— Ив Киллисе.
— Ив Мейселунге.
Я молчал. Я вслушивался с бесконечной радостью в голоса этих людей, десять минут тому назад занятых пустою болтовней, а теперь сосредоточенно и важно слагавших самый пышный хор похвал по адресу моего друга. Энтаг, Мейселунг! То были славные имена сирийской эпопеи — единственные, которые сумели запомнить эти праздные люди. Что стоят сверкающие взмахи сабли рядом с ежедневным величайшим напряжением сил! Что значит величайший риск сражения рядом с неисчислимой вереницей страданий, за которые ни одна звезда никогда не засверкает на ленте Вальтера! Вопль бедного безвестного часового, задушенного в ночи; умерший от лихорадки во время стоянки друг, тело которого невозможно увезти с собой и надо похоронить где попало, — друг, чьи несчастные кости будут вечно попираемы ордами кочевников; родник, к которому стремились три дня и который оказался иссякшим; грозные бедуины, появляющиеся на гребне песчаного холма, о которых не известно, являются ли они представителями дружеского племени или разведчиками разбойничьей шайки, в двадцать раз превосходящей числом подвластных тебе солдат; приказы, которые отдаешь, которые надо отдавать даже тогда, когда не знаешь, хватит ли сил их выполнить… Ах, Вальтер — такой грубый и добрый, такой простой и великий…
Однако мне начинало казаться, что он никогда не расстанется со своими авиаторами.
— Вот он! — воскликнул Блари.
Перед Вальтером бежала его борзая собака Калед. Она почуяла меня, узнала, прыгнула мне на грудь. Я погладил ее узкую птичью голову, маленькие ушки, коротко обрезанные, для того чтобы предохранить их от укусов лисицы.
— Вот наконец и ты! Можно подумать, что ты не очень-то торопишься увидеться со мной.
Он пожал мне руку, взял стул. Ни одна хорошенькая женщина, сев рядом с Блари или Рошем, не вызвала бы в них того горделивого волнения, какое они почувствовали в эту минуту.
Но Вальтер не ответил на мои слова. А когда я снова повторил, холодно спросил:
— Как твоя рука?
— Лучше. А ты как поживаешь?
— Хорошо, спасибо.
Его тон способен был рассеять радость встречи. Вальтер дулся на меня. Мною тотчас же овладело желание как можно скорее объясниться с ним.
— Где мы обедаем?
— Я оставил за собой столик в Табари, — сказал он, — отправимся, если хочешь.
— К твоим услугам.
— Вы поедете с нами? — спросил он лейтенантов.
— Очень благодарны, капитан, но мы пригласили в собрание приехавших товарищей.
— Значит, до вечера. Мы ведь, конечно, в конце концов встретимся в каком-нибудь кабаке.
В Табари, самом элегантном ресторане города, мы встретили большую группу постоянных посетителей Курзала, в том числе Гобсона с двумя дамами в розовом, уже готовых сесть за стол.
В первые десять минут мы не обменялись ни единым словом. Я чувствовал в Вальтере обдуманное желание устроить мне сцену, но ему не хотелось начинать. Он ожидал повода. Не в силах выносить дольше такое положение, я решил помочь ему.
— Итак, ты завтра уезжаешь в отпуск?
— Да.
Он играл своим ножом.
— У меня уже заказано место. Конечно, я мог бы отсрочить отъезд, если бы…
— Если бы?
— Да задержать его хотя бы на четыре-пять дней, чтобы иметь возможность уехать с тобой. Я даже немного рассчитывал на это.
— Как мог ты на это рассчитывать?
— Очень просто. Из госпиталя ты первое время писал своим старым товарищам из Пальмиры. Таким образом, мы Узнали, что срок твоего отъезда, по выздоровлению, предполагается в конце апреля. Затем твои письма прекратились.
Тогда мы придумали получать о тебе известия другим способом. Нам было известно, что ты поправляешься и твоя выписка из госпиталя не затянется. Приближался срок моего собственного отпуска, и я уехал в Бейрут с мыслью проделать путешествие вместе с тобой — до Марселя, а может быть, и до Парижа. Вот и все!
Я молчал. Вальтер занялся расстегиванием ошейника своей борзой. Я видел, что разговор придется опять начинать мне.
— Там все здоровы?
— Где?
— В полку, конечно.
— Ты очень любезен! Все здоровы.
— Руссель?
— Здоров.
— Д'Оллон?
— Тоже. Он уедет в отпуск, когда вернусь я.
— А маленький Ферьер?
— У него была лихорадка по приезде и затем еще дня три на Евфрате. Теперь он совсем молодцом. Думаю, из него будет толк.
— Он знает, чего ему держаться.
