– Прочь, жалкий еврей! – громогласно воскликнул маркиз. – Как посмел ты, распявший Христа, напоминать мне о каком-то долге? Пошел отсюда, пока я тебе все ребра не переломал!
Тут еврей – а незнакомец оказался именно им – ловко вскочил, подобрал полы халата и, не дав Карлосу де Карабасу еще раз прикоснуться ногой к собственной пятой конечности, пустился наутек. Собравшиеся у ворот ребята заулюлюкали.
– Вот видишь, сын мой, – объявил маркиз, завидев подошедшего Хуана, – сколь жалок сей народ, который неугоден Богу, потому как не является христианским.
Реакция мальчика была мгновенной. Вмиг привиделось ему, сколь прекрасным будет новая погребальная процессия детей, если вместо еретического животного роль покойника исполнит еретик. Хуан подхватил с земли камень и бросил им в спину взбиравшегося на осла еврея. Тут же все остальные озорники, подхватив камни, стали бросать ими в несчастного ростовщика. Осел, которому кто-то ловко попал прямо под хвост, взревел, сбросил с себя седока и умчался, не разбирая дороги. Дети же преследовали еврея до самого конца улицы.
Как оказалось позднее, несчастный ростовщик, с позором выгнанный из Карабаса, вечером вернулся в селение и направился за помощью к единственному государственному представителю, то есть к викарию. Там иудей поведал о своих потерях, присовокупив к многочисленным ушибам и побоям убежавшего осла. Услышав из уст незнакомца, что причиной его несчастий был самый высокородный житель Карабаса, а также изумившись стоимости осла, которую требовал с маркиза ростовщик, викарий страшно рассердился и приказал прибежавшим на зов дюжим работникам схватить неверного и посадить его в тюремную камеру. Напрасно плакался несчастный еврей, махая, словно белым знаменем поражения, распиской дона Карлоса, викарий был непреклонен:
– Что тычешь ты мне этим листом бумаги? Этот крест не есть обязательство достопочтенного маркиза де Карабаса. Откуда я знаю, может, ты сам его нарисовал, как и придумал, сколько стоит твой осел. Посиди-ка покуда здесь, а утром я попрошу дона Карлоса объяснить, в чем тут дело. Тоже выдумали человека от ужина отрывать по всяким пустякам.
Хуан, проследив, что нечестивого ростовщика благополучно посадили под замок, мигом направил свои быстрые, как ветер, ноги на окраину селения, где раскинулось уже довольно приличное кладбище животных, похороненных детьми Карабаса. Уже через некоторое время он, к вящей радости остальных озорников, вернулся, старательно зажимая нос одной рукой и неся в другой последнюю жертву похоронной процессии, выкопанную им только что.
Тюрьма, а вернее, сбитая из глины вперемешку с навозом конура выходила единственным своим редко зарешеченным окном на улицу. Стараясь не шуметь и воротя носы от нестерпимого смрада и зловония, распространяемого дохлым, полуразложившимся поросенком, мальчишки подкрались к оконцу. Хуан размахнулся и ловко швырнул труп прямо меж решеток в конуру. Из тюрьмы раздался душераздирающий визг. Юный маркиз де Карабас зло засмеялся, прислушиваясь к всхлипам и стенаниям ростовщика, никак не решавшегося взять в руки труп поросенка, к которому евреям было запрещено даже прикасаться, дабы избавить себя от мучений. Наконец боязнь задохнуться поборола религиозные и нравственные преграды, и еврей выбросил труп наружу. Один из озорников тотчас подобрал его и забросил обратно в тюрьму. Раздался новый вой, в котором теперь уже слышалось более жалоб, нежели испуга. Мальчишки в восторге стали подвывать ростовщику.
Подобное перебрасывание дохлым поросенком продолжалось до тех самых пор, покуда привлеченный воем викарий не подошел к тюрьме и не разогнал стайку озорников.
Наутро никто даже не стал разбираться в деле, которое привело ростовщика в селение. Один из работников просто отпер тюремную конуру и пинками выгнал из нее ослабевшего от голода и побоев еврея. Тот, подобрав полы своего свалявшегося, некогда блистательного халата, медленно побрел по дороге, ведущей прочь от столь нерадушно принявшего его Карабаса. Уже порядком отойдя от селения, ростовщик, коего звали Авраам Клейнер, обернулся и погрозил измазанными грязью и останками разлагавшегося трупа поросенка кулаками.
