Свет погас. На экране замелькали кадры фильма.
— Это еще глупее, чем я думала, — сказала Ательстана, закуривая папиросу, когда окончился нежный эпизод.
В эту минуту две руки закрыли мне глаза.
— Это я!.. Кто я? Угадай.
Я быстро повернулся и увидел Марусю. Она не заметила присутствия графини Орловой. Поняв свою ошибку, она остановилась у стола, испуганная моим взбешенным видом.
— Я не заметила. Простите… Ательстана смотрела на нее, улыбаясь.
— Познакомьте нас, — сказала она мне.
Я был ошеломлен и молчал, поэтому она обратилась прямо к танцовщице.
— Мне уже много раз приходилось вам аплодировать. Очень рада познакомиться с вами. Сделайте мне удовольствие, выпейте с нами бокал шампанского.
Терраса опять осветилась электричеством. Изумительная непринужденность графини Орловой восхищала меня. Все на нас смотрели, но никто не смел улыбнуться. Нужно было все обаяние Ательстаны, чтобы выйти с честью из этого ложного положения.
И она наполнила шампанским бокал, который протягивала ей рыженькая танцовщица.
— Вам надо, может быть, поговорить с капитаном?
— Правда, — сказала Маруся, робко глядя на меня. — Я хотела попросить его об одной услуге.
— Он, конечно, с радостью исполнит вашу просьбу.
— Вот… Я хочу поехать в Египет, где мне предлагают с первого ноября более выгодные условия, чем здесь. Но английские власти с большой неохотой выдают паспорта артистам. Я часто видала тебя… вас с капитаном Гобсоном. Я подумала, что вы могли бы сказать ему два слова обо мне.
— Он скажет, и даже четыре слова, если надо, — сказала Ательстана. — Я об этом позабочусь. Вы получите ваш паспорт.
И она подлила шампанского в бокал Марусе.
— Благодарю вас, мадам, но, извините, мне надо идти. Сейчас мой номер.
Через пять минут Маруся появилась на эстраде. Казалось, в этот вечер какая-то лихорадка овладела ею. Она чудесно исполнила два своих восточных танца.
Ательстана не спускала с нее глаз.
— Забавная девочка! — сказала она. — Какие у нее смешные рыжие кудряшки. Ты ее…
— Нет, — ответил я почти грубо.
— Не сердись. Она, однако, с тобой на «ты».
— Говорю тебе: нет.
— Это не упрек, потому что — еще раз — она прехорошенькая!
Скоро мы встали, чтобы уйти. На пороге графиня Орлова остановилась, чтобы обменяться несколькими словами с одним красавцем лейтенантом, у которого на кепи чернела лента драгунских офицеров.
В ту же минуту Маруся опять появилась на террасе. Она схватила меня за руку.
— Не приходи больше никогда с этой женщиной, — шепнула она. — Я ее боюсь! Мне хотелось выплеснуть шампанское ей в лицо…
— Значит, — сказал лейтенант Пфейфер, — полковник Маре прибудет сегодня на «Ламартине»?
Восемь дней моего отпуска только что кончились. Накануне я занял свое место в общей столовой.
— А когда он вступает в должность?
— Послезавтра, — коротко ответил я. — Генерал Приэр уезжает на том же пароходе.
— Ты знаешь Маре? — спросил меня Рош.
— Нет, но много слышал о нем. Воцарилось молчание. Наконец Рош сказал:
— Тоже сума переметная!
— Вы не имеете права говорить так о полковнике Маре, — сказал капитан Лемерсье, который всегда защищал начальников. — Его заслуги во время войны неисчислимы, и…
— Типичный карьерист, — сказал капитан Модюи.
— Против вас, Модюи, — сказал, смеясь, Лемерсье, — против вас я заявляю отвод! Слишком хорошо известно, почему вы его не любите.
— Вот как! Потому что он бухнул мне четыре дня ареста? Ну так что ж? Эго не лишает меня права сказать, что он…
— Будьте справедливы. Спросите у тех, которые сражались в Киликии на Тавре. Они вам скажут…
— Я не оспариваю ни его способностей, ни его храбрости. Но на чем я настаиваю, на чем никто не помешает мне настаивать, так это на том, что он принадлежит к самой отвратительной для меня породе: к офицерам-политиканам.
— Думаю, — важно сказал лейтенант Пфейфер, у которого была способность резюмировать разногласия одним глубокомысленным словом, — думаю, что капитану Домэвру выгоднее было бы оставаться под начальством генерала Приэра.
Я думал то же самое. Я был даже в этом вполне убежден.