— Да, ты прав.
— А ты?
— Я?
Вальтер тихо рассмеялся.
— Тебе стоит только взглянуть на меня.
— У вас было неспокойно это время?
— Порядком. Когда тебя ранили, поход против руаллахов приближался к концу. Я думаю, что на некоторое время они успокоились. Тогда нас заставили немного продвинуться влево по направлению к Евфрату, который мы и перешли между Мейденом и устьем Кабура. Дело заключалось в том, чтобы подстеречь маммаров на месте их летней стоянки. Затем одна из их шаек сняла наш пост. Мы пошли за ней.
— Одной колонной?
— Нет, тремя. Руссель, твой заместитель, пошел по правому берегу до Абукемала и затем поднялся вдоль английской границы. Д'Оллон шел по левому берегу Евфрата до Ракки. Мы считали, что на его долю придется меньше всего дела. Я же с Ферьером и с остатками отряда направился на Хассече, где назначил свидание Русселю. Мне пришлось ждать его целую неделю.
— Почему?
— Думая, что опередил меня, он позволил себе маленькую прогулку до Тигра. Ты ведь знаешь Русселя.
— И у него не было стычек с курдами?
— Ни одной. Он не потерял ни одного человека, ни одного верблюда. Так же, как и я, впрочем. Вот д'Оллон действительно попал в драку сейчас же вслед за тем, как мы разошлись.
— Наскочили на бкейеров?
— Вот именно, — сказал Вальтер, кинув на меня взгляд, в котором я уловил оттенок радостного удовлетворения, — на бкейеров. Ты, значит, за три месяца не совсем еще забыл имена этих господ!
— Держу пари, что этими бкейерами командовал Али Бжун.
— У нас есть веские основания думать именно так, хотя он и не вручил нам своей визитной карточки. У д'Оллона было всего сорок человек. Бкейеров же насчитывалось три сотни. Д'Оллону удалось проскользнуть, но у него оказались убитые. Шесть туземцев и два француза, из них Францескини.
— Адъютант Францескини убит?
— Убит. Вчера я хлопотал о нем по канцеляриям. Узнавал о судьбе своего предложения представить его к медали. Будет ли ходатайство удовлетворено — не знаю. Нас недолюбливают в Главном штабе. Мы мешаем составителям рапортов, которые изображают страну замиренной.
— А убийцы бригадира Лаказа? — сказал я, уклоняясь от намека. — Вы разыскали их наконец?
— Да, — ответил он, — я их поймал.
— Каким образом? Он усмехнулся.
— Право, ты еще, кажется, находишь возможным интересоваться этими пустяками!
— Как же ты их поймал?
— О, очень просто. Между Тель-Каукебом и Хассече у нас был проводником бедуин-таи. И вот вечером, на бивуаке, этот парень нечаянно роняет свой кинжал… Кинжал Лаказа.
— И тогда?
— Тогда я приказал оставить его наедине со мной и двумя мегаристами, двумя здоровенными малыми, друзьями Лаказа. Понимаешь?
— И он признался?
— Да, он все рассказал! Убийцы были из племени таи, расположившегося как раз по соседству. Я действовал лично с десятью молодцами и Ферьером, которого надо еще воспитать. Представляешь себе сцену: рассвет, малочисленное племя — едва тридцать палаток, воющие собаки, разбегающиеся во все стороны женщины, мужчины, которые запутываются в веревках собственных палаток. Не понадобилось и пяти минут. Убийц было четверо.
— Ты взял их живыми?
— Живыми… Я узнал, что в Алепе, перед взводом, они Держались молодцами.
Рассказывая, он не переставал внимательно следить за тем, какое впечатление производит на меня его краткое повествование. Глаза его горели.
— Все это еще волнует тебя, — пробормотал он.
Мы молча опорожнили стаканы. Перед нашими глазами возникли одни и те же картины.
— А что мой мегари? — спросил я. — Что с ним?
— Который? Мешреф? На нем ездит Ферьер. Ему живется недурно.
— А, Ферьер!
Вальтер заговорил глубоким голосом:
— Эти животные положительно необыкновенны. Если ты вернешься к нам через полгода, — уверяю тебя, Мешреф тебя узнает.
И так как я ничего не ответил, повторил:
— Мешреф тебя узнает.
Я продолжал молчать. Вальтер громко постучал по столу.
— Счет! — воскликнул он. — И уберемся отсюда!.. Вот уже целый час вся эта публика глазеет на нас, как на каких-то заморских зверей. Замечательное удовольствие для тебя, нечего сказать!
На улице мы наняли экипаж.
