"Ненависть к Москве, — законно утверждает И. Солоневич в "Народной
Монархии", — и ко всему тому, что связано с Москвой, которая проходит через всю
"реформаторскую" деятельность. Петра, дал, конечно, Кокуй. И Кокуй же дал ответ
на вопрос о дальнейших путях. Дальнейшие пути вели на Запад, а Кокуй был его
форпостом в варварской Москве. Нет Бога кроме Запада и Кокуй пророк Его. Именно
от Кокуя технические реформы Москвы наполнились иным эмоциональным содержанием:
Москву не стоило улучшать — Москву надо было послать ко всем чертям со всем тем,
что в ней находилось, с традициями, с бородами, с банями, с Кремлем и с прочим."
Юность, проведенная среди иностранного сброда в Кокуе привела к тому, что
в Петре Первом, по характеристике Ключевского "вырастал правитель без правил,
одухотворяющих и оправдывающих власть, без элементарных политических понятий и
общественных сдержек".

II

Петр Первый, как мы видим из характеристики основных черт его личности,
Ключевским, — не мог иметь и не имел стройного миросозерцания. А люди, не
имеющие определенного миросозерцания, легко подпадают под влияние других людей,
которых они признают для себя авторитетами. Такими авторитетами для Петра, как
мы видим, били Патрик Гордон и Лефорт, влияние которого на Петра, как признают
все современники, было исключительно.
Петр не самостоятельно дошел до идеи послать все московское к черту и
переделать Россию в Европу. Он только слепо следовал тем планам, которые внушили
ему Патрик Гордон и Лефорт до поездки заграницу и различные европейские
политические деятели, с которыми он встречался в Европе.
Политические деятели Запада, поддерживая намерения Петра насаждать на
Руси европейскую культуру, поступали так, конечно, не из бескорыстного желания
превратить Россию в культурное государство. Они, конечно, понимали, что
культурная Россия стала бы еще более опасна для Европы. Они были заинтересованы
в том, чтобы Петр проникся ненавистью к русским традициям и культуре. Понимали
они и то, что попытки Петра насильственно превратить Россию в Европу обречены
заранее на неудачу и что кроме ослабления России они ничего не дадут. Но это то
именно и нужно было иностранцам. Поэтому то они и старались утвердить Петра в
намерении проводить реформы как можно быстрее и самым решительным образом.
В книге В. Иванова "От Петра до наших дней" мы читаем: "Передовой ум
Петра, безудержно восхваляется в сочинении Франсиса Ли, расточаются похвалы
намерению Петра произвести реформы. В Торнской гимназии во время диспута
утверждалось, что русские до сих пор жили во мраке невежества и что Петру
суждено развить в Московии науку и искусство". "Уже в Митаве Петр раскрыл свое
инкогнито и, — как пишет историк Валишевский, — поразил гостей "насмешками над
нравами, предрассудками, варварскими законами своей родины".
"Интересно проследить, — пишет В. Ф. Иванов, — первое заграничное
путешествие Петра: а) Идея поездки дается Лефортом, кальвинистом и пламенным
поклонником Вильгельма III, б) относительно маршрута идет переписка с Витзеном,
который поджидает посольство в Амстердаме, в) Лейбниц принимает самое горячее
участие во всех событиях поездки и старается создать европейское общественное
мнение в пользу будущего реформатора России, г) конечная цель поездки — свидание
с масонским королем Вильгельмом Ш Оранским и вероятно посвящение Петра в
масонство". (17)
Историк Православной Церкви А. Доброклонский, например, считает, что
"протестантской идее о том, что Государь есть "глава религии", научили Петра
протестанты. Как говорят, в Голландии Вильгельм Оранский советовал ему самому
сделаться "главой религии", чтобы быть полным господином в своих владениях".
(18)
Петр дважды встречался с Вильгельмом III Оранским, который по мнению
историка русского масонства В. Ф. Иванова вовлек Петра в масоны.
"Единственно реальное и ощутительное, что вынес Петр из своей поездки в
чужие края, — резюмирует Иванов, — это отрицательное отношение к православной
религии и русскому народу. Сомнение и скептицизм в истинности своей веры,
вынесенные им из общения с Немецкой слободой, окрепли во время заграничной
поездки.
