть столь откровенное желание в глазах мужчины. Она думала о том, понимает ли Корделия, насколько редко можно встретить мужчину, способного смотреть на тебя со всей глубиной чувства и искренней страстью. Только один мужчина в жизни смотрел на Гонорину так.
Гонорина быстро перевела взгляд на Освальда, но он уже смотрел на дочь. Он открыл было рот, собираясь что-то сказать Корделии, но тут Гонорина притворилась, что оступилась, и почти упала ему в объятия.
– Будь осторожна, – воскликнул викарий, бросившись на помощь Гонорине.
Она же тем временем следила за Корделией и герцогом, который поднес к губам руку девушки и приник к ней поцелуем, выходящим за рамки благоразумия.
Освальд проследил за ее взглядом и нахмурился.
– Что ты сделала с Корделией? – прошипел он ей прямо в ухо. – Дело не в том, что это некрасиво, но она не должна вываливаться из платья вот так. Она ведь еще девочка.
Они оба увидели, как лорд Веверли предложил Корделии руку, и та приняла ее с довольной улыбкой на губах.
– Не говори глупостей, Освальд. Она женщина. И ей уже пора замуж.
Освальд посмотрел на нее подозрительно.
– Что ты замышляешь, Гонорина? Не собираешься ли ты заняться устройством партии для моей дочери?
Гонорина не смогла сдержать улыбки.
– Я не думаю, что мне придется уж очень потрудиться. – Она кивнула на герцога и Корделию, которые входили в гостиную. Они созданы друг для друга.
Освальд замер.
– Нет, – прорычал он злобно, следуя за ними и совсем не нежно таща Гонорину за собой. – Не говори мне, будто хочешь, чтобы Корделия подцепила его светлость.
– А почему бы нет?
– Почему нет? Этот человек герцог, и у него есть невеста. Вот почему нет.
– Глупости! Ему нужна Корделия, а не его невеста. Дураку понятно.
Освальд стал мрачнее обычного.
– Да, он хочет Корделию, но он не женится на ней. Если тебе дорога моя дочь, то ты не будешь поощрять ее фантазий по поводу герцога. Он не преминет воспользоваться ею, погубит ее добродетель и разобьет ей сердце. Такой мужчина всегда женится на ровне. Он с удовольствием попользуется нежной юной девой, но женится на женщине своего круга.
– Не всегда так случается, – сказала Гонорина.
– О да, я совсем забыл. – Его голос стал жестче. – Богатый мистер Бердсли без колебаний взял в жены дочь портного.
Гонорина остановилась. Впервые с того дня, как она ему отказала, Освальд намекнул на их прежние отношения. У нее внутри все сжалось от его сурового взгляда.
Она отвернулась.
– Я думаю, он считал… что я достойна. – Голос ее дрожал, и она ненавидела себя за это.
Она чувствовала на себе его взгляд, когда отпускала его руку. Сердце ее забилось чаще.
– Несомненно, – сказала он мягче. – Вопрос лишь в том, был ли он достоин этого?
Это был честный вопрос, ей приходилось это признать. Из всех людей Освальд имел право знать на него ответ. Но она не могла его дать. Просто не могла. Ей бы пришлось обнажить перед ним те чувства, которые она скрывала. Она не собиралась делать этого.
Но она боялась, молча следуя за ним, что он не успокоится, пока не получит ответ. И если она не будет осторожна, то в один прекрасный день ей придется ответить ему.
Корделия молча смотрела в тарелку на каперсы, украшавшие жареного зайца. Она не хотела есть ни то, что лежало в тарелке, ни одно из девятнадцати других угощений. Ей бы следовало знать, что «небольшой» ужин у Гонорины обозначал присутствие двадцати двух приглашенных на трапезу из двух смен по двадцать блюд каждая, не считая десерта. Только на первое среди прочих яств были поданы голова теленка, жареный карп, пирог с голубятиной и, наконец, жареный лебедь в смородиновом соусе. Десерт еще не подавали. Она даже вздрогнула, представив себе, каким изысканным он должен быть.