— В отель «Бассул», — приказал Вальтер. У подъезда отеля он сказал мне:
— Я запру собаку в своей комнате. Сейчас вернусь. Расплатись с извозчиком.
Когда он вернулся, мы стали ходить взад и вперед по авеню де Франсе. Ночь стояла жаркая и влажная. С моря подымался густой туман. У наших ног плескалась и вздымалась белая бахрома волн.
Вдруг Вальтер остановился, облокотившись на парапет.
— Значит, — сказал он, — это правда?
— Что?
— Что ты никогда не вернешься туда, к нам?
— Я устал, — отвечал я, — врачи…
Он меня не слушал. Я чувствовал, что теперь, когда темнота скрывала его черты, он отдался всецело своему волнению.
— Тебе остаться здесь, тебе? Это немыслимо. Ты в Бейруте! Что тебе здесь делать?
— На службе у меня не будет недостатка в работе, — сказал я с легким раздражением. — А в свободное время я сумею придумать себе занятие. Буду работать для себя.
Он расхохотался.
— Все что хочешь, — только умоляю тебя, без лицемерия! Ты будешь работать? Как великолепно ты это сказал! Все вы таковы! Ты будешь работать в Бейруте! Где работать? Когда работать? Над чем работать? Скажи, многих ли ты знал, кто занимался здесь в военной школе или вообще где бы то ни было? Разве ты не знаешь, какой климат, какой воздух в этом городе? Он расслабляет человека, уничтожает его. Обращает его в какую-то тряпку. Работать, — да, так всегда говорят здесь сначала, когда приезжают. А хочешь, я скажу тебе, во что обратится здесь твоя жизнь? Или лучше скажи ты сам! Сколько часов ты провел в кафе за эти два дня? Ну-ка, сколько?
— Какие глупости, — возразил я. — Ведь я еще не устроился. Через неделю…
Он покачал головой.
— Через неделю, если в тебе еще останутся силы, ты поймешь, что я был прав. Во всяком случае, у тебя уже не будет сил бороться. Ты уже отдашься своей жалкой участи: утром — час в канцелярии для виду; после обеда — лимонад и теннис с разными кислыми девчонками; в семь часов — коктейль с замужними, более или менее молодыми дамами; ночью — виски и девочки из мюзик-холла, у которых ты будешь искать рассеяния тех душевных волнений, какие возбудит в тебе дневной флирт. Вот!
Его намерение было слишком очевидно; карикатура, которую он мне нарисовал, слишком отличалась от суровой перспективы, открытой мне накануне строгим полковником Приэром.
— Ты преувеличиваешь, — ответил я, смеясь.
— Преувеличиваю! — воскликнул он. — Хотел бы я думать, что преувеличиваю, но мне страшно за тебя, страшно, — понимаешь?
Одни и те же слова дважды на протяжении двух дней… Я вздрогнул от неприятного ощущения.
— Мне хотелось бы знать, чего, собственно, ты опасаешься? Он пожал плечами.
— Э, разве я знаю! Вот тебе пример. Ты всего два дня в Бейруте, но мог бы уже подметить, что здесь трудно прожить меньше чем на сто франков в день. Эти сто франков, эти сорок тысяч в год, есть ли они у тебя?
— Не скажешь ли ты мне, — возразил я с досадой, — как поступают те из наших товарищей — а их немало! — у которых нет таких денег.
— Ошибаешься, — отвечал Вальтер, говоривший теперь с удручающим спокойствием. — Большинство бейрутских офицеров имеют кое-какие деньги. Приехав в Сирию, чтобы сделать сбережения, они проедают здесь свои гроши. Есть и такие, у которых нет ничего, — я это знаю. Такие или делают долги, или же влачат в своих конурах такое существование, какое для тебя — уверяю тебя! — было бы совершенно невыносимо, судя по той манере, с какою ты только что обсуждал в Табари карту вин.
Он подумал и добавил:
— Я прекрасно знаю, — есть еще третья категория: это — Женатые. Но об этих я и говорить не хочу.
— Почему?
— Потому, что они офицеры только по имени. Я положил руку ему на плечо.
— Вальтер, выслушай меня.
— Ну?
— Вальтер, я не сержусь на тебя за эти слова. Не сержусь тем более, что, помнится, когда-то я говорил то же самое. Помнишь, это было в Алепе. Нам сообщили тогда о женитьбе одного из наших товарищей, Баранже. Неужели ты сказал бы сегодня то же самое, если бы узнал, что я женюсь?
— Да, — ответил он, — почему бы мне изменить свое мнение!
— Потому, что с тех пор капитан Баранже пал смертью храбрых при штурме Энтабы.
— Умирать одно, — возразил он, — а быть храбрым офицером — другое. То, что я говорил о Баранже, я скажу и о тебе. И даже больше.