Петр вернулся домой новым человеком. Старая Московская Русь стала для
Петра враждебной стихией".
"...На далеком Западе, — пишет С. Платонов в книге "Петр Великий", —
слабели последние связи Петра с традиционным московским бытом; стрелецкий бунт
порвал их совсем. Родина провожала Петра в его путешествие ропотом неодобрения,
а встретила его возвращение прямым восстанием".
Петр не понимал, что русский народ, являясь носителем особой, не
европейской культуры имеет свое собственное понимание христианства и свою
собственную государственную идею и свою собственную неповторимую историческую
судьбу.
Этого же до сих пор не понимают русские интеллигенты типа Мельгунова, Г.
Федотова. Рассуждения проф. Федотова чрезвычайно характерны для современных
последышей западничества, которые всегда питали испуг перед мыслью о том, что
русская культура таила в себе возможности самобытного политического, социального
и культурного творчества, не такого, как западная Европа. Это все отголоски
мнения Петра, что русские животные, которых надобно сделать людьми, то есть
европейцами.
Россия для Федотова это не страна органической, самобытной культуры. Это
страна, лишенная культуры мысли, бессловесная страна.
"...Понятно, — пишет Федотов, — почему ничего подобного русской
интеллигенции не могло явиться на Западе — и ни в одной из стран органической
культуры. Ее условие — отрыв. Некоторое подобие русской интеллигенции мы
встречаем в наши дни в странах пробуждающегося Востока: в Индии, в Турции, в
Китае. Однако, насколько мы можем судить, там нет ничего и отдаленно
напоминающего по остроте наше собственное отступничество: нет презрения к своему
быту, нет национального самоунижения — "мизопатрии". И это потому, что древние
страны Востока были не только родиной великих религий и художественных культур,
но и глубокой мысли. Они не "бессловесны", как древняя Русь. Им есть что
противопоставить европейскому разуму, и они сами готовы начать его завоевание".
(19)
Подобная постановка вопроса — типично интеллигентская постановка вопроса.
Ни тяжелый трагический опыт русской интеллигенции, ни еще более трагический опыт
реализации политических и социальных замыслов русской интеллигенции ничему не
смог научить русских интеллигентов. А Г. Федотов — интеллигент чистой воды. Он,
до сих пор, даже после успешного японского опыта не в силах понять, что можно
было превосходно привить немецкую технику к русскому православному быту, как это
и делали до Петра.
Техника Киевской Руси была не только не ниже, а даже выше современной ей
европейской. Привить технику к Московскому православному быту это значит
возвратить Московскую Русь на тот путь, по которому Киевская Русь шла до
татарского нашествия.
Рассуждения Федотова типичный интеллигентский абсурд. Нет, конечно,
необходимости его оспаривать, хотя нелепость его ясна для всех, кто не построил
историю Киевской и Московской Руси на интеллигентский образец и не превращал
такое яркое, самобытное явление, как средневековая Русь — в пустое место, в
котором Логос не был связан с разумом. (!?).

V. У КАКОЙ ЕВРОПЫ УЧИЛСЯ ПЕТР I

Петр очаровался западными порядками, хотя очаровываться, собственно, было
нечем. Нравственные и политические принципы современной Петру Европы были
несравненно ниже нравственных и политических принципов Московской Руси.
"Миф о человеколюбивой, благоустроенной Европе и варварской Москве есть
сознательная ложь, — пишет И. Солоневич в "Народной Монархии. — Бессознательной
она быть не может: факты слишком элементарны, слишком общеизвестны и слишком уж
бьют в глаза". Это жестокий для большинства русских историков, но совершенно
верный вывод.
