Он разговаривал со всеми, шутил, подтрунивая над малодушными и не допуская и мысли, что он может потерпеть неудачу. Враги его говорили, что такова уж его природа, и что все это он делает из тщеславия.
— Поворачивайтесь живее, господа, — весело говорил он, гордо подняв голову. — Пусть не говорят, что мы боимся высунуть нос, а, выставив вперед других, сами прячемся сзади, словно говоруны этого подлого собрания, которые, желая захватить своего короля, поставили в первые ряды женщин. Идемте, господа! Они привезли короля из Версаля в Париж. Мы будем сопровождать его обратно. И сегодня мы сделаем первый шаг в этом направлении.
Энтузиазм — самое заразительное из всех чувств. На слова Фромана присутствовавшие ответили громкими криками. Глаза, за минуту перед тем затуманенные, теперь опять горели огнем.
— Долой изменников! — кричал один.
— Долой трехцветную кокарду! — вопил другой.
Фроман поднял руку, требуя молчания.
— Напротив. Да здравствует тройная «кокарда»: да здравствует король, вера, закон!
Эти слова попали в цель.
— Да здравствует этот союз! — поддержали его голоса.
Крик был подхвачен на нижней крыше, затем в окнах и на улице. Словно ружейные залпы, он замер только тогда, когда докатился до самых окраин города.
Фроман снял шляпу.
— Благодарю вас, господа; — начал он. — Благодарю от имени его величества короля. Теперь наш клич слышал Атлантический океан, и он эхом отдастся в Ла-Манше. Рона исправит то, что наделала Сена! Взоры всей Франции обращены на Ним и на вас, господа. За свободу! За свободу молиться против тех, кто хочет отнять у нас Бога и осквернить его храмы! За свободу жизни, которую хотят задушить плуты и писаки! За свободу выступлений против тех, кто из короля Франции сделал арестанта! Нужно ли говорить вам еще?
— Нет, нет! — закричали все хором, взмахивая шляпами и шпагами.
— Хорошо, — твердо продолжал Фроман. — Я не буду более прибегать к словам. Но я хочу показать, что здесь, в Ниме еще чтят Бога и короля, и их слуги еще пользуются свободой. Идемте со мной, господа! Мы пройдем через весь город и посмотрим, осмелится ли кто-нибудь крикнуть «долой короля»!
Окружающие ответили таким ревом, что, казалось, дрогнула сама башня, и, столпившись у лестницы, принялись спускаться на нижнюю крышу, а оттуда, через дом — на улицу.
Сидя на парапете я наблюдал за их спуском. Я видел, как блестят на солнце их шпаги и пряжки на башмаках, как развевал ветер их ленты, и не без сочувствия провожал взглядом каждого исчезавшего в люке лестницы.
Уже больше половины покинуло крышу, когда кто-то дотронулся до моей руки: около меня стоял Фроман.
— Вы останетесь здесь, — заговорил он, наклоняясь ко мне. — Если случится несчастье, то мне не надо будет лишний раз поручать вам позаботиться о мадемуазель Денизе.
— Что бы ни случилось, я это сделаю.
— Благодарю вас, — сказал он, скривив губы, и на одно мгновение в его глазах блеснул нехороший огонек. — Не забывайте, что если удача будет на моей стороне, мы еще поговорим с вами!
— Дай Бог, чтобы удача была на вашей стороне! — невольно воскликнул я.
— А вы так уверены в своем оружии? — насмешливо спросил он.
Затем, переменив тон, он продолжал:
— Нет, дело, конечно, не в этом. Вы французский дворянин, и я спокойно поручаю вам мадемуазель де Сент-Алэ, именно как дворянину. Да хранит вас Бог!
— И вас также.
Я посмотрел ему вслед. Было около пяти часов. Солнце уже поднялось, и кровля башни, оставшаяся теперь только в моем владении, казалась таким мирным и спокойным уголком, что я не без удивления оглядывался вокруг себя. Я был так далек от бушующего внизу мира, откуда вдруг донесся гул голосов, очевидно, приветствовавших появление Фромана. За этим криком последовал другой, третий. Испуганные голуби стаей закружились над башней. Волна голосов стала мало-помалу удаляться в южную сторону города и вскоре замерла в отдалении.
Я остался один со своими невеселыми мыслями. Куда девалось тесное единение, союз, о котором столько недель грезила Добрая половина нации? Где братство, к которому взывал отец Бенедикт? Где слияние классов и сословий? Разве не исчезли права человека? А вместе с ними и тысячи других благодеяний, которые, вопреки человеческой природе, обещали философы и теоретики, стоило только принять их в систему? Где все это?
