люди малость сходят с ума, только и всего. Внезапная передозировка изменений: бессмертие, биоинженерия, слабо-сверхчеловеческие работники с искусственным интеллектом, нанотехнология – вот такие вещи. Это не нападение.
– То есть вы хотите сказать, что они принесли сюда неограниченный обмен информацией? – спросил Василий.
– Ага, – отозвалась Рашель из-за консоли. – Мы годами самым ненавязчивым образом пытались объяснить вашим руководителям: информация хочет свободы. Но они не стали слушать. Сорок лет мы пытались. А тут появляется Фестиваль, который цензуру воспринимает как повреждение и направляет информацию в обход ее. Фестиваль не принимает ответ «нет» просто потому, что у него ни о чем нет мнения. Он просто существует.
– Но информация не свободна, не может быть свободна! Ну, есть некоторые вещи… Если каждый будет читать все, что захочет, может прочесть такое, что его испортит, развратит, правда ведь? И кощунственной порнографии люди будут уделять столько же внимания, сколько святой Библии! Можно будет строить заговоры против государства, друг против друга, и полиция не сможет за ними уследить и им помешать!
Мартин вздохнул.
– Ты все еще цепляешься за всякую государственность, да? До тебя не дошло, что я рассказывал? Что есть и другие способы организовать цивилизацию?
– Ну… – сконфуженно заморгал Василий. – То есть вы хотите сказать, что там, у вас, информация циркулирует свободно? И вы это разрешаете?
– Тут вопрос не в том, разрешаем или нет. А в том, чтобы признать, что помешать этому мы не можем. Пытаться этому помешать – лекарство, которое опаснее самой болезни.
– Но… но сумасшедшие могут состряпать биологическое оружие прямо у себя на кухне! Анархисты наберут силу ниспровергнуть государство, и никто не будет знать, кто он и где его страна. Будет распространяться мерзейшая чушь, и никто ее не остановит… – Василий замолчал, потом добавил жалобно: – Вы мне не верите?
– Да верим, – мрачно ответил Мартин. – Но ты послушай: перемены не всегда к худшему. Иногда свобода слова открывает клапан для сброса социального давления, которое иначе привело бы к революции. А в другие времена – то, против чего ты протестуешь, уваривается до неприятия всего, что нарушает статус кво. Ты в своем правительстве видишь защитное одеяло, пушистую теплую тряпку, которая всех защищает от всего плохого, и делает это постоянно. В Новой Республике распространено мнение, что люди, которых не держат крепко в узде, автоматически начинают вести себя плохо. Но там, откуда я родом, у людей хватает здравого смысла избегать того, что им вредно, а тех, кому не хватает – надо учить. Цензура просто загоняет болезнь внутрь.
– А террористы?
– Да, – перебила Рашель, – террористы. Всегда, мальчик, есть люди, которые считают, что поступают правильно, обрушивая несчастья на своих врагов. И ты абсолютно прав насчет состряпать биологическое оружие и распускать слухи. Но… – Она пожала плечами. – Жить, имея низкий фоновый уровень подобных явлений легче, чем жить под постоянным наблюдением и цензурой, над всеми и постоянно. – Вид у нее был мрачный. – Если ты думаешь, что плохо, когда террористы подкладывают под город атомную бомбу, то это ты не видел планет, где до предела доведена идея цензуры и наблюдения. А в таких местах… – Ее передернуло.
– Ты имеешь в виду что-нибудь конкретное? – глянул на нее Мартин.
– Не хочу об этом говорить, – сухо сказала она. – А тебе стыдно должно быть, что так мальчика разволновал. Неужто вы оба не чувствуете, как воздух завонялся?
– Ага. – Мартин зевнул во весь рот. – А что, скоро…
– Я вам не…
Громоносный хор ударов зазвучал по обшивке.
– …мальчик! – пискнул последнее слово Василий.
– Пристегнись, пацан. Через пять секунд главный заработает.
Мартин напрягся, автоматически затягивая ремень.
– Какова наша кривая спуска?
