Робер удивился этому маневру. Осведомленный по своему путеводителю, он знал, что пристань существует на западном берегу. Но, несмотря на его протест, мулаты настаивали на своем и начали высаживать людей и выгружать вещи с помощью шлюпок, приведенных двумя лодками, на которых был багаж.
Пассажиров перевозили к маленькому утесу, находящемуся у подошвы скалы, которой заканчивается восточный мыс залива. Насколько Робер мог разобрать по указаниям своего путеводителя, тут была старая пристань, теперь совершенно оставленная, и он все более удивлялся фантазии перевозчиков.
Буруны бешено разбивались о скалу, и высадка в темноте была далеко не безопасна. Ноги скользили по поверхности гранита, который волна шлифовала века, и несколько пассажиров невольно выкупались. Тем не менее высадка кончилась без несчастного случая и около одиннадцати часов вечера все потерпевшие крушение находились на суше.
Со странной поспешностью, заставившей задуматься туристов, шлюпки с мулатами снялись, пустились в море и исчезли во мраке ночи.
Во всяком случае, если тут и крылась какая-нибудь тайна, то не время и не место было пытаться узнать ее. Положение пассажиров требовало теперь всего их внимания. Они не могли спать под открытым небом; с другой стороны, как было перенести эти ящики, сундуки, чемоданы, валявшиеся на берегу? Согласно решению капитана багаж оставили под присмотром двух матросов; остальные же потерпевшие крушение пошли пешком по направлению к городу.
Насколько изменилась блестящая колонна, которой Томпсон когда-то командовал с таким совершенным искусством! Теперь она шла в беспорядке, как стадо, и, подавленная, обескураженная, с трудом находила дорогу на неведомом берегу, усеянном каменными глыбами и покрытом густым мраком.
В продолжение нескольких часов следовали по едва заметной тропинке, причем ноги утопали по лодыжку в глубоком и вязком песке. Потом пришлось подниматься по утесистой дороге. Уже было за полночь, когда туристы, выбившиеся из сил, приблизились к городу.
Городское население уже спало. Не было видно ни одного прохожего, ни одного огонька.
Решили разбиться на три группы. Одна, под руководством капитана, состояла из экипажа погибшего парохода. Другая, управляемая Томпсоном, в числе своих членов имела Бекера. Третья, наконец, поручена была Роберу.
Последняя, в которую вошли Робер и обе американки, без особенного труда нашла гостиницу. Робер постучался в двери так, что мог разбудить самых упорных сонливцев.
Когда хозяин, поднявшийся на шум, приоткрыл дверь, то появление гостей, казалось, поразило его.
– Есть у вас комнаты для нас? – спросил Робер.
– Комнаты? – повторил хозяин гостиницы точно во сне. – Но откуда вы, черт возьми? – вскрикнул он вдруг, прежде чем ответить. – Как вы сюда попали?
– Как обыкновенно попадают, думается мне. В лодке! – нетерпеливо ответил Робер.
– В лодке? – повторил португалец, по-видимому крайне удивленный. – А вы уже выдержали карантин?
– Какой карантин?
– Э, клянусь Спасителем, да к этому острову ни одна лодка не подходила вот уже целый месяц.
Теперь был черед Робера удивляться.
– Что же происходит здесь? Какова причина этого карантина? – спросил он.
– Сильная эпидемия злокачественной лихорадки.
– Опасной?
– Сами можете судить! В городе умирает больше двадцати человек ежедневно при населении в четыре тысячи душ.
– Ей-Богу! – вскрикнул Робер. – Должен признаться, что мысль моя ехать сюда была совсем не блестящая! К счастью, мы сюда ненадолго!
– Ненадолго! – воскликнул хозяин гостиницы.
– Конечно!
Португалец покачал головой малоутешительным образом.
– Пока, если вам угодно, я покажу вам комнаты, – сказал он иронически. – Я думаю, вы не покинете их так скоро. Впрочем, вы сами завтра увидите, что, когда попадешь в Сантьяго, то остаешься здесь…

Глава десятая
В карантине

И вправду, не везло несчастным клиентам агентства Томпсона! Да, эпидемия, одна из самых гибельных, свирепствовала в Сантьяго вот уже месяц, прерывая всякое сношение с остальным миром. Собственно, негигиеничность – обычное состояние этого острова, справедливо прозванного «смертоносным», как Робер предупреждал о том товарищей еще до оставления Соляного острова. Лихорадка тут имеет эпидемический характер и даже в обыкновенное время уносит много жертв.
