Ах, недаром предание ставит около креста блудницу из Магдалы!
Когда я вышел на террасу, там показывали кинокартину. В темноте я разыскал столик у края балюстрады. У моих ног глухо рокотал прибой.
Из мрака выступила тень официанта.
— Ничего. Я ничего не хочу. Или нет! Позовите ко мне Марусю.
Она пришла сейчас же.
— Как я рада тебя видеть. Мне надо поблагодарить тебя. Я получила паспорт в Египет. Твой товарищ, английский офицер, был очень любезен.
— Маруся, который теперь час?
— Который час? Кажется, половина первого.
— Маруся, уйдем отсюда. Пойдем со мной.
— С тобой?
В этот миг резко вспыхнуло электричество. Мы сидели близко друг к другу, почти соприкасаясь лбами.
Увидев выражение моего лица, Маруся резко отодвинула стул.
— Что с тобой?
— Что со мной? Ничего. Почти ничего. И я рассмеялся.
— Мне не нравятся твои глаза, — сказала она, покачивая головой.
— Пойдем со мной, Маруся.
— Куда?
— К тебе. Ведь у тебя, наверное, есть дом. Я еще никогда не бывал там. Я хочу туда.
— Ты хочешь, ты хочешь… А меня ты и не спросишь, хочу ли я.
— Ах, — воскликнул я, — только этого еще недоставало! Теперь ты будешь ломаться!
— Почему бы и нет?.. А твоя дама в белом, с которой ты был в прошлый раз, — почему ты не с ней?
— Замолчи!
— А если мне так хочется!
— Замолчи, говорю тебе! Она схватила меня за руку.
— Ах! Я так и знала, что тут что-то неладно… У тебя лихорадка. Тебе надо лечь.
— У тебя, Маруся, у тебя! Мне не хочется быть одному.
— В таком случае ступай к ней.
И правда, почему я не побежал тотчас же к Ательстане? Почему мне не побыть рядом с ней, не рассказать ей ужасную новость, прекрасную новость об успехе моих переговоров? Я не знал. Не понимал. Мне казалось, что я совершенно лишился способности разбираться в своих побуждениях и поступках.
— Ты сказала половина первого, 1\4аруся? В котором часу ты можешь уйти отсюда?
— Не раньше двух.
— Это слишком поздно. Пойдем со мною сейчас.
— Меня не пустят.
— Пустят, если я потребую. С деньгами все можно, — ты это прекрасно знаешь. А у меня есть деньги, много денег.
Официант снова подошел к нашему столику.
— Шампанского! Дай нам шампанского. Бутылку… две бутылки. И позови хозяина.
— Хозяина? — вскричала она. — Что ты затеял?
— Хочу сказать ему, что увожу тебя с собой, сейчас же.
— Эго невозможно.
— Почему невозможно? Скажи! Какой доход можешь ты принести твоему хозяину за один вечер? Не больше десяти бутылок шампанского по три ливра. Тридцать ливров! Ну, я дам ему сорок, — понимаешь, сорок ливров! — лишь бы он отпустил тебя со мной.
— Я уже сказала, что не могу.
Пришел официант с шампанским. Я выпил бокал, налил снова, опять выпил. Причудливый мир, весь в красных, зеленых, желтых мерцаниях громоздился в моем мозгу и трепетал перед глазами.
— Не можешь? Почему не можешь?
— Ты хочешь знать? Потому что меня ждет другой, — сказала она, потеряв терпение.
— Замолчи, прошу тебя! Иначе…
Терраса снова погрузилась во мрак, началась новая часть картины. Маруся не воспользовалась этим, чтобы улизнуть от меня. Напротив, пододвинув свой стул ко мне, она положила руку мне на лоб.
— Клянусь тебе, у тебя жар.
Она взяла салфетку, которая была обмотана вокруг горлышка бутылки, и, раз за разом окуная ее в ведро со льдом, стала смачивать мне виски.
— Что с тобой? Но что с тобой?
— Что со мной, Маруся?
— Боже мой, теперь он плачет! Сейчас загорится свет. Вытри глаза, умоляю тебя, вытри, чтобы кто-нибудь не заметил! На террасе масса твоих знакомых, офицеров…
— Шампанского! Я хочу шампанского!
И я вытащил из кармана пачку кредитных билетов. Несколько штук разлетелось по полу.
— Ах! — воскликнула она, подбирая их, тоном униженных, которые знают, что деньги почти всегда являются символом позора. — Спрячь это!
