Он даже, как будто, испугался меня, пришел в ужас. Может быть, Дениза умерла? Но этого не могло быть, так мне подсказывало все мое существо.
Однако, эта мысль сильно взволновала меня. Я встал и до рассвета ходил по комнате, прислушиваясь к крикам ночного сторожа и торопливым шагам прохожих, напоминавшим о суете города.
Наконец стала пробуждаться и гостиница. Было еще рано, когда в ожидании назначенной мадам Катино встречи, я отправился безо всякой цели бродить по городу.
С первым ударом колокола в полдень я был у ее дверей.
Едва я взглянул на мадам, как сердце мое упало. Слова благодарности, заранее приготовленные мной, замерли у меня на губах. Она была заметно взволнована, и некоторое время мы оба молчали.
— По-видимому, у вас плохие новости для меня, — начал я наконец, стараясь улыбнуться и казаться хладнокровным.
— Боюсь, что очень плохие, — отвечала она с явным сожалением, перебирая складки своего платья. — Плохие тем, что их вовсе нет.
— Говорят, что это хорошо, когда нет никаких новостей.
Губы ее вздрагивали, и она старалась не смотреть на меня.
— Послушайте, — начал опять я, чувствуя, как замирает мое сердце, — вы, очевидно, можете сообщить мне гораздо больше, чем ничего. Вы можете указать мне, где можно видеть маркизу де Сент-Алэ, например…
— Этого я не могу вам сообщить, — промолвила она тихо.
— Значит, не можете сказать и того, почему так внезапно переменился ко мне Луи?
— И этого не могу. Очень вас прошу, — вдруг добавила она, — избавить меня от ваших расспросов. Я думала, что мне удастся помочь вам. Вот почему я и просила вас зайти ко мне сегодня. Но, оказывается, что я только причиняю вам лишние огорчения.
— Это все, что вы можете мне сообщить?
— Все.
Я пошел к двери, но на полдороге повернулся назад.
— Нет! — закричал я. — Я не могу уйти так! Что заставляет вас молчать? Что готовится против Денизы? Чего вы боитесь? Говорите же! Ведь зачем-то вы меня позвали?
Мадам Катино взглянула на меня с упреком:
— Такова награда за все мои старания?
Это было слишком. Не говоря ни слова, я повернулся и вышел из ее дома.
Я чувствовал себя ребенком в темной комнате. Тупое гнетущее разочарование, готовое ежеминутно перейти в острое нравственное страдание, наполняло мою душу. Что могло вызвать в мадам Катино перемену, почти такую же, какая произошла с Луи? Что заставляло их отворачиваться от меня, словно от чумного?
Некоторое время я пребывал в полном отчаянии. Но яркое солнышко, заливавшее улицы и говорившее о близком лете, мало-помалу разогнало тяжелые мысли. В конце концов, ведь не так уж и трудно разыскать в Ниме кого угодно!
Пока я шел так, обдумывая возможный план действий, на улице, позади меня послышался гул голосов и топот сотен ног. Обернувшись, я увидал, что сзади валила прямо на меня целая толпа народа.
Несли голубые флаги, распятие и орифламы с изображением пяти чудес. Толпа пела и кричала, потрясая палками и оружием. Двигалась она плотной массой, заполнив собою всю улицу от одного тротуара до другого. Чтобы пропустить шествие, я вынужден был войти в арку, попавшуюся мне по дороге.
С глухим шумом толпа прокатилась мимо меня. Лес палок и дубин поднимался над смуглыми, возбужденными лицами. Сквозь промежуток среди них я заметил в центре трех человек, руководивших движением. В самой середине шел Фроман. Другой был в рясе, на третьем красовалась шляпа военного образца.
За этой толпой валила другая, человек в четыреста, набранная из всяких городских отбросов: нищих, отъявленных негодяев я бездомных бродяг.
По странной случайности около меня вдруг очутился тот самый человек, который вчера вечером указывал мне дорогу в гостиницу. Я спросил его, действительно ли это был Фроман.
— Да, да, — сказал он, усмехаясь. — Это он с братом.
— С братом? Что же они здесь делают?
— Будут кричать перед протестантской церковью, — живо отвечал он. — А завтра начнут бить стекла, а на следующий день, когда уж толпа хорошенько взвинтит себя, будут поджигать дома протестантов, вызовут гарнизон из Моннелье. После этого появятся эти — из Турина, мы поднимем восстание. А потом, если все пойдет, как задумано, вы увидите удивительные вещи.