Но ни одно из блюд не могло затмить главного, представляющего собой искусно сделанный сад, простиравшийся на целый ярд на столе. В центре возвышалась часовня с колоннами, украшенная цветами, и фарфоровые статуэтки пастуха и пастушки.
Корделия в удивлении покачала головой. Если это скромный дружеский ужин, то каков же большой прием у Гонорины? В любой другой раз она бы порадовалась такой демонстрации достатка, явно предназначенной, чтобы поразить герцога, но сегодня…
Сегодня Корделия боялась, что не доживет до конца. Желудок ее отказывался принимать пищу, а колени приходилось держать врозь, чтобы они не стучали.
Пока все шло хорошо. Отец с самого начала взял на себя роль скромного викария, таким образом оградив себя от излишних вопросов. Он заявил, что служитель церкви не может гордиться мирскими достижениями.
Собственно говоря, сказал он, его музыка была предназначена для богослужения. Обычно он никогда не играет на светских вечерах. Однако для Гонорины он попросит свою дочь сыграть несколько его пьес в благодарность за то, что Гонорина милостиво приютила их в своем доме в Йорке и согласилась следовать с ними в Лондон. Получилось очень убедительно. Даже Себастьяна восхитило достоинство, с которым викарий исполнял свою роль.
Себастьян… Корделия украдкой посмотрела на него, пальцы ее нервно перебирали салфетку. Его волосы сияли, как полированный дуб при свете свечей, он вел себя непринужденно, явно ему не в новинку был и жареный лебедь, и искусные сооружения в центре стола. Когда он улыбался, а делал он это довольно часто, черты его лица принимали более мягкое выражение и он становился просто красавцем. За последние несколько дней она уже привыкла к этой внезапной его перемене в лице, которая для нее была подобна желанному летнему дождю. До сегодняшнего вечера она предназначалась либо ей, либо Гонорине.
Сегодня же вечером и другие женщины были одарены этой сверкающей улыбкой. Он сидел между Гонориной и дочерью судьи, веселой круглолицей блондинкой лет семнадцати, которая время от времени хихикала и бросала томные взгляды. По правде сказать, Себастьян уделял девушке не более внимания, чем этого требовали приличия, но каждый раз, когда та играла кокетливо перед ним веером, словно тысячи стрел вонзались в сердце Корделии.
В одном Гонорина была права, грустно подумала Корделия. Хотя платье девушки было скромным, вырез его было достаточно глубоким, чтобы подчеркнуть юное нежное тело, и никакая шаль не скрывала этих прелестей. Тем более было жаль.
Ты глупа, говорила она себе. Если стоит к кому-то ревновать Себастьяна, то только к его невесте.
На самом деле невеста Себастьяна не занимала мыслей Корделии, поскольку Себастьян редко упоминал о ней. Молодая и нежная дочь судьи – вот это другое дело…
Вдруг нелепость подобных страхов поразила Корделию с такой силой, что она чуть не рассмеялась над собой. Боже милостивый, Себастьян был герцогом прежде всего. Не станет он бегать за дочкой судьи.
Но и за дочерью викария он тоже не приударит.
Как раз в это время их глаза встретились, и на лице его появилась улыбка. Она улыбнулась ему в ответ, и он повернулся к ней. Какую-то долю секунды казалось, что между ними существует тайна, никому более здесь не доступная.
Молодой худощавый человек, сидящий по правую руку Корделии, вдруг наклонился к ней и прошептал на ухо, что с нетерпением ждет момента, чтобы услышать ее игру. Это был один из музыкантов, он играл в оркестре на клавесине.
Она пробормотала что-то вроде, что надеется не разочаровать его, но все ее внимание было поглощено Себастьяном, глаза которого потемнели, когда музыкант наклонился к уху Корделии. Улыбка сошла с его лица, а мускул на щеке стал подергиваться.
И вдруг она вспомнила все то, что произошло между ними под тем несчастным дубом. И тогда на лице его было такое же желание обладать. Теперь подобно возбуждающей ласке его взгляд скользил по ее губам, затем по шее к трепетной груди и снова возвращался к ее лицу.
Замечал ли он, что лишь только дыхание срывалось с его губ, ее губы в ответ трепетали, будто их коснулось его тепло?
