— Не ваше дело!
— А все-таки?
— Из постановочных Толкачева!
— Передайте ему привет, — попросил Лозовский. — И посоветуйте в другой раз не мыслить шаблонно.
Через некоторое время, получив в «Экране» гонорар, он заехал в редакцию своего бывшего журнала, чтобы раздавить с приятелями бутылец армянского коньяка и договориться об очерке о молодом строителе, молодом воине или молодой ткачихе, с которыми познакомился во время съемок. А лучше — о нефтянике, начальнике управления из Нижневартовска Борисе Федоровиче Христиче, о котором на выпускном вечере в зейской школе упомянул первый секретарь райкома партии. Из комсомольского возраста Христич давно вышел, но работала у него молодежь, так что привязка к молодежному журналу была: Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, мудрый наставник, эстафета поколений и все такое.
Настоящая же причина, по которой Лозовский хотел о нем написать, заключалась в том, что Христич был на ножах с Тюменским обкомом партии. Обком требовал как можно больше нефти, а Христич упирался: обводняются горизонты, месторождения губятся. Лозовский рассчитывал, что публикация очерка о нем в журнале ЦК ВЛКСМ с тиражом в полтора миллиона экземпляров послужит для обкома знаком, что Христича лучше не трогать.
В коридоре Лозовский столкнулся с главным редактором Альбертом Поповым. Тот кивнул:
— Зайди.
Беспородное лицо Попова с рыхлым носом и словно бы плохо вымытыми волосами, сваливающимися на тусклый лоб, было исполнено дружелюбия и снисходительного сочувствия преуспевшего в жизни человека к неудачнику.
— Как жизнь? — участливо поинтересовался он, рассматривая Лозовского через пространство письменного стола и пытаясь усмотреть на его длинном заспанном лице следы хронического недоедания.
— Все о"кей, Алик, лучше не бывает, — жизнерадостно сообщил Лозовский и небрежно помахал извлеченной из кармана тугой пачкой двадцатипятирублевок. Из этих денег шестьсот нужно было отдать жене, триста двадцать за комнату за четыре месяца и двести рублей долга. Так что в сухом остатке было не так уж много. Но он не стал посвящать Попова в эти мелочи жизни. Вместо этого потянулся через стол и с чувством пожал ему руку:
— Спасибо, Алик. Огромное тебе спасибо. За то, что ты меня не удерживал. Творческая работа — это, я тебе доложу, потрясающая вещь. Просто потрясающая.
— А конкретно? Чем ты конкретно занимаешься? — нервно спросил Попов. — Вчера, позавчера? Конкретно!
— Последнее время я конкретно работал над документальным телефильмом «Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет», — поделился Лозовский своими достижениями.
С лица Попова сошла напряженность. Он с облегчением откинулся на спинку кресла и посмотрел на собеседника с нескрываемой иронией:
— И это называется творческая работа?
— Видишь ли, Алик, я думал над этим. Да, думал. И вот что понял. Я занимаюсь делом гораздо более важным, чем творчество. Несравнимо более важным и более вдохновенным.
— Каким же?
И Лозовский сказал. То, над чем действительно думал. То, что действительно понял. То, что оправдывало всю его мелкую, сорную, лишенную, как иногда казалось ему, цели и смысла жизнь.
То, что останется с ним навсегда.
Он сказал:
— Я борюсь за свою свободу.
«Больше в этом журнале меня не печатали никогда».
Такой фразой Лозовский всегда завершал эту байку, которую в очищенном от лишних подробностей виде рассказывал при случае в застолье в Доме журналиста. Его рассказ пользовался неизменным успехом. Возможностью не ходить каждый день на работу и не писать статей за секретарей ЦК — этим в те времена и исчерпывался смысл слова «свобода». А что такое правда, даже не обсуждалось, среди профессиональных журналистов это считалось неприличным, как петь про зеленый маун.
Прошло пять лет, и об этом задумались уже всерьез. А еще через десять лет, в начале прозорливо предсказанного Лозовским двадцать первого века, понятия «правда» и «свобода» наполнились тысячевольтным напряжением предгрозового заряда. В ежемесячных пресс-релизах российского Фонда защиты гласности отмечалось:
«Зарегистрировано нападений на журналистов — два, случаев уголовного преследования журналистов — четыре, отключений телекомпаний и радиостанций от эфира — девять, изъятий газетного тиража — одно, выселений редакций из помещений — одно. Пропал без вести журналист — один, убит — один. В целом месяц прошел спокойно».
