У первого перекрестка, однако, я в замешательстве замедлила шаги.
Я выросла на этой улице, но за последние два месяца все здесь изменилось. Это был какой-то новый мир — множество запахов, рассыпанных в воздухе звуков и территориальных границ. Старые карты у меня в голове теперь не годились, уличные знаки сбивали с толку.
— Как пройти к станции метро, Мос?
— Мы поедем куда-то подземкой? Сейчас, типа, два тридцать.
— Нам не нужно на поезд. Просто помоги мне вспомнить. — Я сжала его руку, глядя в широко распахнутые, жаждущие глаза. — Некоторое время меня держали взаперти, ты же знаешь.
— А, да. — Он взволнованно сглотнул. — Конечно. Вон туда.
Я последовала за ним. Знакомые приметы местности проступали сквозь новую реальность — пустой участок земли на расстоянии одного квартала, живой от мечущихся по нему крошечных фигурок; мой старый детский сад, качели на игровой площадке скрипят под ветром; лучший ливанский ресторан в Бруклине. Его мусор, тоже шевелящийся и как будто живой, пах прогорклым медом и турецким горохом.
«Лус украла у меня все это», — подумала я.
Она хотела излечить меня от новых ощущений, держать взаперти от этого роскошного, полутемного мира. С каждым шагом я узнавала больше… Во мне еще осталось достаточно безумия, чтобы понимать.
Мос привел меня к станции метро, и я потянула его ко входу на лестницу, с головокружительным ощущением ликования впитывая подземный шум — типа как когда меня пронизывала la musica. Зверь грохотал, радостно извиваясь внутри меня.
— Но я думал, мы не…
— Мы не поедем на поезде, — сказала я. — Это просто путь напрямик.
— Путь напрямик? — недоверчиво переспросил он.
— То, чего ты хочешь, можно получить только под землей, Мосси. Но поверь, тебе это понравится на вкус.
Он удивленно вытаращился, но потом кивнул. Я улыбнулась и, прикрыв глаза, потянула его вниз, в свет флуоресцентных ламп. Его пульс трепетал под моей рукой.
С каждым шагом притяжение становилось все сильнее.
Мос тоже чувствовал его, как будто воздействие этого притяжения проникало сквозь мою кожу в его — электрический ток желания. Или, может, он чувствовал исходящий от меня запах — здесь, под землей, я просто источала его, зверь внутри меня подскакивал, вопя, что он почти свободен. Что бы ни было здесь, внизу, оно разорвало сдерживающие меня путы Лус. Я взволнованно провела языком по зубам.
«Не смей… есть… Мосси».
Однако остановиться и не идти вперед я не могла.
Позади меня Мос тяжело дышал, его глаза блестели, точно мокрое стекло. Когда я спрыгнула с платформы на рельсы, он не сказал ни слова, просто остановился на мгновение, а потом сделал то же самое. Его губы налились кровью, сердце пульсировало в горле. Я могла бы взять его прямо сейчас, но знала, что чем дальше мы зайдем, тем лучше будет. И потянула его во тьму туннеля.
Гравий хрустел под ногами, повсюду, издавая острый запах, бегали крошечные создания. Мои друзья, моя семья.
Потом я подошвами почувствовала дрожь… Опасность.
Мос заставил меня остановиться. Он тоже что-то почувствовал.
— Дерьмо! Это поезд?
Опустившись на колени, я приложила руку к рельсу.
— Осторожней! Он…
— Не бойся, Мос. — Я взмахнула свободной рукой. — Вон тот электрический. Этот просто чтобы слушать…
Гладкий, холодный металл под моей ладонью подрагивал, но не от приближения поезда. Все вокруг нас содрогалось: гравий, железные балки, осветительные лампы на шнурах. Сама земля сотрясалась от страха.
Призывая меня к борьбе — la lucha. Борьба (исп.).
И Моса тоже.
И внезапно я поняла то, что лекарства Лус скрыли от меня, и что я лишь мельком ощущала в своих песнях. Это создание под землей, это создание, заставляющее землю содрогаться, было нашим врагом.
И зверь внутри меня был создан для того, чтобы сражаться с ним.
— Мы должны быть осторожны. Он рядом.
Мос шумно втянул носом воздух.
— Я слышал это, Мин, на репетициях. В твоей музыке.
— Умненький Мосси.
Он покачал головой.
— Но почему это имеет… запах?