— Спрятать? Зачем? Разве я уже не вправе показывать свои деньги? Будь это те, другие, — тогда конечно! Но эти я вправе показывать. Это выигрыш, Маруся, — я играл и выиграл. Добыть деньги — это вовсе не так трудно, как обыкновенно думают, да! У тебя есть любовник, Маруся, скажи мне, есть? Ну так вот, этому любовнику надо сказать, чтоб он тоже дал мне денег, он тоже. Тогда картина будет полная…
— Слушай, — сказала она с испугом, — я останусь с тобой, но только если ты сейчас же замолчишь. Что с тобой? Что с тобой такое?
— Ничего, Маруся, ничего. Немного болит голова. Он был, значит, любезен с тобой?
— Кто?
— Он, Гобсон.
— Очень.
— Со мной — тоже. Я объясню тебе одну вещь. Я только что сказал тебе: «Будь это те, другие деньги… а эти…» Знаешь ли ты, что такое измена?
— Измена? Да, знаю, — сказала она.
— Измена, пойми хорошенько! Измена не женщине. В этом я тоже виновен. Впрочем, я изменил не женщине, а девушке. Но это все равно. Дело идет вовсе не о женщинах, я повторяю. Но измена, измена родине! Знаешь ли ты, что это значит?
— Знаю.
— Откуда ты это знаешь?
— Я тебе скажу, если ты перестанешь так кричать.
— Что же?
Мы сидели, повернувшись спиной к публике, все еще занятой кинокартиной.
Мы облокотились на столик, наши взоры блуждали по темному морю.
— Ну, говори.
— В Бруссе… — пробормотала она. — Это случилось в Бруссе. Но почему ты заставляешь меня это рассказывать?
— Рассказывай, рассказывай! В Бруссе…
— Да, в Бруссе, где еще стояли наши войска. Это было за полгода до наступления армии Кемаля. Я танцевала в то время в «Маскотте», в Пера, — быть может, ты знаешь. Конкуренция была большая. Мне сказали, что в Бруссе можно кое-что заработать у греческих офицеров, скучавших в этом городе. Я поступила там в только что открытый мюзик-холл. Однажды утром я гуляла с подругой-армянкой возле Военного училища. Оттуда-вышли солдаты и построились в каре. Тотчас же вокруг них собралась толпа. Потом в середине каре поставили очень молоденького лейтенанта. Вероятно, от природы он был смуглым, но в тот день лицо его казалось бледно-зеленым. Он шел как пьяный. По бокам его стали два солдата, а потом…
— А потом?..
— Рожки и барабаны заиграли траурный марш. Из строя вышел высокий унтер-офицер, отобрал у бедного мальчика саблю, переломил ее, как соломинку. Потом сорвал с него погоны, нашивки… Я обезумела. Я ничего не понимала. Затем его заставили пройти перед взводом. Он прошел, совсем близко от нас, мимо кучки насмехавшихся английских офицеров. Он кинул на меня взгляд затравленного зверя. Я что-то крикнула ему, — уж не помню что, — желая подбодрить его. Зачем так мучают этого мальчика! Но подруга заставила меня замолчать, объяснив, что он — изменник, то есть продал туркам какие-то тайны и явился причиной гибели множества наших солдат… Изменник, Боже мой! Видишь, я знаю, что это значит!
— Маруся, Маруся, что если когда-нибудь я тоже так пройду мимо тебя, — крикнешь ли ты мне такое же слово ободрения, как этому греческому офицерику?
— Ты? — воскликнула она. — Ты с ума сошел!
— Что бы ты сделала, Маруся?
— Что бы я сделала? Ты теряешь рассудок. Увидеть тебя в таком положении, тебя! Но для того, чтобы это случилось, ты должен был бы…
— Изменить? Да, изменить! Но кто тебе сказал, что я не изменю точно так же, как и тот? Что я уже не стал изменником?
— Он сумасшедший! Он сумасшедший!.. — повторила она.
— Да, крошка, он сумасшедший! — произнес вдруг чей-то серьезный голос. — Не слушай его. Он не сознает, что говорит…
Мы оглянулись разом. Позади нас стоял Вальтер…
Лазаретный служитель вошел в мою белую комнату.
— Вот что значит быть благоразумным, господин капитан! У меня есть для вас хорошая новость. Знаете, что сказал мне только что майор?
— Да, — отвечал я со слабой улыбкой, — то, что я поправился и через десять дней выйду из госпиталя. Это все?
— А вам этого мало? Видно, вы не знаете, какую тяжкую болезнь перенесли. Ах, когда вас сюда доставили, разве можно было сказать, что вы встанете на ноги через месяц!..