Она чувствовала болезненное стеснение в желудке, и это было вовсе не от туго зашнурованного платья. Чем дольше он смотрел на нее, тем больше краска заливала ее лицо, и ей казалось, что оно уже сравнялось цветом с лососем, сверкавшим на блюде при свете свечей.
Им не удалось поговорить в этот вечер. Они остались наедине, лишь когда он проводил ее от лестницы в гостиную, сказав:
– Сегодня вы своей красотой затмите всех женщин. – Она понимала, что это дань вежливости и что герцог сказал бы подобный комплимент любой женщине на ее месте.
Но вместе с тем она вовсе не была в этом уверена. Когда сидящий рядом музыкант попытался вновь завладеть вниманием Корделии, герцог бросил на него такой злобный, уничтожающий взгляд, что Корделия с трудом сдержала улыбку. По крайней мере не она одна терзалась ревностью.
– Давно ли вы сочиняете музыку? – осведомился регент у отца Корделии, прервав безмолвный диалог девушки с Себастьяном. Оба они тотчас же в волнении обратили свои взоры на викария.
Но викарий уже добродушно улыбался.
– О, уже достаточно давно. Тогда я только познакомился со своей будущей женой. До тех пор книги занимали меня гораздо больше, и я не уделял достойного внимания музыке.
К удивлению Корделии, он обратился взором к Гонорине.
– Флоринда умела создать такую обстановку, что хотелось научиться всему. Казалось, она не очень переживала от того, что я вовсе не гожусь в музыканты, я думаю, понятно, что я имею в виду. Она была так счастлива со мной, что ее не удручало то обстоятельство, что в чем-то она была способнее меня.
Гонорина уронила вилку и сильно побледнела.
– Да, молодые люди несколько самонадеянны. Более зрелая женщина бы дважды подумала, прежде чем вести беседы о музыке с человеком без какого-либо опыта в этом деле.
Себастьян вопросительно посмотрел на Корделию, она же пожала плечами. Гонорина и викарий занялись беседой, которую никто более не мог поддержать. К несчастью, регент и судья выглядели довольно смущенными.
Корделия предупредительно посмотрела на Гонорину.
– Хорошо, что мама стала заниматься музыкой с отцом, несмотря на его неопытность. Это позволило ему достичь заметных результатов.
Гонорина собиралась было что-то сказать, но тут подали десерт, и она стала выслушивать комплименты гостей по поводу внушительного сооружения из теста наподобие большого корабля, наполненного сушеными и засахаренными фруктами.
Слава Богу, все принялись за еду и опасные разговоры между Гонориной и викарием прекратились. Но Корделия уже не могла успокоиться. Эта мелкая неприятность лишь усилила ее нервозность.
Когда Гонорина объявила, что сейчас наступило время исполнения музыкальных произведений, Корделия вышла из-за стола и руки ее тряслись так, что она с трудом держала веер. Она пыталась вежливо разговаривать с музыкантом, улыбаться всем, но тревога захватила ее целиком.
Что, если отец просчитается или забудет какую-нибудь заученную фразу?
Она обошла стол и направилась к двери, кто-то тронул ее за локоть, она повернулась – это был Себастьян.
– Гораздо проще разыгрывать шарады, когда у тебя более уверенный вид, мой ангел. Это надо знать.
Несомненно, он говорил о Белхаме, но здесь был другой случай. Тогда был просто розыгрыш и каждый хорошо выдержал свою роль. Сейчас же был настоящий обман.
Прикрыв лицо веером, она прошептала:
– Ничего не выйдет. Я наивно полагала, что все получится.
– Все получится.
Такая уверенность, звучавшая в словах Себастьяна, заставила ее скептически посмотреть на него.
– Вчера вы не были так уверены.
– Вчера я сомневался в способностях вашего отца, но не в ваших. Я полагаю, если ваш отец не будет пить еще дней пять, то успешно справится со своей ролью.
Он нахмурился и кивком головы указал на музыканта, поджидавшего ее у двери.
– Судя по тому, какими глазами смотрит на меня ваш кавалер, вы уже очаровали всех гостей Гонорины, по крайней мере мужскую половину. – Взгляд его скользнул по ее губам и замер.
