Одни лежали у подножия громадной скалистой стены, другие стояли, скрестив руки, прислонившись к ней спиной, в сверхчеловеческом усилии сжаться; жизнь, казалось, покинула их.
Прежде других пришла в себя Алиса Линдсей. Она вдруг увидела себя прикорнувшей в выемке скалы. Как она туда попала? Кто укрыл ее там? Ее деверь? Или, скорее, Робер, который, даже не отдавая себе в том отчета, продолжал заслонять ее своим телом.
– Вот уже второй раз, начиная с давки в Терсере, я обязана вам признательностью, – сказала она, высвобождаясь.
Робер, казалось, не понимал ее.
– Право, сударыня, вы обязаны мне не больше чем всякому другому, кого случай поставил бы эти два раза около вас.
Движение Алисы нарушило чары, сковывавшие ее товарищей. Все встряхнулись, и мало-помалу сердца забились у всех ровней.
Для возвращения в Понта-Дельгаду нечего было искать тропинки. Выровненная бешеным приступом земли и скал, гора отныне понижалась правильным склоном, который был усеян множеством глыб, остановившихся при падении. Еще более печальным фактом было то, что большая часть верховых животных погибла. Те, что уцелели, были отданы женщинам, и несчастные туристы с предосторожностями пустились по изрезанной ложбинами почве.
Перед уходом пять или шесть погонщиков стали звать своего исчезнувшего товарища. Тщетны были их призывы. Во время безумного бегства в долину несчастный – это было более чем верно – был настигнут обвалом и теперь, вероятно, почивал под тяжелым саваном земли метров в двадцать.
Отправились дальше, не теряя времени. Надо было торопиться; то, что произошло сейчас, могло еще повториться. Однако шествие по проваливавшейся почве поневоле было медленное, и только к ночи удалось выйти на дорогу. Десять километров еще отделяло их от Понта-Дельгады. Это расстояние сделали в два часа, и около девяти часов туристы были на «Симью», разбитые от усталости, но здравые и невредимые.
Товарищи их, вернувшиеся из Рибейра-Гранде по дороге, уже давно находились там. Узнав о сегодняшних происшествиях, они радовались, что поленились рано встать.
Но был один человек, торжествовавший еще больше, чем они. Это Джонсон, решение которого в конце концов оказалось совсем не таким глупым.
– Кажется, сударь, – напрямик заметил он Роберу, – вы все чуть не остались там сегодня?
– Действительно так.
– Э, – продолжал Джонсон, – то же случилось бы со мной, если бы я имел глупость следовать за вами!
– Вероятно, – отвечал Робер. – Заметьте, однако, что все мы благополучно отделались.
– Кроме одного погонщика все-таки, как я слышал, – возразил Джонсон преспокойно. – Другие могут пострадать в другой раз!.. Но скажите мне, пожалуйста, ведь по оставлении острова Святого Михаила мы отправимся на Мадейру, не так ли?
– Да, на Мадейру, – отвечал Робер, не зная, куда, собственно, этот чудак клонит.
– А на Мадейре тоже бывают землетрясения?
– Не думаю, – сказал Робер.
– Хорошо, – заметил Джонсон, – значит, на этом восхитительном острове положительно нечего бояться.
– Нет… не вижу основания… кроме разве наводнений…
– Наводнений? – прервал Джонсон. – Наводнений? Они, значит, бывают там.
– Иногда.
– Очень хорошо, – холодно заключил он. – Тогда заметьте себе, – прибавил он, скандируя свои слова: – Моей ноги не будет на вашем проклятом острове Мадейра! – И неисправимый лежебока вернулся в столовую, где вскоре послышался его голос; он требовал подкрепляющего и возбуждающего аппетит напитка.
Как только Томпсон явился на пароход, к борту его пристала лодка. В одно мгновение на палубу вскочили человек двадцать полицейских со старшим офицером во главе.
– Милостивый государь, – сухо произнес офицер на сносном английском языке, – авизо «Камоэнс» прибыло в наш порт. Оно доставило нам сведения о беспримерных фактах, театром которых был рейд Ангры. Я не намерен заниматься этим делом, касающимся нашей дипломатии. Только один пункт касается меня – это задержание вора. Ваше поведение заставляет нас думать, что вы даете ему убежище; поэтому вы не должны отлучаться из порта Понта-Дельгады. Пассажирам и вам самим безусловно запрещается сообщаться с берегом, прежде чем на вашем пароходе не будет произведен обыск.
