Так что мы уже лет десять поставляем мощные средства их подполью доморощенных либертарианцев.
Фестиваль… Когда прилетел Фестиваль, мы не представляли, что это такое. Знала бы я то, что ты рассказал мне по дороге, еще в Кламовке, меня бы здесь не было. И этого багажа тоже. Что, собственно, и есть главная цель всей эскапады. Когда аристократы низложили последний Совет рабочих и технологов около двухсот сорока лет назад, они разрушили все корнукопии, которые дал Эсхатон Новой Республике при ее основании. После этого они взяли под контроль рабочий класс, ограничив доступ к образованию, средствам производства и наложив тесные шоры на информационные технологии. Этот чемодан, Мартин, – полномасштабная корнукопия. Схемы любых конструкций, которые только могло придумать постиндустриальное общество двадцать первого века, лиофилизированные копии Библиотеки Конгресса, все, что душе угодно. Способна к самовоспроизведению. – Рашель остановилась, глубоко вздохнула. До опушки оставалось всего несколько метров. – Меня послали, чтобы передать ее подполью. Дать им в руки средство начать революцию.
– Начать ре… – Мартин уставился на Рашель. – Но ты опоздала.
– Вот именно. – Она дала ему время, чтобы до него дошло. – Я могу выполнить свое задание, просто на всякий случай, но не думаю, что…
Он покачал головой.
– И как мы будем из этой каши выбираться?
– Гм! Хороший вопрос. – Она повернулась и посмотрела на тающую капсулу, потом полезла в карман и вытащила несколько оптических шпионов. Василий бесцельно слонялся по опушке поляны. – В обычной ситуации я бы залегла на дно в старом городе и подождала бы. Через полгода, скажем, пришел бы торговый корабль. Но когда здесь Фестиваль…
– Корабли будут, – сказал Мартин абсолютно уверенно. – И раз у тебя с собой корнукопия, то у тебя в руках портативный военно-промышленный комплекс. Если он способен построить спасательную шлюпку, то я его наверняка смогу запрограммировать на производство чего угодно, что нужно нам для выживания, пока не представится шанс выбраться из этой богом забытой дыры. Верно?
– Похоже на то. – Она пожала плечами. – Но сперва я должна установить контакт с тем, к кому меня послали, хотя бы чтобы убедиться, что передача багажа бессмысленна. – Она зашагала обратно к посадочному модулю. – Этот Рубинштейн считается потрясающе умным для революционера. Он, наверное, будет знать, что…
Раздался далекий треск, будто хрустнула ветка. Василий на той стороне поляны бежал к чемодану. Рашель потянула Мартина к земле, стала нашаривать в кармане парализатор.
– Что это? – шепнуло он.
– Не знаю.
– Черт! Похоже, кто-то нас нашел. Кто бы это ни был. Очень рады познакомиться.
Огромное, горбатое, двуногое чудовище вылезло на поляну. К Мартину и Рашели обратилась разверстая пасть, похожая на дверь.
Рашель придержала Мартина рукой.
– Погоди. Не двигайся! Эта штука, блин, оснащена как танк. У нее со всех сторон сенсоры.
Тварь заковыляла к посадочному модулю и вдруг резко села на корточки. На землю вывалился длинный свернутый язык, на нем выросло что-то большое и шагнуло на луг. Оно повело головой из стороны в сторону, оглядывая спасательную шлюпку, прячущегося за ней Василия, всю поляну. Потом оно заговорило на удивление низким голосом:
– Привет вам. Мы приходим невоенно. Есть ли здесь Рашель Мансур?
Так, мой выход .
Она встала и прокашлялась.
– Кто хочет ее видеть?
Критикесса улыбнулась, показав весьма длинные клыки.
– Я Сестра Седьмая. Вы вовремя, у нас кризис!
* * *
У герцогского дворца народ начал собираться к вечеру. Приходили люди по одному, по двое, приползали контуженные, устраиваясь под закопченными внешними стенами. Похожи они были на любых других граждан Новой Республики, только чуть поунылее да чуть поскучнее прочих.
Робард стоял во дворе и смотрел на них из ворот. Двое из уцелевших матросов стояли на часах, с автоматами наготове – реликты временной власти. Кто-то нашел флаг, закопченный по краю, но вполне еще пригодный. Толпа стала собираться где-то через час после того, как флаг подняли гордо развеваться на ветерке. Пусть разбиты окна и поломана мебель, но они все еще солдаты Его Императорского Величества, и еще существуют по всем законам Бога и Императора правила, и эти правила будут соблюдаться – так указал адмирал, и так вели себя его люди.