Набатный звон колоколов огласил окрестность, залитую веселым весенним солнцем; снизу, с улицы вновь неслись крики и шум восстания. По лентам дорог, идущих от города, там и сям быстро двигались небольшие группы людей, блистая на солнце оружием.
Прошло еще с полчаса. Я продолжал сидеть, погруженный в свои мысли. Внезапно в отдаленном пригороде на западе грянул пушечный выстрел, а за ним рассыпалась дробь отдельных выстрелов.
Голуби все еще продолжали кружить на фоне сияющих, быстро бегущих облаков. Громко чирикали воробьи. Нижняя крыша, на которой столпилось несколько слуг, была залита солнцем. Здесь было так тихо, так спокойно! А внизу, на улицах лилась кровь и царила смерть.
Было еще раннее утро. Я прислушивался ко всему почти безучастно, следуя лишь течению своих мыслей и сравнивая про себя зрелище самоистребления с блестящими обещаниями, которые делались всего несколько месяцев назад. Но постепенно волнение слуг, стоявших на нижней крыше, передалось и мне. Я стал прислушиваться более внимательно. Мне казалось, что момент решительного столкновения приближается, что крики становятся чаще и явственнее. Около казарм, недалеко от нас, показались клубы белого дыма, и дважды грянул залп, заставивший задрожать стекла домов. Потом на одной из улиц, которая шла как раз под нами и просматривалась из конца в конец, я увидел бегущих людей прямо в нашу сторону.
Я окликнул слуг и спросил, в чем тут дело.
— Нападение на арсенал, — отвечал один из них, козырьком прикладывая руку к глазам.
— Кто нападает?
В ответ он только пожал плечами и стал смотреть еще внимательнее. Я последовал его примеру, но пока не заметил ничего особенного. Вдруг до нас докатился громкий гул голосов, словно кто-то отворил запертую ранее дверь. Большая толпа народа с группой шедших посередине монахов с распятием показалась на ближайшем конце улицы. Бряцая оружием, она перелилась на другой конец и куда-то исчезла. Некоторое время еще слышны были ее крики, и можно было сообразить, что она направляется к арсеналу, где время от времени раздавался треск мушкетных выстрелов. Я догадался, что это было подкрепление, за которым присылал Фроман.
Взглянув случайно на нижнюю крышу, я заметил, что добрая половина слуг уже исчезла, а какие-то люди старались скрыться до безлюдной улице.
Кризис, очевидно, настал раньше, чем его ожидали.
Я вновь окликнул одного из оставшихся слуг и спросил его, где дамы.
— Не знаю, сударь, — быстро сказал он и отвернул от меня свое бледное, как у мертвеца, лицо.
— Они внизу?
Он так внимательно следил за тем, что делалось внизу, что вместо ответа только досадливо тряхнул головой. Мне не хотелось покидать своего места, и я приказал ему передать поклон маркизе де Сент-Алэ и попросить ее подняться сюда.
Но человек, видимо, был так перепуган, что мог думать только о самом себе и не трогался с места. Остальные тоже лишь кричали: «Сейчас, сударь, сейчас!».
Это, в конце концов, взбесило меня. Я сбежал по лестнице и накинулся на них.
— Канальи! — закричал я. — Где дамы?
Один испуганно обернулся на мой крик.
— Где дамы? — повторил я с нетерпением.
— Извините, мы не поняли вас, — отвечал за него ближайший сосед. — Они ушли в церковь молиться.
— В церковь?
— Так точно. К капуцинам.
— Так здесь их нет?
— Нет, их здесь нет, сударь, — отвечал слуга, блуждая глазами. — Но что это такое?!
И, привлеченный каким-то зрелищем, он отбежал от меня к парапету. Я последовал за ним и тоже посмотрел вниз. Отсюда вид не был столь обширен, как с башни, но главная улица, ведшая в южную часть города все же просматривалась.
Она полна была народа, двигавшегося в нашем направлении. Одни бегом, другие быстрым шагом, по несколько человек в ряд, и беспрестанно оглядывались.
Слуги догадались, что это значит. С криком: «Мы разбиты!» они в беспорядке посыпались вниз по лестнице.
Я оставался неподвижен. Но поток беглецов все возрастал и возрастал. Люди шли все быстрее и все чаще оглядывались. Шум схватки, крики, выстрелы приближались, и я сразу решил, что надо делать.