Эта речь была произнесена тоном, не допускавшим возражения. Англичанин подчас может быть нахален. Тут и думать об этом не приходилось. Томпсон стал, как говорится, тише воды, ниже травы.
– Когда состоится обыск? – спросил он.
– Завтра, – ответили ему.
– А на сколько времени пароход будет задержан?
– Этого я не знаю, – заявил полицейский офицер. – Полагаю, на столько, сколько нужно будет, чтобы найти виновного и заключить его в тюрьму. Ваш покорный слуга, господа.
С этими словами офицер слегка прикоснулся к краю своей фуражки и спустился в лодку, оставив Томпсона в полном отчаянии.
Глава одиннадцатая
Свадьба на острове Св. Михаила
Утром 25 мая пробуждение на «Симью» было грустным. Еще вчера, даже позавчера путешественники должны были бы уехать, если бы не потеряли день перед высадкой в Файале.
Никто не думал об этом последствии. Когда «Симью» покинул рейд Ангры, там не было никакого другого парохода. Можно ли было предвидеть, что «Камоэнс» прибудет туда вовремя, чтобы захватить беглецов на острове Св. Михаила?
Не все пассажиры спокойно принимали этот новый инцидент. Большинство не стеснялись обнаруживать свое дурное настроение и отчасти несправедливо приписывали Томпсону ответственность за неудачу, первой жертвой которой являлся он сам. Какая надобность была открыто бросать вызов властям Терсера? Если бы он действовал с большей осмотрительностью, то дело, несомненно, приняло бы другой оборот.
Мало того, когда восходили к первоначальной причине, то оказывалось, что вина агентства очевидна. Если бы, вопреки его обязательствам, туристы не прибыли на Файаль 18-го числа вместо 17-го, то оставили бы Терсер вечером 24-го мая. Тогда бы пассажиры «Симью» никоим образом не были замешаны в эту нелепую историю с ворами, развязки которой нельзя было и предвидеть.
Непримиримые Сондерс и Хамильтон выступали с самыми пылкими укоризнами по этому поводу. Они громко разглагольствовали среди одобрявшего их кружка, в первом ряду которого стоял, потягивая трубку, Пипербом.
Понял ли голландец, в каком неприятном положении находился он, а также его товарищи? Во всяком случае, он не скупился на знаки одобрения, слушая, хотя и не понимая страстных речей лидеров оппозиции.
Дон Ижино тоже обращал на себя внимание среди наиболее ярых обвинителей. Он горячился и не жалел сильных выражений. Он, португалец, грозил своей же стране репрессиями Сент-Джеймского кабинета. Какая спешность передвижения томила португальского сеньора? Какое значение имело опоздание для человека, который, по его же словам, не знал, как убить время?
Когда Томпсон проходил около враждебной группы, брюзгливым Тиртеем которой являлся Сондерс, то смиренно сгибался в три погибели. В душе он извинял своим пассажирам их дурное настроение. Предложить людям приятное путешествие в продолжение почти целого месяца, заставить их выложить за это приличную сумму, затем держать их в порте Понта-Дельгады – это могло обозлить самых терпеливых. Еще немного – и даже те, которые до сих пор оставались ему верны, покинут его, он это видел, чувствовал. Не распространяясь в бурных обвинениях, как Сондерс, Хамильтон и их приверженцы, некоторые, например священник Кулей, уже намекали, что если дело не уладится быстро, то они откажутся от начатого путешествия и возвратятся в Англию на пароходе, ежемесячно совершающем рейсы на остров Св. Михаила. Это был серьезный симптом.
Ввиду такой внушительной оппозиции какие же сторонники оставались еще у Томпсона? Только семья Блокхед, рабски подражавшая оптимизму своего главы. Почтенный бакалейщик по-прежнему имел сияющий вид и заявлял всякому желавшему выслушать его, что, в общем, ничего не имеет против того, чтобы быть замешанным в дипломатические недоразумения.
Что касается семейства Линдсей и Рожера, то они держались нейтрального положения, не были ни противниками, ни сторонниками администрации, оставаясь просто индифферентными. Они очень мало занимались происшествиями, которые так волновали их товарищей. В Понта-Дельгаде, как и в других местах, они испытывали удовольствие находиться вместе, и жизнерадостное настроение французского офицера сообщалось им всем.