К этому времени Лозовский работал шеф-редактором отдела журналистских расследований влиятельного московского еженедельника «Российский курьер», а возглавлял еженедельник известный журналист и видный демократический деятель Альберт Попов.
Глава первая
ОПРОВЕРЖЕНИЕ

I
"Москва, ул. «Правды», 24.
Главному редактору еженедельника «Российский курьер»
г-ну Попову А.Н.
Уважаемый господин Попов!
В No50 «Российского курьера» (за 9 — 15 декабря с.г.) под заголовком «Пора выходить из тени» было опубликовано интервью заместителя начальника Федеральной службы налоговой полиции генерала Морозова. В числе компаний и фирм, злостно уклоняющихся от уплаты налогов, названа компания «Нюда-нефть», ведущая добычу углеводородного сырья на севере Тюменской области в районе Самотлорского месторождения.
Факт задержки налоговых отчислений в бюджет на шесть суток действительно имел место из-за сбоя в компьютерной системе банка, через который осуществлялся платеж. К моменту выхода номера с интервью генерала Морозова задолженность компании была погашена в полном объеме, включая пени. В бюджет перечислено 45 миллионов 240 тысяч рублей ($ 1.560.000). Копии платежных документов прилагаются. Таким образом, для обвинения компании «Нюда-нефть» в уголовном преступлении, чем является уклонение от уплаты налогов, у ФСНП не было никаких оснований.
Публикация интервью генерала Морозова вызвала падение курса акций «Нюда-нефти» на 9,8 % и привела к уменьшению капитализации компании ориентировочно на пятьдесят миллионов долларов. Нанесен серьезный материальный ущерб как самой компании, так и ОАО «Союз», которому принадлежит контрольный пакет акций «Нюда-нефти». Кроме того, поставлена под сомнение деловая репутация руководителя компании «Нюда-нефть» Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии, почетного нефтяника РФ Бориса Федоровича Христича.
Мы с большим уважением относимся к еженедельнику «Российский курьер», который никогда раньше не был замечен в публикации заказных материалов в интересах тех или иных финансовых групп. Мы уверены, что случай с компанией «Нюда-нефть» является досадным недоразумением. Мы будет считать инцидент полностью исчерпанным, если «Российский курьер» обнародует информацию, приведенную в этом письме.
С уважением
Президент ОАО «Союз» Г.С. Кольцов".
Резолюция главного редактора «Российского курьера»:
«Лозовскому. Разберитесь и подготовьте ответ. Попов».
"Мой отдел никакого отношения к интервью Морозова не имел. Я был против публикации. Интервью брал Стас Шинкарев.
Пусть сам разбирается. Лозовский".
"Шинкареву. Представьте объяснения по поводу интервью
Морозова. Попов".
«Все изложенное в интервью заместителя начальника ФСНП полностью соответствует действительности. Текст интервью Морозовым завизирован. По факту неуплаты налогов против генерального директора компании „Нюда-нефть“ Христича возбуждено уголовное дело по статье 199 УК РФ. Так что на месте Кольцова я бы не выступал. Они наверняка прокрутили бабки в своем банке, а теперь выпутываются. В этом смысле и нужно ему ответить. Шинкарев».
"Президенту ОАО «Союз» г-ну Кольцову Г.С.
Уважаемый господин Кольцов!
Если Вы считаете, что заместитель начальника ФСНП своим интервью нанес материальный и моральный ущерб компании «Нюда-нефть» и ОАО «Союз», Вам следует обратиться в суд с соответствующим иском. Мы опубликуем решение суда.
С уважением
Главный редактор «Российского курьера» А.Н.Попов".
"Москва, «Российский курьер», А.Н. Попову.
Ваш ответ нас не удовлетворил. Надеюсь, при личной встрече мне удастся Вас переубедить. Предполагаю прилететь в Москву в понедельник в первой половине дня. Назначьте для встречи удобное для Вас время. Кольцов".
"Лозовскому. В понедельник в 16-00 я встречаюсь с Кольцовым. Озадачьте отдел. Мне нужно досье на него и на ОАО «Союз». Срочно.
Попов".