— Потому что оно имеет тело. Оно реально и очень опасно. И, по-моему, прямо сейчас нам не стоит встречаться с ним, поэтому тс-с-с…
Я потащила его дальше в туннель, к следу, оставленному этим старым врагом, — самое подходящее место, чтобы вдохнуть жизнь в зверя внутри меня.
По мере нашего приближения я ощущала, как рвутся остальные путы Лус, как соблазны, и клубки, и споры зверя растекаются по моему организму. В конце концов, я поняла, как это работает. Здесь, внизу, зверь внутри меня вовсе не хотел съесть Мосси, он хотел дальнейшего распространения себя.
Каким-то образом старый враг сделал его… сексуально озабоченным.
Вскоре обнаружилась дыра, изжеванная, разрушенная земля, типа раны в боку туннеля, измазанная черными выделениями врага, которые он использовал, чтобы растапливать землю. Древний враг был огромен, осознала я, достаточно велик, чтобы проделывать собственные ходы, хотя ему нравилось свободно двигаться по туннелям подземки.
Я затащила Моса в эту каменную дыру и прижала к осыпающемуся краю, крепко удерживая за плечи, чтобы он не мог вырваться.
Его зрачки были черны, как беззвездное небо.
— Мин…
— Ш-ш-ш…
Я приложила ухо к стене туннеля и прислушалась. Враг удалялся, и по мере того как его воздействие ослабевало, мой голод рос. Зубы жаждали разорвать Моса на клочки, насытить голод так как это не могла сделать никакая цыплячья кровь…
— Я должна дать тебе это прямо сейчас, — сказала я.
— Что «это»?…
— Мосси… — Я накрыла ладонью его рот. — Вот какая штука: если мы и дальше будем разговаривать, думаю, я съем тебя.
Его глаза стали как блюдца.
Я убрала руку, наклонилась вперед, накрыла его губы своими, и зверь внутри взорвался. Он силился проникнуть через мою кожу, через каждую пору, насыщал собой мой пот, мою слюну, мою кровь, пропитывал каждую клеточку.
Зарази Моса, зарази его.
Поцелуй длился долгие мгновения, и по окончании его я была опустошена.
Отодвинувшись от Моса, я посмотрела в его блестящие глаза. Он задыхался, прекрасный, зараженный. Чувство облегчения охватило меня, и я снова поцеловала его, на этот раз нежнее, окончательно уверившись, что он в безопасности. На этот раз благоразумие победило безумие.
После первого поцелуя голодный зверь внутри меня не хотел пожирать своего нового воина, который пригодится в его борьбе. Теперь он был Удовлетворен.
Но я… Для меня это было только начало.
17
«Foreign Objects» «Инородные тела».
ПЕРЛ
Специально на этот случай я купила новое платье и всякую разную косметику. Волосы перекрасила, постригла, высушила и уложила с гелем. И теперь стояла в ванной комнате перед зеркалом, осторожно держа на кончике пальца контактные линзы. Мать просто пылала от возбуждения.
— Ты сможешь, Перл.
Она торчала у меня за спиной, тоже вся из себя нарядная.
— Это не вопрос. — Я посмотрела на контактные линзы, похожие на крошечные шарики света: пугающее, жуткое мерцание. — Вопрос в том, хочу ли я этого.
— Не глупи, дорогая. Ты сказала, что сегодня вечером хочешь выглядеть как можно лучше.
Надо же было сморозить такую глупость! Мама ужас как возбудилась.
Миллион лет назад, когда ей было семнадцать, она в качестве старомодной дебютантки отправилась на вечеринку. Фотографии до сих пор сохранились. И мы по-прежнему в Нью-Йорке, не имеет значения, какие горы мусора вокруг и как опасно на улицах, потому что именно здесь и бывают вечеринки. Она, видимо, надеялась, что это станет началом новой эры Прелестной Перл — больше никаких голубых джинсов, очков и музыкальных групп.
— Я могу пойти туда просто без очков. Ну не буду ничего толком видеть, какая разница?
— Чушь! Контакт глаза в глаза очень важен для того впечатления, которое ты производишь. И я не хочу, чтобы ты натыкалась на предметы искусства.
— Она фотограф, мама. По традиции фотографии развешивают на стенах; «наткнуться» на них невозможно.