– Проклинаю тебя! И тебя, и род твой до последнего колена! – воскликнул он, произнеся старинное иудейское заклятие. – Проклинаю и клянусь Яхве, что отомщу всеми известными способами за это унижение.
Еврей тут же очертил вокруг себя круг и произнес еще одно, еще более могущественное заклинание.
В это же самое время, покуда ростовщик, выйдя за селение, клялся в мести, Хуан грезил наяву. Ему виделся распятый на огромном кресте черный бык, с которого прожорливые мухи с золотистыми брюшками заживо снимают кожу. Бык глядел в небо мученическими голубыми глазами, из которых на землю вместо слез падали ослепительно белые жемчужины. Видение было настолько прекрасным, что, очнувшись, мальчик еще долго не мог прийти в себя от восторга. Он решил, что картина, пригрезившаяся ему наяву, обязательно должна значить нечто важное, что вскорости произойдет в его жизни.
А дон Карлос тем временем почти совсем сошел с ума. Он наконец-то нашел образ нового креста, которому посвятил большую часть своего времени и который просто обязан теперь спасти папскую католическую церковь от нахлынувших на нее со всех сторон еретиков, иудеев и мусульман. Надо сказать, что к тому времени король Фердинанд и королева Изабелла Кастильская повели великую войну за освобождение южных земель Испании от мавров, что не могло не отразиться на взглядах дона Карлоса. Едва осознав всю важность открытия, маркиз громогласно позвал единственного слугу, старого Хорхе, и велел ему одеть себя в праздничный камзол и седлать лошадь.
– Я еду в Севилью! – заявил дон Карлос оторопевшему слуге и прибежавшему на шум сыну. – Мне необходимо срочно видеть архиепископа, дабы испросить у него рекомендательное письмо к Папе, – добавил он таинственным полушепотом, старательно сворачивая в тонкую трубочку листок бумаги, над которым он корпел последние три года и где был изображен новый католический символ – крест в виде разложенного циркуля.
Достойный кабальеро уже давно не сиживал на коне, преимущественно оседлывая табурет, а потому он долго не мог взобраться в седло, которое расторопный Хорхе укрепил на спине старого рысака. Конь прядал ушами, покорно стоя у топчана, с помощью которого маркиз на него садился. Наконец дон Карлос кое-как взгромоздился на рысака, выглядевшего не менее старым, чем Хорхе, помахал слуге и сыну и выехал за ворота имения.
Больше Хуан и верный старый Хорхе уже не видели его в добром здравии. Достойный гранд вернулся в следующее воскресенье, но не на коне, а пешком и без своего хоть и старого, но еще хорошего выходного камзола. Это было еще не так ужасно, как то, что дон Карлос окончательно потерял рассудок. После беглого осмотра, проведенного тут же приглашенным Хуаном в дом викарием, последний признал маркиза де Карабаса сумасшедшим. Причем дон Карлос во время осмотра сильнейшим образом возбудился и начал кидаться на окружающих, а потому викарий объявил его буйным и потребовал сей же час посадить маркиза под замок.
Вот и сбылось пророческое видение Хуана. Его отца посадили не просто под замок, а прибили к стене в одной из комнат длинную цепь, окончание которой надели маркизу на талию. Вид отца, посаженного на цепь и без конца бормочущего что-то себе под нос, был ужасен.
Так юный Хуан де Карабас потерял обоих родителей. Вскоре он выяснил, что дон Карлос, едва оказавшись в столице Кастилии, тут же направился прямо к архиепископу Севильскому. Во время приема удостоенный чести маркиз безапелляционно объявил, что только его гений способен спасти христианский мир от нашествия еретиков и неверных. В это время у кардинала Испании и архиепископа Севильского Гонсалеса де Мендосы гостил глава недавно введенной в Испании инквизиции. Сам архиепископ, известный своим пристрастием к роскоши и всему утонченному, терпеть не мог разного рода одержимых, тем более спятивших на религиозной почве. Поэтому он без всякого удовольствия выслушал заявление дона Карлоса. Великий инквизитор, напротив, был само внимание. Однако, увидев на листе бумаги вместо креста тщательно нарисованный циркуль, он пришел в неописуемую ярость. Накричав на несчастного кабальеро и назвав его действия кощунственными, Великий инквизитор Торквемада с молчаливого благословения кардинала велел отцу Хуана убираться прочь, тут же порвав и растоптав кропотливый труд трех лет. С этого момента рассудок маркиза де Карабаса окончательно помутился.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
После того как помешавшийся в уме глава семейства де Карабасов был посажен под замок, Хуан и старик Хорхе сели в большой комнате за стол друг напротив друга и стали держать совет. Верный слуга сообщил юному де Карабасу, что хоть его отец еще жив и согласно испанским законам Хуан не может называться маркизом, он все равно уже стал доном, то есть главой семьи. Теперь на плечи в одночасье возмужавшего наследника ложатся многочисленные обязанности, добавил Хорхе, глядя своими добрыми глазами на внимательно смотревшего на него мальчика.