На этот же раз эпидемия приняла необычную силу распространения, и лихорадка обнаружила злокачественность, которая несвойственна ей. Ввиду опустошений, производимых ею, правительство встревожилось и, чтобы пресечь зло в корне, прибегло к решительным мерам.
По его распоряжению весь остров подвергся строгому надзору. Суда, впрочем, сохранили право приставать, но с условием не оставлять берега до конца карантина или эпидемии, срок которых трудно было определить. Понятно, что почтовые пароходы, совершавшие регулярные рейсы, перестали посещать остров, и действительно, до прибытия туристов и экипажа Томпсона ни один пароход в течение тридцати дней не проникал в бухту.
Таким образом теперь объяснялось замешательство рыбаков Соляного острова, когда им говорили о Сантьяго, и их поспешное бегство после ночной высадки. Зная положение дел, они не хотели быть задержанными на много дней далеко от своих семей и своего края.
Пассажиры пришли в ужас. Сколько недель придется им остаться на этом проклятом острове!
Тем не менее, так как нельзя было пока ничего предпринять, то оставалось лишь примириться с положением. Оставалось только ждать, и они стали ждать, причем каждый убивал время на свой лад.
Одни, например Джонсон и Пипербом, просто возобновили свою обычную жизнь и, казалось, были в восхищении. Ресторан для одного, кабак для другого – вот и все, что надо было для их счастья. А ни в кабаках, ни в ресторанах не имелось недостатка в Ла-Прайе.
Другие же, совершенно уничтоженные, подавленные страхом заразы, оставались днем и ночью в своих комнатах, не смея даже открыть окон. Эти предосторожности как будто шли им впрок. По истечении недели никто между ними не заболел. Зато они умирали со скуки.
Третьи были более энергичны. Они жили, не считаясь с эпидемией лихорадки. Между этими смельчаками находились оба француза и обе американки. Они основательно полагали, что страха следует больше опасаться, чем заразы. В обществе Бекера, который, может быть, в глубине души и желал заболеть, чтобы иметь новый предлог для жалоб на своего соперника, они выходили и гуляли, как если бы были в Лондоне или в Париже.
После прибытия в Сантьяго они редко видели Джека Линдсея, который, более чем когда-либо, держался обособленно. Алиса, поглощенная другими заботами, совершенно не думала о своем девере. Если иногда его образ вставал перед ней, она отгоняла его, уже менее раздраженная, скорее, склонная к забвению. Приключение в Курраль-дас-Фрейаш бледнело в прошлом, теряло свое значение. Что же касается возможности новых покушений со стороны Джека, то чувство полной безопасности, которое она черпала в защите Робера, не позволяло даже думать о них.
Последний же, напротив, припоминая засаду на Большом Канарском острове, часто подумывал о враге. Бездействие противника только наполовину успокаивало его, и он так же бдительно следил, храня глухое беспокойство.
Тем временем Джек продолжал идти по роковому пути. Его дурной поступок в Курраль-дас-Фрейаш, ничуть не предумышленный, был лишь рефлекторным жестом, внушенным неожиданностью, случайностью. Однако неудача первой попытки превратила в горниле души его простую злобу в ненависть после презрительного вмешательства Робера, усугубилась и вместе с тем отклонилась от своей прямой цели. На время по крайней мере Джек Линдсей забыл про свою невестку, направив ненависть против переводчика «Симью», и дошел до того, что устроил ему засаду, из которой он не мог бы улизнуть, если бы избрал другую дорогу.
Но упорное сопротивление Робера, «геройское» вмешательство мистера Блокхеда еще раз провалили его проект.
С тех пор Джек Линдсей не делал различия между двумя своими врагами. Он питал и к Алисе и к Роберу ожесточенную ненависть.
Если он оставался бездеятелен, то только благодаря бдительности Робера. Представься удобный случай, и Джек, не колеблясь, вновь постарался бы избавиться от Алисы и Робера, гибель которых насытила бы его месть и привела бы его к богатству. Но он непрестанно наталкивался на упорный надзор Робера и со дня на день терял надежду найти для этого благоприятный случай среди населенного пункта, где оба француза и обе американки расхаживали со спокойствием, которое раздражало его.
