К сожалению, на его открытии необходимо было высидеть от начала до конца на спектакле по пьесе Кэшел Грейтейн «Рождение Империи». Эту пьесу ставили всякий раз не столько как дань уважения к таланту ее автора, сколько в честь правящего дома империи. Лерена уже потеряла счет тому, сколько раз она видела «Рождение Империи» – наверное, примерно столько же, сколько часов проспала в театре на этом спектакле.
На этот раз, так как событие все-таки было важное, ей ничего не оставалось, как заставить себя бодрствовать. А поскольку на спектакле присутствовала и автор нетленного шедевра, то Лерена изо всех сил пыталась отыскать нечто новое в пьесе, по поводу достоинств которой как драматического и исторического произведения ей придется высказать свое мнение в разговоре с Грейтейн.
Действие развивалось мучительно медленно – по крайней мере до того места, где Эмбер, великий прародитель хамилайского клана Кевлеренов, должен выбирать: то ли ему казнить собственного сына за то, что тот преступил закон, то ли простить и утратить моральное право быть императором. Разумеется, Эмбер выбрал казнь.
Неожиданно Лерена стряхнула с себя апатию. Почему она раньше не замечала, насколько сильна, насколько волнующа в действительности эта сцена?.. Наверное, императрица была слишком молода, чтобы оценить спектакль по достоинству в те первые десять раз, когда его видела. Вернее, не могла правильно понять пьесу до тех пор, пока сама не взошла на трон.
Раньше Лерена как-то не задумывалась, какая ответственность ложится на плечи того, кто правит империей. Это бремя было неизбежным, оно нещадно давило всей своей жуткой тяжестью. Каждое решение должно быть единственно верным – ведь на кону стояло не только собственное благополучие императрицы, но и судьба всей империи, а также ее семьи.
Впервые Лерена прониклась сочувствием к героям пьесы. Теперь по окончании спектакля ей будет что сказать – причем сказать искренне – создателю произведения…
Гостем Лерены в королевской ложе был канцлер университета Малус Майком. Он с искренним восхищением аплодировал во время ключевых сцен, стремясь продемонстрировать свою лояльность правящей династии. Императрица ценила его преданность монаршей семье, хотя порой ее раздражало несколько чрезмерное проявление этой преданности. Она спросила у канцлера, что тот думает по поводу выбора, с которым столкнулся император Эмбер.
Майком издал звук, напоминающий сдавленный всхлип. Лерена догадывалась, о чем он думает в данную минуту. Согласиться с тем, что император должен казнить сына, – значит согласиться с казнью Кевлерена. С другой стороны, если канцлер встанет на сторону юноши, то получится, что выступает против принятого Кевлереном решения.
Лерена уже было собралась прийти ему на выручку, высказав собственное мнение, когда Майком сглотнул застрявший в горле комок и заговорил:
– Думаю, мы должны согласиться с решением императора, каким бы ужасным… – Малус умолк и облизнул губы. – Вернее сказать, каким вынужденным оно ни было. В то же время мы не должны забывать, что у сына могли иметься весомые причины для того, чтобы преступить закон так, как… м-м-м… это сделал он. Несомненно, юноша шел на смерть, исполненный мужеством, каким славится его семья. – Тут канцлер улыбнулся Лерене. – Точнее, ваша семья, ваше величество.
– Благодарю вас, – довольно холодно сказала императрица, не в силах более выслушивать льстивые слова. Пойманная в западню – с одной стороны канцлер, с другой – Грейтейн, – она ощущала себя оскверненной, словно ее облизал своим вонючим языком какой-то неведомый зверь.
– А что нам хочет сказать Кэшел Грейтейн? Майком растерянно заморгал.
– То есть как это что? Она хочет нам сказать… насколько славен дома Кевлеренов.
– Я имею в виду – какова мораль пьесы? Майком уставился на нее как громом пораженный.
– А-а-а, – протянул он. – А-а-а…
Императрица с неподдельным интересом ждала более внятного продолжения, но оно не последовало.
Лерена вздохнула.
К этому моменту дежурные аплодисменты уже стихли, актеры разошлись по гримерным, а Грейтейн поднялась на сцену, чтобы произнести краткую речь. Насколько помнила императрица, эту самую речь драматург произносила каждый год, разве что иногда переставляла местами абзацы.