Благоприятствуемый общительной жизнью на пароходе, он легко завладел местом, оставленным угрюмым и молчаливым Джеком. С самого отъезда обе сестры и Рожер уже не расставались, и их дружба не переставала давать пищу злым языкам спутников. Но какое значение это имело для свободных американок? А Рожер тоже, по-видимому, не больше интересовался этими сплетнями. Без всякой скрытности он открывал своим подругам драгоценное сокровище своего веселья. Долли и он особенно хохотали. В данную минуту новый инцидент служил еще предлогом к бесконечным шуткам, и Рожер не переставал потешаться над путешествием, так хорошо организованным.
К этим трем пассажирам мало-помалу присоединился и Робер. Он стал менее дичиться, разговаривал. И скромный переводчик, по мере того как его раскусывали, оправдывал лестное внимание пассажиров, допускавших его в свое общество. Разумно оставаясь на своем месте, он в их присутствии отбрасывал надетую им поддельную ливрею, становился самим собой и подчас отдавался беседам, в которых находил все большую прелесть. Во время обвала у Семи Городов только благодаря случаю он удостоился благодарности Алисы Линдсей.
Но даже считая этих безразличных клиентов в числе своих решительных сторонников, Томпсон вынужден был признать, что его партия очень сократилась, и ломал себе голову, ища средств положить конец такому прискорбному положению. Первым средством, очевидно, было обращение к британскому консулу. К несчастью, запрещение иметь какое-либо сношение с землей делало это невозможным. Томпсон сделал, правда, безуспешную попытку перед офицером, командовавшим полицейским нарядом, прибывшим на «Симью». Надо было ждать обыска. До тех пор ничего нельзя было предпринять.
Капитан Пип издали присутствовал при разговоре, приведшем к такому решению. Он угадывал слова беседовавших, даже не слыша их, и от злости жестоко мял кончик своего носа, тогда как зрачки его страшно скашивались. Видеть, как его арматор доведен до унижения, до зависимости от произвола португальского полицейского – это превышало понимание бравого капитана. Если бы Томпсон спросил его, то честный моряк посоветовал бы какой-нибудь насильственный выход, например гордо удалиться средь бела дня, развернув флаг, под пушками фортов.
Но администратор и не думал справляться о мнении капитана. Ища примирения, он старался повременить, пока удовлетворяя всех. Трудная задача.
Между наименее терпеливыми находилась и бедная Таржела. Не случись этого несчастья, недалека была бы минута, когда она стала бы женой Жоакимо. Она горела желанием повидать неумолимого офицера, который, может быть, оказался бы менее непреклонным к ней. Она задумала предпринять эту смелую попытку, когда Жракимо, явившийся в лодке, делал ей отчаянные знаки.
Таржела решительно подошла к полицейскому офицеру и изложила ему положение, в которое ее поставило распоряжение губернатора. Была ли то правота ее дела, или, скорее, огласка, которую ее история получила на острове, или просто влияние прекрасных глаз просительницы? Во всяком случае, офицер поддался убеждению. Он послал на берег служащего, который вскоре привез разрешение высадить Таржелу с условием, чтобы она подчинилась тщательному обыску.
Выпущенная молодая азорка быстро воспользовалась своей свободой. Прежде, однако, она отправилась поблагодарить Томпсона и Алису Линдсей, особенно сочувственно отнесшуюся к ее делу. Обоим она сказала горячее «спасибо», мило пригласив их на бал в вечер своей свадьбы вместе со всеми остальными пассажирами.
Томпсон на это приглашение ответил лишь слабой улыбкой, Алиса же приняла, хотя и с оговорками, налагаемыми обстоятельствами.
Исполнив долг благодарности, Таржела радостно убежала.
Было около четырех часов, когда большая лодка подвезла к пароходу трех особ, в которых легко было узнать судейских чиновников; сопровождали их две женщины, роль которых оставалась неизвестной. Между прибывшими Робер с первого взгляда узнал коррежидора, которого видел за два дня до этого. Судья заговорил первый, но произнес всего лишь одно слово, тотчас же переведенное Робером.
– Обыск, – сказал он, взойдя на палубу.
Томпсон молча поклонился.