— А где же мэр? И допустит ли все это Национальная гвардия?
— Мэр из «красных», — коротко отвечал мой незнакомец. — Из «красных» же и три четверти гвардии. Вот вы увидите…
И, коротко кивнув мне головой, он пошел своей дорогой. С минуту я стоял на одном месте, глядя вслед процессии. Внезапно мне пришло в голову, что где Фроман, там же может быть и де Сент-Алэ. И, удивившись, что эта мысль не посетила меня раньше, я пустился догонять толпу. Еще были видны ее последнее ряды, заворачивавшие за угол, но и после того, как они скрылись из виду, легко можно было проследить их путь по испуганным лицам в окнах и закрывающимся ставням. Вдруг я услышал, как толпа разом остановилась и заревела. Но, прежде, чем я успел догнать ее, она тронулась дальше. Когда же я настиг шествие на одной из улиц, недалеко от Старых ворот, ядро его уже исчезло, а остальные расходились в разные стороны.
Моей целью было найти Фромана, и этой цели я не достиг. Пока я в растерянности смотрел на расходившуюся толпу, мой взгляд случайно упал на высокую фигуру в рясе, с опущенной долу головой. Этот человек, видимо, хотел перейти через улицу я остановился, пропуская мешавших ему людей.
И человек этот был никто иной, как отец Бенедикт! Я с радостным кряком бросился к нему, расталкивая прохожих.
От неожиданности мы долго не могли заговорить, но все же обменялись поспешными приветствиями. Я заметил на его лице то же выражение беспокойства и неудовольствия, которое столь поразило меня в Луи де Сент-Алэ.
— О, Боже мой! Боже мой! — тихонько молвил отец Бенедикт, незаметно ломая себе руки.
Эта таинственность мне уже надоела, и я резко сказал:
— По крайней мере, вы-то скажете мне, что все это значит?
Мои слова были услышаны двумя-тремя оборванцами, посмотревшими на меня с любопытством. Чтобы избежать их, отец Бенедикт увлек меня в какой-то подъезд. Но один человек упорно следовал за нами.
— Поднимемся наверх, — шепнул мне кюре, — там мы будем в полной безопасности.
И он повел меня по старинной каменной лестнице, которой пользовались, видимо, многие, но которую не убирал никто.
— Вы здесь живете? — спросил я.
— Да.
И вдруг, обернувшись ко мне, он посмотрел на меня взглядом, полным смущения:
— Тут довольно бедно, — заговорил он, обнаруживая явное желание спуститься опять вниз. — Будет, пожалуй, лучше, если мы пойдем…
— Нет, нет, — вскричал я, горя нетерпением. — Ведите меня в вашу комнату, какой бы она ни была. Я не могу больше ждать! К счастью, я встретил вас, и теперь не отпущу, пока вы не скажете мне всей правды.
Он все еще колебался, пытаясь придумать какие-нибудь иные отговорки, но, видя мою беспредельную решимость, все же повел меня дальше, на самый верх дома. Там у него была маленькая комната, в которой стояли кровать, стол, стул, на стене висело распятие, а на полу лежали две-три книги. Свет проникал сюда через маленькое квадратное оконце.
Окно, очевидно, не закрывалось: когда мы вошли, с пола поднялся и вылетел вон голубь. Отец Бенедикт пробормотал какое-то извинение и объяснил, что кормит у себя голубей нарочно.
— Они составляют единственное общество для меня, — печально добавил он.
— Но ведь вы прибыли сюда по собственному желанию, — довольно грубо заметил я, поддаваясь вновь смутным опасениям.
— Да, и только для того, чтобы расстаться еще с одной иллюзией. Вы знаете, сколько лет я стремился к реформе, к свободе… Я воображал, что и другие хотят того же. Прекрасно, нынче мы достигли того и другого, и первое, для чего народ воспользовался своей свободой — было нападение на религию.
Тогда я отправился сюда, ибо мне сказали, что здесь собрались защитники церкви, что здесь религия сильна и уважаема. Во мне ожила надежда! А что же я нашел здесь? Мнимые чудеса, ложь, обман… Обман, к которому прибегает как одна сторона, так и другая. И всюду, всюду одно насилие!
— Скажите же, ради Бога, отчего вы не едете обратно домой?
— Неделю тому назад я совсем было собрался в дорогу. Но теперь… когда вы…
— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — хрипло воскликнул я. — Я уже видел Луи де Сент-Алэ и знаю, что тут творится что-то неладное. Он не хочет даже взглянуть мне в лицо, не хочет сказать, где живет маркиза. Он обращался со мной, как со своим злейшим врагом! Что все это значит? Я должен это знать наконец. Скажите мне!