– Точка начала: десятисекундная корректировка, ускорение одна целая две десятых «же». Сидим тихо четыре минуты примерно, потом точка два – работаем два часа при ускорении два с четвертью «же». Заканчивается этот участок примерно в тысяче километров над поверхностью планеты. Через шестнадцать минут влетаем в атмосферу на скорости примерно четыре километра в секунду. У нас еще осталась кое-какая реактивная масса, но мне не хотелось бы запускать главный в воздухе, которым нам потом дышать, так что двигательный модуль мы сбрасываем, как только выходим на суборбитальную траекторию, и он вылетает на кладбищенскую орбиту с остатками горючего.
– А… – недоуменно начал Василий, – четыре километра в секунду – это не много?
– Да нет…
Объяснения Рашели прервал высокий рев, отбросивший всех пассажиров к задней переборке. Миновали десять секунд.
– Это всего лишь около двенадцатикратного числа Маха. И мы сперва сбросим двигатели. Но не волнуйся, в атмосфере мы быстро затормозим. Такие вещи делались еще во времена программы «Аполлон».
– «Аполлон»? Это когда полеты в космосе были еще только экспериментом?
Мартин заметил, что у Василия побелели костяшки пальцев, которыми он вцепился в подлокотники. Интересно.
– Ага, так, – небрежно ответила Рашель. – Конечно, в те времена на ядерной энергии не летали… Слушай, это было до Холодной войны или после?
– До того, думаю. Холодная война – это на тему, кто построит самый большой холодильник?
– Холодная война? – удивился Василий.
– На Земле она была, четыреста-пятьсот лет тому назад, – сказала Рашель.
– Но они умели такое делать, и даже не могли паровую машину построить?
– Да нет, паровые машины они строили, – бросил Мартин беспечно. – Но работали они на ископаемой нефти, которую жгли под котлами. Реакторы на делящихся элементах были редки и дороги.
– Как-то не очень надежно, – заметил Василий с сомнением. – Эта нефть – она же могла взорваться?
– Да, но Земля – планета старая и ранняя. Плохой баланс изотопов, даже урана-235 мало.
– По мне, так чертовски много, – мрачно буркнула Рашель.
– Мне кажется, вы мне голову морочите, и мне это не нравится. Вы такие умные, земляне, но знаете не все! Вы все равно не можете помешать террористам взрывать ваши города, а ваша так называемая развитость состоит в том, что собственные грязные побуждения не можете сдерживать – дурака валяете в политике, и с природой дурака валяете!
Буркнул трастер корректировки положения. Рашель протянула руку, взяла Мартина за плечо.
– Это он нас уел.
– Ага, прищучил по самое не балуйся.
Василий недоуменно посмотрел на них обоих, уши у него зарделись. Рашель засмеялась.
– Если это у тебя был йоркширский диалект, так я уэльский хорек, Мартин!
– Ладно, я готов засунуть тебя себе в штаны в любой день недели, милая. – Краем глаза он заметил, что у Василия покраснели уже не только уши, но и шея. – Привыкай к реальному миру, пацан. Странно мне, что твой начальник отпустил тебя без гувернера.
– Перестаньте называть меня ребенком!
Рашель повернулась вместе с креслом и посмотрела на него в упор.
– Но ты и есть ребенок, понимаешь. Даже в шестьдесят лет ты будешь для меня таковым. Пока ты ждешь, что кто-то – человек или организация – будет за тебя отвечать, ты ребенок. Ты можешь перетрахать все бордели на Новой Праге, но останешься школьником-переростком. – Она посмотрела на него грустно. – Что ты скажешь об отце, который никогда не дает детям вырасти? Вот именно это и думаю я о твоем правительстве.
– Но я не поэтому здесь! Я здесь, чтобы защищать Республику! Чтобы…
Главный двигатель вышел на критический режим и с басовитым ревом запустился на полную мощность, тряся капсулу, как ураган жестянку. Василия отбросило в гамак, он ловил ртом воздух. Рашель и Мартин утонули в креслах, придавленные двадцатью метрами в секунду за секунду ускорения: не пятьсот килограмм костедробильной гориллы входа в плотные слои атмосферы, но достаточно, чтобы лежать на спине и сосредоточиться на собственном дыхании.
Двигатель работал долго, унося капсулу от дрейфующих обломков битвы к неизвестному и непонятному рандеву.
СЛУЖБА ДОСТАВКИ
Оболочки двух израсходованных Вышибал, кувыркаясь, направлялись к краю системы со скоростью, превышающей скорость убегания от звезды. Они никому уже не были нужны, свою работу они сделали.