Лестница была свободна. Я быстро сбежал по ней и достиг двери верхнего этажа, через которую я попал сюда вчера. Я попробовал отворить ее, но она оказалась запертой. Оставшись в темноте коридора один-одинешенек, не зная, что происходит внизу, я рисовал себе страшные картины. С лихорадочной силой я сломал замок и бросился бежать вниз, пока не оказался в зале нижнего этажа, похожем на монастырскую трапезную.
Зал этот был переполнен вооруженными людьми с искаженными от страха и злобы лицами. Число их беспрестанно увеличивалось за счет бежавших с улицы. Опоздай я на минуту, хлынувший поток затопил бы все лестницы, и я не мог бы спуститься с крыши.
Я и так на, короткое время был совершенно притиснут к стене, не в силах сдвинуться с места. Около меня очутился в таком же положении один из слуг, и я схватил его за рукав.
— Где дамы? — прокричал я ему. — Вернулись ли они?
— Не знаю, — отвечал он, вращая глазами во все стороны.
— Неужели они все еще в церкви?
— Не знаю, — последовал все тот же раздраженный ответ.
Завидев человека, которого он, по-видимому, искал, слуга оттолкнул меня и быстро скрылся в толпе.
Дом походил на толкучку: в него постоянно входили и выходили, продираясь сквозь толпу, люди. Некоторые сами отдавали приказания, повелевая закрыть скорее двери, другие звали Фромана, крича, что все потеряно, третьи советовали взорвать порох.
Я не знал, что предпринять теперь и стоял в самом центре этого хаоса, увлекаемый толпой то в одну сторону, то в другую.
Где же дамы? Этот вопрос не выходил у меня из головы. Я обращался с ним по крайней мере к полудюжине лиц, но в ответ они только свирепо кричали, что не знают, и бросались от меня в сторону. Большинство было из простонародья, и мне ничего не удалось узнать ни о Фромане, ни о маркизе де Сент-Алэ, ни о других вожаках. Кажется, никогда мне не приходилось быть в столь мучительном положении. Дениза могла быть еще в церкви и, стало быть, неминуемо подвергалась опасности. Но она могла быть и на улице, где опасность была еще больше. Наконец, она могла быть и где-нибудь здесь, в соседней комнате или на крыше. Вся моя надежда была на возвращение Фромана. Прождав, однако, несколько минут, показавшихся мне вечностью, я потерял терпение и стал прокладывать себе путь через толпу к двери, ведущей в главную часть дома. Отворив ее, я увидел, что и здесь царит такой же беспорядок: одни, загораживая дорогу, выносили из погреба порох, другие, кажется, грабили дом. Надежды найти здесь тех, кого я искал, было мало, и, поискав бесполезно то тут, то там, я поднялся по лестнице на второй этаж, я направился в комнату Денизы.
Дверь была заперта. Я, как безумный, стал стучать в нее и кричать. Прислушавшись и не получив ответа, я повторил стук, но за дверью все было тихо, и я бросился к соседним дверям. Две ближайшие также были заперты, и за ними не было слышно ни звука. Третья и четвертая комнаты были открыты, но пусты.
Я осмотрел все их в какую-нибудь минуту-две. Все это время коридор, по которому я шел, был тих и безлюден, и в нем раздавалось лишь эхо моих шагов. Но снизу уже доносились крики и беготня сотен ног. Я был как в лихорадке. Маркиза могла быть теперь на крыше, и я кинулся к лестнице, но уже на полпути сообразил, что она, вероятно, загорожена.
Проклиная несчастную мысль покинуть залу только потому, что мои расспросы ни к чему не привели, я полетел вниз.
Я попал туда как раз в то время, когда туда через другую дверь вошел Фроман. С ним была небольшая кучка его приверженцев, из которых многие имели на себе зеленые ленты — цвет графа д'Артуа. Высокая фигура Фромана выделялась из толпы, и я заметил, что он ранен: по его щеке текла струйка крови. В глазах его светилось нечто, близкое к безумию. Но внешне он был спокоен и владел не только собой, но и всеми окружающими. Волнение подле него стало утихать. Люди, только что толкавшие друг друга и загораживавшие друг другу дорогу, моментально отхлынули на свое место. С улицы неслись бурные крики толпы, отступавшей под напором какой-то превосходящей ее силы, но с появлением Фромана вместо паники явилась решимость, вместо отчаяния — надежда.
Стоя на пороге с только что разряженным пистолетом, он отдавал короткие приказания, рассылая одного — туда, другого — сюда. Первым делом он велел забаррикадировать дверь. Толпа постепенно стала рассеиваться, и он заметил меня, пробирающегося к нему. Он сделал мне знак.