Она быстро замахала веером.
– А вы, ваша светлость? – Ей самой казалось, что голос ее звучит слишком кокетливо. – Вас я тоже очаровала?
Слова Гонорины о ее красоте явно запали в душу Корделии.
– Очаровала? Этим словом не выразить того, что вы со мной сделали. – Он резко отвернулся, вдруг осознав, насколько слова выдавали его чувства. – Хотя разве это имеет какое-нибудь значение? Мы приедем в Лондон, и там меня будет ждать Джудит.
Смысл фразы «меня будет ждать Джудит» вдруг поразил ее. Она вдруг поняла, что, несмотря на то, какие чувства он испытывал к ней или к своей невесте, его будущее было определенно. Про нее этого сказать было нельзя.
Корделия молча направилась к двери. Ее беспокойство по поводу предстоящего обмана уступило место отчаянию. Ее все возрастающая любовь к Себастьяну была абсолютно бессмысленна.
Себастьян в хмуром молчании следил за ней. Она знала, что ей трудно будет теперь отказаться от своих чувств. Для него, очевидно, это было проще, но и это ничего не меняло.
Когда же они вошли в музыкальную гостиную, Корделия быстро направилась к клавесину и села, полная решимости предпринять любой шаг, чтобы как можно скорее прекратить свою связь с Себастьяном. Дольше терпеть она не могла – это разрывало ее бедное сердце.
И когда Гонорина представила ее, сказав несколько слов о ее способностях как исполнительницы, она со всей страстью обрушилась на инструмент, стараясь вложить в прелюдию всю глубину своих чувств от рухнувших надежд и тщетных мечтаний. Она играла как безумная. Музыка проникла в ее кровь, и минорные аккорды приносили ей такие страдания, которые были сильнее физической боли.
Вскоре все чувства, связанные с Себастьяном, отступили и осталась лишь музыка и огромная радость от удачного пассажа. Мелодия выстраивалась, пока кода не привела произведение к окончательной гармонии.
Последние звуки коды замерли, и она отняла руки от клавиш. Напряженное молчание, которое она чувствовала за спиной, свидетельствовало о том, что публика не осталась равнодушной к ее исполнению. Казалось, они тоже пережили гнев, отчаяние и сердечные муки – все, что она вложила в игру.
Она повернулась к зрителям лицом и с усилием изобразила на лице улыбку, подобающую исполнителю, который просто демонстрирует свою виртуозность, а не выплескивает эмоции.
Громкие аплодисменты привели ее в чувство, напомнив о том, что представление еще не закончено. Она оглядела людей, которых они с отцом намеревались обмануть.
– Вот видите? – воскликнула Гонорина – Я же говорила, что она потрясающе талантлива.
«Она ошиблась», – подумала Корделия в волнении, но прежде, чем она успела как-то отреагировать на оговорку Гонорины, регент сам исправил ее.
– Действительно, мисс Шалстоун играет великолепно, но ведь сама пьеса вдохновила ее на это. Такая необыкновенная гармония и контрапункт. – Он посмотрел на викария. – Жаль, что здесь нет хора, а то мы бы попробовали спеть один из ваших хоралов, преподобный Шалстоун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Она узнает об этом рано или поздно, и это был еще один довод для того, чтобы поехать в Лондон.
Она решительно похлопала Корделию по руке.
– Иди, иди, милая, не бойся. Все будет хорошо. Вот увидишь. Но если мы еще промешкаем здесь, все решат, что мы умерли. – И она стала спускаться по ступеням вниз, а Корделия, мгновение поколебавшись, последовала за ней.
Вскоре они увидели лорда Веверли и викария, те мило беседовали. Гонорина быстро взглянула на Корделию – ее лицо вспыхнуло румянцем при виде его светлости в роскошном сюртуке и жилете, расшитом золотом. Гонорина поздравила себя с тем, что угадала, как будет одет герцог, и приготовила соответственный наряд для Корделии. Сегодня вечером они составят замечательную пару: их блестящие темные волосы и сверкающие туалеты гармонировали как нельзя лучше.