Типично для матери. Обычно именно ее всегда приглашают на такие мероприятия, но она никогда не дает себе труда сходить в Интернет, узнать хоть что-нибудь о художнике. И это можно рассматривать как удачу, надо полагать. Взгляд на список приглашенных обнаружил бы подлинную причину того, почему я захотела пойти.
— Хватит увиливать, Перл. Я знаю, ты сможешь.
— Откуда тебе это известно, мама?
— Потому что я ношу контактные линзы и то же самое всегда делал твой отец. У тебя это в генах!
— Замечательно! Очень вам признательна за гены, требующие тыкать пальцем в глаз. Не говоря уж о генах плохого зрения.
Я посмотрела на крошечные линзы, уже почти высохшие и выглядевшие бритвенно-острыми на кончике пальца. И представила себе всех своих пещерных предков, запихивающих в глаза камни, прутья и даже не помышляющих о том, какая расплата за это ждет тысячу последующих поколений и, в частности, меня, которой требуется выглядеть хорошо на открытии арт-галереи.
— Ладно, парни, это ради вас.
Я сделала глубокий вдох и как можно шире раскрыла левый глаз. Когда палец приближался к нему, маленький прозрачный диск все рос и рос, пока не заслонил все, растворившись в приступе мигания.
— Она там? — спросила мать.
— Откуда, черт возьми, мне знать? Открывая то один глаз, то другой, я, прищурившись, смотрела на себя в зеркало.
Расплывчатая Перл, ясно различимая Перл, расплывчатая Перл, ясно различимая Перл…
— Думаю, она на месте.
— Видишь? — сказала мать. — Пара пустяков.
— Может, и один пустяк. Все, отправляемся.
Я ссыпала новую косметику в новенькую, с иголочки, сумочку; ее серебристая цепочка мягко мерцала в «расплывчатом» глазе.
Мать нахмурилась.
— А как же вторая?
Я снова по очереди зажмурила глаза — расплывчатая мать, ясно различимая мать — и пожала плечами.
— Извини, мама. Для этого у меня явно не хватает генов.
Хватит и половины — пока я могу распознавать лица.
На улице Элвис устроил целый спектакль по поводу моего нового облика. Делал вид, что не узнает, пытался вогнать меня в краску. Чем старше я становлюсь, тем больше он прикладывает усилий, чтобы я чувствовала себя десятилетней. В последнее время ему это катастрофически хорошо удается.
Странно, однако, что ко времени нашего прибытия в галерею я чувствовала себя на все двадцать пять. Когда Элвис распахнул для меня дверцу, не было никаких камер, но зато обнаружился парень с пюпитром и наушниками, а другие любители искусства проносились в дверь, оставив своих телохранителей на улице. Толпа внутри щебетала и позвякивала… в этом было что-то почти театральное.
Что бы ни происходило, в Нью-Йорке по-прежнему открывались галереи, и цивилизация по-прежнему успешно отбивалась, и я была здесь, в костюме и в образе. Готовая очаровывать.
Внутри галереи первая хитрость состояла в том, чтобы отделаться от мамы. Она демонстрировала меня своим друзьям, все они покорно не узнавали меня, а потом изумленно открывали рты, действуя точно по сценарию Элвиса. Вскоре мама переключилась на беседы с незнакомцами, роняя комментарий «Это моя дочь» и явно желая услышать в ответ удивленное «Неужели не сестра?»
И она еще удивляется, почему я терпеть не могу наряжаться.
В конце концов, однако, я сумела сойти с ее орбиты под тем неубедительным предлогом, что, знаете ли, хочу посмотреть предметы искусства. Когда я отходила, ее пальцы на мгновение задержались на моем плече, еще раз напоминая всем, что я ее дочь.
Я устремилась прямиком к столу с шампанским, ряды и колонны которого яростно пузырились. И улыбнулась, довольная. Открытый бар: где еще представитель фирмы звукозаписи может болтаться на открытии галереи?
Я взяла бокал и принялась слоняться около стола, орлиным взглядом (одного глаза) выискивая лицо, которое скачала сегодня утром в Интернете. Моя ловушка была полностью расставлена. Все мелодии записаны, я восхитительно одета и стою в самом подходящем месте. Оставалось только ждать.
Итак, я ждала…
Двадцать минут спустя мой энтузиазм пошел на убыль.
Никакой ищущий таланты представитель фирмы звукозаписи не материализовался, бокал опустел, новые туфли жали. Вокруг гудела вечеринка, игнорируя меня вместе с моим коротким черным платьем, типа, для них я «пустое место». Теперь пузырьки шампанского неприятно лопались у меня в голове.