Если он играл роль, то я должен сказать, он играл ее с большим благородством. Даже в эту минуту, когда, казалось, все было потеряно, в его лице не было ни страха, ни зависти.
— Уходите отсюда скорее, — тихо сказал он, предупреждая движением руки тысячу вопросов, вертевшихся у меня на языке. — Уходите вон через ту дверь. Когда выйдете на крыльцо, Держитесь левой стороны, и там, у церкви св. Женевьевы, вы найдете лошадей. Здесь все кончено! — прибавил он, крепко пожимая мне руки и подталкивая меня к двери.
— А мадемуазель! — воскликнул я и объяснил, что ее нет Дома.
— Как?! — спросил он меня со внезапно потемневшим лицом. — Вы с ума сошли! Неужели вы уверены, что она действительно вышла из дома?
— Ее здесь нет, — повторил я. — Мне сказали, что она пошла вместе с маркизой в церковь и домой еще не возвращалась.
— Что за сумасшествие! — воскликнул он с проклятьями, но сразу же добавил дважды: — Помоги им, Боже!
Потом внимательно посмотрев на меня и заметив мой ужас, он сухо рассмеялся.
— А в конце концов, не все равно ли? — беззаботным тоном заговорил он. — Мы все там будем, а здесь — поведем себя молодцами. Я сделал все, что мог. Слышите?
От грохота залпов, казалось, содрогался весь дом. Фроман поднял руку, отдавая какое-то приказание. Узкие окна были сейчас же заложены плитами, вывернутыми из мостовой, на дверь же была в мгновение ока наложена целая гора их. Стало темно, зажгли огонь, отчего зала с гладко оштукатуренными стенами приняла какой-то странно мрачный вид.
— Боюсь, что Сент-Алэ отрезан в Арене, — холодно произнес Фроман. — У них не хватит людей для защиты стен. Проклятых севеннолов слишком много для нас. А что касается наших «друзей», то они поступили, как я и ожидал: предоставили мне умереть под ножом, как быку. Хорошо, мы умрем, но бодаясь.
Несмотря на мое преклонение перед этим человеком, во мне шевельнулось что-то вроде отвращения к нему.
— А Дениза? — спросил я, хватая его за руку. — Неужели вы оставите ее на погибель?
Он посмотрел на меня с кривой усмешкой.
— В самом деле, — сказал он, — я и забыл. Вы ведь не из наших.
— Я думаю только о ней! — в этот момент я его ненавидел.
— Вы правы, — сказал он, вдруг меняя интонацию. — Идите, вы можете еще спасти ее. Церковь — в монастыре капуцинов. Эти собаки лаяли вокруг него, когда мы отступали. Их приходится десять на одного нашего. Но все-таки у нас еще есть шансы, — продолжал он решительно. — Идите и, если вам удастся спастись, не забывайте Фромана из Нима.
— Через эту дверь?
— Да, и возьмите вот это, — промолвил он, вынимая из кармана заряженный пистолет. — Идите. Мне тоже нужно идти. Эй, вы, канальи! — вдруг крикнул он, обращаясь к толпе. — Бык еще не свален, и поднимет на рога не одного из вас прежде, чем пробьет его последний час.
XII. ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ
С этими словами он толкнул меня к двери, которая вела, видимо, вон, на улицу. Зная, что через минуту-другую толпа уже осадит дом, я не хотел терять времени даром, но, тем не менее, замешкался.
Наверх взбежал главный отряд Фромановых приверженцев, и слышно было, как они стреляли с крыши и из окон. Сам Фроман стоял, погруженный в свои мысли, неподвижно, а толпа с зелеными лентами готовилась к сражению около забаррикадированной двери. Какое-то сияние в этой мрачной комнате, что-то одинокое, сказывавшееся в фигуре этого человека, невольно тянуло меня к нему. Я было сделал шаг обратно, но он взглянул на меня, и его лицо вдруг нахмурилось. Он яростно махнул мне рукой.
Даже за эту мгновенную остановку мне пришлось дорого поплатиться: низенькую дверцу, на которую он мне указывал, уже закладывали железными брусьями. Я закричал, чтобы мне открыли.
— Поздно! — произнес какой-то человек, мрачно поглядывая на меня.