Затем Гонорина обратила внимание на костюм Освальда, который был одет не так ужасно, как она себе представляла, когда он отказался от ее помощи. На нем был очень респектабельный костюм из черного бархата, лишь блуза и галстук были белыми. Несомненно, вмешался герцог, чтобы сделать наряд Освальда соответственным, сам Освальд никогда не увлекался модными нарядами.
Женщины уже почти спустились вниз, и вдруг Освальд поднял голову и, вместо того чтобы, взглянув на дочь, разразиться негодованием по поводу ее слишком открытого платья, застыл в изумлении при виде Гонорины.
К своему неудовольствию, она покраснела под его взглядом, быстро открыла веер и стала им обмахиваться. Освальд не должен видеть ее замешательство. И все же ей было приятно, что этот взгляд предназначался ей.
Затем она посмотрела на герцога, и то, что она увидела, заставило ее спрятать улыбку за веером. Его светлость смотрел на Корделию сияющими глазами, выражающими все, что он думал о ней.
Никогда прежде Гонорине не доводилось видеть столь откровенное желание в глазах мужчины. Она думала о том, понимает ли Корделия, насколько редко можно встретить мужчину, способного смотреть на тебя со всей глубиной чувства и искренней страстью. Только один мужчина в жизни смотрел на Гонорину так.
Гонорина быстро перевела взгляд на Освальда, но он уже смотрел на дочь. Он открыл было рот, собираясь что-то сказать Корделии, но тут Гонорина притворилась, что оступилась, и почти упала ему в объятия.
– Будь осторожна, – воскликнул викарий, бросившись на помощь Гонорине.
Она же тем временем следила за Корделией и герцогом, который поднес к губам руку девушки и приник к ней поцелуем, выходящим за рамки благоразумия.
Освальд проследил за ее взглядом и нахмурился.
– Что ты сделала с Корделией? – прошипел он ей прямо в ухо. – Дело не в том, что это некрасиво, но она не должна вываливаться из платья вот так. Она ведь еще девочка.
Они оба увидели, как лорд Веверли предложил Корделии руку, и та приняла ее с довольной улыбкой на губах.
– Не говори глупостей, Освальд. Она женщина. И ей уже пора замуж.
Освальд посмотрел на нее подозрительно.
– Что ты замышляешь, Гонорина? Не собираешься ли ты заняться устройством партии для моей дочери?
Гонорина не смогла сдержать улыбки.
– Я не думаю, что мне придется уж очень потрудиться. – Она кивнула на герцога и Корделию, которые входили в гостиную. Они созданы друг для друга.
Освальд замер.
– Нет, – прорычал он злобно, следуя за ними и совсем не нежно таща Гонорину за собой. – Не говори мне, будто хочешь, чтобы Корделия подцепила его светлость.
– А почему бы нет?
– Почему нет? Этот человек герцог, и у него есть невеста. Вот почему нет.
– Глупости! Ему нужна Корделия, а не его невеста. Дураку понятно.
Освальд стал мрачнее обычного.
– Да, он хочет Корделию, но он не женится на ней. Если тебе дорога моя дочь, то ты не будешь поощрять ее фантазий по поводу герцога. Он не преминет воспользоваться ею, погубит ее добродетель и разобьет ей сердце. Такой мужчина всегда женится на ровне. Он с удовольствием попользуется нежной юной девой, но женится на женщине своего круга.
– Не всегда так случается, – сказала Гонорина.
– О да, я совсем забыл. – Его голос стал жестче. – Богатый мистер Бердсли без колебаний взял в жены дочь портного.
Гонорина остановилась. Впервые с того дня, как она ему отказала, Освальд намекнул на их прежние отношения. У нее внутри все сжалось от его сурового взгляда.
Она отвернулась.
– Я думаю, он считал… что я достойна. – Голос ее дрожал, и она ненавидела себя за это.
Она чувствовала на себе его взгляд, когда отпускала его руку. Сердце ее забилось чаще.
– Несомненно, – сказала он мягче. – Вопрос лишь в том, был ли он достоин этого?
Это был честный вопрос, ей приходилось это признать. Из всех людей Освальд имел право знать на него ответ. Но она не могла его дать. Просто не могла. Ей бы пришлось обнажить перед ним те чувства, которые она скрывала. Она не собиралась делать этого.