Мне всегда хотелось понять, как так получилось, что единственной целью жизни матери было ходить на вечеринки, пусть даже весь мир вокруг нее рушился. В конце концов «Google» подсказал мне ответ: целью ее существования было затащить меня на эту вечеринку. Астор Михаэле, самый фотличный искатель талантов в звукозаписывающей компании «Красные крысы», был также самым крупным коллекционером фотографических работ. Это он открыл новый звук, записал «Зомби феникс» и «Армию Морганы» — не крупные коммерческие группы, но дерзкие и свежие вроде нашей.
Это был прекрасный случай — типа того, который свел меня и Моса. И конечно, он был предопределен календарем встреч матери. Однако, взяв второй бокал, расхаживая в толпе, косясь на две сотни расплывающихся лиц и не узнавая никого, я начала рассматривать ужасную возможность: а что, если судьба подшутила надо мной?
Что, если Астора Михаэлса нет в городе? Или он выискивает группы в каком-нибудь неизвестном клубе, а не здесь? Что, если «Google» солгал мне? Все мои усилия сегодняшнего вечера могут пойти прахом — фактически жизнь моей матери может пойти прахом…
Я стояла там, испытывая головокружение, глядя в полупустой стакан и осознавая нечто равно пугающее: ген шампанского был еще одним, который мать не передала мне. Может, оттого, что в глазах у меня все наполовину расплывалось, или из-за несмолкающего гудения безразличной толпы вокруг, но я почувствовала, что реальность распадается и смешивается, словно в миксере.
Требовалось срочно привести себя в чувство.
Ну, я вдохнула побольше воздуха и пробилась сквозь толпу туда, где висели фотографии. Они были огромные, все изображали кризис санитарии: блестящие горы пластиковых мешков, бастующие мусорщики, полчища крыс. Драматичные, по-своему прекрасные фотографии, почти в натуральную величину, как будто вы вот-вот войдете в них. Невольно возникал вопрос, зачем тебе это дерьмо на стене, если ты и так видишь его повсюду?
Толпа, похоже, придерживалась того же мнения Люди толпились в центре комнаты, подальше от зрелища распада. У стен было всего несколько человек, мрачных и отстраненных, словно студенты-первокурсники на вечеринке выпускников.
«Бедные любители искусства», — подумала я.
И потом, под воздействием внезапно пробудившегося гена шампанского, меня озарило: я поняла, где скрывается Астор Михаэле.
Он был здесь не ради вечеринки, он был здесь ради искусства и находился среди этих «первокурсников».
Я начала кружить по комнате, не обращая внимания на тех людей, которые тусовались посреди комнаты и выглядели вполне на своем месте, все такие довольные и крутые. Я искала одиноких гостей, неудачников этого мира всеобщего веселья.
И на полпути я заметила его уголком глаза — хорошего глаза, по счастью. Он очарованно разглядывал огромную фотографию храма, построенного санитарно-гигиеническими работниками в Бронксе: воздетые в молитве руки, кресты и черепа (опять!) должны были обеспечить защиту на их нелегком пути.
Чтобы успокоиться, я сделала большой глоток шампанского; в голове зазвучали наши мелодии.
«Что я слышу? О, просто новая нестандартная группа».
Я сунула руку в новую сумочку и нащупала на самом дне аудиоплеер. Его наушники перепутались с косметикой, гелем для волос и миллионом других вещей, которые в обычных обстоятельствах я никогда не ношу в сумке. С трудом распутав этот клубок, я ухитрилась вытащить плеер и надеть наушники. Но где же шейный ремешок? Я заглянула в бездонную глубину сумочки и в ужасе осознала, что забыла его.
Я мысленно вернулась к часам, проведенным в магазине «Apple» в поисках подходящего ремешка: тонкой черной полоски кожи с блестящим металлическим УКВ-разъемом. Внутренним взором я видела его — все еще в упаковке, лежащим на моей постели среди всякого прочего барахла.
И конечно, у этого тупого платья для коктейлей, как и у всех тупых платьев для коктейлей, не было карманов. Просто таскать плеер в руке — это будет выглядеть слишком очевидно, а наушники с уходящими в сумочку проводами испортят то впечатление молодой стильной модницы, которое я хотела производить. Которая говорит что-то вроде:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Я выросла на этой улице, но за последние два месяца все здесь изменилось. Это был какой-то новый мир — множество запахов, рассыпанных в воздухе звуков и территориальных границ. Старые карты у меня в голове теперь не годились, уличные знаки сбивали с толку.