– Милый Хорхе, скажи не скрывая, что сейчас лежит у нас в кошеле? – пытливо спросил слугу Хуан.
Слуга тяжело вздохнул:
– Ничего, дон Хуан. Ни единого дуката.
Далее Хорхе поведал мальчику, какими еще «богатствами» он располагает. Оказалось, что от некогда обширных земель вокруг Карабаса, ранее принадлежащих их старинному роду, дон Карлос владеет лишь полем за селением, на котором благодаря грезам юного Хуана раскинулось ныне кладбище животных.
– И это все? – поразился новый господин.
Старик Хорхе пожал плечами, дескать, ничего не поделаешь, таков рок, довлеющий славному роду Карабасов.
– А как же сундуки? – не унимался Хуан. – Что хранится в сундуках, которые стоят в кабинете моего несчастного отца?
– Они пусты, – был ответ.
С помрачневшим лицом юный маркиз замолчал, глядя в темный потолок своего убогого жилища. И тут своды потолка унеслись ввысь, раздвигаясь и расталкивая пространство и время. Хуан грезил, будто он оказался в огромном светлом зале, стены которого сплошь завешаны прекрасными картинами, пол выложен в виде замечательной мозаики, а вокруг него стоит самая красивая мебель, которую только можно себе представить. Посреди зала на золоченом троне восседал папа римский. Он жестом подозвал к себе быка, спокойно стоявшего поодаль, рядом с Хуаном. «Мой дорогой, мы повелеваем, пусть этот славный муж будет достойным моего благословения». Бык подошел к мальчику и преклонил перед ним колена, передавая тем самым папское благословение. Его длинный алый язык змеей выполз изо рта быка и подмел мозаичный пол перед ногами мальчика.
Хуан очнулся от оцепенения, которое нападало на него всякий раз, как он грезил наяву. Старый Хорхе все еще сидел напротив, правда успев за это время задремать. Точно так же дремал он, приклонив голову на стол, напротив дона Карлоса в день, когда родился Хуан.
– Я понял! – воскликнул юный маркиз, будя слугу. – Понял, что это значит. Чтобы все было именно так, как мне только что привиделось, надо выжить. Выжить любой ценою. Мы должны продать ту землю за селением! – провозгласил он оторопевшему Хорхе.
Решение, моментально принятое, было также молниеносно приведено в исполнение. Некий владетельный гранд из Севильи, приближенный короля Фердинанда, прибывший в Кастилию вместе с его свитой из Арагона, изъявил непременное желание устроить свое новое родовое гнездо именно в селении. Поэтому он, не торгуясь, как и подобает настоящему аристократу, приобрел земельный участок, на котором располагалось небольшое кладбище убиенных ради забавы животных, даже не зная о том, что там закопано.
Получив деньги, юный Хуан проявил характер. После стольких лет полуголодного существования он не стал с ребячливой поспешностью проматывать остатки некогда крупного состояния, а бережливо припрятал золотые дукаты. Для этого они вместе с Хорхе, прихватив с собой лопату и заступ, вышли ночною порой в патио и, выкопав порядочную яму прямо посреди дворика, уложили туда глиняный горшок с деньгами.
Аккуратно закопав сокровище и притоптав неровности земли, Хуан объявил верному слуге:
– Только мы знаем, где зарыты деньги. Теперь если что-то случится со мной, ты имеешь на них полное право.
Хорхе отрицательно замотал головой и сказал, что это господские деньги и пусть лучше у него отсохнет рука, чем он прикоснется к ним. На это Хуан разумно возразил, что он так поступает исключительно во благо своему несчастному отцу, чье бормотание иной раз переходило в безумные крики, разносящиеся по всему Карабасу.