Действительно, прошел месяц с той ужасной ночи, когда Вальтер увез меня в экипаже и постучал в два часа ночи в дверь военного госпиталя, чтобы поместить меня туда, как заболевшего страшной лихорадкой. Целую неделю, пока у меня продолжался бред, он не расставался со мной. Когда он уехал в Пальмиру, я был уже вне опасности.
— С нынешнего дня вам разрешено питаться как всем — без излишеств, разумеется, — и выходить после обеда на террасу на четверть часа. Оттуда виден весь рейд. Прекрасный вид, чудный воздух! Они вылечат вас в два дня лучше, чем всякие лекарства. Если вы еще чего-нибудь пожелаете, — майор приказал сделать все возможное, чтобы удовлетворить ваши желания. Чего бы вы хотели?
Чего бы я хотел? Заполнить пробел, который оставил во мне этот месяц болезни. Но как это сделать? Вальтер уехал, а Рошу, никогда не отлучавшемуся из Бейрута, пришлось три недели тому назад отправиться на север для расквартирования войск, что входило в его обязанности. Когда я оказался в состоянии разговаривать и расспрашивать, возле меня не было ни того ни другого.
— Вы не знаете, когда вернется лейтенант Рош?
— Я справлялся. Послезавтра. Хотите, я пошлю сказать в инженерное управление, чтобы он пришел к вам немедленно по приезде?
— Не стоит. Он и сам сейчас же придет.
— Вы больше ни в чем не нуждаетесь?
— Я был бы очень рад просмотреть газеты. Местные газеты за то время, что я хворал.
Служитель покачал головой.
— Гм! Майор решительно приказал мне избегать всего, что могло бы утомить вас. Не знаю, право…
— Я их вам сейчас же верну.
— Ну, посмотрим.
Он скоро вернулся с пачкой газет.
— Вот все, что мне удалось найти. Я оставлю их вам только на четверть часа, а потом приду пригласить вас на террасу.
Передо мной лежало двадцать номеров французских бейрутских газет из шестидесяти с лишним, вышедших со времени моего заболевания. Если, несмотря на эти пробелы, я что-нибудь узнаю, — это мое счастье.
Мне посчастливилось. В номере от 30 октября я нашел на второй странице следующую заметку:
ОТПУСКА И ПЕРЕМЕЩЕНИЯ
Египетский сезон в этом году начнется, по-видимому, раньше обычного. Наш высший свет уже покидает прекрасные горы Бейрута ради очаровательных берегов Нила. Мы можем назвать несколько имен этих прелестных перелетных птичек: г-н и г-жа X, г-жа X и ее сиятельство графиня Орлова, уехавшая 29 с. м. в Александрию на пароходе «Арман-Беик».
О, эти простые строчки, кто из читавших их мог разгадать, что таилось за ними!
Моя слабость придавала мне даже какую-то силу. Я пробежал еще два-три номера. В четвертом я прочитал:
ОТЪЕЗД, ВОЗБУЖДАЮЩИЙ ОБЩЕЕ СОЖАЛЕНИЕ
Считаем своим долгом сообщить нашим читателям о назначении в Ангору майора Гобсона, офицера связи британских войск Сирии и Ливана. В течение трех лет, проведенных среди нас, майор Гобсон высокими качествами своего ума и сердца сделал больше, чем кто бы то ни было, для укрепления дружеских связей Англии с Сирией и Францией. Мы просим его принять, вместе с нашим единодушным сожалением, пожелания успеха на его новом поприще.
Так суеверные охотники, упустив где-нибудь добычу, полагают, что лучше перейти охотиться на другое место!.. Вошел лазаретный служитель.
— Четверть часа уже прошло, господин капитан. Возвращайте-ка мне газеты да пойдемте в сад! Утро сегодня такое, что вы увидите, как хороша жизнь!
На следующий день я уже кончал завтракать, когда пришел Рош.
— А, вот и ты! Наконец-то!
— Ах ты, бедняга, — сказал он, — как тебе не везет! Ты и представить себе не можешь, как я проклинал этот инспекторский смотр, заставивший меня уехать из Бейрута, когда приходилось еще опасаться за твою жизнь.
— Я был очень болен? Да?
— Очень, очень болен. Теперь об этом тебе можно сказать смело, — ведь ты уже поправился. Кризис тянулся целую неделю, и ты лез на стену. Затем была неделя, пожалуй, еще более страшная, — неделя полного упадка сил, в течение которой ты рта не раскрывал. Уверяю тебя, — уезжая отсюда, я и не думал застать тебя по возвращении на ногах. Но, кажется, при таких горячках дело решается очень скоро либо в ту, либо в другую сторону.
— Ты заметил — у меня на висках поседели волосы?