Ла-Прайя, к сожалению, не может дать многого свободному туристу. Заключенная между двумя долинами, у моря сливающимися с двумя пляжами, – один Черный пляж на западе, другой – на востоке, – тот самый, на котором высадились туристы, Большой пляж, она построена на очелада, то есть на лаве, когда-то спустившейся с вулканов, заграждающих горизонт на севере.
Улицы города, заполненные свиньями, птицами и обезьянами, его низкие, испещренные, живыми красками дома, негритянские хижины его окраин, его черное население и значительная белая колония, состоящая из чиновников, – все это составляет оригинальное и новое зрелище.
Но через несколько дней турист, пресыщенный такой пестротой, находит лишь редкие развлечения в этом городе, имеющем четыре тысячи душ, и начинает скучать.
Однако ни монотонность жизни в Ла-Прайе, ни несчастный случай с «Симью», ни настоящий карантин – ничто не подорвало веселости Рожера и Долли.
– Что поделаешь? – заявлял иногда Рожер. – Мне занятно быть обитателем Зеленого Мыса. Мы с мисс Долли вполне уживаемся с мыслью стать неграми.
– А лихорадка? – заметила Алиса.
– Что за вздор? – отвечал Рожер.
– Но ваш отпуск кончится? – сказал Робер.
– Тогда – «непредвиденные обстоятельства», – отвечал офицер.
– Но ваша семья ждет вас во Франции!
– Моя семья. Она здесь, моя семья!
И действительно, Рожеру искренне нравилось жить даже в Сантьяго, лишь бы жить, как теперь, в тесной дружбе с Долли. Между ними еще не было произнесено ни одного определенного слова, но они все-таки были уверены друг в друге. Они считали себя помолвленными, хотя никогда еще не высказывались по этому поводу.
Между Алисой и Робером, наоборот, недоразумение продолжалось. Ложный стыд леденил слова на их устах, и по мере того, как протекали дни, они все более теряли почву под ногами и по-прежнему избегали откровенного объяснения, которое только и могло бы возвратить им мир.
Рожер был искренне огорчен этим положением. Ему представлялся в лучшем свете результат tete-a-tete Алисы и Робера на вершине Тейда. Как это они не выдали друг другу своих затаенных мыслей сразу и навсегда в ту минуту волнения, среди той необъятной природы, перед величием которой должна была бы казаться особенно мелкой сентиментальная стыдливость одной и болезненная гордость другого.
Наконец Рожер почувствовал, что положение это становится невыносимым, и решил вмешаться. Под каким-то предлогом он однажды утром увлек своего соотечественника на Большой пляж, совершенно пустынный в этот час, и, сев на камень скалы, начал решительное объяснение.
В то утро Алиса Линдсей вышла одна, немного раньше своих друзей, и направилась также к Большому пляжу, пустынность которого ей нравилась. Вскоре, устав от прогулки по песку, она опустилась в первом попавшемся местечке и, подперев подбородок рукой, отдалась грезам, смотря на море.
Шум голосов вывел ее из размышлений. Два человека разговаривали с другой стороны скалы, на которую она машинально оперлась, и в этих двух собеседниках миссис Линдсей узнала Рожера де Copra и Робера Моргана.
Первым ее движением было обнаружить свое присутствие, но то, что она услышала, помешало ей сделать это. Заинтригованная предметом разговора, миссис Линдсей прислушалась.
Робер следовал за своим соотечественником с равнодушием, которое он помимо своей воли вносил теперь во многое. Он шел, пока Рожеру хотелось идти. Он присел, когда Рожер выразил желание присесть. Но последний знал способ возбудить внимание своего приятеля.
– Уф! – произнес офицер, останавливаясь. – Какая жарища в этом проклятом крае. Не мешало бы немного отдохнуть. Что скажете вы на это, любезный Грамон?
– Грамон?.. – прошептала с другой стороны скалы удивленная Алиса.
Робер, жестом выразив согласие, молча повиновался приглашению.
– Ах! – вдруг проговорил Рожер. – Долго ли еще томиться здесь?
– Не меня надо об этом спрашивать, – отвечал Робер, слабо улыбнувшись.
– Я иного мнения, – возразил Рожер, – потому что если пребывание на этом острове Зеленого Мыса не заключает в себе ничего соблазнительного ни для кого, то оно должно быть особенно неприятно для миссис Линдсей и для вас.
– Почему так? – спросил Робер.