И вновь прозвучали дежурные аплодисменты, и опять Лерена прошла из ложи в фойе, где был приготовлен банкетный стол. Здесь ее ждали сотни гостей. Королевские гвардейцы не давали любопытным подойти слишком близко. Впрочем, людей отпугивал и сам вид Кевлеренов в обществе Избранных.
Лерена одарила присутствующих благосклонной улыбкой, помахала рукой и направились в сторону Кэшел Грейтейн, которая поклонилась ей так низко, что едва не задела при этом носом ковер на полу фойе.
– В который раз, Кэшел, ваша пьеса пользуется громадным успехом у зрителей.
– Все дело в теме, – скромно ответила женщина. Выражение ее лица наводило на мысль, что в данный момент она проявляет великодушие.
– Несомненно, – ответила Лерена с едва скрываемым сарказмом, отчего Грейтейн испугалась, не переступила ли она границы дозволенного. – В особенности на меня произвела впечатление третья сцена второго акта.
– Это когда говорится о том, в чьих руках сосредоточена власть? – уточнила Грейтейн.
– Именно, – счел нужным вставить канцлер Майком.
– Тебе нравится весна? – спросила Юнара у своего Избранного.
Нетаргер в легком замешательстве оторвал взгляд от отчета, в котором говорилось о положении дел в поместье.
– Прошу прощения, ваша светлость?..
– Весна. Время года. Весна тебе нравится?
– Пожалуй, да. Я не большой любитель холодов и всегда рад окончанию зимы.
– А как тебе другой аспект весны?
Нетаргер явно растерялся.
– Другой аспект?.. Вы имеете в виду фестиваль?
На его лице проступило слегка озабоченное выражение. Юнара обожала фестивали. Она порхала с одного праздника на другой, словно беззаботная весенняя пташка.
Нетаргер перевел взгляд на отчет. Но вот цифры…
– Нет, не фестиваль, – произнесла Юнара сердитым тоном. – Ты нарочно делаешь вид, будто не понимаешь меня.
Избранный почувствовал, что начинает злиться, но постарался подавить гнев.
Он вздохнул и захлопнул отчет.
– Вы имеете в виду любовь…
– Я всегда имею в виду любовь. Разве я когда-либо говорю о чем-то другом? И вообще о чем еще может говорить Кевлерен?..
Нетаргер знал, что порой Юнара питает страсть к громким словам и пафосным речам. И потому промолчал.
– Да, я имею в виду любовь, которая приходит вместе с весной. Природа всю свою энергию направляет в русло любви.
– Вам нужен кто-то для любовных утех?
– Да.
Нетаргер встал.
– Что ж, я позабочусь об этом.
– Но, что куда более важно, моей сестре такой кто-то нужен еще больше.
Акскевлерен нахмурился.
– Вы хотите сказать, что ей нужен супруг?
Юнара покачала головой.
– Нет, просто любовник. Кто-то, кто согревал бы ей постель. Тот, кого она щедро одаривала бы любовью. Кто мог бы называть ее по имени – просто Лерена, а не ваше величество.
Нетаргер сомневался, что любви Лерены хватило бы хоть на полевую маргаритку. Разумеется, императрица любила Ганиморо и всех своих остальных Акскевлеренов, а в какой-то степени даже своих родственников, но ему ни разу не доводилось видеть в ней ту бездну чувств, какая была присуща его госпоже.
– Вы предлагаете, чтобы я подыскал ей любовника?
– А разве это так трудно?
Неожиданно Нетаргера почувствовал интерес.
– Надо найти того, кто был бы предан вашему дому? Юнара сделала вид, будто задумалась над его вопросом.
Потом она кивнула.
– Думаю, нечто подобное устроить нетрудно. Но только при условии, что необходимый кандидат уже имеется.
– Ваша светлость имеет в виду нового юношу. – Слова Избранного прозвучали как утверждение, а не как вопрос.
И вновь герцогиня ответила ему кивком.
– Если я не ошибаюсь, его зовут Верклофф.
– Мне казалось, вы его уже наметили для себя.
– Возможно, – ответила Юнара с улыбкой. – Но не важно. Кстати, поскольку в Омеральте он недавно, то его почти никто не знает.
– Идеальный вариант, – согласился Нетаргер.
– Именно. Значит, ты этим займешься.
Нетаргер отвесил ей поклон и направился к двери.
– И поищи кого-нибудь для меня. Не хотелось бы провести весну в холодной постели.