Генерал Приэр отплыл в пятницу. С сердцем, полным бесконечной тоски, я смотрел на уносивший его пароход. Накануне он представил меня моему новому начальнику, со словами, глубоко меня тронувшими.
На следующий день я пришел в свое бюро, как и всегда, к девяти часам.
— Капитан, — сказал курьер, — полковник спрашивал вас уже два раза.
Я вошел в его кабинет в дурном расположении. Занятия начинались у нас в девять часов. Я решил немедленно ответить на первое же замечание. Но он не сделал мне никакого замечания.
Это был человек среднего роста, с острым взглядом, в пенсне, благодаря которому он мог незаметно рассматривать людей. У него были маленькие рыжеватые усы.
— Садитесь, — сказал он.
На столе, рядом с открытым и почти пустым несгораемым шкафом, лежала целая груда бумаг. Видно было, что, приехав рано утром, он успел уже просмотреть половину из них.
— Кроме некоторых пунктов касательно классификации, которые мы, впрочем, обсудим сообща, — сказал он, отчеканивая слова, — я счастлив поздравить вас: дела находятся в отличном состоянии. Позвольте мне особо высказать вам похвалу за это. — И он показал мне мою работу о бедуинских шейхах. — Это просто замечательно! — Он отчеканил: — За-ме-ча-тель-но.
Я поклонился.
— Вы не женаты?
— Нет, г-н полковник.
— Жених, может быть?
Я сделал слабый жест отрицания. Он рассматривал бумаги. Казалось, он думал уже о другом.
— Я предвижу, — сказал он, — что один или два месяца, пока я не войду в курс дел, вы будете настоящим начальником отдела. Я очень рассчитываю на вас, очень… Я буду вашим учеником — учеником, которым, надеюсь, вы будете довольны. И потом, у вас есть преимущество передо мной: вы знаете пустыню, вы говорите по-арабски. Большое, огромное преимущество.
Он продолжал перелистывать бумаги.
— Я вас не удерживаю. Можете распоряжаться вашим временем в делах службы по своему усмотрению, — совершенно так же, как при генерале Приэре.
Я был уже на пороге комнаты, когда он подозвал меня обратно:
— Кстати, где вы живете? Я назвал.
— Хорошо, — сказал он, записывая адрес. — В случае, — впрочем, маловероятном, — если бы вы понадобились мне ночью, я хочу знать, где вас найти. Для моего личного спокойствия, — понимаете?
VIII
Летний сезон заканчивался. Дни уменьшались с головокружительной быстротой. Сидя по вечерам на террасе отеля «Бельведер» в ожидании Ательстаны, я наблюдал, как уходит лето: сегодня я не мог уже прочитать газету, которую накануне, на этом же самом месте, в это же время, минута в минуту, читал без всякого труда. Кепи понемногу сменяли летние шлемы. Каждый день запиралась какая-нибудь вилла. Бейрут все больше и больше погружался в серый туман, и мне казалось, что весь этот осенний туман вливается мне в сердце.
Наше ведомство должно было возвратиться в Бейрут 14 октября.
Чтобы закончить весело этот летний сезон, графиня Орлова решила дать 13-го большой костюмированный бал в Калаат-Эль-Тахаре. Скоро в Софаре, Алее и Бейруте не говорили ни о чем, кроме этого праздника и пышных приготовлений к нему. Разумеется, я немедленно стал добычей всех, желавших получить точные сведения: «Много будет приглашенных? Допущены ли будут домино?» и пр.
Но время, когда такие расспросы льстили моему тщеславию, уже миновало, и я отвечал то сухо, то уклончиво всем, кто бестактно расспрашивал меня.
Приглашения были разосланы 10 сентября. Утром, когда полковник Маре получил свое, он послал за мной.
— Вот, — сказал он, протягивая мне пригласительный билет, — внимание, которое меня прямо сконфузило. Я до сих пор не сделал визита графине Орловой. С ее стороны большая любезность — подумать обо мне. Насколько я знаю, вы в дружеских отношениях с ней. Будьте так добры и обязательны, возьмите на себя поручение одновременно извиниться за меня и поблагодарить ее. Если на этот вечер у вас нет никаких более заманчивых планов, то мы могли бы вместе отправиться в ее замок. Я возьму вас в свой автомобиль, и вы представите меня графине.
Мне невозможно было уклониться от этого предложения, сделанного столь заблаговременно.
— Охотно, полковник, благодарю вас.