Сердце у меня упало. Но дверь все же начали освобождать, хотя и с бранью, и минуты через две проход был свободен. Держа пистолет в руке, один из людей отворил дверь и через цепь выглянул за нее. Дверь выходила в узкий проулок, который, слава Богу, был еще безлюден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Поворачивайтесь живее, господа, — весело говорил он, гордо подняв голову. — Пусть не говорят, что мы боимся высунуть нос, а, выставив вперед других, сами прячемся сзади, словно говоруны этого подлого собрания, которые, желая захватить своего короля, поставили в первые ряды женщин. Идемте, господа! Они привезли короля из Версаля в Париж. Мы будем сопровождать его обратно. И сегодня мы сделаем первый шаг в этом направлении.
Энтузиазм — самое заразительное из всех чувств. На слова Фромана присутствовавшие ответили громкими криками. Глаза, за минуту перед тем затуманенные, теперь опять горели огнем.
— Долой изменников! — кричал один.
— Долой трехцветную кокарду! — вопил другой.
Фроман поднял руку, требуя молчания.
— Напротив. Да здравствует тройная «кокарда»: да здравствует король, вера, закон!
Эти слова попали в цель.
— Да здравствует этот союз! — поддержали его голоса.
Крик был подхвачен на нижней крыше, затем в окнах и на улице. Словно ружейные залпы, он замер только тогда, когда докатился до самых окраин города.
Фроман снял шляпу.
— Благодарю вас, господа; — начал он. — Благодарю от имени его величества короля. Теперь наш клич слышал Атлантический океан, и он эхом отдастся в Ла-Манше. Рона исправит то, что наделала Сена! Взоры всей Франции обращены на Ним и на вас, господа. За свободу! За свободу молиться против тех, кто хочет отнять у нас Бога и осквернить его храмы! За свободу жизни, которую хотят задушить плуты и писаки! За свободу выступлений против тех, кто из короля Франции сделал арестанта! Нужно ли говорить вам еще?
— Нет, нет! — закричали все хором, взмахивая шляпами и шпагами.
— Хорошо, — твердо продолжал Фроман. — Я не буду более прибегать к словам. Но я хочу показать, что здесь, в Ниме еще чтят Бога и короля, и их слуги еще пользуются свободой. Идемте со мной, господа! Мы пройдем через весь город и посмотрим, осмелится ли кто-нибудь крикнуть «долой короля»!
Окружающие ответили таким ревом, что, казалось, дрогнула сама башня, и, столпившись у лестницы, принялись спускаться на нижнюю крышу, а оттуда, через дом — на улицу.
Сидя на парапете я наблюдал за их спуском. Я видел, как блестят на солнце их шпаги и пряжки на башмаках, как развевал ветер их ленты, и не без сочувствия провожал взглядом каждого исчезавшего в люке лестницы.
Уже больше половины покинуло крышу, когда кто-то дотронулся до моей руки: около меня стоял Фроман.
— Вы останетесь здесь, — заговорил он, наклоняясь ко мне. — Если случится несчастье, то мне не надо будет лишний раз поручать вам позаботиться о мадемуазель Денизе.
— Что бы ни случилось, я это сделаю.
— Благодарю вас, — сказал он, скривив губы, и на одно мгновение в его глазах блеснул нехороший огонек. — Не забывайте, что если удача будет на моей стороне, мы еще поговорим с вами!
— Дай Бог, чтобы удача была на вашей стороне! — невольно воскликнул я.
— А вы так уверены в своем оружии? — насмешливо спросил он.
Затем, переменив тон, он продолжал:
— Нет, дело, конечно, не в этом. Вы французский дворянин, и я спокойно поручаю вам мадемуазель де Сент-Алэ, именно как дворянину. Да хранит вас Бог!
— И вас также.
Я посмотрел ему вслед. Было около пяти часов. Солнце уже поднялось, и кровля башни, оставшаяся теперь только в моем владении, казалась таким мирным и спокойным уголком, что я не без удивления оглядывался вокруг себя. Я был так далек от бушующего внизу мира, откуда вдруг донесся гул голосов, очевидно, приветствовавших появление Фромана. За этим криком последовал другой, третий. Испуганные голуби стаей закружились над башней. Волна голосов стала мало-помалу удаляться в южную сторону города и вскоре замерла в отдалении.
Я остался один со своими невеселыми мыслями. Куда девалось тесное единение, союз, о котором столько недель грезила Добрая половина нации? Где братство, к которому взывал отец Бенедикт? Где слияние классов и сословий? Разве не исчезли права человека? А вместе с ними и тысячи других благодеяний, которые, вопреки человеческой природе, обещали философы и теоретики, стоило только принять их в систему? Где все это?