Но она боялась, молча следуя за ним, что он не успокоится, пока не получит ответ. И если она не будет осторожна, то в один прекрасный день ей придется ответить ему.
Корделия молча смотрела в тарелку на каперсы, украшавшие жареного зайца. Она не хотела есть ни то, что лежало в тарелке, ни одно из девятнадцати других угощений. Ей бы следовало знать, что «небольшой» ужин у Гонорины обозначал присутствие двадцати двух приглашенных на трапезу из двух смен по двадцать блюд каждая, не считая десерта. Только на первое среди прочих яств были поданы голова теленка, жареный карп, пирог с голубятиной и, наконец, жареный лебедь в смородиновом соусе. Десерт еще не подавали. Она даже вздрогнула, представив себе, каким изысканным он должен быть.
Но ни одно из блюд не могло затмить главного, представляющего собой искусно сделанный сад, простиравшийся на целый ярд на столе. В центре возвышалась часовня с колоннами, украшенная цветами, и фарфоровые статуэтки пастуха и пастушки.
Корделия в удивлении покачала головой. Если это скромный дружеский ужин, то каков же большой прием у Гонорины? В любой другой раз она бы порадовалась такой демонстрации достатка, явно предназначенной, чтобы поразить герцога, но сегодня…
Сегодня Корделия боялась, что не доживет до конца. Желудок ее отказывался принимать пищу, а колени приходилось держать врозь, чтобы они не стучали.
Пока все шло хорошо. Отец с самого начала взял на себя роль скромного викария, таким образом оградив себя от излишних вопросов. Он заявил, что служитель церкви не может гордиться мирскими достижениями.
Собственно говоря, сказал он, его музыка была предназначена для богослужения. Обычно он никогда не играет на светских вечерах. Однако для Гонорины он попросит свою дочь сыграть несколько его пьес в благодарность за то, что Гонорина милостиво приютила их в своем доме в Йорке и согласилась следовать с ними в Лондон. Получилось очень убедительно. Даже Себастьяна восхитило достоинство, с которым викарий исполнял свою роль.
Себастьян… Корделия украдкой посмотрела на него, пальцы ее нервно перебирали салфетку. Его волосы сияли, как полированный дуб при свете свечей, он вел себя непринужденно, явно ему не в новинку был и жареный лебедь, и искусные сооружения в центре стола. Когда он улыбался, а делал он это довольно часто, черты его лица принимали более мягкое выражение и он становился просто красавцем. За последние несколько дней она уже привыкла к этой внезапной его перемене в лице, которая для нее была подобна желанному летнему дождю. До сегодняшнего вечера она предназначалась либо ей, либо Гонорине.
Сегодня же вечером и другие женщины были одарены этой сверкающей улыбкой. Он сидел между Гонориной и дочерью судьи, веселой круглолицей блондинкой лет семнадцати, которая время от времени хихикала и бросала томные взгляды. По правде сказать, Себастьян уделял девушке не более внимания, чем этого требовали приличия, но каждый раз, когда та играла кокетливо перед ним веером, словно тысячи стрел вонзались в сердце Корделии.
В одном Гонорина была права, грустно подумала Корделия. Хотя платье девушки было скромным, вырез его было достаточно глубоким, чтобы подчеркнуть юное нежное тело, и никакая шаль не скрывала этих прелестей. Тем более было жаль.
Ты глупа, говорила она себе. Если стоит к кому-то ревновать Себастьяна, то только к его невесте.
На самом деле невеста Себастьяна не занимала мыслей Корделии, поскольку Себастьян редко упоминал о ней. Молодая и нежная дочь судьи – вот это другое дело…
Вдруг нелепость подобных страхов поразила Корделию с такой силой, что она чуть не рассмеялась над собой. Боже милостивый, Себастьян был герцогом прежде всего. Не станет он бегать за дочкой судьи.
Но и за дочерью викария он тоже не приударит.
Как раз в это время их глаза встретились, и на лице его появилась улыбка. Она улыбнулась ему в ответ, и он повернулся к ней. Какую-то долю секунды казалось, что между ними существует тайна, никому более здесь не доступная.