Прежде чем приступить к объявленному обыску, они на несколько минут остановились у входа на судно, бросая испытующие взгляды на общий вид его.
Когда коррежидор нашел, что осмотр продолжался достаточно долго, он предложил Томпсону пригласить пассажиров на спардек.
– Господа, – произнес коррежидор, – кража на сумму десять тысяч конто (шесть миллионов франков) была совершена на острове Терсер. Премия в один процент, то есть сто конто рейс (шестьдесят тысяч франков), предлагается тому, кто откроет вора. Это указывает вам на важность, которую правительство придает настоящему делу, вызвавшему негодование нашего благочестивого населения. Ввиду подозрительного поведения ваших арматоров и капитана (при этом капитан Пип обменялся с Артемоном взглядом жалости и с высоты мостика пренебрежительно сплюнул в море) существует подозрение, что вор скрывается между вами. В ваших интересах, если вы хотите рассеять недоразумение, покорно подчиниться предписаниям, которые мне поручено передать вам и которые я в случае надобности заставлю исполнить силой.
Коррежидор сделал паузу. Он одним духом произнес это обращение, очевидно заранее приготовленное. Теперь он переходил к своей обычной краткости.
– Пассажиров и офицеров на спардеке, – сказал он, поворачиваясь к Томпсону, – экипаж на баке будут стеречь мои люди, пока мы не осмотрим пароход.
Согласно этому приказанию, переведенному Робером, все, до капитана, бешено пожевывавшего свои усы, сгруппировались на спардеке, между тем как матросы были оттеснены на бак. Только один из пассажиров отделился от остальных и, никем не замеченный, углубился в центральный коридор, ведший в каюты. Пассажир этот был дон Ижино.
Что нужно было ему внутри судна? Почему португалец один не повиновался приказаниям португальских властей? Может быть, он просто отправился искать своих братьев, которых редко видели после их прибытия на пароход?
– Пассажиры ваши все налицо? – спросил коррежидор, когда все собрались. – Впрочем, благоволите сделать перекличку.
Томпсон исполнил это желание. Но дойдя до последних строк списка, тщетно вызывал он дона Ижино, дона Жакопо и дона Кристофо де Вейга.
Коррежидор насупился.
– Пригласите этих господ, – приказал он.
Слуга послан был за ними и вскоре привел троих братьев. Они явно были не в своей тарелке. Покрасневшие, они точно только что ссорились.
– Почему это, господа, вы не вместе с остальными пассажирами? – спросил коррежидор строго.
Дон Ижино, по обыкновению своему, отвечал от имени братьев и от своего имени.
– Мои братья и я, сударь, – проговорил он кротко, – не знали о вашем присутствии на пароходе.
– Гм!.. – произнес коррежидор.
Робер ничего не сказал. Он, однако, мог бы поклясться, что только что видел благородного португальца среди других пассажиров, но благоразумно оставил при себе это наблюдение.
Впрочем, коррежидор не окончил допрос братьев де Вейга.
– Вы, кажется, португальцы, господа? – спросил он.
– Действительно, – отвечал дон Ижино.
– Вы сели на этот пароход в Лондоне?
– Нет, только в Терсере, – отвечал дон Ижино.
– Гм!.. – во второй раз произнес коррежидор, бросив пронизывающий взгляд на дона Ижино. – И, само собой разумеется, вы не имеете на этом пароходе никаких личных связей?
Хамильтон кипел гневом, слушая этот невероятный допрос. Разве так говорят с джентльменами? Он не мог выдержать…
– Извините, – сказал он, – у господ де Вейга нет недостатка в связях, и им нетрудно будет найти здесь поручителей.
– С кем имею честь? – спросил хитрый коррежидор.
– Хамильтон, сэр Джордж Хамильтон, – сообщил он спесивым тоном.
Коррежидор, казалось, не был особенно ошарашен.
– Очень хорошо, сударь! – сказал он развязно.
Потом, еще раз приказав всем пассажирам не оставлять спардека ни под каким предлогом, он исчез в одном из проходов, между тем как дон Ижино обменивался с Хамильтоном горячим рукопожатием.