Ганиморо наклонилась вперед, чтобы Лерене было видно ее лицо, освещенное светом уличных фонарей, который просачивался сквозь занавеси паланкина.
– Вы чем-то обеспокоены, ваше величество?
Лерена рассеянно покачала головой. Ей очень хотелось закрыть глаза и уснуть под мерное покачивание паланкина, пока слуги несли их назад во дворец, но где-то в глубине ее сознания жила некая смутная мысль, которая не девала императрице покои. Лерена не могла сказать конкретно, что это за мысль, однако причиной ее раздражения была пьеса Кэшел Грейтейн.
Ганиморо пристально посмотрела на императрицу. Она давно уже заметила, что хотя Лерена и не любит обсуждать свои личные проблемы, однако ждет от Избранной, что та предложит помощь.
Лерена постоянно требовала подтверждения тому, что ее любят, особенно в собственном доме. Ганиморо неизменно следила за тем, чтобы новые Акскевлерены или новые слуги никогда первыми не заговаривали с императрицей и отвечали коротко, но учтиво, если она сама обращалась к ним с вопросом.
– Как вы себя сегодня чувствуете, ваше величество?
Лерена любила, чтобы этикет соблюдался всегда. По ее мнению, порядок был превыше всего остального: эта черта характера стала еще заметнее после того, как она взошла на трон. Пожалуй, в этом и состояло главное различие между ней и ее сестрой. По мнению Ганиморо, Юнара была непредсказуема: Избранной импонировала эта непосредственность. Питомцы сестер тоже резко отличались: выдрессированные, преданные своей хозяйке псы Лерены и яркие, но пугливые птицы Юнары. Императрица была крепкой, будто скала, герцогиня – изменчивой, словно туман. Лерена неизменно твердо шла к намеченной цели, Юнара же отдавалась на волю случая.
Долгое время Ганиморо пребывала в убеждении, что непредсказуемость Юнары делает ее наиболее опасной из сестер, но за последние два года изменила свое мнение. В стремлении Лерены к укреплению свой власти, в том, как методично она решала возникающие проблемы, не было ничего тайного, скрытого от глаз – наоборот, все на виду. Императрица прекрасно разбиралась в тонкостях гигантской государственной бюрократической машины и чутко улавливала настроения в обществе. Она знала каждую ниточку паутины отношений человека и государства и безошибочно чувствовала любую попавшую в нее муху. Обычно Лерена выжидала какое-то время, прежде чем эту муху убить, однако как только этот момент наступал, действовала быстро и решительно, не оставляя жертве ни малейшей надежды.
Личность Юнары также отличалась недюжинной силой, а что касается Сефида, то в магии ей вообще не было равных. Однако своей непосредственностью герцогиня скорее напоминала ребенка, в чьи руки попал лонггон, стреляющий тяжелыми ядрами; ребенка, неспособного даже правильно прицелиться и потому опасного для окружающих, будь то друзья или враги. Лерена же – бывалый солдат, вооруженный простеньким огнестрелом, однако всаживающий пулю неприятелю прямо между глаз.
Слуги опустили паланкин у входа во дворец. Ганиморо проследовала вслед за императрицей в ее опочивальню. Избранная первой вошла внутрь, дабы убедиться, что там все в порядке. Горничная была на месте: она поправляла покрывало и грелку, готовясь лечь в свою кровать у изножья постели Лерены.
Императрица обвела взглядом комнату, убедилась, что все готово для отхода ко сну, и Ганиморо вернулась к себе. Ее спальня была ничуть не меньше, чем опочивальня императрицы. Здесь она поработала около часа, вместе с дворецким сверяя счета, после чего тоже легла в постель.
Избранная уже начала дремать, когда в ее комнату стремительно вошла Лерена, а вслед за ней – горничная, у которой был донельзя несчастный вид. Императрица приказала девушке зажечь все светильники, после чего отослала ее на кухню заказать легкий ужин, а сама присела на край кровати Ганиморо. Та попыталась встать, но Лерена жестом велела ей оставаться в постели.
– Не надо, лежи. Я ненадолго.
Ганиморо не стала говорить, что если к вам зашли всего на минуту, ужин обычно не заказывают.
Чем я могу вам помочь, ваше величество?
– Скажи, ты долго приучала себя произносить эту фразу?
– Какую фразу? – не поняла Ганиморо.