— Как пройти к станции метро, Мос?
— Мы поедем куда-то подземкой? Сейчас, типа, два тридцать.
— Нам не нужно на поезд. Просто помоги мне вспомнить. — Я сжала его руку, глядя в широко распахнутые, жаждущие глаза. — Некоторое время меня держали взаперти, ты же знаешь.
— А, да. — Он взволнованно сглотнул. — Конечно. Вон туда.
Я последовала за ним. Знакомые приметы местности проступали сквозь новую реальность — пустой участок земли на расстоянии одного квартала, живой от мечущихся по нему крошечных фигурок; мой старый детский сад, качели на игровой площадке скрипят под ветром; лучший ливанский ресторан в Бруклине. Его мусор, тоже шевелящийся и как будто живой, пах прогорклым медом и турецким горохом.
«Лус украла у меня все это», — подумала я.
Она хотела излечить меня от новых ощущений, держать взаперти от этого роскошного, полутемного мира. С каждым шагом я узнавала больше… Во мне еще осталось достаточно безумия, чтобы понимать.
Мос привел меня к станции метро, и я потянула его ко входу на лестницу, с головокружительным ощущением ликования впитывая подземный шум — типа как когда меня пронизывала la musica. Зверь грохотал, радостно извиваясь внутри меня.
— Но я думал, мы не…
— Мы не поедем на поезде, — сказала я. — Это просто путь напрямик.
— Путь напрямик? — недоверчиво переспросил он.
— То, чего ты хочешь, можно получить только под землей, Мосси. Но поверь, тебе это понравится на вкус.
Он удивленно вытаращился, но потом кивнул. Я улыбнулась и, прикрыв глаза, потянула его вниз, в свет флуоресцентных ламп. Его пульс трепетал под моей рукой.
С каждым шагом притяжение становилось все сильнее.
Мос тоже чувствовал его, как будто воздействие этого притяжения проникало сквозь мою кожу в его — электрический ток желания. Или, может, он чувствовал исходящий от меня запах — здесь, под землей, я просто источала его, зверь внутри меня подскакивал, вопя, что он почти свободен. Что бы ни было здесь, внизу, оно разорвало сдерживающие меня путы Лус. Я взволнованно провела языком по зубам.
«Не смей… есть… Мосси».
Однако остановиться и не идти вперед я не могла.
Позади меня Мос тяжело дышал, его глаза блестели, точно мокрое стекло. Когда я спрыгнула с платформы на рельсы, он не сказал ни слова, просто остановился на мгновение, а потом сделал то же самое. Его губы налились кровью, сердце пульсировало в горле. Я могла бы взять его прямо сейчас, но знала, что чем дальше мы зайдем, тем лучше будет. И потянула его во тьму туннеля.
Гравий хрустел под ногами, повсюду, издавая острый запах, бегали крошечные создания. Мои друзья, моя семья.
Потом я подошвами почувствовала дрожь… Опасность.
Мос заставил меня остановиться. Он тоже что-то почувствовал.
— Дерьмо! Это поезд?
Опустившись на колени, я приложила руку к рельсу.
— Осторожней! Он…
— Не бойся, Мос. — Я взмахнула свободной рукой. — Вон тот электрический. Этот просто чтобы слушать…
Гладкий, холодный металл под моей ладонью подрагивал, но не от приближения поезда. Все вокруг нас содрогалось: гравий, железные балки, осветительные лампы на шнурах. Сама земля сотрясалась от страха.
Призывая меня к борьбе — la lucha. Борьба (исп.).
И Моса тоже.
И внезапно я поняла то, что лекарства Лус скрыли от меня, и что я лишь мельком ощущала в своих песнях. Это создание под землей, это создание, заставляющее землю содрогаться, было нашим врагом.
И зверь внутри меня был создан для того, чтобы сражаться с ним.
— Мы должны быть осторожны. Он рядом.
Мос шумно втянул носом воздух.
— Я слышал это, Мин, на репетициях. В твоей музыке.
— Умненький Мосси.
Он покачал головой.
— Но почему это имеет… запах?