Обыск начался. Полицейские ищейки последовательно обходили складочные каюты, трюм, машинное отделение, помещение экипажа, чтобы закончить пассажирскими каютами. Во время этого тщательного осмотра, руководимого чиновником, вид которого говорил о проницательности, ни один уголок, наверное, не остался неисследованным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Прежде других пришла в себя Алиса Линдсей. Она вдруг увидела себя прикорнувшей в выемке скалы. Как она туда попала? Кто укрыл ее там? Ее деверь? Или, скорее, Робер, который, даже не отдавая себе в том отчета, продолжал заслонять ее своим телом.
– Вот уже второй раз, начиная с давки в Терсере, я обязана вам признательностью, – сказала она, высвобождаясь.
Робер, казалось, не понимал ее.
– Право, сударыня, вы обязаны мне не больше чем всякому другому, кого случай поставил бы эти два раза около вас.
Движение Алисы нарушило чары, сковывавшие ее товарищей. Все встряхнулись, и мало-помалу сердца забились у всех ровней.
Для возвращения в Понта-Дельгаду нечего было искать тропинки. Выровненная бешеным приступом земли и скал, гора отныне понижалась правильным склоном, который был усеян множеством глыб, остановившихся при падении. Еще более печальным фактом было то, что большая часть верховых животных погибла. Те, что уцелели, были отданы женщинам, и несчастные туристы с предосторожностями пустились по изрезанной ложбинами почве.
Перед уходом пять или шесть погонщиков стали звать своего исчезнувшего товарища. Тщетны были их призывы. Во время безумного бегства в долину несчастный – это было более чем верно – был настигнут обвалом и теперь, вероятно, почивал под тяжелым саваном земли метров в двадцать.
Отправились дальше, не теряя времени. Надо было торопиться; то, что произошло сейчас, могло еще повториться. Однако шествие по проваливавшейся почве поневоле было медленное, и только к ночи удалось выйти на дорогу. Десять километров еще отделяло их от Понта-Дельгады. Это расстояние сделали в два часа, и около девяти часов туристы были на «Симью», разбитые от усталости, но здравые и невредимые.
Товарищи их, вернувшиеся из Рибейра-Гранде по дороге, уже давно находились там. Узнав о сегодняшних происшествиях, они радовались, что поленились рано встать.
Но был один человек, торжествовавший еще больше, чем они. Это Джонсон, решение которого в конце концов оказалось совсем не таким глупым.
– Кажется, сударь, – напрямик заметил он Роберу, – вы все чуть не остались там сегодня?
– Действительно так.
– Э, – продолжал Джонсон, – то же случилось бы со мной, если бы я имел глупость следовать за вами!
– Вероятно, – отвечал Робер. – Заметьте, однако, что все мы благополучно отделались.
– Кроме одного погонщика все-таки, как я слышал, – возразил Джонсон преспокойно. – Другие могут пострадать в другой раз!.. Но скажите мне, пожалуйста, ведь по оставлении острова Святого Михаила мы отправимся на Мадейру, не так ли?
– Да, на Мадейру, – отвечал Робер, не зная, куда, собственно, этот чудак клонит.
– А на Мадейре тоже бывают землетрясения?
– Не думаю, – сказал Робер.
– Хорошо, – заметил Джонсон, – значит, на этом восхитительном острове положительно нечего бояться.
– Нет… не вижу основания… кроме разве наводнений…
– Наводнений? – прервал Джонсон. – Наводнений? Они, значит, бывают там.
– Иногда.
– Очень хорошо, – холодно заключил он. – Тогда заметьте себе, – прибавил он, скандируя свои слова: – Моей ноги не будет на вашем проклятом острове Мадейра! – И неисправимый лежебока вернулся в столовую, где вскоре послышался его голос; он требовал подкрепляющего и возбуждающего аппетит напитка.
Как только Томпсон явился на пароход, к борту его пристала лодка. В одно мгновение на палубу вскочили человек двадцать полицейских со старшим офицером во главе.
– Милостивый государь, – сухо произнес офицер на сносном английском языке, – авизо «Камоэнс» прибыло в наш порт. Оно доставило нам сведения о беспримерных фактах, театром которых был рейд Ангры. Я не намерен заниматься этим делом, касающимся нашей дипломатии. Только один пункт касается меня – это задержание вора. Ваше поведение заставляет нас думать, что вы даете ему убежище; поэтому вы не должны отлучаться из порта Понта-Дельгады. Пассажирам и вам самим безусловно запрещается сообщаться с берегом, прежде чем на вашем пароходе не будет произведен обыск.