– «Ваше величество», вместо «ваше высочество», кем я числилась до того, как умерла моя мать.
– Нет, ваше величество. С того самого момента, когда нам было по семь лет и мы познакомились с вами, я знала, что в один прекрасный день вы станете императрицей. И я приучила себя произносить эти слова еще в те дни… Когда пришло время, они стали поизноситься сами собой.
Лерена кивнула, словно ожидала услышать именно такой ответ, а потом сказала:
– Повелитель может быть только один.
Ганиморо растерянно заморгала. Избранной было трудно понять, куда клонит императрица. Кроме того, она не понимала, какая роль в этой беседе отведена ей самой, что само по себе выглядело довольно необычно. Тон, каким Лерена произнесла свою фразу, тоже показался Ганиморо весьма странным, словно это был вопрос, а не маловразумительные полуночные размышления.
– Разумеется, ваше величество. Так оно всегда и было, – поспешила ответить Избранная, подумав, что императрица наверняка имеет в виду Юнару.
От этой мысли девушке стало не по себе. В настоящий момент между сестрами не было откровенной вражды – главным образом благодаря тому, что Генерал Третий Принц Мэддин Кевлерен исчез за горизонтом, а в Ривальде революция смела Кевлеренов с трона. Интересно, подумала Ганиморо, что в таком случае гложет императрицу?..
– Тем не менее власть бывает разная, – продолжала тем временем Лерена, глядя куда-то в пространство отсутствующим взглядом.
– Мне не совсем понятно, что вы хотите сказать, ваше величество…
Императрица тяжело вздохнула.
– И мне тоже, милая Ганиморо. Я далеко не все понимаю… что само по себе уже плохо. Мне не дают покоя какие-то смутные мысли, я пытаюсь уловить их смысл, но он то и дело ускользает от меня. – Императрица неожиданно поднялась с постели и поправила покрывало там, где только что сидела. – Ничего, когда-нибудь пойму. А теперь скажи служанке, чтобы она принесла ужин в мою опочивальню.
Тысяцкий Авенел Кенди, посол Ривальдийской республики в Хамилайской империи, в пятый раз за утро посмотрел на свое отражение в зеркале.
– Вы прекрасно выглядите, – польстил ему секретарь, кстати, также пятый раз за утро.
Авенел тыльной стороной ладони пригладил мундир.
– Да-да, я знаю, и все же, – сказал он и в очередной раз придирчивым взглядом окинул свое отражение.
– Понимаю: вам следует в этом самому убедиться.
От тысяцкого не скрылся сарказм в голосе Синесса Ардры, и он следка покраснел. Нервозность уступила место гневу.
– Вы забываетесь, – произнес он, не оборачиваясь, и тотчас обратил внимание, какая в комнате воцарилась тишина. Ага, Ардра наверняка задумался, что ему на это сказать.
– Прошу прощения, ваше превосходительство, – произнес Синесс, – но время поджимает.
Авенел бросил взгляд на каминные часы.
– У нас еще целый час…
– Не забывайте, что мы с вами в Омеральте, ваше превосходительство. – В голосе Ардры снова послышались презрительные нотки. – Здесь мы не сможем заказать экипаж. Нас либо понесут пешие носильщики, либо мы пойдем своим ходом.
– Но это же просто смехотворно! – негромко произнес Кенди.
– Согласен. Даже в те дни, когда к власти в Ривальде еще не пришел Комитет Безопасности, никому и в голову не пришло бы изгнать лошадей с улиц Беферена.
Зато здешние Кевлерены все еще у власти, подумал Авенел, но вслух ничего не сказал. Потому что одно неосторожное слово – и Синесс сообщит кому надо. И тогда его отзовут в Ривальд, где и казнят.
– В таком случае распорядитесь, чтобы нам подали паланкин, – произнес он с надменным видом.
Как только секретарь ушел, Авенел презрительно фыркнул и в очередной раз посмотрел на себя в зеркало.
Голубовато-серый мундир неплохо смотрелся на его слегка располневшей фигуре. Правда, бледное лицо на таком фоне казалось, осунувшимся. Однако ничего не поделаешь: это официальный мундир ривальдийского посланника. Ничего не поделаешь и со старческой кожей, залысинами и брюшком.
Авенел чуть-чуть подтянул штаны, чувствуя, что мышцы пресса по-прежнему крепки.