— О, Боже мой! — застонал отец Бенедикт со слезами в голосе. — Как я боялся этого!
— Чего вы боялись?
— Что нанесу вам удар прямо в сердце…
— Послушайте, говорите же откровенно!
— Мадемуазель де Сент-Алэ обручена, — проговорил кюре, стараясь не смотреть на меня.
Я остолбенел.
— Как обручена? С кем же? — опомнившись, заговорил я.
— С господином Фроманом, — последовал тихий ответ.
IX. СОПЕРНИКИ
— Не может быть! — произнес я, не узнавая собственного голоса. — С Фроманом! Не может быть.
Произнося эти слова, я сам понимал, как нелепо подвергать их сомнению, и отвернулся, чтобы отец Бенедикт не мог видеть моего лица.
Фроман! Это имя объяснило мне теперь многое.
Погруженный в свои мысли, я задержал взгляд на окне, выходившем во двор-колодец. На противоположной его стороне, внизу виднелось крыльцо, похожее на монастырскую паперть, с какой-то каменной фигурой посередине. Я невольно заметил, как во двор вошли два человека и направились к этой паперти. Они не стучали в дверь, никого не звали, но один из них слегка стукнул два раза оземь посохом. Через секунду или две дверь открылась сама собой, и оба незнакомца исчезли за нею.
Все это я заметил совершенно бессознательно, и только стук закрывшейся двери окончательно вывел меня из раздумья.
— Фроман, — сказал я. — А где же Дениза?
Отец Бенедикт покачал головой.
— Вы должны это знать! — хрипло закричал я. — Должны знать!
— Я знаю, — медленно отвечал он, не отрывая от меня глаз, — но не могу вам сказать. Я не мог бы этого сказать даже и ради спасения вашей жизни, господин виконт. Это сообщено мне на исповеди.
Я был ошеломлен и упал духом от такого ответа. Было понятно, что об эту железную дверь, ключ от которой заброшен, я могу биться головой до самой смерти и все-таки не достигну цели.
— Зачем же вы рассказали мне все это в таком случае? — воскликнул я с тоской.
— Я хотел, чтобы вы уехали скорее из Нима, — мягко отвечал старый священник, глядя на меня умоляющими глазами. — Мадемуазель Дениза уже обручена, и добраться до нее вы не сможете. Через несколько часов, вероятно, как только кончатся выборы, здесь начнется восстание. Я знаю вас и ваши чувства мне известны. Вы не можете пристать ни к той, ни к другой партии. Зачем же вам тогда оставаться здесь?
— Зачем?! — воскликнул я с такой силой, что отец Бенедикт невольно вздрогнул. — Я останусь здесь до тех пор, пока мадемуазель Дениза не будет обвенчана. А до этого я буду следовать за нею хоть в сам Турин. Господин Фроман смешивает в одно войну и любовь. Вот почему теперь-то я пристану к одной из партий, конечно, не к той, к которой принадлежит он. Вы спрашиваете, зачем мне оставаться… Затем, что если вы не можете сказать мне, где Дениза, то найдутся другие, которые могут это мне сообщить.
И, не слушая возражений отца Бенедикта, пытавшегося удержать меня, я схватил свою шляпу и сбежал вниз по лестнице. Выйдя из дома, я прошел улицу, где стояла гостиница, и направился в тот квартал, в котором повстречал процессию.
Улицы были еще полны народу; все были в ожидании чего-то, словно шествие оставило за собой какой-то след. Там и сям ходили военные патрули и советовали народу успокоиться. Но кучки посвистывающих горожан оставались неподвижными, а люди пристально смотрели на меня, когда я проходил мимо. Из десяти мужчин по крайней мере один был монах.
Мне пришло в голову отыскать барона де Жеоля и Бютона и разузнать от них о планах Фромана и о том, как сильна его партия. Чувствовалось, что весь город пришел в ненормальное состояние, и что, если я хочу сделать что-нибудь до того, как разразится гроза, то я должен действовать быстро.
К счастью, мне удалось застать их на квартире. Барон, с которым я не виделся с самого приезда в город, без сомнения, уже успел объяснить себе причины моего отсутствия по-своему. Он поздоровался со мной довольно насмешливо. Но, когда я предложил ему несколько вопросов, он понял, что я не шучу, и переменил отношение ко мне.