Эта речь была произнесена тоном, не допускавшим возражения. Англичанин подчас может быть нахален. Тут и думать об этом не приходилось. Томпсон стал, как говорится, тише воды, ниже травы.
– Когда состоится обыск? – спросил он.
– Завтра, – ответили ему.
– А на сколько времени пароход будет задержан?
– Этого я не знаю, – заявил полицейский офицер. – Полагаю, на столько, сколько нужно будет, чтобы найти виновного и заключить его в тюрьму. Ваш покорный слуга, господа.
С этими словами офицер слегка прикоснулся к краю своей фуражки и спустился в лодку, оставив Томпсона в полном отчаянии.
Глава одиннадцатая
Свадьба на острове Св. Михаила
Утром 25 мая пробуждение на «Симью» было грустным. Еще вчера, даже позавчера путешественники должны были бы уехать, если бы не потеряли день перед высадкой в Файале.
Никто не думал об этом последствии. Когда «Симью» покинул рейд Ангры, там не было никакого другого парохода. Можно ли было предвидеть, что «Камоэнс» прибудет туда вовремя, чтобы захватить беглецов на острове Св. Михаила?
Не все пассажиры спокойно принимали этот новый инцидент. Большинство не стеснялись обнаруживать свое дурное настроение и отчасти несправедливо приписывали Томпсону ответственность за неудачу, первой жертвой которой являлся он сам. Какая надобность была открыто бросать вызов властям Терсера? Если бы он действовал с большей осмотрительностью, то дело, несомненно, приняло бы другой оборот.
Мало того, когда восходили к первоначальной причине, то оказывалось, что вина агентства очевидна. Если бы, вопреки его обязательствам, туристы не прибыли на Файаль 18-го числа вместо 17-го, то оставили бы Терсер вечером 24-го мая. Тогда бы пассажиры «Симью» никоим образом не были замешаны в эту нелепую историю с ворами, развязки которой нельзя было и предвидеть.
Непримиримые Сондерс и Хамильтон выступали с самыми пылкими укоризнами по этому поводу. Они громко разглагольствовали среди одобрявшего их кружка, в первом ряду которого стоял, потягивая трубку, Пипербом.
Понял ли голландец, в каком неприятном положении находился он, а также его товарищи? Во всяком случае, он не скупился на знаки одобрения, слушая, хотя и не понимая страстных речей лидеров оппозиции.
Дон Ижино тоже обращал на себя внимание среди наиболее ярых обвинителей. Он горячился и не жалел сильных выражений. Он, португалец, грозил своей же стране репрессиями Сент-Джеймского кабинета. Какая спешность передвижения томила португальского сеньора? Какое значение имело опоздание для человека, который, по его же словам, не знал, как убить время?
Когда Томпсон проходил около враждебной группы, брюзгливым Тиртеем которой являлся Сондерс, то смиренно сгибался в три погибели. В душе он извинял своим пассажирам их дурное настроение. Предложить людям приятное путешествие в продолжение почти целого месяца, заставить их выложить за это приличную сумму, затем держать их в порте Понта-Дельгады – это могло обозлить самых терпеливых. Еще немного – и даже те, которые до сих пор оставались ему верны, покинут его, он это видел, чувствовал. Не распространяясь в бурных обвинениях, как Сондерс, Хамильтон и их приверженцы, некоторые, например священник Кулей, уже намекали, что если дело не уладится быстро, то они откажутся от начатого путешествия и возвратятся в Англию на пароходе, ежемесячно совершающем рейсы на остров Св. Михаила. Это был серьезный симптом.
Ввиду такой внушительной оппозиции какие же сторонники оставались еще у Томпсона? Только семья Блокхед, рабски подражавшая оптимизму своего главы. Почтенный бакалейщик по-прежнему имел сияющий вид и заявлял всякому желавшему выслушать его, что, в общем, ничего не имеет против того, чтобы быть замешанным в дипломатические недоразумения.
Что касается семейства Линдсей и Рожера, то они держались нейтрального положения, не были ни противниками, ни сторонниками администрации, оставаясь просто индифферентными. Они очень мало занимались происшествиями, которые так волновали их товарищей. В Понта-Дельгаде, как и в других местах, они испытывали удовольствие находиться вместе, и жизнерадостное настроение французского офицера сообщалось им всем.