— Потому что оно имеет тело. Оно реально и очень опасно. И, по-моему, прямо сейчас нам не стоит встречаться с ним, поэтому тс-с-с…
Я потащила его дальше в туннель, к следу, оставленному этим старым врагом, — самое подходящее место, чтобы вдохнуть жизнь в зверя внутри меня.
По мере нашего приближения я ощущала, как рвутся остальные путы Лус, как соблазны, и клубки, и споры зверя растекаются по моему организму. В конце концов, я поняла, как это работает. Здесь, внизу, зверь внутри меня вовсе не хотел съесть Мосси, он хотел дальнейшего распространения себя.
Каким-то образом старый враг сделал его… сексуально озабоченным.
Вскоре обнаружилась дыра, изжеванная, разрушенная земля, типа раны в боку туннеля, измазанная черными выделениями врага, которые он использовал, чтобы растапливать землю. Древний враг был огромен, осознала я, достаточно велик, чтобы проделывать собственные ходы, хотя ему нравилось свободно двигаться по туннелям подземки.
Я затащила Моса в эту каменную дыру и прижала к осыпающемуся краю, крепко удерживая за плечи, чтобы он не мог вырваться.
Его зрачки были черны, как беззвездное небо.
— Мин…
— Ш-ш-ш…
Я приложила ухо к стене туннеля и прислушалась. Враг удалялся, и по мере того как его воздействие ослабевало, мой голод рос. Зубы жаждали разорвать Моса на клочки, насытить голод так как это не могла сделать никакая цыплячья кровь…
— Я должна дать тебе это прямо сейчас, — сказала я.
— Что «это»?…
— Мосси… — Я накрыла ладонью его рот. — Вот какая штука: если мы и дальше будем разговаривать, думаю, я съем тебя.
Его глаза стали как блюдца.
Я убрала руку, наклонилась вперед, накрыла его губы своими, и зверь внутри взорвался. Он силился проникнуть через мою кожу, через каждую пору, насыщал собой мой пот, мою слюну, мою кровь, пропитывал каждую клеточку.
Зарази Моса, зарази его.
Поцелуй длился долгие мгновения, и по окончании его я была опустошена.
Отодвинувшись от Моса, я посмотрела в его блестящие глаза. Он задыхался, прекрасный, зараженный. Чувство облегчения охватило меня, и я снова поцеловала его, на этот раз нежнее, окончательно уверившись, что он в безопасности. На этот раз благоразумие победило безумие.
После первого поцелуя голодный зверь внутри меня не хотел пожирать своего нового воина, который пригодится в его борьбе. Теперь он был Удовлетворен.
Но я… Для меня это было только начало.
17
«Foreign Objects» «Инородные тела».
ПЕРЛ
Специально на этот случай я купила новое платье и всякую разную косметику. Волосы перекрасила, постригла, высушила и уложила с гелем. И теперь стояла в ванной комнате перед зеркалом, осторожно держа на кончике пальца контактные линзы. Мать просто пылала от возбуждения.
— Ты сможешь, Перл.
Она торчала у меня за спиной, тоже вся из себя нарядная.
— Это не вопрос. — Я посмотрела на контактные линзы, похожие на крошечные шарики света: пугающее, жуткое мерцание. — Вопрос в том, хочу ли я этого.
— Не глупи, дорогая. Ты сказала, что сегодня вечером хочешь выглядеть как можно лучше.
Надо же было сморозить такую глупость! Мама ужас как возбудилась.
Миллион лет назад, когда ей было семнадцать, она в качестве старомодной дебютантки отправилась на вечеринку. Фотографии до сих пор сохранились. И мы по-прежнему в Нью-Йорке, не имеет значения, какие горы мусора вокруг и как опасно на улицах, потому что именно здесь и бывают вечеринки. Она, видимо, надеялась, что это станет началом новой эры Прелестной Перл — больше никаких голубых джинсов, очков и музыкальных групп.
— Я могу пойти туда просто без очков. Ну не буду ничего толком видеть, какая разница?
— Чушь! Контакт глаза в глаза очень важен для того впечатления, которое ты производишь. И я не хочу, чтобы ты натыкалась на предметы искусства.
— Она фотограф, мама. По традиции фотографии развешивают на стенах; «наткнуться» на них невозможно.