Набатный звон колоколов огласил окрестность, залитую веселым весенним солнцем; снизу, с улицы вновь неслись крики и шум восстания. По лентам дорог, идущих от города, там и сям быстро двигались небольшие группы людей, блистая на солнце оружием.
Прошло еще с полчаса. Я продолжал сидеть, погруженный в свои мысли. Внезапно в отдаленном пригороде на западе грянул пушечный выстрел, а за ним рассыпалась дробь отдельных выстрелов.
Голуби все еще продолжали кружить на фоне сияющих, быстро бегущих облаков. Громко чирикали воробьи. Нижняя крыша, на которой столпилось несколько слуг, была залита солнцем. Здесь было так тихо, так спокойно! А внизу, на улицах лилась кровь и царила смерть.
Было еще раннее утро. Я прислушивался ко всему почти безучастно, следуя лишь течению своих мыслей и сравнивая про себя зрелище самоистребления с блестящими обещаниями, которые делались всего несколько месяцев назад. Но постепенно волнение слуг, стоявших на нижней крыше, передалось и мне. Я стал прислушиваться более внимательно. Мне казалось, что момент решительного столкновения приближается, что крики становятся чаще и явственнее. Около казарм, недалеко от нас, показались клубы белого дыма, и дважды грянул залп, заставивший задрожать стекла домов. Потом на одной из улиц, которая шла как раз под нами и просматривалась из конца в конец, я увидел бегущих людей прямо в нашу сторону.
Я окликнул слуг и спросил, в чем тут дело.
— Нападение на арсенал, — отвечал один из них, козырьком прикладывая руку к глазам.
— Кто нападает?
В ответ он только пожал плечами и стал смотреть еще внимательнее. Я последовал его примеру, но пока не заметил ничего особенного. Вдруг до нас докатился громкий гул голосов, словно кто-то отворил запертую ранее дверь. Большая толпа народа с группой шедших посередине монахов с распятием показалась на ближайшем конце улицы. Бряцая оружием, она перелилась на другой конец и куда-то исчезла. Некоторое время еще слышны были ее крики, и можно было сообразить, что она направляется к арсеналу, где время от времени раздавался треск мушкетных выстрелов. Я догадался, что это было подкрепление, за которым присылал Фроман.
Взглянув случайно на нижнюю крышу, я заметил, что добрая половина слуг уже исчезла, а какие-то люди старались скрыться до безлюдной улице.
Кризис, очевидно, настал раньше, чем его ожидали.
Я вновь окликнул одного из оставшихся слуг и спросил его, где дамы.
— Не знаю, сударь, — быстро сказал он и отвернул от меня свое бледное, как у мертвеца, лицо.
— Они внизу?
Он так внимательно следил за тем, что делалось внизу, что вместо ответа только досадливо тряхнул головой. Мне не хотелось покидать своего места, и я приказал ему передать поклон маркизе де Сент-Алэ и попросить ее подняться сюда.
Но человек, видимо, был так перепуган, что мог думать только о самом себе и не трогался с места. Остальные тоже лишь кричали: «Сейчас, сударь, сейчас!».
Это, в конце концов, взбесило меня. Я сбежал по лестнице и накинулся на них.
— Канальи! — закричал я. — Где дамы?
Один испуганно обернулся на мой крик.
— Где дамы? — повторил я с нетерпением.
— Извините, мы не поняли вас, — отвечал за него ближайший сосед. — Они ушли в церковь молиться.
— В церковь?
— Так точно. К капуцинам.
— Так здесь их нет?
— Нет, их здесь нет, сударь, — отвечал слуга, блуждая глазами. — Но что это такое?!
И, привлеченный каким-то зрелищем, он отбежал от меня к парапету. Я последовал за ним и тоже посмотрел вниз. Отсюда вид не был столь обширен, как с башни, но главная улица, ведшая в южную часть города все же просматривалась.
Она полна была народа, двигавшегося в нашем направлении. Одни бегом, другие быстрым шагом, по несколько человек в ряд, и беспрестанно оглядывались.
Слуги догадались, что это значит. С криком: «Мы разбиты!» они в беспорядке посыпались вниз по лестнице.
Я оставался неподвижен. Но поток беглецов все возрастал и возрастал. Люди шли все быстрее и все чаще оглядывались. Шум схватки, крики, выстрелы приближались, и я сразу решил, что надо делать.