Робард глубоко вздохнул. Укус насекомого? Очень, очень подозрительное насекомое . Но с тех пор, как оно ужалило адмирала, состояние старика заметно улучшилось. Левая щека висела парализованная, и пальцы ничего не чувствовали, но рука…
Робард и лейтенант Косов занесли своего престарелого подопечного в диспетчерскую, ругаясь и обливаясь потом на полуденной жаре. Сразу после этого Курца стал колотить припадок. Он кашлял, задыхался, хватал ртом воздух, бился в кресле. Робард боялся худшего, но пришел доктор Герц и засадил адмиралу здоровенный шприц с лошадиной дозой адреналина. Адмирал затих, дыша часто, как собака, а левый глаз его открылся и повернулся в сторону, ища Робарда.
– Что-нибудь случилось, господин адмирал? Что-нибудь вам принести?
– Постой. – Адмирал зашипел, мышцы его видимо напряглись. – Жарко очень. Но все так ясно… – Обе руки его задвигались, хватаясь за подлокотники кресла, и на глазах пораженного Робарда старик поднялся на ноги. – О мой Император! Я хожу!
Чувства Робарда при виде хозяина невозможно было описать. В основном это было удивление, но еще – еще присутствовала гордость. Старик не должен был встать; после инсульта он был наполовину парализован. Такие поражения бесследно не проходят, как сказал доктор. Но Курц встал и сделал неуверенный шаг вперед.
* * *
События по дороге от вышки к замку слились в неразборчивую пыльную полосу. Реквизированный транспорт, скачка по ухабам через опустевший город, где половина домов выгорела до фундамента, а на уцелевших выросли какие-то жуткие наросты. Замок – пустынный. Адмирала – в спальню герцога. Найти кухню, проверить, есть ли что-нибудь съедобное в огромных подземных кладовых. Кто-то вывесил флаг. Охрану – на ворота. Две робкие служанки, тихие, как компьютерные мыши, выбрались из укрытия и с реверансами вернулись к службе, от которой так давно были отлучены. Четкая подробность: сломанная мебель, сложенная как куча дров для отопления большого бального зала. Аварийные шторы – стальная сетка и паутинный шелк – развернутые на высоких разбитых окнах. Часовые с автоматами. Проверка водопровода. Мундиры в полуденной пыльной жаре. И суета, и деловитость.
Он улучил минутку вломиться в кабинет Гражданина фон Бека. Из революционных кадров никто не пробился так далеко в замок или не пережил активных контрмер. Все инструменты Куратора лежали готовыми к работе. Робард остановился проверить панель аварийного каузального канала, но его энтропию кто-то тщательно довел до максимума, хотя монитор полосы показывал, что осталось еще более пятидесяти процентов. Подтвердив свои худшие подозрения, Робард щедро воспользовался экзотическим инсектицидом, который хранил фон Бек, полил себя так обильно, что воздух посинел и дышать стало невозможно. Потом он сунул в карман небольшой предмет – запрещенный под страхом смерти всем, кроме работников ведомства Куратора, – вышел, запер за собой дверь и вернулся к обязанностям адмиральского камердинера.
Бесцельное скопление народа перед герцогским дворцом за это время незаметно превратилось в толпу. Озабоченные осунувшиеся лица смотрели на Робарда – лица людей, не очень понимающих, кто они, лишенных своего места в ходе вещей. Потерявшиеся люди, отчаянно ищущие за что зацепиться. Несомненно, многие из них примкнули к диссидентскому подполью, куда большее их число воспользовалось сингулярными условиями, порожденными Фестивалем, чтобы максимально расширить свои личные возможности. На многие грядущие годы, даже если Фестиваль завтра исчезнет, это захолустье будет населено гулями и колдунами, говорящим зверьем и ведьмами-прорицательницами. Некоторые не хотели перехода, расставания с человеческой сутью: существование в рутинной определенности – вот чего все они жаждали, и Фестиваль их этого лишил.
Действительно ли затаилась в задних рядах толпы армейская шинель? Человек с унылым лицом, полуголодный, которого в других обстоятельствах Робард счел бы бродягой, мог оказаться последним верным солдатом полка, полностью дезертировавшего. Поспешные суждения могут оказаться рискованными.