— Пустяки! — сказал он. — Десятком лет раньше или позже — не все ли равно?
— Ты виделся с майором? Что он тебе сказал?
— Что ты поправился, здоров совершенно. Но по выходе отсюда тебе нечего и думать о возвращении к твоей канцелярщине — к китайским головоломкам этой твоей разведки. Тебе необходимо пожить на свежем воздухе. Врач согласен в этом с Вальтером.
— С Вальтером?
— О, Вальтер, дружище! — воскликнул Рош с чувством. — Никогда я не встречал человека лучше его! Мне приходилось видеть похожих на него, но такого!.. В нем столько же нежности, сколько храбрости. Не знаю, сумеешь ли ты оценить все, что он для тебя сделал. Всю неделю, пока ты лежал в бреду, он сидел над тобой. Майор гнал его, но Вальтер чуть не вышвырнул майора за дверь. По его приказанию в твою комнату решительно никого не пускали. Он приехал в Бейрут лишь на два дня, а провел здесь целых десять. Уезжая по вызову мегаристов, которые, по-видимому, жить без него не могут, он взял с меня обещание заменить его при тебе. Он бы остался и сам, если б мог предугадать, что этот проклятый смотр заставит меня расстаться с тобой.
Рош говорил быстро, как человек, который боится, как бы ему не задали вопроса. Но ему не удалось избежать его.
— Никто не справлялся о моем здоровье?
— Как же, как же! — товарищи.
— А больше никто? Он опустил голову.
— Она приходила?
— Да, приходила, — ответил он.
— Я буду тверд, уверяю тебя. Можешь говорить все. Он вздохнул.
— Хорошо, слушай. Это самый большой промах в моей жизни. На следующий день после того, как ты попал в госпиталь, она позвала меня к себе. Я пошел. У меня не было никаких оснований отказать ей в этом, — напротив. Поступок ее казался очень естественным, — я и раньше часто бывал у нее, а кроме того, я сам всегда слишком легко верил этой женщине. Она попросила меня провести ее к тебе. Она хотела сама ухаживать за тобой, перевести тебя к себе — уж не знаю, что еще! Ей удалось меня растрогать. Я согласился. Мы пришли. Ах, бедный ты мой! Здесь мы налетели на Вальтера. Мне никогда не приходилось видеть ничего подобного. Он заперся с ней в комнате, откуда она вышла минут через десять, бледная как полотно. Не хотелось бы мне присутствовать при их разговоре. Вальтер почтительнейше выставил ее за дверь, дорогой мой! А потом — и досталось же мне на орехи! Я узнал от вестового, что на следующий день она приходила снова и через день — еще раз. Но Вальтер был верным часовым. Затем…
— Она уехала в Египет?
— Как? Ты знаешь?.. Да, уехала. С тем же самым пароходом, который увез и маленькую Марусю. Но, разумеется, не в том же самом классе.
Мы помолчали с минуту. Затем Рош сказал:
— Давай-ка выйдем на террасу. Свежий воздух тебе полезен. И мне также.
Весенняя свежесть веяла над этим садом с его тропическими растениями. Ливан громоздил над морем свои бурые и желтые твердыни. Большой пароход с черными трубами подходил к порту, оставляя за собой серебристую борозду.
— «Сфинкс»… — пробормотал Рош. Я расслышал это слово.
— Сегодня у нас 23 ноября, а он уходит обратно послезавтра, 25-го, — не так ли?
— Да. Зачем тебе это?
Я молчал. Мне не хотелось говорить ему, что семь месяцев тому назад Мишель и я намеревались отплыть во Францию, как раз в этот самый день.
— Полковник Эннкен уезжает, кажется, послезавтра на «Сфинксе»? — спросил я.
— Да.
— А его дочь? Она была не совсем здорова, когда я захворал.Теперь она, вероятно, поправилась?
— Его дочь?
Он нервно смял стебель герани.
— Да, его дочь. Говори же!
— Ну что ж, — произнес он резко, — я скажу. Пусть уж лучше ты узнаешь это от меня. Она… умерла.
Я вышел из госпиталя 5 декабря. Я, конечно, не отстаивал своих прав на отпуск для поправки здоровья. За два дня до этого мне доставили копию приказа командующего Ливанской армией. Там говорилось, что, согласно моему прошению, служба моя в Бейруте при штабе армии (2-й отдел) закончена и что с 1 декабря я перехожу в распоряжение своей воинской части, а именно 2-го Мегарийского полка, расположенного в Пальмире.
Как видно, Вальтер недурно распорядился временем, проведенным подле моего изголовья, и сумел скрыть от нескромных ушей мой бред, который, по всей вероятности, изобиловал ужасными подробностями.