Он отвернулся от зеркала, взял свой парадный кортик в голубовато-серых ножнах – это тоже была часть костюма посланника – и направился вниз. Синесс уже поджидал его у входа в здание. Возле парадного крыльца в спешном порядке готовили посольский паланкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
На этот раз, так как событие все-таки было важное, ей ничего не оставалось, как заставить себя бодрствовать. А поскольку на спектакле присутствовала и автор нетленного шедевра, то Лерена изо всех сил пыталась отыскать нечто новое в пьесе, по поводу достоинств которой как драматического и исторического произведения ей придется высказать свое мнение в разговоре с Грейтейн.
Действие развивалось мучительно медленно – по крайней мере до того места, где Эмбер, великий прародитель хамилайского клана Кевлеренов, должен выбирать: то ли ему казнить собственного сына за то, что тот преступил закон, то ли простить и утратить моральное право быть императором. Разумеется, Эмбер выбрал казнь.
Неожиданно Лерена стряхнула с себя апатию. Почему она раньше не замечала, насколько сильна, насколько волнующа в действительности эта сцена?.. Наверное, императрица была слишком молода, чтобы оценить спектакль по достоинству в те первые десять раз, когда его видела. Вернее, не могла правильно понять пьесу до тех пор, пока сама не взошла на трон.
Раньше Лерена как-то не задумывалась, какая ответственность ложится на плечи того, кто правит империей. Это бремя было неизбежным, оно нещадно давило всей своей жуткой тяжестью. Каждое решение должно быть единственно верным – ведь на кону стояло не только собственное благополучие императрицы, но и судьба всей империи, а также ее семьи.
Впервые Лерена прониклась сочувствием к героям пьесы. Теперь по окончании спектакля ей будет что сказать – причем сказать искренне – создателю произведения…
Гостем Лерены в королевской ложе был канцлер университета Малус Майком. Он с искренним восхищением аплодировал во время ключевых сцен, стремясь продемонстрировать свою лояльность правящей династии. Императрица ценила его преданность монаршей семье, хотя порой ее раздражало несколько чрезмерное проявление этой преданности. Она спросила у канцлера, что тот думает по поводу выбора, с которым столкнулся император Эмбер.
Майком издал звук, напоминающий сдавленный всхлип. Лерена догадывалась, о чем он думает в данную минуту. Согласиться с тем, что император должен казнить сына, – значит согласиться с казнью Кевлерена. С другой стороны, если канцлер встанет на сторону юноши, то получится, что выступает против принятого Кевлереном решения.
Лерена уже было собралась прийти ему на выручку, высказав собственное мнение, когда Майком сглотнул застрявший в горле комок и заговорил:
– Думаю, мы должны согласиться с решением императора, каким бы ужасным… – Малус умолк и облизнул губы. – Вернее сказать, каким вынужденным оно ни было. В то же время мы не должны забывать, что у сына могли иметься весомые причины для того, чтобы преступить закон так, как… м-м-м… это сделал он. Несомненно, юноша шел на смерть, исполненный мужеством, каким славится его семья. – Тут канцлер улыбнулся Лерене. – Точнее, ваша семья, ваше величество.
– Благодарю вас, – довольно холодно сказала императрица, не в силах более выслушивать льстивые слова. Пойманная в западню – с одной стороны канцлер, с другой – Грейтейн, – она ощущала себя оскверненной, словно ее облизал своим вонючим языком какой-то неведомый зверь.
– А что нам хочет сказать Кэшел Грейтейн? Майком растерянно заморгал.
– То есть как это что? Она хочет нам сказать… насколько славен дома Кевлеренов.
– Я имею в виду – какова мораль пьесы? Майком уставился на нее как громом пораженный.
– А-а-а, – протянул он. – А-а-а…
Императрица с неподдельным интересом ждала более внятного продолжения, но оно не последовало.
Лерена вздохнула.
К этому моменту дежурные аплодисменты уже стихли, актеры разошлись по гримерным, а Грейтейн поднялась на сцену, чтобы произнести краткую речь. Насколько помнила императрица, эту самую речь драматург произносила каждый год, разве что иногда переставляла местами абзацы.
И вновь прозвучали дежурные аплодисменты, и опять Лерена прошла из ложи в фойе, где был приготовлен банкетный стол. Здесь ее ждали сотни гостей. Королевские гвардейцы не давали любопытным подойти слишком близко. Впрочем, людей отпугивал и сам вид Кевлеренов в обществе Избранных.