Он стал смотреть дальше. Пыль, поднятая на расстоянии примерно в полмили. Гм…
От входной двери открывался широкий коридор, и вел он к главной лестнице, к бальному залу и многим другим, более скромным помещениям. В другой ситуации камердинер воспользовался бы черным входом. Сегодня Робард вошел в широкие двери, предназначенные для послов и местной аристократии. Никто не следил за его пылящим движением через холл, размазывающим грязь по разбитым плиткам и минующим разбитые люстры. Он не остановился до входа в Звездную палату.
– …другая нога барашка. Лопни твои глаза, ты что, постучать не можешь?
Робард застыл в дверях. Адмирал сидел за столом губернатора, и ел мясо с овощами из погреба, а майор Леонов и двое других уцелевших офицеров штаба почтительно стояли рядом.
– Ваше превосходительство, приближается отряд революционеров. У нас пять минут, чтобы решить: драться или вести переговоры. Осмелюсь ли я предложить, чтобы вы вернулись к еде после того, как мы с ними разберемся?
Леонов обернулся к нему.
– Хам, ты смеешь беспокоить адмирала? Убирайся вон!
Робард поднял левую руку и показал карточку.
– Вы когда-нибудь такое видели?
Леонов побелел.
– Я… я…
– У меня нет на это времени, – бросил ему Робард. – Господин адмирал?
Курц глядел на него прищурившись.
– Давно?
Робард пожал плечами.
– Все время, что я с вами, ваше превосходительство. Ради вашей защиты. Как я уже доложил, в нашу сторону идет толпа с южного берега, через старый мост. У нас пять минут, чтобы решить, что делать, и я сомневаюсь, что мы привлечем этих людей на свою сторону, если начнем в них стрелять.
Курц кивнул.
– Тогда я буду с ними говорить.
Настал черед Робарда вытаращить глаза.
– Ваше превосходительство, я полагаю, что вам следует находиться в кресле, а не спорить с революционерами. Уверены ли вы…
– Да мне уже лет восемь так хорошо не бывало, молодой человек. У этих местных пчел какое-то странное жало.
– Да, можно и так сказать. Господин адмирал, я думаю, что это может быть… вмешательство. Фестиваль явным образом имеет доступ к широкому набору молекулярных технологий, помимо той, что так блестяще починила вашу нервно-сосудистую систему. Если Фестиваль хотел…
Курц поднял руку.
– Знаю. Но мы в любом случае в полной его власти. Я спущусь к этим людям и буду говорить. Среди толпы есть старики?
– Нет, – озадаченно ответил Робард. – Я не видел. То есть вы полагаете…
– Излечение старости – весьма распространенное желание, – заметил Курц. – Прикованная к постели развалина мечтает погибнуть от рук ревнивого мужа, а не медсестры, которой надоело за ним горшки выносить. Если Фестиваль выполняет желания, как назвала это наша разведка… – Он встал. – Парадную форму, Роб. Хотя нет. Вы. Да, вы, Косов. Теперь вы мой ординарец, раз Робард оказался выше вас по чину. И все мои медали!
Леонов, белый как полотно, все еще трясся.
– Все нормально, – добродушно бросил Робард. – Я обычно не казню людей за грубость по отношению ко мне лично.
– Виноват! И… разрешите обратиться?
– Валяйте.
– С каких пор Надзиратель ведомства Куратора маскируется под слугу?
– Это началось, – Робард вытащил карманные часы и посмотрел на них, – примерно семь с половиной лет тому назад, по просьбе великого князя. Понимаете, слугу никто не замечает. А его превосходительство…
Вернулся Косов с регалиями адмирала, и Леонов с Робардом вышли на балкон, пока адмирал одевался.
– …не прямой наследник трона. Если вы меня понимаете.
Леонов понял, и его резкий вдох – вместе с анализаторами напряжения, встроенными в слуховые нервы, – сообщил Робарду все, что нужно было знать.
– Нет, Его Величество не опасался переворота, и верность адмирала вне сомнений. Но его личная харизма, его слава героя Республики, его широкая популярность придали определенную важность делу охраны его безопасности. Он может быть нам здесь полезен.
– А! – Леонов задумался. – Революционеры?