— Нет, нет, это я должен вас благодарить. Да, кажется, я хотел вам сказать еще что-то… Ах да… Только что мне звонил по телефону полковник Эннкен. Он беспокоится. Я взял на себя смелость извиниться за вас и объяснить ваше молчание, на которое он жалуется, обилием работы. Но я не хочу показаться тираном в его глазах. Устройте себе как-нибудь свободный день и съездите к нему; успокойте его.
По небрежности я только в последнюю минуту заказал себе домино. Настал день бала, а я даже еще не примерял его. Я спустился в Бейрут утром, около одиннадцати часов. Около четырех, получив костюм, я вышел от портного и столкнулся с полковником Эннкеном… Мы оба почти одинаково смутились, увидев друг друга.
— Давно мы не видались с вами; вы нас совсем забыли, — сказал он, пытаясь улыбнуться.
— Работа… много работы, — пробормотал я.
Бумага, в которую мне завернули домино, была слишком коротка. Кусок черного атласа и огромная пуговица из белого шелка торчали из пакета. Он их увидел.
— Ах да, — прошептал он, точно говоря сам с собой, — сегодня вечером бал…
Мне было трудно продолжать свои оправдания, ссылаясь на служебные обязанности.
— А мадемуазель Мишель здорова? Хорошо себя чувствует?
Он взглянул и озабоченно покачал головой.
— Вот это-то меня и тревожит. Не очень-то хорошо она себя чувствует.
— Не очень хорошо?
Он тоже держал в руке пакет, но пакет очень маленький.
— Это для нее, — сказал он. — Да, это лекарство, я ходил в аптеку.
— Она больна?
— О, ничего серьезного. По крайней мере, я надеюсь. Ведь вы знаете, она уже третье лето проводит в Сирии. Неудивительно, не правда ли, что она ослабела. Воздух Франции скоро поставит ее на ноги — в ноябре, через месяц. — Он повторил робко: — В ноябре, через месяц…
— Погода, однако, у нас теперь довольно сносная, — сказал я.
— Да, — подтвердил он. — Но все-таки есть москиты. Вы знаете, крошечные такие. Они проникают через самую маленькую дырочку, и никакие занавесы от них не спасают.
Наступило молчание.
— Вы сейчас поднимаетесь в Алей?
— Да, полковник. А вы? Вы идете в управление?
— Нет, я возвращаюсь домой. Она ждет меня. Он посмотрел на меня почти умоляюще.
— Я спросил вас об этом потому, что, если вы не очень спешите… я бы предложил вам проводить меня до дому… Я думаю, она была бы рада видеть вас.
— С большой радостью, полковник. Но уже пятый час, я должен быть в бюро. Но послезавтра мы возвращаемся в Бейрут. Как только вы мне разрешите, я приду к вам завтракать.
— Когда вы захотите, — сказал он, — когда захотите! Вы знаете, что ваш прибор всегда ставится… как раньше.
Он не мог скрыть своего волнения.
Если бы он знал, как я жалел его и как ненавидел себя.
— Ну, до свиданья, не буду вас задерживать.
— До свиданья, полковник. Привет и всего хорошего мадемуазель Мишель.
Мы расстались.
Едва я покинул его, как снова обернулся.
Он шел быстро вдоль улицы, на пальце его качался маленький пакетик. Ах, эти бедные согнутые плечи!
Гнетущая печаль, которую оставила во мне эта встреча, перешла в дурное настроение, когда я начал искать себе экипаж на площади Пушек, чтобы подняться в Алей. Я опоздал. Все «Форды» были уже разобраны. С трудом нашел я себе наконец место в плохоньком автомобиле, где было уже три пассажира. Мрачно сидел я в своем углу, держа на коленях домино.
Мы выезжали из города, когда вдруг внимание мое было привлечено одним именем. Мои два спутника — довольно элегантные молодые сирийцы — оживленно беседовали между со бой. Я услышал имя графини Орловой… Я насторожил уид Мгновенно угрызения мои исчезли. Что значили они рядом с тоской и мукой, все сильнее впивавшимися в меня по мере того, как говорили эти молодые сирийцы!
Я скоро понял, кто передо мной. Это были банковские чиновники. Очи свободно и откровенно говорили на своем языке, не стесняясь ни шофера, сосредоточенно ведущего машину, ни меня. Ведь так мало французских офицеров знают арабский язык.
Иногда они отрывались от главной темы беседы, за которой я взволнованно следил, и забавлялись глупыми замечаниями и шутками. Мне хотелось закричать им, чтобы они не останавливались на своих дурацких остротах, а продолжали… Мне нужно было собрать все мое самообладание, чтобы сохранить спокойный и равнодушный вид и не помешать им откровенничать.