Типично для матери. Обычно именно ее всегда приглашают на такие мероприятия, но она никогда не дает себе труда сходить в Интернет, узнать хоть что-нибудь о художнике. И это можно рассматривать как удачу, надо полагать. Взгляд на список приглашенных обнаружил бы подлинную причину того, почему я захотела пойти.
— Хватит увиливать, Перл. Я знаю, ты сможешь.
— Откуда тебе это известно, мама?
— Потому что я ношу контактные линзы и то же самое всегда делал твой отец. У тебя это в генах!
— Замечательно! Очень вам признательна за гены, требующие тыкать пальцем в глаз. Не говоря уж о генах плохого зрения.
Я посмотрела на крошечные линзы, уже почти высохшие и выглядевшие бритвенно-острыми на кончике пальца. И представила себе всех своих пещерных предков, запихивающих в глаза камни, прутья и даже не помышляющих о том, какая расплата за это ждет тысячу последующих поколений и, в частности, меня, которой требуется выглядеть хорошо на открытии арт-галереи.
— Ладно, парни, это ради вас.
Я сделала глубокий вдох и как можно шире раскрыла левый глаз. Когда палец приближался к нему, маленький прозрачный диск все рос и рос, пока не заслонил все, растворившись в приступе мигания.
— Она там? — спросила мать.
— Откуда, черт возьми, мне знать? Открывая то один глаз, то другой, я, прищурившись, смотрела на себя в зеркало.
Расплывчатая Перл, ясно различимая Перл, расплывчатая Перл, ясно различимая Перл…
— Думаю, она на месте.
— Видишь? — сказала мать. — Пара пустяков.
— Может, и один пустяк. Все, отправляемся.
Я ссыпала новую косметику в новенькую, с иголочки, сумочку; ее серебристая цепочка мягко мерцала в «расплывчатом» глазе.
Мать нахмурилась.
— А как же вторая?
Я снова по очереди зажмурила глаза — расплывчатая мать, ясно различимая мать — и пожала плечами.
— Извини, мама. Для этого у меня явно не хватает генов.
Хватит и половины — пока я могу распознавать лица.
На улице Элвис устроил целый спектакль по поводу моего нового облика. Делал вид, что не узнает, пытался вогнать меня в краску. Чем старше я становлюсь, тем больше он прикладывает усилий, чтобы я чувствовала себя десятилетней. В последнее время ему это катастрофически хорошо удается.
Странно, однако, что ко времени нашего прибытия в галерею я чувствовала себя на все двадцать пять. Когда Элвис распахнул для меня дверцу, не было никаких камер, но зато обнаружился парень с пюпитром и наушниками, а другие любители искусства проносились в дверь, оставив своих телохранителей на улице. Толпа внутри щебетала и позвякивала… в этом было что-то почти театральное.
Что бы ни происходило, в Нью-Йорке по-прежнему открывались галереи, и цивилизация по-прежнему успешно отбивалась, и я была здесь, в костюме и в образе. Готовая очаровывать.
Внутри галереи первая хитрость состояла в том, чтобы отделаться от мамы. Она демонстрировала меня своим друзьям, все они покорно не узнавали меня, а потом изумленно открывали рты, действуя точно по сценарию Элвиса. Вскоре мама переключилась на беседы с незнакомцами, роняя комментарий «Это моя дочь» и явно желая услышать в ответ удивленное «Неужели не сестра?»
И она еще удивляется, почему я терпеть не могу наряжаться.
В конце концов, однако, я сумела сойти с ее орбиты под тем неубедительным предлогом, что, знаете ли, хочу посмотреть предметы искусства. Когда я отходила, ее пальцы на мгновение задержались на моем плече, еще раз напоминая всем, что я ее дочь.
Я устремилась прямиком к столу с шампанским, ряды и колонны которого яростно пузырились. И улыбнулась, довольная. Открытый бар: где еще представитель фирмы звукозаписи может болтаться на открытии галереи?
Я взяла бокал и принялась слоняться около стола, орлиным взглядом (одного глаза) выискивая лицо, которое скачала сегодня утром в Интернете. Моя ловушка была полностью расставлена. Все мелодии записаны, я восхитительно одета и стою в самом подходящем месте. Оставалось только ждать.
Итак, я ждала…
Двадцать минут спустя мой энтузиазм пошел на убыль.
Никакой ищущий таланты представитель фирмы звукозаписи не материализовался, бокал опустел, новые туфли жали. Вокруг гудела вечеринка, игнорируя меня вместе с моим коротким черным платьем, типа, для них я «пустое место». Теперь пузырьки шампанского неприятно лопались у меня в голове.