Молодой худощавый человек, сидящий по правую руку Корделии, вдруг наклонился к ней и прошептал на ухо, что с нетерпением ждет момента, чтобы услышать ее игру. Это был один из музыкантов, он играл в оркестре на клавесине.
Она пробормотала что-то вроде, что надеется не разочаровать его, но все ее внимание было поглощено Себастьяном, глаза которого потемнели, когда музыкант наклонился к уху Корделии. Улыбка сошла с его лица, а мускул на щеке стал подергиваться.
И вдруг она вспомнила все то, что произошло между ними под тем несчастным дубом. И тогда на лице его было такое же желание обладать. Теперь подобно возбуждающей ласке его взгляд скользил по ее губам, затем по шее к трепетной груди и снова возвращался к ее лицу.
Замечал ли он, что лишь только дыхание срывалось с его губ, ее губы в ответ трепетали, будто их коснулось его тепло?
Она чувствовала болезненное стеснение в желудке, и это было вовсе не от туго зашнурованного платья. Чем дольше он смотрел на нее, тем больше краска заливала ее лицо, и ей казалось, что оно уже сравнялось цветом с лососем, сверкавшим на блюде при свете свечей.
Им не удалось поговорить в этот вечер. Они остались наедине, лишь когда он проводил ее от лестницы в гостиную, сказав:
– Сегодня вы своей красотой затмите всех женщин. – Она понимала, что это дань вежливости и что герцог сказал бы подобный комплимент любой женщине на ее месте.
Но вместе с тем она вовсе не была в этом уверена. Когда сидящий рядом музыкант попытался вновь завладеть вниманием Корделии, герцог бросил на него такой злобный, уничтожающий взгляд, что Корделия с трудом сдержала улыбку. По крайней мере не она одна терзалась ревностью.
– Давно ли вы сочиняете музыку? – осведомился регент у отца Корделии, прервав безмолвный диалог девушки с Себастьяном. Оба они тотчас же в волнении обратили свои взоры на викария.
Но викарий уже добродушно улыбался.
– О, уже достаточно давно. Тогда я только познакомился со своей будущей женой. До тех пор книги занимали меня гораздо больше, и я не уделял достойного внимания музыке.
К удивлению Корделии, он обратился взором к Гонорине.
– Флоринда умела создать такую обстановку, что хотелось научиться всему. Казалось, она не очень переживала от того, что я вовсе не гожусь в музыканты, я думаю, понятно, что я имею в виду. Она была так счастлива со мной, что ее не удручало то обстоятельство, что в чем-то она была способнее меня.
Гонорина уронила вилку и сильно побледнела.
– Да, молодые люди несколько самонадеянны. Более зрелая женщина бы дважды подумала, прежде чем вести беседы о музыке с человеком без какого-либо опыта в этом деле.
Себастьян вопросительно посмотрел на Корделию, она же пожала плечами. Гонорина и викарий занялись беседой, которую никто более не мог поддержать. К несчастью, регент и судья выглядели довольно смущенными.
Корделия предупредительно посмотрела на Гонорину.
– Хорошо, что мама стала заниматься музыкой с отцом, несмотря на его неопытность. Это позволило ему достичь заметных результатов.
Гонорина собиралась было что-то сказать, но тут подали десерт, и она стала выслушивать комплименты гостей по поводу внушительного сооружения из теста наподобие большого корабля, наполненного сушеными и засахаренными фруктами.
Слава Богу, все принялись за еду и опасные разговоры между Гонориной и викарием прекратились. Но Корделия уже не могла успокоиться. Эта мелкая неприятность лишь усилила ее нервозность.
Когда Гонорина объявила, что сейчас наступило время исполнения музыкальных произведений, Корделия вышла из-за стола и руки ее тряслись так, что она с трудом держала веер. Она пыталась вежливо разговаривать с музыкантом, улыбаться всем, но тревога захватила ее целиком.
Что, если отец просчитается или забудет какую-нибудь заученную фразу?
Она обошла стол и направилась к двери, кто-то тронул ее за локоть, она повернулась – это был Себастьян.