II
Во вторник утром, едва войдя в вагон метро и с высоты своего роста окинув пассажиров рассеянным взглядом из-под слегка припухших век, которые с юности придавали его длинному лицу словно бы немного заспанный вид, Лозовский насторожился. Во всех лицах была какая-то синюшность, проступали следы тяжелого ночного пьянства, лютого женского одиночества и трусливой, шакальей мужской озлобленности на жизнь. И ни одного нормального человеческого лица.
Лозовский понял, что у него сегодня дурной глаз. В надежде, что это случайная аберрация зрения, он стал смотреть на девчушку, приткнувшуюся к матери. Из-под пухового капота торчали две косички, ручки были трогательно поджаты, а варежки висели на резинках. Потом она пошевелилась, повернулась. Лозовский отвел взгляд: детское личико было обезображено заячьей губой.
Нет, определенно у него сегодня дурной глаз. Такое с ним бывало. В молодости редко, с годами чаще. А это предвещало плохой день с какой-нибудь тяжелой подлянкой. Лозовский прикинул, с какой стороны ее можно ждать. Ничего особенного не предстояло: в десять — летучка с обсуждением последнего номера «Российского курьера», потом две не слишком важные деловые встречи, остальное мелочи. Никаких зависших дел тоже вроде бы не было. Досье на Кольцова и на его «Союз», а точнее — краткую информационную записку — составили и отдали Попову еще в пятницу. А помогла ли она Попову в разговоре с президентом «Союза», фигурой, как выяснилось, очень серьезной, Лозовского не волновало.
Была некая странность в той настойчивости, с какой Кольцов добивался опровержения, даже решил специально для этого прилететь в Москву. Впрочем, на местах всегда болезненно реагировали на критику в центральных газетах, так что ничего очень уж необычного в этом не было.
Но Лозовский знал, что зря успокаивает себя. Будет подлянка. И важно просечь самое ее начало. А для этого нужно быть очень внимательным ко всему, что будет происходить, ко все мелочам.
Все всегда начинается с мелочей.
В его нынешнем дурном глазе и сумрачном мировосприятии, вообще-то ему не свойственном, было и будто бы предчувствие какой-то беды. Лозовский знал, откуда оно идет. Трое суток провел он возле захваченного чеченскими террористами Театрального центра на Дубровке в напряженном ожидании надвигающейся катастрофы. Как и все опытные журналисты, он прекрасно понимал, что на карту поставлена не жизнь сотен зрителей мюзикла «Норд-Ост», а нечто гораздо более важное — для тех, кто принимает решения: политическая судьба президента Путина. Это делало штурм неизбежным. Оставалось только молиться. Вот и молились. Даже те, кто, как Лозовский, не знал ни одной молитвы.
И хотя с тех пор прошло уже почти два месяца, это страшное ожидание все еще сидело в нем, как озноб после долгого пребывания на морозе.
Он пробрался в торец вагона, надвинул на лицо серую ворсистую кепку, спрятал подбородок в мех дубленки и прикрыл глаза, ощущая под веками сухость, какая всегда бывала после бессонной ночи. А всю прошлую ночь он провел без сна в раздумьях о книге, которую замыслил без малого двадцать лет назад и у которой, как и двадцать лет назад, был только эпиграф:
«Вещи и дела, аще не написании бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написании же яко одушевленнии...»
Всю ночь за окном сыпал тусклый декабрьский снег. Чернел Измайловский лесопарк, мертвый, как кладбище. Потом началось медленное, потаенное перетекание ночи от глухоты к оживлению. Первый лифт прогудел, первые прохожие робкими тенями потянулись к метро. А затем и лесопарк начал отслаиваться от черноты ночи, выпадать в осадок — светало.
Лозовский сидел на полу, привалившись спиной к дивану, вытянув перед собой длинные скрещенные ноги в застиранных до белизны джинсах, и смотрел на заполонившие весь пол бумаги: картонные папки, блокноты, старые журналы, слежавшиеся и пожелтевшие газетные вырезки, листки машинописные и рукописные. Они несли в себе следы всей его жизни, всех сорока четырех лет. Он начал выкладывать их из глубин шкафа, потому что вдруг захотелось найти старую запись, как помнилось ему — умную и важную. Запись оказалась не слишком умной и совсем неважной. Но по инерции, как бывало почти всегда, когда случалось залезать в старые бумаги, он продолжал перебирать их, с трудом читая собственный почерк, и часто задумывался, скреб в затылке, лохматил белобрысые волосы, пытаясь понять, что он когда-то второпях записал и что означало то, что он записал.