Мне хотелось уехать как можно скорее — хотя бы в тот же день, будь это возможно. Однако неизбежные формальности задержали меня в Бейруте еще на три дня. Но я повсюду замечал, что чья-то искусная рука заранее подготовила все для моего скорейшего отъезда, и у меня создалось впечатление, что, пожелай я остаться еще на несколько дней, я не смог бы этого сделать. Меня бы силой посадил в автомобиль Рош, который, как я догадывался, получил на этот счет от Вальтера строжайшие инструкции. Он появлялся в депо при моем пробуждении и уходил оттуда только тогда, когда я собирался ложиться спать. Подозревал ли он что-нибудь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Когда я вышел на террасу, там показывали кинокартину. В темноте я разыскал столик у края балюстрады. У моих ног глухо рокотал прибой.
Из мрака выступила тень официанта.
— Ничего. Я ничего не хочу. Или нет! Позовите ко мне Марусю.
Она пришла сейчас же.
— Как я рада тебя видеть. Мне надо поблагодарить тебя. Я получила паспорт в Египет. Твой товарищ, английский офицер, был очень любезен.
— Маруся, который теперь час?
— Который час? Кажется, половина первого.
— Маруся, уйдем отсюда. Пойдем со мной.
— С тобой?
В этот миг резко вспыхнуло электричество. Мы сидели близко друг к другу, почти соприкасаясь лбами.
Увидев выражение моего лица, Маруся резко отодвинула стул.
— Что с тобой?
— Что со мной? Ничего. Почти ничего. И я рассмеялся.
— Мне не нравятся твои глаза, — сказала она, покачивая головой.
— Пойдем со мной, Маруся.
— Куда?
— К тебе. Ведь у тебя, наверное, есть дом. Я еще никогда не бывал там. Я хочу туда.
— Ты хочешь, ты хочешь… А меня ты и не спросишь, хочу ли я.
— Ах, — воскликнул я, — только этого еще недоставало! Теперь ты будешь ломаться!
— Почему бы и нет?.. А твоя дама в белом, с которой ты был в прошлый раз, — почему ты не с ней?
— Замолчи!
— А если мне так хочется!
— Замолчи, говорю тебе! Она схватила меня за руку.
— Ах! Я так и знала, что тут что-то неладно… У тебя лихорадка. Тебе надо лечь.
— У тебя, Маруся, у тебя! Мне не хочется быть одному.
— В таком случае ступай к ней.
И правда, почему я не побежал тотчас же к Ательстане? Почему мне не побыть рядом с ней, не рассказать ей ужасную новость, прекрасную новость об успехе моих переговоров? Я не знал. Не понимал. Мне казалось, что я совершенно лишился способности разбираться в своих побуждениях и поступках.
— Ты сказала половина первого, 1\4аруся? В котором часу ты можешь уйти отсюда?
— Не раньше двух.
— Это слишком поздно. Пойдем со мною сейчас.
— Меня не пустят.
— Пустят, если я потребую. С деньгами все можно, — ты это прекрасно знаешь. А у меня есть деньги, много денег.
Официант снова подошел к нашему столику.
— Шампанского! Дай нам шампанского. Бутылку… две бутылки. И позови хозяина.
— Хозяина? — вскричала она. — Что ты затеял?
— Хочу сказать ему, что увожу тебя с собой, сейчас же.
— Эго невозможно.
— Почему невозможно? Скажи! Какой доход можешь ты принести твоему хозяину за один вечер? Не больше десяти бутылок шампанского по три ливра. Тридцать ливров! Ну, я дам ему сорок, — понимаешь, сорок ливров! — лишь бы он отпустил тебя со мной.
— Я уже сказала, что не могу.
Пришел официант с шампанским. Я выпил бокал, налил снова, опять выпил. Причудливый мир, весь в красных, зеленых, желтых мерцаниях громоздился в моем мозгу и трепетал перед глазами.
— Не можешь? Почему не можешь?
— Ты хочешь знать? Потому что меня ждет другой, — сказала она, потеряв терпение.
— Замолчи, прошу тебя! Иначе…
Терраса снова погрузилась во мрак, началась новая часть картины. Маруся не воспользовалась этим, чтобы улизнуть от меня. Напротив, пододвинув свой стул ко мне, она положила руку мне на лоб.
— Клянусь тебе, у тебя жар.
Она взяла салфетку, которая была обмотана вокруг горлышка бутылки, и, раз за разом окуная ее в ведро со льдом, стала смачивать мне виски.
— Что с тобой? Но что с тобой?