Благоприятствуемый общительной жизнью на пароходе, он легко завладел местом, оставленным угрюмым и молчаливым Джеком. С самого отъезда обе сестры и Рожер уже не расставались, и их дружба не переставала давать пищу злым языкам спутников. Но какое значение это имело для свободных американок? А Рожер тоже, по-видимому, не больше интересовался этими сплетнями. Без всякой скрытности он открывал своим подругам драгоценное сокровище своего веселья. Долли и он особенно хохотали. В данную минуту новый инцидент служил еще предлогом к бесконечным шуткам, и Рожер не переставал потешаться над путешествием, так хорошо организованным.
К этим трем пассажирам мало-помалу присоединился и Робер. Он стал менее дичиться, разговаривал. И скромный переводчик, по мере того как его раскусывали, оправдывал лестное внимание пассажиров, допускавших его в свое общество. Разумно оставаясь на своем месте, он в их присутствии отбрасывал надетую им поддельную ливрею, становился самим собой и подчас отдавался беседам, в которых находил все большую прелесть. Во время обвала у Семи Городов только благодаря случаю он удостоился благодарности Алисы Линдсей.
Но даже считая этих безразличных клиентов в числе своих решительных сторонников, Томпсон вынужден был признать, что его партия очень сократилась, и ломал себе голову, ища средств положить конец такому прискорбному положению. Первым средством, очевидно, было обращение к британскому консулу. К несчастью, запрещение иметь какое-либо сношение с землей делало это невозможным. Томпсон сделал, правда, безуспешную попытку перед офицером, командовавшим полицейским нарядом, прибывшим на «Симью». Надо было ждать обыска. До тех пор ничего нельзя было предпринять.
Капитан Пип издали присутствовал при разговоре, приведшем к такому решению. Он угадывал слова беседовавших, даже не слыша их, и от злости жестоко мял кончик своего носа, тогда как зрачки его страшно скашивались. Видеть, как его арматор доведен до унижения, до зависимости от произвола португальского полицейского – это превышало понимание бравого капитана. Если бы Томпсон спросил его, то честный моряк посоветовал бы какой-нибудь насильственный выход, например гордо удалиться средь бела дня, развернув флаг, под пушками фортов.
Но администратор и не думал справляться о мнении капитана. Ища примирения, он старался повременить, пока удовлетворяя всех. Трудная задача.
Между наименее терпеливыми находилась и бедная Таржела. Не случись этого несчастья, недалека была бы минута, когда она стала бы женой Жоакимо. Она горела желанием повидать неумолимого офицера, который, может быть, оказался бы менее непреклонным к ней. Она задумала предпринять эту смелую попытку, когда Жракимо, явившийся в лодке, делал ей отчаянные знаки.
Таржела решительно подошла к полицейскому офицеру и изложила ему положение, в которое ее поставило распоряжение губернатора. Была ли то правота ее дела, или, скорее, огласка, которую ее история получила на острове, или просто влияние прекрасных глаз просительницы? Во всяком случае, офицер поддался убеждению. Он послал на берег служащего, который вскоре привез разрешение высадить Таржелу с условием, чтобы она подчинилась тщательному обыску.
Выпущенная молодая азорка быстро воспользовалась своей свободой. Прежде, однако, она отправилась поблагодарить Томпсона и Алису Линдсей, особенно сочувственно отнесшуюся к ее делу. Обоим она сказала горячее «спасибо», мило пригласив их на бал в вечер своей свадьбы вместе со всеми остальными пассажирами.
Томпсон на это приглашение ответил лишь слабой улыбкой, Алиса же приняла, хотя и с оговорками, налагаемыми обстоятельствами.
Исполнив долг благодарности, Таржела радостно убежала.
Было около четырех часов, когда большая лодка подвезла к пароходу трех особ, в которых легко было узнать судейских чиновников; сопровождали их две женщины, роль которых оставалась неизвестной. Между прибывшими Робер с первого взгляда узнал коррежидора, которого видел за два дня до этого. Судья заговорил первый, но произнес всего лишь одно слово, тотчас же переведенное Робером.
– Обыск, – сказал он, взойдя на палубу.
Томпсон молча поклонился.
Прежде чем приступить к объявленному обыску, они на несколько минут остановились у входа на судно, бросая испытующие взгляды на общий вид его.