– Если он их толкнет, они посыплются, – решительно сказал Робард. – Все их самые сильные сторонники давно сбежали, такова природа сингулярности. Если же нет… – Он похлопал себя по карману. – У меня есть полномочия принимать чрезвычайные меры для защиты Республики, включая использование запрещенных технологий.
Леонов промакнул лоб носовым платком.
– Тогда этому бунту конец. Вы сломаете революционеров силой или политикой, назначите временного губернатора Его Величества, и через шесть месяцев тут будет порядок, если не считать крика.
– Я бы так не сказал. Даже если женщина с Земли была права – а я склонен верить ее словам, что Фестиваль не заинтересован в завоевании планеты в том смысле, в каком мы это понимаем, и тогда вся эта экспедиция превращается в дорогостоящую ошибку, – мы все равно потеряли две трети населения. Мы никогда не избавимся от вездесущего вируса широкополосной связи, которым Фестиваль заразил планету. Может быть, нам придется оставить эту колонию или, как минимум, установить строжайший карантин. Эти чертовы революционеры своего добились: джин выпущен из бутылки. Все, за что воевали наши предки, разорвано и пущено по ветру! Вирус вечной молодости на свободе и живет в пчелах, улицы вымощены несметными богатствами. Это же все обесценивает! – Он замолчал, перевел дыхание, сам смущенный собственным порывом. – Конечно, если мы подавим революционные кадры в Новом Петрограде, потом можем вычищать деревни по своему усмотрению…
Дверь Звездной палаты отворилась, и показался адмирал Курц, в золотых шнурах, алом кушаке и с полной грудью медалей, требовавшихся парадной формой. Он казался лет на десять моложе: седовласый патриций, воплощенный образ просвещенного диктатора, уверенно-властного.
– Итак, господа! Не выйти ли нам к толпе?
Он не зашагал уверенно – слишком атрофировались у него мышцы ног, – но шел без поддержки.
– Я думаю, это прекрасная идея, ваше превосходительство.
– Разумеется.
Леонов и старший куратор пристроились за адмиралом, идущим к лестнице.
– Сегодня закатывается солнце над анархией и беспорядком, господа. Лишь бы были у меня сегодня златые уста, и завтрашний день снова будет принадлежать нам.
И он вышел во двор обратиться к овцам, вернувшимся в лоно пастырей своих, хотя овцы еще сами об этом не знали.
* * *
На склоне холма, укрытого мумифицированными костями деревьев, лежала янтарная слеза размером с шарабан. Обгорелые телеграфные столбы, покрытые тонким слоем сажи, смотрели в небо; мелкие скелеты хрустели под сапогами Бури Рубинштейна, пока он бродил меж столбами, сопровождаемый кроликом размером с человека.
– Хозяин там , – заявил господин Кролик, показывая на странно искривленный ком.
Рубинштейн осторожно подошел, сцепив руки за спиной. Да, это определенно был янтарь – или что-то очень на него похожее. Мушки и пузырьки рассыпаны во внешних его слоях, темнота заволакивала сердцевину.
– Это кусок окаменевшей растительной смолы. Твой хозяин мертв, кролик. Зачем ты меня сюда привел?
Кролик расстроился. Длинные уши метнулись назад, распластались по черепу.
– Хозяин – там ! – Он переступил с ноги на ногу. – Когда напали мимы, хозяин звал на помощь.
Буря попытался утешить это создание:
– Я понимаю… – он осекся.
Что-то было внутри этого булыжника, что-то неразличимое, темное. И если подумать, все деревья вокруг тоже были трупами, прожаренные изнутри какой-то ужасной энергией. Стражи революции, напуганные лысенковским лесом, отказались идти в эту мертвую зону. Они толпились ниже по склону, обсуждая идеологическую необходимость искусственного развития нечеловеческих видов до разумных – один из них с пеной у рта возражал против предоставления кошкам обособленных больших пальцев и дара речи – и сравнивая свои все более и более причудливее имплантаты. Буря присмотрелся получше, чувствуя, что уходит в размытое двойное зрение, поскольку черви Государственного комитета по коммуникациям передавали ему свое видение. Что-то было внутри валуна, и это что-то мыслило – безыскусные неоформленные мысли, которые цеплялись за сотовую сеть Фестиваля, как младенец за материнскую юбку.
Глубоко вдохнув, Буря наклонился к бруску не-янтаря.