Рядом болтались остатки флота Новой Республики, подобно пеплу на горячем ветру. Две трети кораблей пузырились и пенились, их машинные отделения светились красным калением, а растворяющая слизь обдирала их. Металлическая пушистая плесень растекалась по корпусам гифами грибов, проникающих в сердцевину мертвых гниющих деревьев. Почти все остальные корабли уходили на полной тяге, выходя на траектории, ведущие в глубокий космос. Пространство возле планеты Рохард наполнилось воплями контрсигналов, помех, интерферометрических ложных целей – столь же эффективных, как щит на заднице у дикаря, удирающего под пулеметным огнем. Россыпи куда меньших судов продолжали тормозить, медленно приближаясь к планете. В основном оставшиеся Вышибалы не обращали на них внимания: от спасательных шлюпок обычно хлопот не бывало. И наконец, вплывая с расстояния в астрономические единицы, появились первые торговые корабли купеческого флота, всюду следующего за Фестивалем. Сигналы от них были весело-развлекательные, кричащие и дружелюбные: в отличие от новореспубликанцев, эти знали, что такое Фестиваль и как с ним обращаться.
Но Фестиваль едва заметил приближающихся Торговцев. Его внимание было занято другим: вскоре он должен был дать жизнь новому поколению, а сам увянуть и умереть.
Фабрики антиматерии, размером с континенты, сверлили дыры в огненной короне, глубоко в зоне искривленного пространства, сразу за фотосферой солнца Рохарда. Огромные кольца ускорителей плавали за охранными щитами, изолированные километрами вакуума; солнечные коллекторы, темнее ночи, впитывали энергию звезды – мегаватты на квадратный метр, – а мазеры сбрасывали излишний жар в межзвездную ночь. Каждую секунду в магнитных ловушках в сердце ускорителя появлялись миллиграммы антиматерии. Примерно каждые десять тысяч секунд очередной полезный и опасный груз в несколько граммов уходил в улетающем на луче грузовом модуле к зоне сборки звездного парусника вокруг Спутника. Этих фабрик были сотни – Фестиваль демонтировал крупное тело в поясе Койпера, чтобы их построить, и поместил весь комплекс в миллионе километров от поверхности светила. Теперь эти вложения окупались чистой энергией в объемах в миллионы раз больших, чем могла бы освоить планетная цивилизация.
Звездные парусники не были единственным грузом Фестиваля, как Критики и Край не были единственными пассажирами, посетившими поверхность Рохарда. Глубоко в биосфере планеты трудились Векторы, вооруженные обратной траскриптазой и странными искусственными хромосомами. Они входили в атмосферу над температурным поясом северного континента, распространяясь и ассимилируя содержимое эндогенной экосистемы. Сложные пищеварительные органы, снабженные средствами сплайсинга ДНК и дьявольски усложненными контрольными оперонами, ассимилировали и разлагали на хромосомы все, что проглатывали дети этого пакета. Системы обратной связи – не то чтобы сознательные, скорее растительные – сплеснивали работоспособные локальные выражения дизайна, выработанного тысячи лет назад, такого, который мог существовать на доступных местных строительных блоках, сконструированного сапрофита, оптимизированного под экологию планеты Рохард.
Массивные ламаркистсткие синцитии раскидывали корни по сосновому лесу, удушая деревья и заменяя их растениями, лишь похожими на бледные сосны. Это были плодовые тела, грибы, выросшие на переваренных останках целой экосистемы. Они росли быстро, специальные клетки в их сердцевине выделяли каталитические ферменты, нитрируя длинные молекулы полисахаридов, а во внешней коре проявлялись длинные электропроводные сосуды, подобно растительным нейронам.
Лесной паразит рос с невероятной скоростью, плодовые тела прибавляли по метру в день. Это был куда более долговременный проект, чем просто прокладка проводов к изолированной цивилизации, на которую наткнулся Фестиваль, и куда более масштабный, чем мог раньше представить себе кто-либо из разумных пассажиров. Все, что они видели, – это было распространение вторгшейся растительности, неприятной и иногда опасной эпидемии, которая следовала за Фестивалем вплотную, как мимы и другие существа Края. Придет сухой сезон, и лес Фестиваля будет представлять чудовищную опасностью из-за возможного пожара, но сейчас это была всего лишь интермедия, медленно продвигающаяся навстречу своей судьбе, которая постигнет ее, когда начнет умирать Фестиваль.