Лерена одарила присутствующих благосклонной улыбкой, помахала рукой и направились в сторону Кэшел Грейтейн, которая поклонилась ей так низко, что едва не задела при этом носом ковер на полу фойе.
– В который раз, Кэшел, ваша пьеса пользуется громадным успехом у зрителей.
– Все дело в теме, – скромно ответила женщина. Выражение ее лица наводило на мысль, что в данный момент она проявляет великодушие.
– Несомненно, – ответила Лерена с едва скрываемым сарказмом, отчего Грейтейн испугалась, не переступила ли она границы дозволенного. – В особенности на меня произвела впечатление третья сцена второго акта.
– Это когда говорится о том, в чьих руках сосредоточена власть? – уточнила Грейтейн.
– Именно, – счел нужным вставить канцлер Майком.
– Тебе нравится весна? – спросила Юнара у своего Избранного.
Нетаргер в легком замешательстве оторвал взгляд от отчета, в котором говорилось о положении дел в поместье.
– Прошу прощения, ваша светлость?..
– Весна. Время года. Весна тебе нравится?
– Пожалуй, да. Я не большой любитель холодов и всегда рад окончанию зимы.
– А как тебе другой аспект весны?
Нетаргер явно растерялся.
– Другой аспект?.. Вы имеете в виду фестиваль?
На его лице проступило слегка озабоченное выражение. Юнара обожала фестивали. Она порхала с одного праздника на другой, словно беззаботная весенняя пташка.
Нетаргер перевел взгляд на отчет. Но вот цифры…
– Нет, не фестиваль, – произнесла Юнара сердитым тоном. – Ты нарочно делаешь вид, будто не понимаешь меня.
Избранный почувствовал, что начинает злиться, но постарался подавить гнев.
Он вздохнул и захлопнул отчет.
– Вы имеете в виду любовь…
– Я всегда имею в виду любовь. Разве я когда-либо говорю о чем-то другом? И вообще о чем еще может говорить Кевлерен?..
Нетаргер знал, что порой Юнара питает страсть к громким словам и пафосным речам. И потому промолчал.
– Да, я имею в виду любовь, которая приходит вместе с весной. Природа всю свою энергию направляет в русло любви.
– Вам нужен кто-то для любовных утех?
– Да.
Нетаргер встал.
– Что ж, я позабочусь об этом.
– Но, что куда более важно, моей сестре такой кто-то нужен еще больше.
Акскевлерен нахмурился.
– Вы хотите сказать, что ей нужен супруг?
Юнара покачала головой.
– Нет, просто любовник. Кто-то, кто согревал бы ей постель. Тот, кого она щедро одаривала бы любовью. Кто мог бы называть ее по имени – просто Лерена, а не ваше величество.
Нетаргер сомневался, что любви Лерены хватило бы хоть на полевую маргаритку. Разумеется, императрица любила Ганиморо и всех своих остальных Акскевлеренов, а в какой-то степени даже своих родственников, но ему ни разу не доводилось видеть в ней ту бездну чувств, какая была присуща его госпоже.
– Вы предлагаете, чтобы я подыскал ей любовника?
– А разве это так трудно?
Неожиданно Нетаргера почувствовал интерес.
– Надо найти того, кто был бы предан вашему дому? Юнара сделала вид, будто задумалась над его вопросом.
Потом она кивнула.
– Думаю, нечто подобное устроить нетрудно. Но только при условии, что необходимый кандидат уже имеется.
– Ваша светлость имеет в виду нового юношу. – Слова Избранного прозвучали как утверждение, а не как вопрос.
И вновь герцогиня ответила ему кивком.
– Если я не ошибаюсь, его зовут Верклофф.
– Мне казалось, вы его уже наметили для себя.
– Возможно, – ответила Юнара с улыбкой. – Но не важно. Кстати, поскольку в Омеральте он недавно, то его почти никто не знает.
– Идеальный вариант, – согласился Нетаргер.
– Именно. Значит, ты этим займешься.
Нетаргер отвесил ей поклон и направился к двери.
– И поищи кого-нибудь для меня. Не хотелось бы провести весну в холодной постели.
Ганиморо наклонилась вперед, чтобы Лерене было видно ее лицо, освещенное светом уличных фонарей, который просачивался сквозь занавеси паланкина.
– Вы чем-то обеспокоены, ваше величество?