«Войны начинаются не тогда, когда их объявляют, а когда почтальон приносит в дом повестку из военкомата...»
Афган. Лето 1983 года. Из вступления к очерковому циклу о десантниках 40-й армии. Не прошло.
"В жизни нет ничего более обыденного, чем смерть. Она всегда впереди, всегда рядом. Она всегда есть, но ее как бы и нет. Когда же она обнаруживает себя, врываясь в жизнь сиреной «неотложки», терактом или авиакатастрофой, быт становится бытием.
Смерть встраивает жизнь человека в координаты вечности, превращает автобиографию в житие, а биографию в предисловие к некрологу. Чем, в сущности, и является жизнь — пространством между «Азъ есмь» и неотвратимым «Я был».
Я спрашиваю себя: как бы я жил, если бы знал, что это я окажусь среди зрителей мюзикла «Норд-Ост» и это меня не довезет до больницы «скорая»?
Как, спрашиваю я себя, как?
Да так же. Так же!
И после этого мы ужасаемся: почему?!."
Москва, 2002, октябрь. Начало репортажа о захвате заложников в Театральном центре на Дубровке. От этого начала Лозовский отказался сам. И был доволен, что отказался. Это означало, что у него еще есть совесть.
"Мне снилось, что сердце мое не болит,
Оно колокольчик фарфоровый в синем Китае".
А это что? Так и не вспомнил.
К рассвету, словно насытившись прошлым, он просто сидел и смотрел на старые бумаги, как на рассыпанный линотипный набор книги, оригинал которой утерян. Его и не было никогда. Оригиналом была вся его жизнь. Жизнь была, а книги не было. И будет ли?
В двадцать восемь лет Лозовский нисколько не сомневался, что будет. Он снимал у проводницы поездов дальнего следования комнатушку в Гольянове и упорно, с убежденностью человека, узнавшего, что составляет главную ценность жизни, боролся за свою свободу, нештатно сотрудничая со всеми изданиями, которым были нужны оперативные и острые, в границах дозволенного, материалы. Выходить за границы не имело смысла, недозволенное все равно вырезали. Он представлял: вот еще немного и разгребется с делами, подсоберет деньжат, снимет избу где-нибудь в деревне в Подмосковье и засядет за книгу. И даже адреса не сообщит друзьям, чтобы не приезжали с бутылкой. Вот отпишется от очередной командировки, вот получит гонорар за большой очерк в толстом журнале.
Но все как-то не совмещалось. Когда появлялись деньги, была зима, какая деревня? Летом Подмосковье заполняли дачники с детьми и магнитофонами. А осенью, в лучшее для работы время, сыпались звонки из редакций: всем срочно нужны были очерки и статьи к датам, пленумам или еще к какой-нибудь холере. И не откажешься, в другой раз не предложат. Лозовский матерился, но в глубине души понимал, что причина, по которой он не принимается за книгу, вовсе не во внешних обстоятельствах жизни.
— Знаешь, Петрович, чего бы я хотел? — сказал он однажды заехавшему к нему в гости старшему оперуполномоченному ОБХСС, крупному, с добродушным лицом, рано начавшему лысеть майору милиции Павлу Тюрину, про которого однажды напечатал очерк в «Литературной газете», а потом подружился. — Оказаться бы где-нибудь в Париже, в мансарде на Монмартре и сидеть там, писать книгу.
— На Монмартре — это красиво. Как Хемингуэй, — одобрил Тюрин, очень уважавший писателей и журналистов и сам пописывавший заметки в журнал «Советская милиция» под псевдонимом Павел Майоров. — В Париже, говорят, вообще хорошо, — добавил он, деловито освобождая на письменном столе место для бутылки молдавского коньяка «Аист».
— Дело не в том, что в Париже, — возразил Лозовский. — Дело совсем в другом.
— В чем?
— В том, чтобы я знал: все, что я напишу, будет напечатано. Все до последней строчки. И ни одна сука не будет выискивать, не очерняю ли я советскую действительность.
— Ты собираешься очернять советскую действительность?
— Срать я хотел на советскую действительность! — разозлился Лозовский.
— Я хочу написать книгу про жизнь. Как я ее понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40