— Да, дурной день для «Загазига», — сказал один.
— Да, ей, — здесь было произнесено имя Ательстаны, — не остается ничего больше, — сказал другой, — как попытаться все реализовать. Ее предупредили?
— Да. Патрон, как только получил это известие, около трех часов, послал к ней Негиба. Вот уже три месяца, как он ее предостерегал. Она не хотела слушать. Теперь все кончено.
— Если она все продаст, сколько же у нее останется?
— Около восьми, самое большее.
— Значит, она разорена?
— Ну, разорена! У нее еще остаются земли в Бекаа.
— Как земли в Бекаа? Да ты разве не знаешь, что она их продала уже более двух месяцев тому назад?
— Что ты говоришь?
— Да, ты был в это время в отпуске, когда от нее пришло приказание продать эти земли. Проданы они, Шукри, и все деньги она вложила в «Загазига».
— Она с ума сошла!
— Да, это несомненно.
— Но что же у нее теперь остается?
— Да немного! Заметь, она должна заплатить 16-го проценты по своему последнему займу в Banco di Roma. Бьюсь об заклад, что завтра, придя в контору, мы узнаем, что на ее вклад наложен арест.
Они говорили очень быстро, жестикулируя, пересыпая свои разговор техническими терминами, которые были мне неясны. Но смысл их беседы, — разве не был для меня достаточно ясен!
— Ну, что бы ты ни говорил, — упорствовал Шукри, — она слишком ловкая женщина, чтобы вложить все свое состояние в одно дело. Я думаю, что не только у нас есть ее вклады.
— Возможно. Но все-таки вспомни три письма, которые она написала в прошлом месяце в течение трех дней из-за уплаты этой несчастной суммы в тысячу фунтов. Она даже сама явилась… Я не мог не подумать тогда же: плохой признак.
— А ее замок?
— Неужели ты думаешь, что во всей стране найдется какой-нибудь покупатель, который согласится жить в этом замке? Он имеет цену только для нее.
— Но ты забываешь ее драгоценности.
— Ну, конечно, драгоценности-то есть.
— Ну вот видишь. Такая женщина не пропадет: всегда сумеет выкрутиться.
Оба они двусмысленно засмеялись. Только мое желание услышать больше помешало мне выбросить их из машины.
Я приказал шоферу остановиться перед домом, где у меня была комната.
Отчаяние охватило меня. Если бы от меня потребовали в эту минуту клятвы, что я никогда не был более несчастен, я не задумываясь поклялся бы, — и это не было бы ложью.
Я не мог учесть всех последствий того, что я узнал. Но тем не менее я был уверен, что они будут трагичны.
Инстинктивно я открыл ящик и вынул оттуда пакет писем с траурным ободком.
Это были письма моей матери. Я стал их перечитывать или, вернее, читать, так как в последнее время мне очень часто случалось из малодушия пропускать многие места в ее письмах; я боялся найти в них самое страшное для меня: опасения относительно моей теперешней жизни и жалобы на краткость и все большую уклончивость моих писем к ней. Это были единственные упреки, которые она решалась мне делать; я слишком хорошо ее знал, чтобы не быть в этом уверенным. Но была еще одна область, касаться которой запрещали ей ее деликатность и гордость. О них-то я и думал.
С июля я начал понимать, что моего жалованья, безусловно, недостаточно для покрытия тех расходов, которых я не мог предвидеть, когда в первые дни моего устройства в Бейруте я вырабатывал нечто похожее на бюджет. Начало дефициту положили регулярные поездки на «Форде», которые составили весьма внушительную цифру в моих дополнительных расходах. Затем начались выезды с Ательстаной. Обед или ужин на двоих обходился минимально в четыре фунта, то есть в 80 франков. Игра также «сыграла» свою роль. Я играл очень редко, но все же иногда присаживался к столу за бридж или покер. Неизбежные результаты такого рода опытов хорошо известны тем, кто располагает скромными средствами. При выигрыше излишек их быстро исчезает. При проигрыше — приходится отрывать уже от насущного.
Я стал наконец вести счет этим расходам, непрестанно возрастающим, благодаря той светской жизни, которую мне пришлось вести.
Одним словом, июнь закончился для меня дефицитом около четырех тысяч франков. В июле он был уже около восьми тысяч. Сбережения, которые я сделал в первые два года моей службы, быстро испарились. Нужно было серьезно подумать.
Настал момент — увы! — сказать несколько слов о моем личном состоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23