Лерена рассеянно покачала головой. Ей очень хотелось закрыть глаза и уснуть под мерное покачивание паланкина, пока слуги несли их назад во дворец, но где-то в глубине ее сознания жила некая смутная мысль, которая не девала императрице покои. Лерена не могла сказать конкретно, что это за мысль, однако причиной ее раздражения была пьеса Кэшел Грейтейн.
Ганиморо пристально посмотрела на императрицу. Она давно уже заметила, что хотя Лерена и не любит обсуждать свои личные проблемы, однако ждет от Избранной, что та предложит помощь.
Лерена постоянно требовала подтверждения тому, что ее любят, особенно в собственном доме. Ганиморо неизменно следила за тем, чтобы новые Акскевлерены или новые слуги никогда первыми не заговаривали с императрицей и отвечали коротко, но учтиво, если она сама обращалась к ним с вопросом.
– Как вы себя сегодня чувствуете, ваше величество?
Лерена любила, чтобы этикет соблюдался всегда. По ее мнению, порядок был превыше всего остального: эта черта характера стала еще заметнее после того, как она взошла на трон. Пожалуй, в этом и состояло главное различие между ней и ее сестрой. По мнению Ганиморо, Юнара была непредсказуема: Избранной импонировала эта непосредственность. Питомцы сестер тоже резко отличались: выдрессированные, преданные своей хозяйке псы Лерены и яркие, но пугливые птицы Юнары. Императрица была крепкой, будто скала, герцогиня – изменчивой, словно туман. Лерена неизменно твердо шла к намеченной цели, Юнара же отдавалась на волю случая.
Долгое время Ганиморо пребывала в убеждении, что непредсказуемость Юнары делает ее наиболее опасной из сестер, но за последние два года изменила свое мнение. В стремлении Лерены к укреплению свой власти, в том, как методично она решала возникающие проблемы, не было ничего тайного, скрытого от глаз – наоборот, все на виду. Императрица прекрасно разбиралась в тонкостях гигантской государственной бюрократической машины и чутко улавливала настроения в обществе. Она знала каждую ниточку паутины отношений человека и государства и безошибочно чувствовала любую попавшую в нее муху. Обычно Лерена выжидала какое-то время, прежде чем эту муху убить, однако как только этот момент наступал, действовала быстро и решительно, не оставляя жертве ни малейшей надежды.
Личность Юнары также отличалась недюжинной силой, а что касается Сефида, то в магии ей вообще не было равных. Однако своей непосредственностью герцогиня скорее напоминала ребенка, в чьи руки попал лонггон, стреляющий тяжелыми ядрами; ребенка, неспособного даже правильно прицелиться и потому опасного для окружающих, будь то друзья или враги. Лерена же – бывалый солдат, вооруженный простеньким огнестрелом, однако всаживающий пулю неприятелю прямо между глаз.
Слуги опустили паланкин у входа во дворец. Ганиморо проследовала вслед за императрицей в ее опочивальню. Избранная первой вошла внутрь, дабы убедиться, что там все в порядке. Горничная была на месте: она поправляла покрывало и грелку, готовясь лечь в свою кровать у изножья постели Лерены.
Императрица обвела взглядом комнату, убедилась, что все готово для отхода ко сну, и Ганиморо вернулась к себе. Ее спальня была ничуть не меньше, чем опочивальня императрицы. Здесь она поработала около часа, вместе с дворецким сверяя счета, после чего тоже легла в постель.
Избранная уже начала дремать, когда в ее комнату стремительно вошла Лерена, а вслед за ней – горничная, у которой был донельзя несчастный вид. Императрица приказала девушке зажечь все светильники, после чего отослала ее на кухню заказать легкий ужин, а сама присела на край кровати Ганиморо. Та попыталась встать, но Лерена жестом велела ей оставаться в постели.
– Не надо, лежи. Я ненадолго.
Ганиморо не стала говорить, что если к вам зашли всего на минуту, ужин обычно не заказывают.
Чем я могу вам помочь, ваше величество?
– Скажи, ты долго приучала себя произносить эту фразу?
– Какую фразу? – не поняла Ганиморо.
– «Ваше величество», вместо «ваше высочество», кем я числилась до того, как умерла моя мать.
– Нет, ваше величество. С того самого момента, когда нам было по семь лет и мы познакомились с вами, я знала, что в один прекрасный день вы станете императрицей. И я приучила себя произносить эти слова еще в те дни… Когда пришло время, они стали поизноситься сами собой.