* * *
В пятидесяти километрах над океаном, за ударным фронтом плотных слоев атмосферы, двигаясь все еще с двенадцатикратной скоростью звука, спасательная шлюпка раскинула тормозные роторы и приготовилась к автовращению.
– Поневоле пожалеешь, что Адмиралтейство не расщедрилось на модель «Делюкс», – буркнул лейтенант Косов, когда капсула задергалась и затряслась в ионосфере, как горящий кусочек натрия на поверхности воды.
Майор Леонов глянул на него сердито – лейтенант икнул, будто получил кулаком в живот, и замолчал.
Тридцатью километрами ниже и на полторы тысячи километров ближе к побережью северного континента начал рассеиваться плазменный удар. Роторы, побелевшие на кончиках, вертелись в стратосфере, превращаясь в яркий размытый диск. Лежа в гамаках, экипаж ломал голову, как посадить сверхзвуковой вертолет на поле, где нет ни наземного контроля, ни наведения по приборам, да еще, скорее всего, осажденное противником. У Робарда кровь стыла в жилах, когда он об этом думал. Рефлекторно он покосился на хозяина: жизнь, посвященная уходу за адмиралом, приучила его к трудностям, но все же он глядел на него, ожидая приказа, решения, хотя старый боевой конь уже ничего не соображал.
* * *
– Как он? – спросил Робард.
Доктор Герц посмотрел на слугу.
– Как можно было ожидать, – ответил он. – Вы его лекарства с собой взяли?
Робард вздрогнул.
– Только очередные дозы. Слишком много было бутылочек…
– Ладно. – Герц пошарил в своем кожаном портфеле и вытащил наполненный шприц. – Настойку опия он принимал? Я такого назначения не помню, но…
– Насколько мне известно, нет. – Робард сглотнул слюну. – У него диабет, дискинезия, и… гм… ослабление памяти. И ноги, конечно. Но болей у него не было.
– Что ж, посмотрим, сможем ли мы его пробудить. – Герц поднял шприц и снял колпачок с иголки. – В другой ситуации я бы не стал так грубо встряхивать старика, да еще перед посадкой, да еще после инсульта, но сейчас…
На высоте двенадцать километров вертолет снизил скорость до удвоенной звуковой. Винты ревели диском громоносных молний, курс углом вдавался в берег, и там, где он пролегал, звери бежали в панике. Спасательная шлюпка теряла высоту, пока Герц делал свою пробуждающую инъекцию. Не прошло и минуты, как шлюпка сбросила скорость до дозвуковой, и новая пронзительная нота зазвучала в кабине. Робард инстинктивно поднял глаза.
– Кольцевые сопла снова включились, – пояснил Косов. – Так можно будет сесть на двигателях.
Адмирал застонал нечленораздельно, и Робард нагнулся к нему.
– Ваше превосходительство, вы меня слышите?
Спасательная шлюпка уходила в сторону со скоростью всего лишь в половину от звуковой. Яркий цилиндр огня вырывался из диска кончиков винтов, что образовали вокруг его середины размытый круг. Второй пилот несколько раз попытался вызвать Имперский контроль движения, но безрезультатно, и тревожно переглянулся со своим командиром. Пытаться сесть под прицелом зенитно-ракетных батарей гарнизона Лысого Черепа, не зная совершенно, кому принадлежит город – это хорошее испытание для нервов. А та же попытка с нехваткой горючего и с безнадежно больным адмиралом на борту…
Но не было даже и признака луча поискового радара, отражающегося от корпуса. И хотя шлюпка поднялась над горизонтом замка, приближаясь на вполне приличной скорости, четыреста километров в час, она не заслужила даже проблеска внимания от батарей противовоздушной обороны. Пилот перебросил выключатель интеркома.
– Поле все равно есть, хотя никто нам не отвечает. Наблюдаю его визуально, готовьтесь к прогулке по рытвинам.
Адмирал что-то неразборчиво промямлил и открыл глаза. Робард откинулся назад, сопла на кончиках винтов перестали реветь, и пилот оставшуюся мощность бросил на торможение, сбрасывая скорость и высоту.
– Бу-э! – произнес позеленевший лейтенант Косов.
– Терпеть не могу вертушек, – прошамкал адмирал.