— Что со мной, Маруся?
— Боже мой, теперь он плачет! Сейчас загорится свет. Вытри глаза, умоляю тебя, вытри, чтобы кто-нибудь не заметил! На террасе масса твоих знакомых, офицеров…
— Шампанского! Я хочу шампанского!
И я вытащил из кармана пачку кредитных билетов. Несколько штук разлетелось по полу.
— Ах! — воскликнула она, подбирая их, тоном униженных, которые знают, что деньги почти всегда являются символом позора. — Спрячь это!
— Спрятать? Зачем? Разве я уже не вправе показывать свои деньги? Будь это те, другие, — тогда конечно! Но эти я вправе показывать. Это выигрыш, Маруся, — я играл и выиграл. Добыть деньги — это вовсе не так трудно, как обыкновенно думают, да! У тебя есть любовник, Маруся, скажи мне, есть? Ну так вот, этому любовнику надо сказать, чтоб он тоже дал мне денег, он тоже. Тогда картина будет полная…
— Слушай, — сказала она с испугом, — я останусь с тобой, но только если ты сейчас же замолчишь. Что с тобой? Что с тобой такое?
— Ничего, Маруся, ничего. Немного болит голова. Он был, значит, любезен с тобой?
— Кто?
— Он, Гобсон.
— Очень.
— Со мной — тоже. Я объясню тебе одну вещь. Я только что сказал тебе: «Будь это те, другие деньги… а эти…» Знаешь ли ты, что такое измена?
— Измена? Да, знаю, — сказала она.
— Измена, пойми хорошенько! Измена не женщине. В этом я тоже виновен. Впрочем, я изменил не женщине, а девушке. Но это все равно. Дело идет вовсе не о женщинах, я повторяю. Но измена, измена родине! Знаешь ли ты, что это значит?
— Знаю.
— Откуда ты это знаешь?
— Я тебе скажу, если ты перестанешь так кричать.
— Что же?
Мы сидели, повернувшись спиной к публике, все еще занятой кинокартиной.
Мы облокотились на столик, наши взоры блуждали по темному морю.
— Ну, говори.
— В Бруссе… — пробормотала она. — Это случилось в Бруссе. Но почему ты заставляешь меня это рассказывать?
— Рассказывай, рассказывай! В Бруссе…
— Да, в Бруссе, где еще стояли наши войска. Это было за полгода до наступления армии Кемаля. Я танцевала в то время в «Маскотте», в Пера, — быть может, ты знаешь. Конкуренция была большая. Мне сказали, что в Бруссе можно кое-что заработать у греческих офицеров, скучавших в этом городе. Я поступила там в только что открытый мюзик-холл. Однажды утром я гуляла с подругой-армянкой возле Военного училища. Оттуда-вышли солдаты и построились в каре. Тотчас же вокруг них собралась толпа. Потом в середине каре поставили очень молоденького лейтенанта. Вероятно, от природы он был смуглым, но в тот день лицо его казалось бледно-зеленым. Он шел как пьяный. По бокам его стали два солдата, а потом…
— А потом?..
— Рожки и барабаны заиграли траурный марш. Из строя вышел высокий унтер-офицер, отобрал у бедного мальчика саблю, переломил ее, как соломинку. Потом сорвал с него погоны, нашивки… Я обезумела. Я ничего не понимала. Затем его заставили пройти перед взводом. Он прошел, совсем близко от нас, мимо кучки насмехавшихся английских офицеров. Он кинул на меня взгляд затравленного зверя. Я что-то крикнула ему, — уж не помню что, — желая подбодрить его. Зачем так мучают этого мальчика! Но подруга заставила меня замолчать, объяснив, что он — изменник, то есть продал туркам какие-то тайны и явился причиной гибели множества наших солдат… Изменник, Боже мой! Видишь, я знаю, что это значит!
— Маруся, Маруся, что если когда-нибудь я тоже так пройду мимо тебя, — крикнешь ли ты мне такое же слово ободрения, как этому греческому офицерику?
— Ты? — воскликнула она. — Ты с ума сошел!
— Что бы ты сделала, Маруся?
— Что бы я сделала? Ты теряешь рассудок. Увидеть тебя в таком положении, тебя! Но для того, чтобы это случилось, ты должен был бы…
— Изменить? Да, изменить! Но кто тебе сказал, что я не изменю точно так же, как и тот? Что я уже не стал изменником?
— Он сумасшедший! Он сумасшедший!.. — повторила она.
— Да, крошка, он сумасшедший! — произнес вдруг чей-то серьезный голос. — Не слушай его. Он не сознает, что говорит…
Мы оглянулись разом. Позади нас стоял Вальтер…
Лазаретный служитель вошел в мою белую комнату.