— Это вот кто может вам сказать, — промолвил он, кивая на Бютона.
От меня не укрылось, что оба они были весьма возбуждены, хотя и старались не показывать этого.
— Партия Фромана вчера подняла в Авиньоне восстание, — быстро ответил Бютон, — но оно было подавлено с тяжелыми для партии потерями. Эта новость только что получена. Неудача может заставить их поспешить со своими замыслами здесь.
— Я видел солдат на улице, — заметил я.
— Да, кальвинисты просили дать им охрану. Но вся эта охрана — одна комедия, — с грустной улыбкой продолжил барон да Жеоль. — Гиенский полк, настроенный патриотически, мог бы защитить нас, но офицеры нарочно удерживают его в казармах. Мэр и муниципальные советники — все принадлежат к «красным»: что бы ни произошло, они не дадут соответствующего сигнала и не вызовут на помощь войска. Католические харчевни полны вооруженным народом. Словом, мой друг, если Фроману удастся овладеть городом и продержаться здесь дня три, то губернатор Моннелье явится сюда со своим гарнизоном, и тогда… тогда бунт станет революцией, — прибавил он с особой энергией.
Едва успел он произнести эти слова, как в комнату вошел какой-то человек, который, быстро взглянув на нас, как-то особенно поднял руку.
— Извините, — промолвил барон де Жеоль и вышел с этим человеком из комнаты. За ними сразу же вышел и Бютон. Я остался один.
Я думал, что они скоро вернутся, но прошло уже несколько минут, а их все не было. Наконец, мне надоело ждать, и, желая знать, что делается внизу, я спустился во двор гостиницы, откуда вышел на улицу. Но их и тут не было. Перед гостиницей стояла группа слуг и других обитателей дома. Все они молча к чему-то прислушивались. Когда я приблизился, один из них робко сделал мне знак рукой, очевидно, приглашая меня вести себя тихо.
Прежде, чем я успел спросить, что все это значит, где-то вдали грянул пушечный выстрел. За ним послышался второй, третий. Потом донесся какой-то глухой шум, как будто проехали по мостовой тяжелые телеги. Потом опять началась стрельба: короткие, резкие звуки выстрелов слышны были совершенно явственно.
Пока мы прислушивались, а солнце закатывалось, оставляя красную полосу на крышах, где-то торопливо зазвонили в колокол. Из-за угла стремительно выскочил какой-то человек и побежал к нам. Но хозяин гостиницы «Экю» не стал дожидаться его.
— Пошли все домой! — закричал он своим слугам. — Живо запереть большие ворота! Пьер, заложи хорошенько запоры. А вам, сударь, — торопливо обратился он ко мне, — тоже лучше будет войти в гостиницу. В городе началось восстание, и на улицах оставаться небезопасно.
Но я, наоборот, бросился бежать по переулку. Попавшийся мне навстречу человек успел крикнуть, что толпа сейчас будет здесь. Далее мне попалась испуганная лошадь, мчавшаяся без седока. Она шарахнулась от меня в сторону и чуть не упала на скользкой мостовой.
Я продолжал бежать, не обращая внимания ни на что. Вдруг шагах в двухстах от себя я увидел сквозь дым и облако пыли ряд солдат, которые, повернувшись ко мне спинами, медленно отступали перед наседавшей на них густой толпой. На моих глазах их ряды поредели и стали рассеиваться. С победным криком толпа хлынула на то место, где только что были солдаты.
Сообразив, что я не в состоянии пробиться сквозь толпу, я бросился в узкий проход, почти скрытый от глаз широкими низкими крышами, меж которыми виднелся лишь маленький кусочек бледного неба.
Из этого прохода я попал в переулок, переполненный прислушивающимися к шуму женщинами с испуганными лицами. Я кое-как протолкался меж ними и, отойдя настолько, что, по моему расчету, мог уже выйти сзади толпы, двинулся по переулку, ведущему к дому, где жил отец Бенедикт. К счастью, толпа валила по главным улицам, а переулки были сравнительно безлюдны, и я безо всяких приключений добрался до самой площади у ворот.
Нападение на солдат началось, очевидно, здесь, ибо на мостовой валялся сломанный на две части мушкет. Когда я проходил по улице, изо всех окон смотрели бледные лица, провожавшие меня недоброжелательным молчанием. Не видно было ни одного мужчины, и я беспрепятственно дошел до подъезда отца Бенедикта и проник в вестибюль.