– На эти деньги ты будешь содержать моего отца до конца его жизни. Если же и ты умрешь или сойдешь с ума, то перед этим передашь деньги викарию в церковь Святого Фомы Севильского, чтобы тот позаботился о моем больном отце.
Еще раз подивившись разумности доводов и предусмотрительности ребенка, старик подхватил лопату с заступом и вернулся следом за юным хозяином в дом.
С этого времени Хуан отдалился от своих товарищей по играм, высокомерно заявив им, что ему, как маркизу де Карабасу, коим он пока является только морально, и высокородному гранду, негоже якшаться с голытьбой. Теперь Хуан проводил свои дни в гордом одиночестве, чаще всего пребывая в грезах. Вскоре он перестал отличать явь от видений, постоянно преследовавших его, вызывая страх за его рассудок у доброго и верного Хорхе. Чтобы не докучать старику, Хуан часто уходил за селение и гулял по полям и лугам, живя той жизнью, которую ему подарила Природа, то есть в величественных и мрачных фантазиях. Только такого героя и могла породить Испания – самое мистическое и экзальтированное место на земле, с завидной регулярностью дающее миру блистательных гениев.
Во время одной из таких прогулок, размышляя над изгибами форм бычьих рогов, а также двадцатью восьмью способами их золочения, Хуан вышел к старинной ветряной мельнице, стоявшей далеко за селением около дороги, ведущей в Севилью. Та мельница была когда-то давным-давно построена одним из предков Хуана, а ныне стала заброшенным местом. По словам мальчишек из Карабаса, место это было нечистым, а на мельнице водились демоны.
Уже переставший отличать явь от грезы юный маркиз медленным шагом направился к мельнице. Ветер лениво крутил растрепанные крылья, которые скрипели и свистели, что придавало мельнице романтичный и одновременно жутковатый вид. Подойдя, Хуан неожиданно обнаружил сидевшего на мельничной ступеньке мужчину. Вид его был странен, однако уже привыкший не удивляться тому, что предлагали ему собственные глаза, де Карабас учтиво поклонился и присел рядом, искоса поглядывая на незнакомца. Было сразу заметно, что мужчина находится в том почтенном возрасте, когда мудрость окончательно берет верх над сердечными порывами, но тело еще крепко, а седина только-только серебрит виски и длинную бороду, спадавшую на красный камзол. Удивительным же и необычным во внешнем виде незнакомца был белоснежный крест, нашитый поверх камзола. Словно бы мужчина являлся рыцарем из тех далеких крестовых походов, о которых доводилось ранее читать Хуану. Да и запах, исходивший от одежды незнакомца, был не тем солоновато-сухим и сдержанным, каковой обычно исходил от кастильцев. Нет, запах шел терпкий, дурманящий голову. Это был запах далеких земель и великих походов, запах, пришедший вместе с незнакомцем откуда-то издалека, из тех мест, что были недавно открыты великими испанскими мореплавателями.
Все это в мгновение ока пронеслось в голове Хуана. И словно в подтверждение его мыслей, незнакомец хриплым, низким голосом, именно таким, каким обычно капитан командует матросам поднимать паруса, произнес:
– Как красива Испания. Вот так бы сидел под этой мельницей и любовался бы.
Хуан согласно кивнул головой.
– Только в Кастилии такое лазурное небо, – сказал он.
Незнакомец вскинул брови. Он не ожидал от столь юного на вид мальчугана разумных речей.
– Меня зовут брат Бернар, – представился мужчина. – Я из ордена Сантьяго. Вот уже месяц, как я вернулся из Вест-Индии, куда был отправлен орденом вместе с достославным доном Гарсиа, дабы проповедовать Слово Божье среди нечестивых язычников, населявших далекие земли. Теперь же я направляюсь в резиденцию нашего ордена. Однако путь мой лежит через столь прекрасную землю, что я никак не могу добраться до намеченной цели, наслаждаясь виденным и предаваясь постыдному безделью.
Сказав это, брат Бернар раскрыл плотной вязки котомку, вынул оттуда каравай хлеба, полголовы сыра и, разломив все это пополам, протянул половину угощения Хуану и принялся в задумчивости вкушать вторую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22