Лестница была свободна. Я быстро сбежал по ней и достиг двери верхнего этажа, через которую я попал сюда вчера. Я попробовал отворить ее, но она оказалась запертой. Оставшись в темноте коридора один-одинешенек, не зная, что происходит внизу, я рисовал себе страшные картины. С лихорадочной силой я сломал замок и бросился бежать вниз, пока не оказался в зале нижнего этажа, похожем на монастырскую трапезную.
Зал этот был переполнен вооруженными людьми с искаженными от страха и злобы лицами. Число их беспрестанно увеличивалось за счет бежавших с улицы. Опоздай я на минуту, хлынувший поток затопил бы все лестницы, и я не мог бы спуститься с крыши.
Я и так на, короткое время был совершенно притиснут к стене, не в силах сдвинуться с места. Около меня очутился в таком же положении один из слуг, и я схватил его за рукав.
— Где дамы? — прокричал я ему. — Вернулись ли они?
— Не знаю, — отвечал он, вращая глазами во все стороны.
— Неужели они все еще в церкви?
— Не знаю, — последовал все тот же раздраженный ответ.
Завидев человека, которого он, по-видимому, искал, слуга оттолкнул меня и быстро скрылся в толпе.
Дом походил на толкучку: в него постоянно входили и выходили, продираясь сквозь толпу, люди. Некоторые сами отдавали приказания, повелевая закрыть скорее двери, другие звали Фромана, крича, что все потеряно, третьи советовали взорвать порох.
Я не знал, что предпринять теперь и стоял в самом центре этого хаоса, увлекаемый толпой то в одну сторону, то в другую.
Где же дамы? Этот вопрос не выходил у меня из головы. Я обращался с ним по крайней мере к полудюжине лиц, но в ответ они только свирепо кричали, что не знают, и бросались от меня в сторону. Большинство было из простонародья, и мне ничего не удалось узнать ни о Фромане, ни о маркизе де Сент-Алэ, ни о других вожаках. Кажется, никогда мне не приходилось быть в столь мучительном положении. Дениза могла быть еще в церкви и, стало быть, неминуемо подвергалась опасности. Но она могла быть и на улице, где опасность была еще больше. Наконец, она могла быть и где-нибудь здесь, в соседней комнате или на крыше. Вся моя надежда была на возвращение Фромана. Прождав, однако, несколько минут, показавшихся мне вечностью, я потерял терпение и стал прокладывать себе путь через толпу к двери, ведущей в главную часть дома. Отворив ее, я увидел, что и здесь царит такой же беспорядок: одни, загораживая дорогу, выносили из погреба порох, другие, кажется, грабили дом. Надежды найти здесь тех, кого я искал, было мало, и, поискав бесполезно то тут, то там, я поднялся по лестнице на второй этаж, я направился в комнату Денизы.
Дверь была заперта. Я, как безумный, стал стучать в нее и кричать. Прислушавшись и не получив ответа, я повторил стук, но за дверью все было тихо, и я бросился к соседним дверям. Две ближайшие также были заперты, и за ними не было слышно ни звука. Третья и четвертая комнаты были открыты, но пусты.
Я осмотрел все их в какую-нибудь минуту-две. Все это время коридор, по которому я шел, был тих и безлюден, и в нем раздавалось лишь эхо моих шагов. Но снизу уже доносились крики и беготня сотен ног. Я был как в лихорадке. Маркиза могла быть теперь на крыше, и я кинулся к лестнице, но уже на полпути сообразил, что она, вероятно, загорожена.
Проклиная несчастную мысль покинуть залу только потому, что мои расспросы ни к чему не привели, я полетел вниз.
Я попал туда как раз в то время, когда туда через другую дверь вошел Фроман. С ним была небольшая кучка его приверженцев, из которых многие имели на себе зеленые ленты — цвет графа д'Артуа. Высокая фигура Фромана выделялась из толпы, и я заметил, что он ранен: по его щеке текла струйка крови. В глазах его светилось нечто, близкое к безумию. Но внешне он был спокоен и владел не только собой, но и всеми окружающими. Волнение подле него стало утихать. Люди, только что толкавшие друг друга и загораживавшие друг другу дорогу, моментально отхлынули на свое место. С улицы неслись бурные крики толпы, отступавшей под напором какой-то превосходящей ее силы, но с появлением Фромана вместо паники явилась решимость, вместо отчаяния — надежда.
Стоя на пороге с только что разряженным пистолетом, он отдавал короткие приказания, рассылая одного — туда, другого — сюда. Первым делом он велел забаррикадировать дверь. Толпа постепенно стала рассеиваться, и он заметил меня, пробирающегося к нему. Он сделал мне знак.