«Кто ты?» – спросил он беззвучно, ощущая руками гладкую теплую поверхность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Фестиваль… Когда прилетел Фестиваль, мы не представляли, что это такое. Знала бы я то, что ты рассказал мне по дороге, еще в Кламовке, меня бы здесь не было. И этого багажа тоже. Что, собственно, и есть главная цель всей эскапады. Когда аристократы низложили последний Совет рабочих и технологов около двухсот сорока лет назад, они разрушили все корнукопии, которые дал Эсхатон Новой Республике при ее основании. После этого они взяли под контроль рабочий класс, ограничив доступ к образованию, средствам производства и наложив тесные шоры на информационные технологии. Этот чемодан, Мартин, – полномасштабная корнукопия. Схемы любых конструкций, которые только могло придумать постиндустриальное общество двадцать первого века, лиофилизированные копии Библиотеки Конгресса, все, что душе угодно. Способна к самовоспроизведению. – Рашель остановилась, глубоко вздохнула. До опушки оставалось всего несколько метров. – Меня послали, чтобы передать ее подполью. Дать им в руки средство начать революцию.
– Начать ре… – Мартин уставился на Рашель. – Но ты опоздала.
– Вот именно. – Она дала ему время, чтобы до него дошло. – Я могу выполнить свое задание, просто на всякий случай, но не думаю, что…
Он покачал головой.
– И как мы будем из этой каши выбираться?
– Гм! Хороший вопрос. – Она повернулась и посмотрела на тающую капсулу, потом полезла в карман и вытащила несколько оптических шпионов. Василий бесцельно слонялся по опушке поляны. – В обычной ситуации я бы залегла на дно в старом городе и подождала бы. Через полгода, скажем, пришел бы торговый корабль. Но когда здесь Фестиваль…
– Корабли будут, – сказал Мартин абсолютно уверенно. – И раз у тебя с собой корнукопия, то у тебя в руках портативный военно-промышленный комплекс. Если он способен построить спасательную шлюпку, то я его наверняка смогу запрограммировать на производство чего угодно, что нужно нам для выживания, пока не представится шанс выбраться из этой богом забытой дыры. Верно?
– Похоже на то. – Она пожала плечами. – Но сперва я должна установить контакт с тем, к кому меня послали, хотя бы чтобы убедиться, что передача багажа бессмысленна. – Она зашагала обратно к посадочному модулю. – Этот Рубинштейн считается потрясающе умным для революционера. Он, наверное, будет знать, что…
Раздался далекий треск, будто хрустнула ветка. Василий на той стороне поляны бежал к чемодану. Рашель потянула Мартина к земле, стала нашаривать в кармане парализатор.
– Что это? – шепнуло он.
– Не знаю.
– Черт! Похоже, кто-то нас нашел. Кто бы это ни был. Очень рады познакомиться.
Огромное, горбатое, двуногое чудовище вылезло на поляну. К Мартину и Рашели обратилась разверстая пасть, похожая на дверь.
Рашель придержала Мартина рукой.
– Погоди. Не двигайся! Эта штука, блин, оснащена как танк. У нее со всех сторон сенсоры.
Тварь заковыляла к посадочному модулю и вдруг резко села на корточки. На землю вывалился длинный свернутый язык, на нем выросло что-то большое и шагнуло на луг. Оно повело головой из стороны в сторону, оглядывая спасательную шлюпку, прячущегося за ней Василия, всю поляну. Потом оно заговорило на удивление низким голосом:
– Привет вам. Мы приходим невоенно. Есть ли здесь Рашель Мансур?
Так, мой выход .
Она встала и прокашлялась.
– Кто хочет ее видеть?
Критикесса улыбнулась, показав весьма длинные клыки.
– Я Сестра Седьмая. Вы вовремя, у нас кризис!
* * *
У герцогского дворца народ начал собираться к вечеру. Приходили люди по одному, по двое, приползали контуженные, устраиваясь под закопченными внешними стенами. Похожи они были на любых других граждан Новой Республики, только чуть поунылее да чуть поскучнее прочих.
Робард стоял во дворе и смотрел на них из ворот. Двое из уцелевших матросов стояли на часах, с автоматами наготове – реликты временной власти. Кто-то нашел флаг, закопченный по краю, но вполне еще пригодный. Толпа стала собираться где-то через час после того, как флаг подняли гордо развеваться на ветерке. Пусть разбиты окна и поломана мебель, но они все еще солдаты Его Императорского Величества, и еще существуют по всем законам Бога и Императора правила, и эти правила будут соблюдаться – так указал адмирал, и так вели себя его люди.
