На самом же
деле Петр на всю жизнь остался фантазером и удивительно непоследовательным
деятелем, который создал невероятный сумбур и неразбериху во всех отраслях
государственной жизни. Революционная ломка русской культуры, русской
государственности и русского быта шли, как все у Петра, случайно, без
определенного плана и программы, от случая к случаю. И в этом нет ничего
удивительного, вспомним только оценки, которые давал основным чертам личности
Петра Ключевский:
"В Петре вырастал правитель без правил, одухотворяющих и оправдывающих
власть, без элементарных политических понятий и сдержек".
"Недостаток суждения и нравственная неустойчивость".
Петр "не был охотник до досужих размышлений, во всяком деле ему легко
давались подробности работы, чем ее общий план".
"Он лучше соображал средства и цели, чем следствия".
"До конца своей жизни он не мог понять ни исторической логики, ни
физиологии народной жизни".
"В губернской реформе законодательство Петра не обнаружило ни медленно
обдуманной мысли, ни быстрой созидательной сметки".
"Казалось сама природа готовила в нем скорее хорошего плотника, чем
великого государя".
Как может правитель страны, обладающий такими душевными и нравственными
недостатками, по мнению Ключевского, Соловьева, Платонова и других историков,
стать все же "гениальным преобразователем"? Это уже непостижимая тайна их
непостижимой логики. Объяснить странность этой логики можно только
преднамеренным желанием изобразить Петра, вопреки собственным уничтожающим
оценкам личности Петра и историческим фактам, гениальнейшим преобразователем. По
этой же самой "ученой методе" изображают "гениальными" государственными
деятелями и Ленина и Сталина. Для нормально логически рассуждающего человека или
оценки личности Петра неверны, или неверен вывод, который делают историки,
называя государственного деятеля "без элементарных политических понятий", не
умеющего понимать ни исторической логики, ни физиологии народной жизни
гениальным человеком и великим реформатором.
Петр вытаскивал больные зубы и разбивал здоровые, выпиливал табакерки,
строил корабли, вместо палача сам рубил головы стрельцам, метался по заграницам
и по России. Всегда вел себя не так, как должен вести себя царь. Он был кем
угодно, но только не русским православным царем, каким был его отец.
То малое, чего Петр добился, он добился ценой обнищания всей страны и
гибели огромного количества людей. В этом он тоже очень похож на своих нынешних
поклонников большевиков, которые всегда подчеркивают, что Петр Великий во имя
процветания государства никогда не считался со страданиями отдельной
человеческой личности.
Ключевский называет Петра великим ремесленником на троне. Проф. Зызыкин
по этому поводу справедливо замечает:
"Он научил работать русских людей, но для этого не было надобности
подрывать их религиозный путь и разбивать основы многовекового строя, созданного
кровью и подвигом христианской жизни".