Мне всегда хотелось понять, как так получилось, что единственной целью жизни матери было ходить на вечеринки, пусть даже весь мир вокруг нее рушился. В конце концов «Google» подсказал мне ответ: целью ее существования было затащить меня на эту вечеринку. Астор Михаэле, самый фотличный искатель талантов в звукозаписывающей компании «Красные крысы», был также самым крупным коллекционером фотографических работ. Это он открыл новый звук, записал «Зомби феникс» и «Армию Морганы» — не крупные коммерческие группы, но дерзкие и свежие вроде нашей.
Это был прекрасный случай — типа того, который свел меня и Моса. И конечно, он был предопределен календарем встреч матери. Однако, взяв второй бокал, расхаживая в толпе, косясь на две сотни расплывающихся лиц и не узнавая никого, я начала рассматривать ужасную возможность: а что, если судьба подшутила надо мной?
Что, если Астора Михаэлса нет в городе? Или он выискивает группы в каком-нибудь неизвестном клубе, а не здесь? Что, если «Google» солгал мне? Все мои усилия сегодняшнего вечера могут пойти прахом — фактически жизнь моей матери может пойти прахом…
Я стояла там, испытывая головокружение, глядя в полупустой стакан и осознавая нечто равно пугающее: ген шампанского был еще одним, который мать не передала мне. Может, оттого, что в глазах у меня все наполовину расплывалось, или из-за несмолкающего гудения безразличной толпы вокруг, но я почувствовала, что реальность распадается и смешивается, словно в миксере.
Требовалось срочно привести себя в чувство.
Ну, я вдохнула побольше воздуха и пробилась сквозь толпу туда, где висели фотографии. Они были огромные, все изображали кризис санитарии: блестящие горы пластиковых мешков, бастующие мусорщики, полчища крыс. Драматичные, по-своему прекрасные фотографии, почти в натуральную величину, как будто вы вот-вот войдете в них. Невольно возникал вопрос, зачем тебе это дерьмо на стене, если ты и так видишь его повсюду?
Толпа, похоже, придерживалась того же мнения Люди толпились в центре комнаты, подальше от зрелища распада. У стен было всего несколько человек, мрачных и отстраненных, словно студенты-первокурсники на вечеринке выпускников.
«Бедные любители искусства», — подумала я.
И потом, под воздействием внезапно пробудившегося гена шампанского, меня озарило: я поняла, где скрывается Астор Михаэле.
Он был здесь не ради вечеринки, он был здесь ради искусства и находился среди этих «первокурсников».
Я начала кружить по комнате, не обращая внимания на тех людей, которые тусовались посреди комнаты и выглядели вполне на своем месте, все такие довольные и крутые. Я искала одиноких гостей, неудачников этого мира всеобщего веселья.
И на полпути я заметила его уголком глаза — хорошего глаза, по счастью. Он очарованно разглядывал огромную фотографию храма, построенного санитарно-гигиеническими работниками в Бронксе: воздетые в молитве руки, кресты и черепа (опять!) должны были обеспечить защиту на их нелегком пути.
Чтобы успокоиться, я сделала большой глоток шампанского; в голове зазвучали наши мелодии.
«Что я слышу? О, просто новая нестандартная группа».
Я сунула руку в новую сумочку и нащупала на самом дне аудиоплеер. Его наушники перепутались с косметикой, гелем для волос и миллионом других вещей, которые в обычных обстоятельствах я никогда не ношу в сумке. С трудом распутав этот клубок, я ухитрилась вытащить плеер и надеть наушники. Но где же шейный ремешок? Я заглянула в бездонную глубину сумочки и в ужасе осознала, что забыла его.
Я мысленно вернулась к часам, проведенным в магазине «Apple» в поисках подходящего ремешка: тонкой черной полоски кожи с блестящим металлическим УКВ-разъемом. Внутренним взором я видела его — все еще в упаковке, лежащим на моей постели среди всякого прочего барахла.
И конечно, у этого тупого платья для коктейлей, как и у всех тупых платьев для коктейлей, не было карманов. Просто таскать плеер в руке — это будет выглядеть слишком очевидно, а наушники с уходящими в сумочку проводами испортят то впечатление молодой стильной модницы, которое я хотела производить. Которая говорит что-то вроде:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25