Робард глубоко вздохнул. Укус насекомого? Очень, очень подозрительное насекомое . Но с тех пор, как оно ужалило адмирала, состояние старика заметно улучшилось. Левая щека висела парализованная, и пальцы ничего не чувствовали, но рука…
Робард и лейтенант Косов занесли своего престарелого подопечного в диспетчерскую, ругаясь и обливаясь потом на полуденной жаре. Сразу после этого Курца стал колотить припадок. Он кашлял, задыхался, хватал ртом воздух, бился в кресле. Робард боялся худшего, но пришел доктор Герц и засадил адмиралу здоровенный шприц с лошадиной дозой адреналина. Адмирал затих, дыша часто, как собака, а левый глаз его открылся и повернулся в сторону, ища Робарда.
– Что-нибудь случилось, господин адмирал? Что-нибудь вам принести?
– Постой. – Адмирал зашипел, мышцы его видимо напряглись. – Жарко очень. Но все так ясно… – Обе руки его задвигались, хватаясь за подлокотники кресла, и на глазах пораженного Робарда старик поднялся на ноги. – О мой Император! Я хожу!
Чувства Робарда при виде хозяина невозможно было описать. В основном это было удивление, но еще – еще присутствовала гордость. Старик не должен был встать; после инсульта он был наполовину парализован. Такие поражения бесследно не проходят, как сказал доктор. Но Курц встал и сделал неуверенный шаг вперед.
* * *
События по дороге от вышки к замку слились в неразборчивую пыльную полосу. Реквизированный транспорт, скачка по ухабам через опустевший город, где половина домов выгорела до фундамента, а на уцелевших выросли какие-то жуткие наросты. Замок – пустынный. Адмирала – в спальню герцога. Найти кухню, проверить, есть ли что-нибудь съедобное в огромных подземных кладовых. Кто-то вывесил флаг. Охрану – на ворота. Две робкие служанки, тихие, как компьютерные мыши, выбрались из укрытия и с реверансами вернулись к службе, от которой так давно были отлучены. Четкая подробность: сломанная мебель, сложенная как куча дров для отопления большого бального зала. Аварийные шторы – стальная сетка и паутинный шелк – развернутые на высоких разбитых окнах. Часовые с автоматами. Проверка водопровода. Мундиры в полуденной пыльной жаре. И суета, и деловитость.
Он улучил минутку вломиться в кабинет Гражданина фон Бека. Из революционных кадров никто не пробился так далеко в замок или не пережил активных контрмер. Все инструменты Куратора лежали готовыми к работе. Робард остановился проверить панель аварийного каузального канала, но его энтропию кто-то тщательно довел до максимума, хотя монитор полосы показывал, что осталось еще более пятидесяти процентов. Подтвердив свои худшие подозрения, Робард щедро воспользовался экзотическим инсектицидом, который хранил фон Бек, полил себя так обильно, что воздух посинел и дышать стало невозможно. Потом он сунул в карман небольшой предмет – запрещенный под страхом смерти всем, кроме работников ведомства Куратора, – вышел, запер за собой дверь и вернулся к обязанностям адмиральского камердинера.
Бесцельное скопление народа перед герцогским дворцом за это время незаметно превратилось в толпу. Озабоченные осунувшиеся лица смотрели на Робарда – лица людей, не очень понимающих, кто они, лишенных своего места в ходе вещей. Потерявшиеся люди, отчаянно ищущие за что зацепиться. Несомненно, многие из них примкнули к диссидентскому подполью, куда большее их число воспользовалось сингулярными условиями, порожденными Фестивалем, чтобы максимально расширить свои личные возможности. На многие грядущие годы, даже если Фестиваль завтра исчезнет, это захолустье будет населено гулями и колдунами, говорящим зверьем и ведьмами-прорицательницами. Некоторые не хотели перехода, расставания с человеческой сутью: существование в рутинной определенности – вот чего все они жаждали, и Фестиваль их этого лишил.
Действительно ли затаилась в задних рядах толпы армейская шинель? Человек с унылым лицом, полуголодный, которого в других обстоятельствах Робард счел бы бродягой, мог оказаться последним верным солдатом полка, полностью дезертировавшего. Поспешные суждения могут оказаться рискованными.