III

Русские ученые, — указывает С. Платонов в своих "Лекциях по русской
истории", — "усвоили себе все выводы и воззрения немецкой исторической школы.
Некоторые из них увлекались и философией Гегеля".
"Все последователи Гегеля, между прочими философскими положениями,
выносили из его учения две мысли, которые в простом изложении выразятся так:
первая мысль: все народы делятся на исторические и не исторические, первые
участвуют в общем мировом прогрессе, вторые стоят вне его и осуждены на вечное
духовное рабство; другая мысль: высшим выразителем мирового прогресса, его
верхней (последней) ступенью, является германская нация с ее протестантской
церковью. Германско-протестантская цивилизация есть, таким образом, последнее
слово мирового прогресса. Одни из русских исследователей Гегеля вполне разделяли
эти воззрения; для них поэтому древняя Русь, не знавшая западной германской
цивилизации и не имевшая своей, была страною неисторической, лишенной прогресса,
осужденной на вечный застой. Эту "Азиатскую страну" (так называл ее Белинский)
Петр Великий своей реформой приобщил к гуманной цивилизации, создал ей
возможность прогресса. До Петра у нас не было истории, не было разумной жизни.
Петр дал нам эту жизнь и потому его значение бесконечно важно и высоко. Он не
мог иметь никакой связи с предыдущей русской жизнью, ибо действовал совсем
противоположно ее основным началам. Люди, думавшие так, получили название
"западников". Они, как легко заметить, сошлись с теми современниками Петра,
которые считали его земным богом, произведшим Россию из небытия в бытие",
В последней фразе С. Платонов вспоминает подхалимское выражение, которое
употребил канцлер граф Головкин во время поднесения в 1721 г. Петру титула
Императора. Головкин произнес во время своей речи: "Русь только гением Петра из
небытия в бытие произведена". И вот эта примитивная грубая лесть неумного
придворного стала воззрением русских западников вплоть до наших дней. Потом к
ней были пристегнуты нелепейшие воззрения почитателей Гегеля на германскую
цивилизацию, как последнего слова исторического прогресса.
Петр производит свои необдуманные мероприятия всегда грубо и жестоко и,
что самое важное, он производит их не для улучшения и усиления основ древней
самобытной культуры и цивилизации, а для уничтожения этих основ. Вот это то,
наши историки-западники всегда и стараются завуалировать, а так как исторические
факты учиненного Петром разгрома скрыть невозможно, то им и приходится прибегать
на каждом шагу ко всякого рода натяжкам.
Разбирая в своей работе "Петр Великий" оценки личности Петра и оценки его
реформы со стороны русской исторической науки, С. Платонов выступает даже против
осторожного критического отношения Карамзина к Петру I. С. Платонову не
нравится, что Карамзин ставит Ивана Ш выше Петра Первого за то, что Иван Ш
действовал в народном духе, а "Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный
составляет нравственное могущество государства (эту глубокую мысль Карамзина И.
Солоневич и положил в основу своей интересной работы "Народная Монархия". — Б.
Б.).
Карамзин ставил Петру I упрек, что "страсть к новым для нас обычаям
преступила в нем границы благоразумия". Карамзин справедливо указывал, что нравы
и обычаи народа можно изменять очень постепенно, "в сем отношении Государь, по
справедливости, может действовать только примером, а не указом", у Петра же
"пытки и казни служили средством нашего славного преобразования
государственного".
"Вольные общества немецкой слободы, — пишет Карамзин, — приятные для
необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с разгоряченным
воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией.
Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией; приемы, с
которыми Петр производил реформу, были насильственны и не во всем
соответствовали "народному духу"; европеизация русской жизни иногда шла дальше,
чем бы следовало".
"Петр, — писал Карамзин, — не хотел вникнуть в истину, что дух народный
составляет нравственное могущество государства подобно физическому, нужное для
их твердости".
"Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и
вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце".
"Мы, — пишет Карамзин, в своей записке о древней и новой России, поданной
им Александру I, — стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях
гражданами России. Виною Петр".
Но Карамзин же дает яркий пример нелогичности в оценке "реформ" Петра.
Если Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное
могущество государств, если пытки и казни служили основным методом
государственных преобразований Петра I, если "страсть к новым для нас обычаям
преступила в нем границы благоразумия", то как можно сделать такой вывод, какой
сделал Карамзин, что Петр I "гениальный человек и великий преобразователь".
В своей книге "Исторический путь России", такой убежденный западник, как
П. Ковалевский, в главе, посвященной семнадцатому столетию, пишет:
"Подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век — веком переломным,
когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени, становится
Восточно-Европейской державой (не европейской, а русской культурной страной. —
Б. Б.), когда русское просвещение идет быстрыми шагами вперед, зарождается
промышленность. Многие петровские реформы уже налицо, но они проводятся более
мягко и без ломки государственной жизни".
Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что русским
нужно перенимать из Европы с толком, помня, что иностранное платье "не по нас",
и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести славян происходят
от "чужебесия": всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их, а свое домашнее житье
презираем". Петр I не понимал, что нельзя безнаказанно насильственно рушить
внешние формы древних обычаев и народного быта. Об этом хорошо сказал известный
государствовед Брайс, говоря о деятельности софистов в древней Греции:
"Напомним по этому случаю известный пример греческих республик времен
Сократа, когда некоторые известные софисты, уничтожая наивное и активное
верование, вверявшее богам заботу наказывать клятвопреступника и лжеца, учили,
что справедливость ничто иное, как закон сильнейшего. Там традиции, подвергшиеся
нападению, были сначала религиозные и моральные, но в системе старых верований и
обычаев предков все связано, и, когда религиозная часть подорвана, то от этого
колеблется и много других элементов здания".
Да, в системе старых верований и обычаев предков все связано и когда
религиозные основы жизни народа подорваны, то колеблются и все остальные части
национального государства. Так это и случилось после произведенной Петром
жестокой разрушительной революции.