– Уж не вздумаете ли вы отпираться от признаний, которые сделали мне однажды вечером, когда мы плыли вдоль Канарских островов?
– Нет, – отвечал Робер. – Но я не вижу…
– Дело очень ясно в данном случае, – прервал Рожер. – Так как вы все еще любите миссис Линдсей, – ведь вы ее любите? Не так ли?
– Конечно! – подтвердил Робер.
– Очень хорошо!.. Я продолжаю: так как вы любите миссис Линдсей и так как, с другой стороны, вы решились не сообщать ей об этом, то я и полагаю, что пребывание на этом скалистом африканском берегу должно иметь для нее и для вас сомнительную привлекательность. Впрочем, стоит только посмотреть на вас обоих. Вы черт знает на что похожи. Едва раскрываете рты. Как не видите вы того, что бросается в глаза, а именно – что миссис Линдсей смертельно скучает и что она очень оценила бы такое развлечение, как горячие признания?
– Любезный Рожер, – сказал Робер несколько взволнованным голосом, – не понимаю, как можете вы шутить на этот счет. Вы ведь знаете, что я думаю, вы знакомы с моим положением, с сомнениями, которые оно налагает на меня…
– Те, те, те! – прервал Рожер, казалось, мало тронутый этим замечанием. – Но нельзя же спокойно смотреть, как вы делаете несчастными себя и других, когда все, в сущности, так просто.
– Что же мне делать, по-вашему? – спросил Робер.
– Господи, я вовсе не могу давать вам советы. В подобном случае каждый действует сообразно своему темпераменту. Но почему вы перестаете быть самим собой, то есть веселым, любезным, любящим, ведь вы же любите? Остальное само собой придет. Посмотрите на нас, на мисс Долли и на меня. Похожи мы на влюбленных из мелодрамы?
– Вы свободно говорите об этом, – заметил Робер с горечью.
– Положим! – согласился Рожер. – Ну, так и вы тоже идите открыто. Сожгите свои корабли. Сейчас, когда мы вернемся, идите к миссис Линдсей и расскажите все, без стольких фиоритур. Не умрете от этого. И увидите, что она вам ответит…
– Ответ, каков бы он ни был, не испугал бы меня, если бы я считал себя вправе предложить вопрос.
– Но почему же? Из-за глупости, из-за состояния? Однако разве вы не можете предложить нечто равнозначащее состоянию? Напрасно вы прикрываетесь другим именем, вы станете опять маркизом де Грамоном, когда вам заблагорассудится, а маркизов де Грамонов тоже не Бог весть сколько, как мне известно!
– Мне небезызвестно, что обмен, о котором вы говорите, обыкновенно допускается, – отвечал Робер. – Однако, как хотите, подобные сделки неподходящи для меня.
– Сделка! Сделка! Это слишком скоро сказано, – ворчал Рожер, не поддаваясь убеждению. – Где тут видите вы сделку, раз вами не руководит никакая корысть?
– Да, – ответил Робер, – но миссис Линдсей не знает этого. Вот где щепетильный пункт.
– Что же! Тысяча карабинов! Потрудитесь заявить ей об этом. Что бы там ни вышло, это лучше будет, чем делать себя таким несчастным, не говоря уж о самой миссис Линдсей.
– Миссис Линдсей? – повторил Робер. – Я не понимаю…
– Однако, если она вас любит? – прервал Рожер. – Подумали вы об этом? Не может же она, в самом деле, объясниться первой.
– Вот уже два раза, как вы выставляете мне это возражение, – отвечал Робер несколько грустно. – Надо полагать, что вы считаете ее очень властной. Если бы миссис Линдсей любила меня, то от этого действительно многое переменилось бы. Но она не любит, и я не обладаю таким тщеславием, чтобы думать, что она когда-нибудь полюбит меня, особенно же когда я ничего не делаю для этого.
– Быть может, именно поэтому-то… – пробормотал сквозь зубы Рожер.
– Вы говорите?
– Ничего и… или по крайней мере что на вас нашло удивительное ослепление или, пожалуй, оно умышленное. Впрочем, миссис Линдсей не поручала мне разоблачать ее образ мыслей. Но допустите на минуту, что чувства, которые я за ней предполагал только что, она в самом деле питает. Нужно ли, чтобы вы этому поверили, самой ей явиться и выложить их?
– Этого, может быть, было бы недостаточно, – спокойно ответил Робер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42