– Гораздо проще разыгрывать шарады, когда у тебя более уверенный вид, мой ангел. Это надо знать.
Несомненно, он говорил о Белхаме, но здесь был другой случай. Тогда был просто розыгрыш и каждый хорошо выдержал свою роль. Сейчас же был настоящий обман.
Прикрыв лицо веером, она прошептала:
– Ничего не выйдет. Я наивно полагала, что все получится.
– Все получится.
Такая уверенность, звучавшая в словах Себастьяна, заставила ее скептически посмотреть на него.
– Вчера вы не были так уверены.
– Вчера я сомневался в способностях вашего отца, но не в ваших. Я полагаю, если ваш отец не будет пить еще дней пять, то успешно справится со своей ролью.
Он нахмурился и кивком головы указал на музыканта, поджидавшего ее у двери.
– Судя по тому, какими глазами смотрит на меня ваш кавалер, вы уже очаровали всех гостей Гонорины, по крайней мере мужскую половину. – Взгляд его скользнул по ее губам и замер.
Она быстро замахала веером.
– А вы, ваша светлость? – Ей самой казалось, что голос ее звучит слишком кокетливо. – Вас я тоже очаровала?
Слова Гонорины о ее красоте явно запали в душу Корделии.
– Очаровала? Этим словом не выразить того, что вы со мной сделали. – Он резко отвернулся, вдруг осознав, насколько слова выдавали его чувства. – Хотя разве это имеет какое-нибудь значение? Мы приедем в Лондон, и там меня будет ждать Джудит.
Смысл фразы «меня будет ждать Джудит» вдруг поразил ее. Она вдруг поняла, что, несмотря на то, какие чувства он испытывал к ней или к своей невесте, его будущее было определенно. Про нее этого сказать было нельзя.
Корделия молча направилась к двери. Ее беспокойство по поводу предстоящего обмана уступило место отчаянию. Ее все возрастающая любовь к Себастьяну была абсолютно бессмысленна.
Себастьян в хмуром молчании следил за ней. Она знала, что ей трудно будет теперь отказаться от своих чувств. Для него, очевидно, это было проще, но и это ничего не меняло.
Когда же они вошли в музыкальную гостиную, Корделия быстро направилась к клавесину и села, полная решимости предпринять любой шаг, чтобы как можно скорее прекратить свою связь с Себастьяном. Дольше терпеть она не могла – это разрывало ее бедное сердце.
И когда Гонорина представила ее, сказав несколько слов о ее способностях как исполнительницы, она со всей страстью обрушилась на инструмент, стараясь вложить в прелюдию всю глубину своих чувств от рухнувших надежд и тщетных мечтаний. Она играла как безумная. Музыка проникла в ее кровь, и минорные аккорды приносили ей такие страдания, которые были сильнее физической боли.
Вскоре все чувства, связанные с Себастьяном, отступили и осталась лишь музыка и огромная радость от удачного пассажа. Мелодия выстраивалась, пока кода не привела произведение к окончательной гармонии.
Последние звуки коды замерли, и она отняла руки от клавиш. Напряженное молчание, которое она чувствовала за спиной, свидетельствовало о том, что публика не осталась равнодушной к ее исполнению. Казалось, они тоже пережили гнев, отчаяние и сердечные муки – все, что она вложила в игру.
Она повернулась к зрителям лицом и с усилием изобразила на лице улыбку, подобающую исполнителю, который просто демонстрирует свою виртуозность, а не выплескивает эмоции.
Громкие аплодисменты привели ее в чувство, напомнив о том, что представление еще не закончено. Она оглядела людей, которых они с отцом намеревались обмануть.
– Вот видите? – воскликнула Гонорина – Я же говорила, что она потрясающе талантлива.
«Она ошиблась», – подумала Корделия в волнении, но прежде, чем она успела как-то отреагировать на оговорку Гонорины, регент сам исправил ее.
– Действительно, мисс Шалстоун играет великолепно, но ведь сама пьеса вдохновила ее на это. Такая необыкновенная гармония и контрапункт. – Он посмотрел на викария. – Жаль, что здесь нет хора, а то мы бы попробовали спеть один из ваших хоралов, преподобный Шалстоун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36