Он стал смотреть дальше. Пыль, поднятая на расстоянии примерно в полмили. Гм…
От входной двери открывался широкий коридор, и вел он к главной лестнице, к бальному залу и многим другим, более скромным помещениям. В другой ситуации камердинер воспользовался бы черным входом. Сегодня Робард вошел в широкие двери, предназначенные для послов и местной аристократии. Никто не следил за его пылящим движением через холл, размазывающим грязь по разбитым плиткам и минующим разбитые люстры. Он не остановился до входа в Звездную палату.
– …другая нога барашка. Лопни твои глаза, ты что, постучать не можешь?
Робард застыл в дверях. Адмирал сидел за столом губернатора, и ел мясо с овощами из погреба, а майор Леонов и двое других уцелевших офицеров штаба почтительно стояли рядом.
– Ваше превосходительство, приближается отряд революционеров. У нас пять минут, чтобы решить: драться или вести переговоры. Осмелюсь ли я предложить, чтобы вы вернулись к еде после того, как мы с ними разберемся?
Леонов обернулся к нему.
– Хам, ты смеешь беспокоить адмирала? Убирайся вон!
Робард поднял левую руку и показал карточку.
– Вы когда-нибудь такое видели?
Леонов побелел.
– Я… я…
– У меня нет на это времени, – бросил ему Робард. – Господин адмирал?
Курц глядел на него прищурившись.
– Давно?
Робард пожал плечами.
– Все время, что я с вами, ваше превосходительство. Ради вашей защиты. Как я уже доложил, в нашу сторону идет толпа с южного берега, через старый мост. У нас пять минут, чтобы решить, что делать, и я сомневаюсь, что мы привлечем этих людей на свою сторону, если начнем в них стрелять.
Курц кивнул.
– Тогда я буду с ними говорить.
Настал черед Робарда вытаращить глаза.
– Ваше превосходительство, я полагаю, что вам следует находиться в кресле, а не спорить с революционерами. Уверены ли вы…
– Да мне уже лет восемь так хорошо не бывало, молодой человек. У этих местных пчел какое-то странное жало.
– Да, можно и так сказать. Господин адмирал, я думаю, что это может быть… вмешательство. Фестиваль явным образом имеет доступ к широкому набору молекулярных технологий, помимо той, что так блестяще починила вашу нервно-сосудистую систему. Если Фестиваль хотел…
Курц поднял руку.
– Знаю. Но мы в любом случае в полной его власти. Я спущусь к этим людям и буду говорить. Среди толпы есть старики?
– Нет, – озадаченно ответил Робард. – Я не видел. То есть вы полагаете…
– Излечение старости – весьма распространенное желание, – заметил Курц. – Прикованная к постели развалина мечтает погибнуть от рук ревнивого мужа, а не медсестры, которой надоело за ним горшки выносить. Если Фестиваль выполняет желания, как назвала это наша разведка… – Он встал. – Парадную форму, Роб. Хотя нет. Вы. Да, вы, Косов. Теперь вы мой ординарец, раз Робард оказался выше вас по чину. И все мои медали!
Леонов, белый как полотно, все еще трясся.
– Все нормально, – добродушно бросил Робард. – Я обычно не казню людей за грубость по отношению ко мне лично.
– Виноват! И… разрешите обратиться?
– Валяйте.
– С каких пор Надзиратель ведомства Куратора маскируется под слугу?
– Это началось, – Робард вытащил карманные часы и посмотрел на них, – примерно семь с половиной лет тому назад, по просьбе великого князя. Понимаете, слугу никто не замечает. А его превосходительство…
Вернулся Косов с регалиями адмирала, и Леонов с Робардом вышли на балкон, пока адмирал одевался.
– …не прямой наследник трона. Если вы меня понимаете.
Леонов понял, и его резкий вдох – вместе с анализаторами напряжения, встроенными в слуховые нервы, – сообщил Робарду все, что нужно было знать.
– Нет, Его Величество не опасался переворота, и верность адмирала вне сомнений. Но его личная харизма, его слава героя Республики, его широкая популярность придали определенную важность делу охраны его безопасности. Он может быть нам здесь полезен.
– А! – Леонов задумался. – Революционеры?