Моторы затихли, и шлюпка опустилась на автовращении, как пятидесятитонное семечко клена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– То есть вы хотите сказать, что они принесли сюда неограниченный обмен информацией? – спросил Василий.
– Ага, – отозвалась Рашель из-за консоли. – Мы годами самым ненавязчивым образом пытались объяснить вашим руководителям: информация хочет свободы. Но они не стали слушать. Сорок лет мы пытались. А тут появляется Фестиваль, который цензуру воспринимает как повреждение и направляет информацию в обход ее. Фестиваль не принимает ответ «нет» просто потому, что у него ни о чем нет мнения. Он просто существует.
– Но информация не свободна, не может быть свободна! Ну, есть некоторые вещи… Если каждый будет читать все, что захочет, может прочесть такое, что его испортит, развратит, правда ведь? И кощунственной порнографии люди будут уделять столько же внимания, сколько святой Библии! Можно будет строить заговоры против государства, друг против друга, и полиция не сможет за ними уследить и им помешать!
Мартин вздохнул.
– Ты все еще цепляешься за всякую государственность, да? До тебя не дошло, что я рассказывал? Что есть и другие способы организовать цивилизацию?
– Ну… – сконфуженно заморгал Василий. – То есть вы хотите сказать, что там, у вас, информация циркулирует свободно? И вы это разрешаете?
– Тут вопрос не в том, разрешаем или нет. А в том, чтобы признать, что помешать этому мы не можем. Пытаться этому помешать – лекарство, которое опаснее самой болезни.
– Но… но сумасшедшие могут состряпать биологическое оружие прямо у себя на кухне! Анархисты наберут силу ниспровергнуть государство, и никто не будет знать, кто он и где его страна. Будет распространяться мерзейшая чушь, и никто ее не остановит… – Василий замолчал, потом добавил жалобно: – Вы мне не верите?
– Да верим, – мрачно ответил Мартин. – Но ты послушай: перемены не всегда к худшему. Иногда свобода слова открывает клапан для сброса социального давления, которое иначе привело бы к революции. А в другие времена – то, против чего ты протестуешь, уваривается до неприятия всего, что нарушает статус кво. Ты в своем правительстве видишь защитное одеяло, пушистую теплую тряпку, которая всех защищает от всего плохого, и делает это постоянно. В Новой Республике распространено мнение, что люди, которых не держат крепко в узде, автоматически начинают вести себя плохо. Но там, откуда я родом, у людей хватает здравого смысла избегать того, что им вредно, а тех, кому не хватает – надо учить. Цензура просто загоняет болезнь внутрь.
– А террористы?
– Да, – перебила Рашель, – террористы. Всегда, мальчик, есть люди, которые считают, что поступают правильно, обрушивая несчастья на своих врагов. И ты абсолютно прав насчет состряпать биологическое оружие и распускать слухи. Но… – Она пожала плечами. – Жить, имея низкий фоновый уровень подобных явлений легче, чем жить под постоянным наблюдением и цензурой, над всеми и постоянно. – Вид у нее был мрачный. – Если ты думаешь, что плохо, когда террористы подкладывают под город атомную бомбу, то это ты не видел планет, где до предела доведена идея цензуры и наблюдения. А в таких местах… – Ее передернуло.
– Ты имеешь в виду что-нибудь конкретное? – глянул на нее Мартин.
– Не хочу об этом говорить, – сухо сказала она. – А тебе стыдно должно быть, что так мальчика разволновал. Неужто вы оба не чувствуете, как воздух завонялся?
– Ага. – Мартин зевнул во весь рот. – А что, скоро…
– Я вам не…
Громоносный хор ударов зазвучал по обшивке.
– …мальчик! – пискнул последнее слово Василий.
– Пристегнись, пацан. Через пять секунд главный заработает.
Мартин напрягся, автоматически затягивая ремень.
– Какова наша кривая спуска?
– Точка начала: десятисекундная корректировка, ускорение одна целая две десятых «же». Сидим тихо четыре минуты примерно, потом точка два – работаем два часа при ускорении два с четвертью «же». Заканчивается этот участок примерно в тысяче километров над поверхностью планеты. Через шестнадцать минут влетаем в атмосферу на скорости примерно четыре километра в секунду. У нас еще осталась кое-какая реактивная масса, но мне не хотелось бы запускать главный в воздухе, которым нам потом дышать, так что двигательный модуль мы сбрасываем, как только выходим на суборбитальную траекторию, и он вылетает на кладбищенскую орбиту с остатками горючего.