Положение Европы, в которую поехал учиться Петр, во многих отношения было
хуже, чем положение в Московской Руси. Историки интеллигентского толка слишком
уж произвольно распределяют свет и тени, слишком уж живописуют варварство
Московской Руси и процветание тогдашней Европы. В Англии только незадолго
закончилась революция. Европа еще не залечила кровавых ран, нанесенных
Тридцатилетней войной. Война прекратилась только вследствие того, что разоренное
население Франции и бесчисленных немецких государств-карликов стало вымирать с
голода. По всей Европе пылали костры инквизиции, на которых жгли еретиков и
ведьм. Бельгия и Голландия также, как и все государства, были переполнены
нищими, бродягами и разбойниками. В одном из германских городов все женщины были
сожжены по обвинению в том, что они ведьмы.
Какова была законность в "просвещенной и культурной" Европе, показывает
деятельность саксонского судьи Карпцофа. Он в одной только крошечной Саксонии
ухитрился за, свою жизнь казнить 20.000 человек. В Италии и Испании, где
свирепствовала инквизиция, дело было еще хуже. Нельзя забывать, что последний
случай сожжения еретика произошел в 1826 году, сто двадцать пять лет после
поездки Петра в гуманную и просвещенную Европу. Таковы были порядки в Европе,
которая по словам Ключевского, воспитывалась "без кнута и застенка" и куда Петр
поехал учиться более лучшим порядкам, чем московские.
И. Солоневич нисколько не искажает исторического прошлого, когда заявляет
в "Народной Монархии":
"Самого элементарнейшего знания европейских дел достаточно, чтобы сделать
такой вывод: благоустроенной Европы, с ее благо-попечительным начальством Петр
видеть не мог, и по той чрезвычайно простой причине, что такой Европы вообще и в
природе не существовало". (20)
"Не нужно, конечно, думать, что в Москве до-петровской эпохи был рай
земной или, по крайней мере, манеры современного великосветского салона. Не
забудем, что пытки, как метод допроса и не только обвиняемых, но даже и
свидетелей, были в Европе отменены в среднем лет сто-полтораста тому назад.
Кровь и грязь были в Москве, но в Москве их было очень намного меньше. И
Петр, с той, поистине, петровской "чуткостью", которую ему либерально
приписывает Ключевский — вот и привез в Москву стрелецкие казни, личное и
собственноручное в них участие — до чего московские цари, даже и Грозный,
никогда не опускались; привез Преображенский приказ, привез утроенную порцию
смертной казни, привез тот террористический режим, на который так трогательно
любят ссылаться большевики. А что он мог привезти другое?
В отношении быта Москве тоже нечему было особенно учиться. На Западе
больше внимания уделяли постройке мостовых, Московская Русь больше уделяла
внимания строительству бань. На Западе больше внимания уделяли красивым камзолам
и туфлям с затейливыми пряжками, русские стремились к тому, чтобы под простыми
кафтанами у них было чистое тело..."
В царских палатах, в Боярской думе, в боярских домах, не ставили блюдец
на стол, чтобы на них желающие могли давить вшей. В Версальских дворцах такие
блюдца ставили. Пышно разодетые кавалеры и дамы отправляли свои естественные
потребности в коридорах роскошного Версальского дворца. В палатах Московских
царей такого не водилось.
Для того, чтобы не искажать исторической перспективы нельзя ни на одно
мгновение забывать о том, что западный мир, куда прибыл Петр I, был уже в
значительной части безрелигиозный мир.
"Западный мир, куда прибыл Петр I, был уже безрелигиозный мир и
объевропеевшиеся русские, прибывшие с Петром Великим, стали агентами этой
европеизации, не стремясь нисколько принимать форму западного христианства", —
пишет знаменитый английский историк Арнольд Тойнби в своей книге "Мир и Запад".
Петр учился уже у безрелигиозного Запада, разлагавшегося под влиянием
всевозможных рационалистических и материалистических идей.
"Европеизацией, — правильно заключает И. Солоневич, — объясняются и
петровские кощунственные выходки. Описывая их, историки никак не могут найти для
них подходящей полочки. В Москве этого не бывало никогда. Откуда же Петр мог
заимствовать и всепьянейший синод, и непристойные имитации Евангелия и креста, и
все то, что с такою странной изобретательностью практиковал он с его
выдвиженцами?