На улице было еще довольно светло, но здесь уже царил мрак. Не успел я сделать и двух шагов, как вдруг споткнулся обо что-то, лежавшее на моей дороге, и упал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Однако, эта мысль сильно взволновала меня. Я встал и до рассвета ходил по комнате, прислушиваясь к крикам ночного сторожа и торопливым шагам прохожих, напоминавшим о суете города.
Наконец стала пробуждаться и гостиница. Было еще рано, когда в ожидании назначенной мадам Катино встречи, я отправился безо всякой цели бродить по городу.
С первым ударом колокола в полдень я был у ее дверей.
Едва я взглянул на мадам, как сердце мое упало. Слова благодарности, заранее приготовленные мной, замерли у меня на губах. Она была заметно взволнована, и некоторое время мы оба молчали.
— По-видимому, у вас плохие новости для меня, — начал я наконец, стараясь улыбнуться и казаться хладнокровным.
— Боюсь, что очень плохие, — отвечала она с явным сожалением, перебирая складки своего платья. — Плохие тем, что их вовсе нет.
— Говорят, что это хорошо, когда нет никаких новостей.
Губы ее вздрагивали, и она старалась не смотреть на меня.
— Послушайте, — начал опять я, чувствуя, как замирает мое сердце, — вы, очевидно, можете сообщить мне гораздо больше, чем ничего. Вы можете указать мне, где можно видеть маркизу де Сент-Алэ, например…
— Этого я не могу вам сообщить, — промолвила она тихо.
— Значит, не можете сказать и того, почему так внезапно переменился ко мне Луи?
— И этого не могу. Очень вас прошу, — вдруг добавила она, — избавить меня от ваших расспросов. Я думала, что мне удастся помочь вам. Вот почему я и просила вас зайти ко мне сегодня. Но, оказывается, что я только причиняю вам лишние огорчения.
— Это все, что вы можете мне сообщить?
— Все.
Я пошел к двери, но на полдороге повернулся назад.
— Нет! — закричал я. — Я не могу уйти так! Что заставляет вас молчать? Что готовится против Денизы? Чего вы боитесь? Говорите же! Ведь зачем-то вы меня позвали?
Мадам Катино взглянула на меня с упреком:
— Такова награда за все мои старания?
Это было слишком. Не говоря ни слова, я повернулся и вышел из ее дома.
Я чувствовал себя ребенком в темной комнате. Тупое гнетущее разочарование, готовое ежеминутно перейти в острое нравственное страдание, наполняло мою душу. Что могло вызвать в мадам Катино перемену, почти такую же, какая произошла с Луи? Что заставляло их отворачиваться от меня, словно от чумного?
Некоторое время я пребывал в полном отчаянии. Но яркое солнышко, заливавшее улицы и говорившее о близком лете, мало-помалу разогнало тяжелые мысли. В конце концов, ведь не так уж и трудно разыскать в Ниме кого угодно!
Пока я шел так, обдумывая возможный план действий, на улице, позади меня послышался гул голосов и топот сотен ног. Обернувшись, я увидал, что сзади валила прямо на меня целая толпа народа.
Несли голубые флаги, распятие и орифламы с изображением пяти чудес. Толпа пела и кричала, потрясая палками и оружием. Двигалась она плотной массой, заполнив собою всю улицу от одного тротуара до другого. Чтобы пропустить шествие, я вынужден был войти в арку, попавшуюся мне по дороге.
С глухим шумом толпа прокатилась мимо меня. Лес палок и дубин поднимался над смуглыми, возбужденными лицами. Сквозь промежуток среди них я заметил в центре трех человек, руководивших движением. В самой середине шел Фроман. Другой был в рясе, на третьем красовалась шляпа военного образца.
За этой толпой валила другая, человек в четыреста, набранная из всяких городских отбросов: нищих, отъявленных негодяев я бездомных бродяг.
По странной случайности около меня вдруг очутился тот самый человек, который вчера вечером указывал мне дорогу в гостиницу. Я спросил его, действительно ли это был Фроман.
— Да, да, — сказал он, усмехаясь. — Это он с братом.
— С братом? Что же они здесь делают?
— Будут кричать перед протестантской церковью, — живо отвечал он. — А завтра начнут бить стекла, а на следующий день, когда уж толпа хорошенько взвинтит себя, будут поджигать дома протестантов, вызовут гарнизон из Моннелье. После этого появятся эти — из Турина, мы поднимем восстание. А потом, если все пойдет, как задумано, вы увидите удивительные вещи.
— А где же мэр? И допустит ли все это Национальная гвардия?