Если он играл роль, то я должен сказать, он играл ее с большим благородством. Даже в эту минуту, когда, казалось, все было потеряно, в его лице не было ни страха, ни зависти.
— Уходите отсюда скорее, — тихо сказал он, предупреждая движением руки тысячу вопросов, вертевшихся у меня на языке. — Уходите вон через ту дверь. Когда выйдете на крыльцо, Держитесь левой стороны, и там, у церкви св. Женевьевы, вы найдете лошадей. Здесь все кончено! — прибавил он, крепко пожимая мне руки и подталкивая меня к двери.
— А мадемуазель! — воскликнул я и объяснил, что ее нет Дома.
— Как?! — спросил он меня со внезапно потемневшим лицом. — Вы с ума сошли! Неужели вы уверены, что она действительно вышла из дома?
— Ее здесь нет, — повторил я. — Мне сказали, что она пошла вместе с маркизой в церковь и домой еще не возвращалась.
— Что за сумасшествие! — воскликнул он с проклятьями, но сразу же добавил дважды: — Помоги им, Боже!
Потом внимательно посмотрев на меня и заметив мой ужас, он сухо рассмеялся.
— А в конце концов, не все равно ли? — беззаботным тоном заговорил он. — Мы все там будем, а здесь — поведем себя молодцами. Я сделал все, что мог. Слышите?
От грохота залпов, казалось, содрогался весь дом. Фроман поднял руку, отдавая какое-то приказание. Узкие окна были сейчас же заложены плитами, вывернутыми из мостовой, на дверь же была в мгновение ока наложена целая гора их. Стало темно, зажгли огонь, отчего зала с гладко оштукатуренными стенами приняла какой-то странно мрачный вид.
— Боюсь, что Сент-Алэ отрезан в Арене, — холодно произнес Фроман. — У них не хватит людей для защиты стен. Проклятых севеннолов слишком много для нас. А что касается наших «друзей», то они поступили, как я и ожидал: предоставили мне умереть под ножом, как быку. Хорошо, мы умрем, но бодаясь.
Несмотря на мое преклонение перед этим человеком, во мне шевельнулось что-то вроде отвращения к нему.
— А Дениза? — спросил я, хватая его за руку. — Неужели вы оставите ее на погибель?
Он посмотрел на меня с кривой усмешкой.
— В самом деле, — сказал он, — я и забыл. Вы ведь не из наших.
— Я думаю только о ней! — в этот момент я его ненавидел.
— Вы правы, — сказал он, вдруг меняя интонацию. — Идите, вы можете еще спасти ее. Церковь — в монастыре капуцинов. Эти собаки лаяли вокруг него, когда мы отступали. Их приходится десять на одного нашего. Но все-таки у нас еще есть шансы, — продолжал он решительно. — Идите и, если вам удастся спастись, не забывайте Фромана из Нима.
— Через эту дверь?
— Да, и возьмите вот это, — промолвил он, вынимая из кармана заряженный пистолет. — Идите. Мне тоже нужно идти. Эй, вы, канальи! — вдруг крикнул он, обращаясь к толпе. — Бык еще не свален, и поднимет на рога не одного из вас прежде, чем пробьет его последний час.
XII. ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ
С этими словами он толкнул меня к двери, которая вела, видимо, вон, на улицу. Зная, что через минуту-другую толпа уже осадит дом, я не хотел терять времени даром, но, тем не менее, замешкался.
Наверх взбежал главный отряд Фромановых приверженцев, и слышно было, как они стреляли с крыши и из окон. Сам Фроман стоял, погруженный в свои мысли, неподвижно, а толпа с зелеными лентами готовилась к сражению около забаррикадированной двери. Какое-то сияние в этой мрачной комнате, что-то одинокое, сказывавшееся в фигуре этого человека, невольно тянуло меня к нему. Я было сделал шаг обратно, но он взглянул на меня, и его лицо вдруг нахмурилось. Он яростно махнул мне рукой.
Даже за эту мгновенную остановку мне пришлось дорого поплатиться: низенькую дверцу, на которую он мне указывал, уже закладывали железными брусьями. Я закричал, чтобы мне открыли.
— Поздно! — произнес какой-то человек, мрачно поглядывая на меня.
Сердце у меня упало. Но дверь все же начали освобождать, хотя и с бранью, и минуты через две проход был свободен. Держа пистолет в руке, один из людей отворил дверь и через цепь выглянул за нее. Дверь выходила в узкий проулок, который, слава Богу, был еще безлюден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27