— Вот что значит быть благоразумным, господин капитан! У меня есть для вас хорошая новость. Знаете, что сказал мне только что майор?
— Да, — отвечал я со слабой улыбкой, — то, что я поправился и через десять дней выйду из госпиталя. Это все?
— А вам этого мало? Видно, вы не знаете, какую тяжкую болезнь перенесли. Ах, когда вас сюда доставили, разве можно было сказать, что вы встанете на ноги через месяц!..
Действительно, прошел месяц с той ужасной ночи, когда Вальтер увез меня в экипаже и постучал в два часа ночи в дверь военного госпиталя, чтобы поместить меня туда, как заболевшего страшной лихорадкой. Целую неделю, пока у меня продолжался бред, он не расставался со мной. Когда он уехал в Пальмиру, я был уже вне опасности.
— С нынешнего дня вам разрешено питаться как всем — без излишеств, разумеется, — и выходить после обеда на террасу на четверть часа. Оттуда виден весь рейд. Прекрасный вид, чудный воздух! Они вылечат вас в два дня лучше, чем всякие лекарства. Если вы еще чего-нибудь пожелаете, — майор приказал сделать все возможное, чтобы удовлетворить ваши желания. Чего бы вы хотели?
Чего бы я хотел? Заполнить пробел, который оставил во мне этот месяц болезни. Но как это сделать? Вальтер уехал, а Рошу, никогда не отлучавшемуся из Бейрута, пришлось три недели тому назад отправиться на север для расквартирования войск, что входило в его обязанности. Когда я оказался в состоянии разговаривать и расспрашивать, возле меня не было ни того ни другого.
— Вы не знаете, когда вернется лейтенант Рош?
— Я справлялся. Послезавтра. Хотите, я пошлю сказать в инженерное управление, чтобы он пришел к вам немедленно по приезде?
— Не стоит. Он и сам сейчас же придет.
— Вы больше ни в чем не нуждаетесь?
— Я был бы очень рад просмотреть газеты. Местные газеты за то время, что я хворал.
Служитель покачал головой.
— Гм! Майор решительно приказал мне избегать всего, что могло бы утомить вас. Не знаю, право…
— Я их вам сейчас же верну.
— Ну, посмотрим.
Он скоро вернулся с пачкой газет.
— Вот все, что мне удалось найти. Я оставлю их вам только на четверть часа, а потом приду пригласить вас на террасу.
Передо мной лежало двадцать номеров французских бейрутских газет из шестидесяти с лишним, вышедших со времени моего заболевания. Если, несмотря на эти пробелы, я что-нибудь узнаю, — это мое счастье.
Мне посчастливилось. В номере от 30 октября я нашел на второй странице следующую заметку:
ОТПУСКА И ПЕРЕМЕЩЕНИЯ
Египетский сезон в этом году начнется, по-видимому, раньше обычного. Наш высший свет уже покидает прекрасные горы Бейрута ради очаровательных берегов Нила. Мы можем назвать несколько имен этих прелестных перелетных птичек: г-н и г-жа X, г-жа X и ее сиятельство графиня Орлова, уехавшая 29 с. м. в Александрию на пароходе «Арман-Беик».
О, эти простые строчки, кто из читавших их мог разгадать, что таилось за ними!
Моя слабость придавала мне даже какую-то силу. Я пробежал еще два-три номера. В четвертом я прочитал:
ОТЪЕЗД, ВОЗБУЖДАЮЩИЙ ОБЩЕЕ СОЖАЛЕНИЕ
Считаем своим долгом сообщить нашим читателям о назначении в Ангору майора Гобсона, офицера связи британских войск Сирии и Ливана. В течение трех лет, проведенных среди нас, майор Гобсон высокими качествами своего ума и сердца сделал больше, чем кто бы то ни было, для укрепления дружеских связей Англии с Сирией и Францией. Мы просим его принять, вместе с нашим единодушным сожалением, пожелания успеха на его новом поприще.
Так суеверные охотники, упустив где-нибудь добычу, полагают, что лучше перейти охотиться на другое место!.. Вошел лазаретный служитель.
— Четверть часа уже прошло, господин капитан. Возвращайте-ка мне газеты да пойдемте в сад! Утро сегодня такое, что вы увидите, как хороша жизнь!
На следующий день я уже кончал завтракать, когда пришел Рош.
— А, вот и ты! Наконец-то!