— Мэр из «красных», — коротко отвечал мой незнакомец. — Из «красных» же и три четверти гвардии. Вот вы увидите…
И, коротко кивнув мне головой, он пошел своей дорогой. С минуту я стоял на одном месте, глядя вслед процессии. Внезапно мне пришло в голову, что где Фроман, там же может быть и де Сент-Алэ. И, удивившись, что эта мысль не посетила меня раньше, я пустился догонять толпу. Еще были видны ее последнее ряды, заворачивавшие за угол, но и после того, как они скрылись из виду, легко можно было проследить их путь по испуганным лицам в окнах и закрывающимся ставням. Вдруг я услышал, как толпа разом остановилась и заревела. Но, прежде, чем я успел догнать ее, она тронулась дальше. Когда же я настиг шествие на одной из улиц, недалеко от Старых ворот, ядро его уже исчезло, а остальные расходились в разные стороны.
Моей целью было найти Фромана, и этой цели я не достиг. Пока я в растерянности смотрел на расходившуюся толпу, мой взгляд случайно упал на высокую фигуру в рясе, с опущенной долу головой. Этот человек, видимо, хотел перейти через улицу я остановился, пропуская мешавших ему людей.
И человек этот был никто иной, как отец Бенедикт! Я с радостным кряком бросился к нему, расталкивая прохожих.
От неожиданности мы долго не могли заговорить, но все же обменялись поспешными приветствиями. Я заметил на его лице то же выражение беспокойства и неудовольствия, которое столь поразило меня в Луи де Сент-Алэ.
— О, Боже мой! Боже мой! — тихонько молвил отец Бенедикт, незаметно ломая себе руки.
Эта таинственность мне уже надоела, и я резко сказал:
— По крайней мере, вы-то скажете мне, что все это значит?
Мои слова были услышаны двумя-тремя оборванцами, посмотревшими на меня с любопытством. Чтобы избежать их, отец Бенедикт увлек меня в какой-то подъезд. Но один человек упорно следовал за нами.
— Поднимемся наверх, — шепнул мне кюре, — там мы будем в полной безопасности.
И он повел меня по старинной каменной лестнице, которой пользовались, видимо, многие, но которую не убирал никто.
— Вы здесь живете? — спросил я.
— Да.
И вдруг, обернувшись ко мне, он посмотрел на меня взглядом, полным смущения:
— Тут довольно бедно, — заговорил он, обнаруживая явное желание спуститься опять вниз. — Будет, пожалуй, лучше, если мы пойдем…
— Нет, нет, — вскричал я, горя нетерпением. — Ведите меня в вашу комнату, какой бы она ни была. Я не могу больше ждать! К счастью, я встретил вас, и теперь не отпущу, пока вы не скажете мне всей правды.
Он все еще колебался, пытаясь придумать какие-нибудь иные отговорки, но, видя мою беспредельную решимость, все же повел меня дальше, на самый верх дома. Там у него была маленькая комната, в которой стояли кровать, стол, стул, на стене висело распятие, а на полу лежали две-три книги. Свет проникал сюда через маленькое квадратное оконце.
Окно, очевидно, не закрывалось: когда мы вошли, с пола поднялся и вылетел вон голубь. Отец Бенедикт пробормотал какое-то извинение и объяснил, что кормит у себя голубей нарочно.
— Они составляют единственное общество для меня, — печально добавил он.
— Но ведь вы прибыли сюда по собственному желанию, — довольно грубо заметил я, поддаваясь вновь смутным опасениям.
— Да, и только для того, чтобы расстаться еще с одной иллюзией. Вы знаете, сколько лет я стремился к реформе, к свободе… Я воображал, что и другие хотят того же. Прекрасно, нынче мы достигли того и другого, и первое, для чего народ воспользовался своей свободой — было нападение на религию.
Тогда я отправился сюда, ибо мне сказали, что здесь собрались защитники церкви, что здесь религия сильна и уважаема. Во мне ожила надежда! А что же я нашел здесь? Мнимые чудеса, ложь, обман… Обман, к которому прибегает как одна сторона, так и другая. И всюду, всюду одно насилие!
— Скажите же, ради Бога, отчего вы не едете обратно домой?
— Неделю тому назад я совсем было собрался в дорогу. Но теперь… когда вы…
— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — хрипло воскликнул я. — Я уже видел Луи де Сент-Алэ и знаю, что тут творится что-то неладное. Он не хочет даже взглянуть мне в лицо, не хочет сказать, где живет маркиза. Он обращался со мной, как со своим злейшим врагом! Что все это значит? Я должен это знать наконец. Скажите мне!