– А… – недоуменно начал Василий, – четыре километра в секунду – это не много?
– Да нет…
Объяснения Рашели прервал высокий рев, отбросивший всех пассажиров к задней переборке. Миновали десять секунд.
– Это всего лишь около двенадцатикратного числа Маха. И мы сперва сбросим двигатели. Но не волнуйся, в атмосфере мы быстро затормозим. Такие вещи делались еще во времена программы «Аполлон».
– «Аполлон»? Это когда полеты в космосе были еще только экспериментом?
Мартин заметил, что у Василия побелели костяшки пальцев, которыми он вцепился в подлокотники. Интересно.
– Ага, так, – небрежно ответила Рашель. – Конечно, в те времена на ядерной энергии не летали… Слушай, это было до Холодной войны или после?
– До того, думаю. Холодная война – это на тему, кто построит самый большой холодильник?
– Холодная война? – удивился Василий.
– На Земле она была, четыреста-пятьсот лет тому назад, – сказала Рашель.
– Но они умели такое делать, и даже не могли паровую машину построить?
– Да нет, паровые машины они строили, – бросил Мартин беспечно. – Но работали они на ископаемой нефти, которую жгли под котлами. Реакторы на делящихся элементах были редки и дороги.
– Как-то не очень надежно, – заметил Василий с сомнением. – Эта нефть – она же могла взорваться?
– Да, но Земля – планета старая и ранняя. Плохой баланс изотопов, даже урана-235 мало.
– По мне, так чертовски много, – мрачно буркнула Рашель.
– Мне кажется, вы мне голову морочите, и мне это не нравится. Вы такие умные, земляне, но знаете не все! Вы все равно не можете помешать террористам взрывать ваши города, а ваша так называемая развитость состоит в том, что собственные грязные побуждения не можете сдерживать – дурака валяете в политике, и с природой дурака валяете!
Буркнул трастер корректировки положения. Рашель протянула руку, взяла Мартина за плечо.
– Это он нас уел.
– Ага, прищучил по самое не балуйся.
Василий недоуменно посмотрел на них обоих, уши у него зарделись. Рашель засмеялась.
– Если это у тебя был йоркширский диалект, так я уэльский хорек, Мартин!
– Ладно, я готов засунуть тебя себе в штаны в любой день недели, милая. – Краем глаза он заметил, что у Василия покраснели уже не только уши, но и шея. – Привыкай к реальному миру, пацан. Странно мне, что твой начальник отпустил тебя без гувернера.
– Перестаньте называть меня ребенком!
Рашель повернулась вместе с креслом и посмотрела на него в упор.
– Но ты и есть ребенок, понимаешь. Даже в шестьдесят лет ты будешь для меня таковым. Пока ты ждешь, что кто-то – человек или организация – будет за тебя отвечать, ты ребенок. Ты можешь перетрахать все бордели на Новой Праге, но останешься школьником-переростком. – Она посмотрела на него грустно. – Что ты скажешь об отце, который никогда не дает детям вырасти? Вот именно это и думаю я о твоем правительстве.
– Но я не поэтому здесь! Я здесь, чтобы защищать Республику! Чтобы…
Главный двигатель вышел на критический режим и с басовитым ревом запустился на полную мощность, тряся капсулу, как ураган жестянку. Василия отбросило в гамак, он ловил ртом воздух. Рашель и Мартин утонули в креслах, придавленные двадцатью метрами в секунду за секунду ускорения: не пятьсот килограмм костедробильной гориллы входа в плотные слои атмосферы, но достаточно, чтобы лежать на спине и сосредоточиться на собственном дыхании.
Двигатель работал долго, унося капсулу от дрейфующих обломков битвы к неизвестному и непонятному рандеву.
СЛУЖБА ДОСТАВКИ
Оболочки двух израсходованных Вышибал, кувыркаясь, направлялись к краю системы со скоростью, превышающей скорость убегания от звезды. Они никому уже не были нужны, свою работу они сделали.