Лерена кивнула, словно ожидала услышать именно такой ответ, а потом сказала:
– Повелитель может быть только один.
Ганиморо растерянно заморгала. Избранной было трудно понять, куда клонит императрица. Кроме того, она не понимала, какая роль в этой беседе отведена ей самой, что само по себе выглядело довольно необычно. Тон, каким Лерена произнесла свою фразу, тоже показался Ганиморо весьма странным, словно это был вопрос, а не маловразумительные полуночные размышления.
– Разумеется, ваше величество. Так оно всегда и было, – поспешила ответить Избранная, подумав, что императрица наверняка имеет в виду Юнару.
От этой мысли девушке стало не по себе. В настоящий момент между сестрами не было откровенной вражды – главным образом благодаря тому, что Генерал Третий Принц Мэддин Кевлерен исчез за горизонтом, а в Ривальде революция смела Кевлеренов с трона. Интересно, подумала Ганиморо, что в таком случае гложет императрицу?..
– Тем не менее власть бывает разная, – продолжала тем временем Лерена, глядя куда-то в пространство отсутствующим взглядом.
– Мне не совсем понятно, что вы хотите сказать, ваше величество…
Императрица тяжело вздохнула.
– И мне тоже, милая Ганиморо. Я далеко не все понимаю… что само по себе уже плохо. Мне не дают покоя какие-то смутные мысли, я пытаюсь уловить их смысл, но он то и дело ускользает от меня. – Императрица неожиданно поднялась с постели и поправила покрывало там, где только что сидела. – Ничего, когда-нибудь пойму. А теперь скажи служанке, чтобы она принесла ужин в мою опочивальню.
Тысяцкий Авенел Кенди, посол Ривальдийской республики в Хамилайской империи, в пятый раз за утро посмотрел на свое отражение в зеркале.
– Вы прекрасно выглядите, – польстил ему секретарь, кстати, также пятый раз за утро.
Авенел тыльной стороной ладони пригладил мундир.
– Да-да, я знаю, и все же, – сказал он и в очередной раз придирчивым взглядом окинул свое отражение.
– Понимаю: вам следует в этом самому убедиться.
От тысяцкого не скрылся сарказм в голосе Синесса Ардры, и он следка покраснел. Нервозность уступила место гневу.
– Вы забываетесь, – произнес он, не оборачиваясь, и тотчас обратил внимание, какая в комнате воцарилась тишина. Ага, Ардра наверняка задумался, что ему на это сказать.
– Прошу прощения, ваше превосходительство, – произнес Синесс, – но время поджимает.
Авенел бросил взгляд на каминные часы.
– У нас еще целый час…
– Не забывайте, что мы с вами в Омеральте, ваше превосходительство. – В голосе Ардры снова послышались презрительные нотки. – Здесь мы не сможем заказать экипаж. Нас либо понесут пешие носильщики, либо мы пойдем своим ходом.
– Но это же просто смехотворно! – негромко произнес Кенди.
– Согласен. Даже в те дни, когда к власти в Ривальде еще не пришел Комитет Безопасности, никому и в голову не пришло бы изгнать лошадей с улиц Беферена.
Зато здешние Кевлерены все еще у власти, подумал Авенел, но вслух ничего не сказал. Потому что одно неосторожное слово – и Синесс сообщит кому надо. И тогда его отзовут в Ривальд, где и казнят.
– В таком случае распорядитесь, чтобы нам подали паланкин, – произнес он с надменным видом.
Как только секретарь ушел, Авенел презрительно фыркнул и в очередной раз посмотрел на себя в зеркало.
Голубовато-серый мундир неплохо смотрелся на его слегка располневшей фигуре. Правда, бледное лицо на таком фоне казалось, осунувшимся. Однако ничего не поделаешь: это официальный мундир ривальдийского посланника. Ничего не поделаешь и со старческой кожей, залысинами и брюшком.
Авенел чуть-чуть подтянул штаны, чувствуя, что мышцы пресса по-прежнему крепки.
Он отвернулся от зеркала, взял свой парадный кортик в голубовато-серых ножнах – это тоже была часть костюма посланника – и направился вниз. Синесс уже поджидал его у входа в здание. Возле парадного крыльца в спешном порядке готовили посольский паланкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48