— Даже больше?
— Да, потому что Баранже все равно остался бы служить в колониальных войсках. Женившись, он не жертвовал тем, чем пожертвуешь ты.
— Чем же я пожертвую?
Он взял меня за руку и сказал тоном, которого я никогда не забуду, — тоном, в котором упрек смешивался с чувством, способным вызвать самые безудержные слезы:
— Люсьен, Люсьен, неужели за такое короткое время ты мог забыть три года нашей совместной жизни?
Он почувствовал, что я слабею, и продолжал:
— Что ты мне сейчас сказал?.. Ведь это неправда? Эго только предположение? Тебе жениться — да это немыслимо! Такие люди, как ты, не женятся! Ведь это же неправда?
Я опустил голову.
— Нет, это правда! — ответил я.
Он не сделал ни единого движения. Я услышал только, как он тихо пробормотал:
— В таком случае, понимаю: все кончено.
— Войдем сюда, — произнес Вальтер.
Кажется, мы уже в шестой раз проходили перед электрическими фонарями кафешантана. Я молча последовал за своим товарищем.
В глубине залы на экране мелькали кадры кинокартины. Мы с трудом разыскали свободный столик в этой зале, темной, прокуренной и набитой публикой. Едва мы успели усесться, как вспыхнул свет. Мы увидели оркестр, группы посетителей за сто-
ликами, свободное пространство посередине, где в эту минуту собирались танцевать.
Публика состояла из туземцев, спокойно куривших свой кальян, унтер-офицеров и еще нескольких офицеров. Пять или шесть танцовщиц и певиц заведения, одетых в свои «рабочие» костюмы, с усталыми улыбками слонялись от столика к столику, равнодушно приставая к гостям с просьбой об угощении.
Зала была расположена на сваях, над волнами. Через окна, чернеющие в глубине ее, доносился шум моря и его йодистые испарения, насыщенные запахом ила. Ах, зачем Вальтер привел меня сюда.
К нам подошел официант.
— Подай что-нибудь, — кинул ему Вальтер, — что хочешь!.. Пепермент? Пусть будет пепермент.
Теперь он внимательно разглядывал кусочек льда, таявший в зеленом ликере, покрывая края рюмки седым налетом.
— Вальтер, — пробормотал я, — Вальтер!
— Ты, ты — женишься! — произнес он.
Голос его уже не звучал гневом, как раньше. Он прибавил еще:
— Пока ты мне этого не сказал, я еще надеялся. Думал, что ты вернешься к нам. Теперь — кончено!
Он повторил:
— Кончено!
Полотно экрана медленно свернулось, открыв маленькую сцену. Кино уступило место концерту. Появилась певица в лиловом платье. Под звон стаканов, бутылок, музыки она затянула печальным надтреснутым голосом свой унылый припев:
Что-то вспыхнет вновь и вновь:
То любовь!
То любовь!
Откинувшись на спинку стула, постукивая хлыстиком по мраморной крышке стола в такт ее словам, Вальтер принялся подпевать:
Что-то вспыхнет вновь и вновь…
— Слушай! — вскричал я, мне вдруг стало жутко. — Что мы здесь делаем? Уйдем скорей!
Он расхохотался.
— Э, ты скучен! Уходи, если хочешь… Но, знаешь, мне хочется познакомить тебя с Марусей. Это прелесть что за девчонка! Сейчас она придет пожелать нам доброго вечера, — она Уже кончила свой номер. Ее болтовня рассеет наше настроение. А это нам положительно необходимо.
— Вальтер!
— Прелестная девчонка, уверяю тебя. На что ты обижаешься?
Голос его вдруг стал низким и жестким.
— Видишь ли, эти женщины — настоящие жены для нас, бесприютных бродяг. Проведешь с такой одну только ночь, — и вот уж ты надолго получил противоядие, отвращение к более основательным глупостям.
Что-то вспыхнет вновь и вновь:
То любовь!
То любовь!
Маруся села между нами. Она была тоненькая, с робким взором и смешными остриженными волосами. Невозможно было видеть это жалкое существо без того, чтобы не подумать при этом о тех грошах, за которые можно было получить его.
Спустя несколько минут она робко заявила:
— Мне придется с вами расстаться.
— Почему? — спросил Вальтер, пробуждаясь от задумчивости.
— Потому что…
— Ну?
— Потому что, — она покраснела, — мне делают знаки оттуда мужчины, что пьют шампанское. Я должна сидеть с теми, кто пьет шампанское.
— Очаровательные нравы! — заметил Вальтер, разражаясь смехом.
Он стукнул по столу.
— Полдюжины шампанского сюда, — слышите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23