Рядом болтались остатки флота Новой Республики, подобно пеплу на горячем ветру. Две трети кораблей пузырились и пенились, их машинные отделения светились красным калением, а растворяющая слизь обдирала их. Металлическая пушистая плесень растекалась по корпусам гифами грибов, проникающих в сердцевину мертвых гниющих деревьев. Почти все остальные корабли уходили на полной тяге, выходя на траектории, ведущие в глубокий космос. Пространство возле планеты Рохард наполнилось воплями контрсигналов, помех, интерферометрических ложных целей – столь же эффективных, как щит на заднице у дикаря, удирающего под пулеметным огнем. Россыпи куда меньших судов продолжали тормозить, медленно приближаясь к планете. В основном оставшиеся Вышибалы не обращали на них внимания: от спасательных шлюпок обычно хлопот не бывало. И наконец, вплывая с расстояния в астрономические единицы, появились первые торговые корабли купеческого флота, всюду следующего за Фестивалем. Сигналы от них были весело-развлекательные, кричащие и дружелюбные: в отличие от новореспубликанцев, эти знали, что такое Фестиваль и как с ним обращаться.
Но Фестиваль едва заметил приближающихся Торговцев. Его внимание было занято другим: вскоре он должен был дать жизнь новому поколению, а сам увянуть и умереть.
Фабрики антиматерии, размером с континенты, сверлили дыры в огненной короне, глубоко в зоне искривленного пространства, сразу за фотосферой солнца Рохарда. Огромные кольца ускорителей плавали за охранными щитами, изолированные километрами вакуума; солнечные коллекторы, темнее ночи, впитывали энергию звезды – мегаватты на квадратный метр, – а мазеры сбрасывали излишний жар в межзвездную ночь. Каждую секунду в магнитных ловушках в сердце ускорителя появлялись миллиграммы антиматерии. Примерно каждые десять тысяч секунд очередной полезный и опасный груз в несколько граммов уходил в улетающем на луче грузовом модуле к зоне сборки звездного парусника вокруг Спутника. Этих фабрик были сотни – Фестиваль демонтировал крупное тело в поясе Койпера, чтобы их построить, и поместил весь комплекс в миллионе километров от поверхности светила. Теперь эти вложения окупались чистой энергией в объемах в миллионы раз больших, чем могла бы освоить планетная цивилизация.
Звездные парусники не были единственным грузом Фестиваля, как Критики и Край не были единственными пассажирами, посетившими поверхность Рохарда. Глубоко в биосфере планеты трудились Векторы, вооруженные обратной траскриптазой и странными искусственными хромосомами. Они входили в атмосферу над температурным поясом северного континента, распространяясь и ассимилируя содержимое эндогенной экосистемы. Сложные пищеварительные органы, снабженные средствами сплайсинга ДНК и дьявольски усложненными контрольными оперонами, ассимилировали и разлагали на хромосомы все, что проглатывали дети этого пакета. Системы обратной связи – не то чтобы сознательные, скорее растительные – сплеснивали работоспособные локальные выражения дизайна, выработанного тысячи лет назад, такого, который мог существовать на доступных местных строительных блоках, сконструированного сапрофита, оптимизированного под экологию планеты Рохард.
Массивные ламаркистсткие синцитии раскидывали корни по сосновому лесу, удушая деревья и заменяя их растениями, лишь похожими на бледные сосны. Это были плодовые тела, грибы, выросшие на переваренных останках целой экосистемы. Они росли быстро, специальные клетки в их сердцевине выделяли каталитические ферменты, нитрируя длинные молекулы полисахаридов, а во внешней коре проявлялись длинные электропроводные сосуды, подобно растительным нейронам.
Лесной паразит рос с невероятной скоростью, плодовые тела прибавляли по метру в день. Это был куда более долговременный проект, чем просто прокладка проводов к изолированной цивилизации, на которую наткнулся Фестиваль, и куда более масштабный, чем мог раньше представить себе кто-либо из разумных пассажиров. Все, что они видели, – это было распространение вторгшейся растительности, неприятной и иногда опасной эпидемии, которая следовала за Фестивалем вплотную, как мимы и другие существа Края. Придет сухой сезон, и лес Фестиваля будет представлять чудовищную опасностью из-за возможного пожара, но сейчас это была всего лишь интермедия, медленно продвигающаяся навстречу своей судьбе, которая постигнет ее, когда начнет умирать Фестиваль.