— О, Боже мой! — застонал отец Бенедикт со слезами в голосе. — Как я боялся этого!
— Чего вы боялись?
— Что нанесу вам удар прямо в сердце…
— Послушайте, говорите же откровенно!
— Мадемуазель де Сент-Алэ обручена, — проговорил кюре, стараясь не смотреть на меня.
Я остолбенел.
— Как обручена? С кем же? — опомнившись, заговорил я.
— С господином Фроманом, — последовал тихий ответ.
IX. СОПЕРНИКИ
— Не может быть! — произнес я, не узнавая собственного голоса. — С Фроманом! Не может быть.
Произнося эти слова, я сам понимал, как нелепо подвергать их сомнению, и отвернулся, чтобы отец Бенедикт не мог видеть моего лица.
Фроман! Это имя объяснило мне теперь многое.
Погруженный в свои мысли, я задержал взгляд на окне, выходившем во двор-колодец. На противоположной его стороне, внизу виднелось крыльцо, похожее на монастырскую паперть, с какой-то каменной фигурой посередине. Я невольно заметил, как во двор вошли два человека и направились к этой паперти. Они не стучали в дверь, никого не звали, но один из них слегка стукнул два раза оземь посохом. Через секунду или две дверь открылась сама собой, и оба незнакомца исчезли за нею.
Все это я заметил совершенно бессознательно, и только стук закрывшейся двери окончательно вывел меня из раздумья.
— Фроман, — сказал я. — А где же Дениза?
Отец Бенедикт покачал головой.
— Вы должны это знать! — хрипло закричал я. — Должны знать!
— Я знаю, — медленно отвечал он, не отрывая от меня глаз, — но не могу вам сказать. Я не мог бы этого сказать даже и ради спасения вашей жизни, господин виконт. Это сообщено мне на исповеди.
Я был ошеломлен и упал духом от такого ответа. Было понятно, что об эту железную дверь, ключ от которой заброшен, я могу биться головой до самой смерти и все-таки не достигну цели.
— Зачем же вы рассказали мне все это в таком случае? — воскликнул я с тоской.
— Я хотел, чтобы вы уехали скорее из Нима, — мягко отвечал старый священник, глядя на меня умоляющими глазами. — Мадемуазель Дениза уже обручена, и добраться до нее вы не сможете. Через несколько часов, вероятно, как только кончатся выборы, здесь начнется восстание. Я знаю вас и ваши чувства мне известны. Вы не можете пристать ни к той, ни к другой партии. Зачем же вам тогда оставаться здесь?
— Зачем?! — воскликнул я с такой силой, что отец Бенедикт невольно вздрогнул. — Я останусь здесь до тех пор, пока мадемуазель Дениза не будет обвенчана. А до этого я буду следовать за нею хоть в сам Турин. Господин Фроман смешивает в одно войну и любовь. Вот почему теперь-то я пристану к одной из партий, конечно, не к той, к которой принадлежит он. Вы спрашиваете, зачем мне оставаться… Затем, что если вы не можете сказать мне, где Дениза, то найдутся другие, которые могут это мне сообщить.
И, не слушая возражений отца Бенедикта, пытавшегося удержать меня, я схватил свою шляпу и сбежал вниз по лестнице. Выйдя из дома, я прошел улицу, где стояла гостиница, и направился в тот квартал, в котором повстречал процессию.
Улицы были еще полны народу; все были в ожидании чего-то, словно шествие оставило за собой какой-то след. Там и сям ходили военные патрули и советовали народу успокоиться. Но кучки посвистывающих горожан оставались неподвижными, а люди пристально смотрели на меня, когда я проходил мимо. Из десяти мужчин по крайней мере один был монах.
Мне пришло в голову отыскать барона де Жеоля и Бютона и разузнать от них о планах Фромана и о том, как сильна его партия. Чувствовалось, что весь город пришел в ненормальное состояние, и что, если я хочу сделать что-нибудь до того, как разразится гроза, то я должен действовать быстро.
К счастью, мне удалось застать их на квартире. Барон, с которым я не виделся с самого приезда в город, без сомнения, уже успел объяснить себе причины моего отсутствия по-своему. Он поздоровался со мной довольно насмешливо. Но, когда я предложил ему несколько вопросов, он понял, что я не шучу, и переменил отношение ко мне.
— Это вот кто может вам сказать, — промолвил он, кивая на Бютона.