Историки снова плотно зажмуривают глаза. Выходит так, как будто вся эта
хулиганская эпопея с неба свалилась, была, так сказать, личным капризом и личным
изобретением Петра, который на выдумки был вообще горазд. И только Покровский в
третьем томе своей достаточно похабной Истории России (довоенное издание), —
скупо и мельком сообщая о "протестантских симпатиях Петра", намекает и на
источники его вдохновения. Европа эпохи Петра вела лютеранскую борьбу против
католицизма. И арсенал снарядов и экспонатов петровского антирелигиозного
хулиганства был, попросту, заимствован из лютеранской практики. Приличиями и
чувством меры тогда особенно не стеснялись, и подхватив лютеранские методы
издевки над католицизмом, Петр только переменил адрес — вместо издевательств над
католицизмом, стал издеваться над православием. Этот источник петровских забав
наши историки не заметили вовсе.

VI. НАЧАЛО РАЗГРОМА НАЦИОНАЛЬНОЙ РУСИ

Вернувшись из заграницы Петр не заезжает к жене, не останавливается во
дворце, а едет прямо в дорогой своему сердцу Кокуй. Не правда ли, несколько
странный поступок для русского царя.
На следующий день, во время торжественного приема в Преображенском, он
уже сам начал резать боярские бороды и укорачивать боярские кафтаны. И после
этого насаждения "европейской культуры" Петр возобновил следствие о бунте
стрельцов, хотя стрельцы были жестоко наказаны уже и перед его отправкой
заграницу.
Главой Преображенского розыскного приказа был Федор Ромодановский. "Собою
видом как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян
во все дни", — так характеризует один из современников этого палача. Своей
невероятной жестокостью этот палач наводил ужас на всех.
"В Преображенском приказе начались ужасающие пытки стрельцов, — сообщает
С. Платонов. (21) — Перед окнами кельи насильно постриженной Софьи по приказу
Петра было повешено несколько стрельцов. Всего же в Москве и в Преображенском
было казнено далеко за тысячу человек". Ужасы, пережитые Москвой в осенние дни
1698 года историк С. Соловьев характеризует как время "террора". К ужасу
Москвичей они впервые увидели русского царя в роли жестокого палача.
"Петр сам рубил головы стрельцам, — пишет С. Платонов, — и заставлял то
же делать своих приближенных и придворных".
"По свидетельству современников, в Преображенском селе ежедневно курилось
до 30 костров с угольями для поджаривания стрельцов. Сам царь с видимым
удовольствием присутствовал при этих истязаниях". (22)
"...17 сентября, в день именин царевны Софьи, в селе Преображенском, в 14
застенках начались пытки. Пытки отличались неслыханной жестокостью", — пишет С.
Мельгунов в своей работе "Прошлое старообрядцев".
...30 сентября совершилась первая казнь в селе Преображенском. Петр
Великий собственноручно отрубил головы пятерым стрельцам.
30 сентября было повешено у Покровских ворот 196 человек. 11 октября было
казнено 144 человека, 12 октября — 205, 13 октября — 141.
"Сто девяносто пять стрельцов было повешено у ворот Новодевичьего
монастыря и перед кельей царевны Софьи; трое из них, повешены подле самых окон,
так что Софья могла легко достать до них рукой, держали в руках челобитные.
Целых пять месяцев трупы не убирались с мест казни"...
17 октября Петр устроил в Преображенском новое издевательство над
несчастными стрельцами.
"17 октября, — пишет историк Соловьев", — приближенные царя рубили головы
стрельцам: князь Ромодановский отсек четыре головы; Голицын по неумению рубить,
увеличил муки доставшегося ему несчастного; любимец Петра, Алексаша (Меньшиков),
хвалился, что обезглавил 20 человек".
Став сам к ужасу народа палачем, Петр хотел, чтобы палачами стали и
придворные. "Каждый боярин, — сообщает Соловьев, — должен был отсечь голову
одного стрельца: 27 октября для этой цели привезли сразу 330 стрельцов, которые
и были казнены неумелыми руками бояр, Петр смотрел на зрелище, сидя в кресле, и
сердился, что некоторые бояре принимались за дело трепетными руками".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16