* * *
В пятидесяти километрах над океаном, за ударным фронтом плотных слоев атмосферы, двигаясь все еще с двенадцатикратной скоростью звука, спасательная шлюпка раскинула тормозные роторы и приготовилась к автовращению.
– Поневоле пожалеешь, что Адмиралтейство не расщедрилось на модель «Делюкс», – буркнул лейтенант Косов, когда капсула задергалась и затряслась в ионосфере, как горящий кусочек натрия на поверхности воды.
Майор Леонов глянул на него сердито – лейтенант икнул, будто получил кулаком в живот, и замолчал.
Тридцатью километрами ниже и на полторы тысячи километров ближе к побережью северного континента начал рассеиваться плазменный удар. Роторы, побелевшие на кончиках, вертелись в стратосфере, превращаясь в яркий размытый диск. Лежа в гамаках, экипаж ломал голову, как посадить сверхзвуковой вертолет на поле, где нет ни наземного контроля, ни наведения по приборам, да еще, скорее всего, осажденное противником. У Робарда кровь стыла в жилах, когда он об этом думал. Рефлекторно он покосился на хозяина: жизнь, посвященная уходу за адмиралом, приучила его к трудностям, но все же он глядел на него, ожидая приказа, решения, хотя старый боевой конь уже ничего не соображал.
* * *
– Как он? – спросил Робард.
Доктор Герц посмотрел на слугу.
– Как можно было ожидать, – ответил он. – Вы его лекарства с собой взяли?
Робард вздрогнул.
– Только очередные дозы. Слишком много было бутылочек…
– Ладно. – Герц пошарил в своем кожаном портфеле и вытащил наполненный шприц. – Настойку опия он принимал? Я такого назначения не помню, но…
– Насколько мне известно, нет. – Робард сглотнул слюну. – У него диабет, дискинезия, и… гм… ослабление памяти. И ноги, конечно. Но болей у него не было.
– Что ж, посмотрим, сможем ли мы его пробудить. – Герц поднял шприц и снял колпачок с иголки. – В другой ситуации я бы не стал так грубо встряхивать старика, да еще перед посадкой, да еще после инсульта, но сейчас…
На высоте двенадцать километров вертолет снизил скорость до удвоенной звуковой. Винты ревели диском громоносных молний, курс углом вдавался в берег, и там, где он пролегал, звери бежали в панике. Спасательная шлюпка теряла высоту, пока Герц делал свою пробуждающую инъекцию. Не прошло и минуты, как шлюпка сбросила скорость до дозвуковой, и новая пронзительная нота зазвучала в кабине. Робард инстинктивно поднял глаза.
– Кольцевые сопла снова включились, – пояснил Косов. – Так можно будет сесть на двигателях.
Адмирал застонал нечленораздельно, и Робард нагнулся к нему.
– Ваше превосходительство, вы меня слышите?
Спасательная шлюпка уходила в сторону со скоростью всего лишь в половину от звуковой. Яркий цилиндр огня вырывался из диска кончиков винтов, что образовали вокруг его середины размытый круг. Второй пилот несколько раз попытался вызвать Имперский контроль движения, но безрезультатно, и тревожно переглянулся со своим командиром. Пытаться сесть под прицелом зенитно-ракетных батарей гарнизона Лысого Черепа, не зная совершенно, кому принадлежит город – это хорошее испытание для нервов. А та же попытка с нехваткой горючего и с безнадежно больным адмиралом на борту…
Но не было даже и признака луча поискового радара, отражающегося от корпуса. И хотя шлюпка поднялась над горизонтом замка, приближаясь на вполне приличной скорости, четыреста километров в час, она не заслужила даже проблеска внимания от батарей противовоздушной обороны. Пилот перебросил выключатель интеркома.
– Поле все равно есть, хотя никто нам не отвечает. Наблюдаю его визуально, готовьтесь к прогулке по рытвинам.
Адмирал что-то неразборчиво промямлил и открыл глаза. Робард откинулся назад, сопла на кончиках винтов перестали реветь, и пилот оставшуюся мощность бросил на торможение, сбрасывая скорость и высоту.
– Бу-э! – произнес позеленевший лейтенант Косов.
– Терпеть не могу вертушек, – прошамкал адмирал.
Моторы затихли, и шлюпка опустилась на автовращении, как пятидесятитонное семечко клена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41