От меня не укрылось, что оба они были весьма возбуждены, хотя и старались не показывать этого.
— Партия Фромана вчера подняла в Авиньоне восстание, — быстро ответил Бютон, — но оно было подавлено с тяжелыми для партии потерями. Эта новость только что получена. Неудача может заставить их поспешить со своими замыслами здесь.
— Я видел солдат на улице, — заметил я.
— Да, кальвинисты просили дать им охрану. Но вся эта охрана — одна комедия, — с грустной улыбкой продолжил барон да Жеоль. — Гиенский полк, настроенный патриотически, мог бы защитить нас, но офицеры нарочно удерживают его в казармах. Мэр и муниципальные советники — все принадлежат к «красным»: что бы ни произошло, они не дадут соответствующего сигнала и не вызовут на помощь войска. Католические харчевни полны вооруженным народом. Словом, мой друг, если Фроману удастся овладеть городом и продержаться здесь дня три, то губернатор Моннелье явится сюда со своим гарнизоном, и тогда… тогда бунт станет революцией, — прибавил он с особой энергией.
Едва успел он произнести эти слова, как в комнату вошел какой-то человек, который, быстро взглянув на нас, как-то особенно поднял руку.
— Извините, — промолвил барон де Жеоль и вышел с этим человеком из комнаты. За ними сразу же вышел и Бютон. Я остался один.
Я думал, что они скоро вернутся, но прошло уже несколько минут, а их все не было. Наконец, мне надоело ждать, и, желая знать, что делается внизу, я спустился во двор гостиницы, откуда вышел на улицу. Но их и тут не было. Перед гостиницей стояла группа слуг и других обитателей дома. Все они молча к чему-то прислушивались. Когда я приблизился, один из них робко сделал мне знак рукой, очевидно, приглашая меня вести себя тихо.
Прежде, чем я успел спросить, что все это значит, где-то вдали грянул пушечный выстрел. За ним послышался второй, третий. Потом донесся какой-то глухой шум, как будто проехали по мостовой тяжелые телеги. Потом опять началась стрельба: короткие, резкие звуки выстрелов слышны были совершенно явственно.
Пока мы прислушивались, а солнце закатывалось, оставляя красную полосу на крышах, где-то торопливо зазвонили в колокол. Из-за угла стремительно выскочил какой-то человек и побежал к нам. Но хозяин гостиницы «Экю» не стал дожидаться его.
— Пошли все домой! — закричал он своим слугам. — Живо запереть большие ворота! Пьер, заложи хорошенько запоры. А вам, сударь, — торопливо обратился он ко мне, — тоже лучше будет войти в гостиницу. В городе началось восстание, и на улицах оставаться небезопасно.
Но я, наоборот, бросился бежать по переулку. Попавшийся мне навстречу человек успел крикнуть, что толпа сейчас будет здесь. Далее мне попалась испуганная лошадь, мчавшаяся без седока. Она шарахнулась от меня в сторону и чуть не упала на скользкой мостовой.
Я продолжал бежать, не обращая внимания ни на что. Вдруг шагах в двухстах от себя я увидел сквозь дым и облако пыли ряд солдат, которые, повернувшись ко мне спинами, медленно отступали перед наседавшей на них густой толпой. На моих глазах их ряды поредели и стали рассеиваться. С победным криком толпа хлынула на то место, где только что были солдаты.
Сообразив, что я не в состоянии пробиться сквозь толпу, я бросился в узкий проход, почти скрытый от глаз широкими низкими крышами, меж которыми виднелся лишь маленький кусочек бледного неба.
Из этого прохода я попал в переулок, переполненный прислушивающимися к шуму женщинами с испуганными лицами. Я кое-как протолкался меж ними и, отойдя настолько, что, по моему расчету, мог уже выйти сзади толпы, двинулся по переулку, ведущему к дому, где жил отец Бенедикт. К счастью, толпа валила по главным улицам, а переулки были сравнительно безлюдны, и я безо всяких приключений добрался до самой площади у ворот.
Нападение на солдат началось, очевидно, здесь, ибо на мостовой валялся сломанный на две части мушкет. Когда я проходил по улице, изо всех окон смотрели бледные лица, провожавшие меня недоброжелательным молчанием. Не видно было ни одного мужчины, и я беспрепятственно дошел до подъезда отца Бенедикта и проник в вестибюль.
На улице было еще довольно светло, но здесь уже царил мрак. Не успел я сделать и двух шагов, как вдруг споткнулся обо что-то, лежавшее на моей дороге, и упал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27