IV

Соловьев доказывал, что Петр всколыхнул Московскую Русь и заставил ее
пережить всесторонний переворот.
Соловьев и Кавелин, как и их ученики воображали что Россия XVII века
дожила до государственного кризиса и ежели не Петр, она бы рухнула. Но потом
Соловьев смягчает этот приговор, заявляя, что цари уже до Петра начали ряд
преобразований.
"В течении XVII века, — пишет он, — явно обозначились новые потребности
государства и призваны были те же средства для их которые были употреблены в
XVIII в. в так называемую эпоху преобразований". (68)
В позднейшей своей работе "Чтениях о Петре Великом" Соловьев называет
Петра "сыном своего народа" и даже "выразителем народных стремлений".
"Народ собрался в дорогу и — ждал вождя".
С. Платонов вполне согласен с такой трактовкой роли Петра и пишет:
"Не одни Соловьев в 60-х и 70-х годах думал так об историческом значении
реформы (вспомним Погодина), но одному Соловьеву удалось так убедительно и
сильно формулировать свой взгляд. Петр — подражатель старого движения, знакомого
древней Руси. В его реформе и направлении и средства не новы, — они даны
предшествовавшей эпохой. Нова в его реформе только страшная энергия Петра,
быстрота и резкость преобразовательного движения, беззаветная преданность идее,
бескорыстное служение делу до самозабвения. Ново только то, что внес в реформу
личный гений, личный характер Петра". (69)
"Исторические монографии о XVII в. и времени Петра констатируют теперь
связь преобразований с предыдущими эпохами и в отдельных сферах древне-русской
жизни. В результате таких монографий является всегда одинаковый вывод, что Петр
непосредственно продолжал начинания XVII века и оставался всегда верен началам
нашего государственного быта, как он сложился в XVII веке. Понимание этого века
стало иным. Недалеко то время, когда эпоха первых царей Романовых представлялась
временем общего кризиса и разложения, последними минутами тупого застоя. Теперь
представления изменились, — XVII век представляется веком сильного общественного
брожения, когда сознавали потребность перемен, пробовали вводить перемены,
спорили за них, искали нового пути, угадывали, что этот путь в сближении с
Западом и уже тянулись к Западу.
Теперь ясно, что XVII век подготовил почву для реформы и самого Петра
воспитал в идее реформы".
К. Д. Кавелин, также, заявляет, что "царствование Петра было продолжение
царствования Иоанна. Недоконченные, остановившиеся на полдороге реформы
последнего продолжал Петр. Сходство заметно даже в частностях". (70)
Историки Соловьев и Кавелин понимали Петра, как выразителя народных
стремлений. По их мнению "Петр но только получил от старого порядка сознание
необходимости реформ, но действовал ранее намеченными путями и имел
предшественников: он решал старую, не им поставленную задачу и решал не новым
способом".
Это глубоко ошибочный взгляд. Иоанн Грозный заимствованием частностей
европейской культуры и цивилизации старался утвердить русскую духовную культуру
и русскую цивилизацию. Петр же презирал и то и другое, вместо русской культуры,
которую он презирал и ненавидел (это С. Платонов подчёркивает верно.) старался
утвердить любезную его уму и сердцу европейскую культуру. Хорошенькое
продолжение дела Иоанна Грозного. Хорошенько "сходство" не только в частностях,
но и в основных принципиальных установках.
Все "реформы" Петра имеют своими истоками не любовь к родной культуре и
цивилизации, а в лучшем случае равнодушие, а чаще же всего презрение. Из
презрения ко всем сторонам Московской жизни и выросла губительная революция
совершенная Петром. Революция, а вовсе на частичные благодетельные реформы, как
доказывает это С. Платонов. С. Платонову свойственен тот же самый порок, что и
другим историкам-западникам: они не искажают фактов, причины и ход событий они
рисуют обычно верно, но к верным фактам они обычно пристегивают совершенно
неверные выводы.

V

Ученики Соловьева и особенно Ключевский в своих взглядах на деятельность
Петра исходили из взгляда, что Россия при Петре пережила не переворот, а только
потрясение.
С. Платонов в сочинении "Петр Великий" заявляет, что Ключевский дал
исключительно объективную характеристику личности великого преобразователя. На
самом деле, как я уже несколько раз отмечал это, характеристика личности Петра,
сделанная Ключевским, изобилуют поразительными противоречиями.
Причину этих противоречий в оценке личности и деятельности Петра I понять
не трудно, если не забывать, что народную психологию начала восемнадцатого века
и событий того времени, Ключевский оценивает, исходя из идеалов русской
радикальной интеллигенции конца девятнадцатого столетия.
По мнению Ключевского Петр вообще не хотел производить никаких реформ, он
только "хотел вооружить русское государство умственными и материальными
средствами Европы". Только постепенно "скромная и ограниченная по своему
первоначальному замыслу "реформа" превратилась в упорную внутреннюю борьбу".
Ключевский дает еще более эластичную трактовку "реформаторской" деятельности
Петра, чем Соловьев. И еще более противоречивую чем Соловьев, то утверждавший,
что "Петр — продолжатель старого движения" и он "решал старую, не им
поставленную задачу и решал не новым способом", то доказывавший, что Петр
заставил Русь пережить всесторонний переворот. Ключевский заявляет, что Петр не
хотел производить никаких реформ, только постепенно реформа превратилась в
борьбу, но Русь пережила не переворот, а только потрясение, но что реформа
"усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции".
Этот довод, неудачная попытка замутить воду. Революцию можно при желании
называть, конечно, "своего рода революцией" или иначе, чтобы создать желаемое
впечатление. Ведь сам же Ключевский утверждает, что петровская реформа "была
революцией и по своим приемам и по впечатлению, каковую от нее получили
современники". Итак, согласно взгляду Ключевского то, что осуществил Петр, было
революцией "и по своим приемам и по впечатлению, каковое от нее получили
современники". Кажется, есть все необходимые признаки революции. Но тут
Ключевский спохватывается и заявляет, что все-таки это была не революция, а "это
было скорее потрясение, чем переворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16