– Если он их толкнет, они посыплются, – решительно сказал Робард. – Все их самые сильные сторонники давно сбежали, такова природа сингулярности. Если же нет… – Он похлопал себя по карману. – У меня есть полномочия принимать чрезвычайные меры для защиты Республики, включая использование запрещенных технологий.
Леонов промакнул лоб носовым платком.
– Тогда этому бунту конец. Вы сломаете революционеров силой или политикой, назначите временного губернатора Его Величества, и через шесть месяцев тут будет порядок, если не считать крика.
– Я бы так не сказал. Даже если женщина с Земли была права – а я склонен верить ее словам, что Фестиваль не заинтересован в завоевании планеты в том смысле, в каком мы это понимаем, и тогда вся эта экспедиция превращается в дорогостоящую ошибку, – мы все равно потеряли две трети населения. Мы никогда не избавимся от вездесущего вируса широкополосной связи, которым Фестиваль заразил планету. Может быть, нам придется оставить эту колонию или, как минимум, установить строжайший карантин. Эти чертовы революционеры своего добились: джин выпущен из бутылки. Все, за что воевали наши предки, разорвано и пущено по ветру! Вирус вечной молодости на свободе и живет в пчелах, улицы вымощены несметными богатствами. Это же все обесценивает! – Он замолчал, перевел дыхание, сам смущенный собственным порывом. – Конечно, если мы подавим революционные кадры в Новом Петрограде, потом можем вычищать деревни по своему усмотрению…
Дверь Звездной палаты отворилась, и показался адмирал Курц, в золотых шнурах, алом кушаке и с полной грудью медалей, требовавшихся парадной формой. Он казался лет на десять моложе: седовласый патриций, воплощенный образ просвещенного диктатора, уверенно-властного.
– Итак, господа! Не выйти ли нам к толпе?
Он не зашагал уверенно – слишком атрофировались у него мышцы ног, – но шел без поддержки.
– Я думаю, это прекрасная идея, ваше превосходительство.
– Разумеется.
Леонов и старший куратор пристроились за адмиралом, идущим к лестнице.
– Сегодня закатывается солнце над анархией и беспорядком, господа. Лишь бы были у меня сегодня златые уста, и завтрашний день снова будет принадлежать нам.
И он вышел во двор обратиться к овцам, вернувшимся в лоно пастырей своих, хотя овцы еще сами об этом не знали.
* * *
На склоне холма, укрытого мумифицированными костями деревьев, лежала янтарная слеза размером с шарабан. Обгорелые телеграфные столбы, покрытые тонким слоем сажи, смотрели в небо; мелкие скелеты хрустели под сапогами Бури Рубинштейна, пока он бродил меж столбами, сопровождаемый кроликом размером с человека.
– Хозяин там , – заявил господин Кролик, показывая на странно искривленный ком.
Рубинштейн осторожно подошел, сцепив руки за спиной. Да, это определенно был янтарь – или что-то очень на него похожее. Мушки и пузырьки рассыпаны во внешних его слоях, темнота заволакивала сердцевину.
– Это кусок окаменевшей растительной смолы. Твой хозяин мертв, кролик. Зачем ты меня сюда привел?
Кролик расстроился. Длинные уши метнулись назад, распластались по черепу.
– Хозяин – там ! – Он переступил с ноги на ногу. – Когда напали мимы, хозяин звал на помощь.
Буря попытался утешить это создание:
– Я понимаю… – он осекся.
Что-то было внутри этого булыжника, что-то неразличимое, темное. И если подумать, все деревья вокруг тоже были трупами, прожаренные изнутри какой-то ужасной энергией. Стражи революции, напуганные лысенковским лесом, отказались идти в эту мертвую зону. Они толпились ниже по склону, обсуждая идеологическую необходимость искусственного развития нечеловеческих видов до разумных – один из них с пеной у рта возражал против предоставления кошкам обособленных больших пальцев и дара речи – и сравнивая свои все более и более причудливее имплантаты. Буря присмотрелся получше, чувствуя, что уходит в размытое двойное зрение, поскольку черви Государственного комитета по коммуникациям передавали ему свое видение. Что-то было внутри валуна, и это что-то мыслило – безыскусные неоформленные мысли, которые цеплялись за сотовую сеть Фестиваля, как младенец за материнскую юбку.
Глубоко вдохнув, Буря наклонился к бруску не-янтаря.
«Кто ты?» – спросил он беззвучно, ощущая руками гладкую теплую поверхность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41