Когда коррежидор нашел, что осмотр продолжался достаточно долго, он предложил Томпсону пригласить пассажиров на спардек.
– Господа, – произнес коррежидор, – кража на сумму десять тысяч конто (шесть миллионов франков) была совершена на острове Терсер. Премия в один процент, то есть сто конто рейс (шестьдесят тысяч франков), предлагается тому, кто откроет вора. Это указывает вам на важность, которую правительство придает настоящему делу, вызвавшему негодование нашего благочестивого населения. Ввиду подозрительного поведения ваших арматоров и капитана (при этом капитан Пип обменялся с Артемоном взглядом жалости и с высоты мостика пренебрежительно сплюнул в море) существует подозрение, что вор скрывается между вами. В ваших интересах, если вы хотите рассеять недоразумение, покорно подчиниться предписаниям, которые мне поручено передать вам и которые я в случае надобности заставлю исполнить силой.
Коррежидор сделал паузу. Он одним духом произнес это обращение, очевидно заранее приготовленное. Теперь он переходил к своей обычной краткости.
– Пассажиров и офицеров на спардеке, – сказал он, поворачиваясь к Томпсону, – экипаж на баке будут стеречь мои люди, пока мы не осмотрим пароход.
Согласно этому приказанию, переведенному Робером, все, до капитана, бешено пожевывавшего свои усы, сгруппировались на спардеке, между тем как матросы были оттеснены на бак. Только один из пассажиров отделился от остальных и, никем не замеченный, углубился в центральный коридор, ведший в каюты. Пассажир этот был дон Ижино.
Что нужно было ему внутри судна? Почему португалец один не повиновался приказаниям португальских властей? Может быть, он просто отправился искать своих братьев, которых редко видели после их прибытия на пароход?
– Пассажиры ваши все налицо? – спросил коррежидор, когда все собрались. – Впрочем, благоволите сделать перекличку.
Томпсон исполнил это желание. Но дойдя до последних строк списка, тщетно вызывал он дона Ижино, дона Жакопо и дона Кристофо де Вейга.
Коррежидор насупился.
– Пригласите этих господ, – приказал он.
Слуга послан был за ними и вскоре привел троих братьев. Они явно были не в своей тарелке. Покрасневшие, они точно только что ссорились.
– Почему это, господа, вы не вместе с остальными пассажирами? – спросил коррежидор строго.
Дон Ижино, по обыкновению своему, отвечал от имени братьев и от своего имени.
– Мои братья и я, сударь, – проговорил он кротко, – не знали о вашем присутствии на пароходе.
– Гм!.. – произнес коррежидор.
Робер ничего не сказал. Он, однако, мог бы поклясться, что только что видел благородного португальца среди других пассажиров, но благоразумно оставил при себе это наблюдение.
Впрочем, коррежидор не окончил допрос братьев де Вейга.
– Вы, кажется, португальцы, господа? – спросил он.
– Действительно, – отвечал дон Ижино.
– Вы сели на этот пароход в Лондоне?
– Нет, только в Терсере, – отвечал дон Ижино.
– Гм!.. – во второй раз произнес коррежидор, бросив пронизывающий взгляд на дона Ижино. – И, само собой разумеется, вы не имеете на этом пароходе никаких личных связей?
Хамильтон кипел гневом, слушая этот невероятный допрос. Разве так говорят с джентльменами? Он не мог выдержать…
– Извините, – сказал он, – у господ де Вейга нет недостатка в связях, и им нетрудно будет найти здесь поручителей.
– С кем имею честь? – спросил хитрый коррежидор.
– Хамильтон, сэр Джордж Хамильтон, – сообщил он спесивым тоном.
Коррежидор, казалось, не был особенно ошарашен.
– Очень хорошо, сударь! – сказал он развязно.
Потом, еще раз приказав всем пассажирам не оставлять спардека ни под каким предлогом, он исчез в одном из проходов, между тем как дон Ижино обменивался с Хамильтоном горячим рукопожатием.
Обыск начался. Полицейские ищейки последовательно обходили складочные каюты, трюм, машинное отделение, помещение экипажа, чтобы закончить пассажирскими каютами. Во время этого тщательного осмотра, руководимого чиновником, вид которого говорил о проницательности, ни один уголок, наверное, не остался неисследованным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42