— Ах ты, бедняга, — сказал он, — как тебе не везет! Ты и представить себе не можешь, как я проклинал этот инспекторский смотр, заставивший меня уехать из Бейрута, когда приходилось еще опасаться за твою жизнь.
— Я был очень болен? Да?
— Очень, очень болен. Теперь об этом тебе можно сказать смело, — ведь ты уже поправился. Кризис тянулся целую неделю, и ты лез на стену. Затем была неделя, пожалуй, еще более страшная, — неделя полного упадка сил, в течение которой ты рта не раскрывал. Уверяю тебя, — уезжая отсюда, я и не думал застать тебя по возвращении на ногах. Но, кажется, при таких горячках дело решается очень скоро либо в ту, либо в другую сторону.
— Ты заметил — у меня на висках поседели волосы?
— Пустяки! — сказал он. — Десятком лет раньше или позже — не все ли равно?
— Ты виделся с майором? Что он тебе сказал?
— Что ты поправился, здоров совершенно. Но по выходе отсюда тебе нечего и думать о возвращении к твоей канцелярщине — к китайским головоломкам этой твоей разведки. Тебе необходимо пожить на свежем воздухе. Врач согласен в этом с Вальтером.
— С Вальтером?
— О, Вальтер, дружище! — воскликнул Рош с чувством. — Никогда я не встречал человека лучше его! Мне приходилось видеть похожих на него, но такого!.. В нем столько же нежности, сколько храбрости. Не знаю, сумеешь ли ты оценить все, что он для тебя сделал. Всю неделю, пока ты лежал в бреду, он сидел над тобой. Майор гнал его, но Вальтер чуть не вышвырнул майора за дверь. По его приказанию в твою комнату решительно никого не пускали. Он приехал в Бейрут лишь на два дня, а провел здесь целых десять. Уезжая по вызову мегаристов, которые, по-видимому, жить без него не могут, он взял с меня обещание заменить его при тебе. Он бы остался и сам, если б мог предугадать, что этот проклятый смотр заставит меня расстаться с тобой.
Рош говорил быстро, как человек, который боится, как бы ему не задали вопроса. Но ему не удалось избежать его.
— Никто не справлялся о моем здоровье?
— Как же, как же! — товарищи.
— А больше никто? Он опустил голову.
— Она приходила?
— Да, приходила, — ответил он.
— Я буду тверд, уверяю тебя. Можешь говорить все. Он вздохнул.
— Хорошо, слушай. Это самый большой промах в моей жизни. На следующий день после того, как ты попал в госпиталь, она позвала меня к себе. Я пошел. У меня не было никаких оснований отказать ей в этом, — напротив. Поступок ее казался очень естественным, — я и раньше часто бывал у нее, а кроме того, я сам всегда слишком легко верил этой женщине. Она попросила меня провести ее к тебе. Она хотела сама ухаживать за тобой, перевести тебя к себе — уж не знаю, что еще! Ей удалось меня растрогать. Я согласился. Мы пришли. Ах, бедный ты мой! Здесь мы налетели на Вальтера. Мне никогда не приходилось видеть ничего подобного. Он заперся с ней в комнате, откуда она вышла минут через десять, бледная как полотно. Не хотелось бы мне присутствовать при их разговоре. Вальтер почтительнейше выставил ее за дверь, дорогой мой! А потом — и досталось же мне на орехи! Я узнал от вестового, что на следующий день она приходила снова и через день — еще раз. Но Вальтер был верным часовым. Затем…
— Она уехала в Египет?
— Как? Ты знаешь?.. Да, уехала. С тем же самым пароходом, который увез и маленькую Марусю. Но, разумеется, не в том же самом классе.
Мы помолчали с минуту. Затем Рош сказал:
— Давай-ка выйдем на террасу. Свежий воздух тебе полезен. И мне также.
Весенняя свежесть веяла над этим садом с его тропическими растениями. Ливан громоздил над морем свои бурые и желтые твердыни. Большой пароход с черными трубами подходил к порту, оставляя за собой серебристую борозду.
— «Сфинкс»… — пробормотал Рош. Я расслышал это слово.
— Сегодня у нас 23 ноября, а он уходит обратно послезавтра, 25-го, — не так ли?
— Да. Зачем тебе это?
Я молчал. Мне не хотелось говорить ему, что семь месяцев тому назад Мишель и я намеревались отплыть во Францию, как раз в этот самый день.
— Полковник Эннкен уезжает, кажется, послезавтра на «Сфинксе»? — спросил я.
— Да.
— А его дочь? Она была не совсем здорова, когда я захворал.Теперь она, вероятно, поправилась?
— Его дочь?
Он нервно смял стебель герани.
— Да, его дочь. Говори же!
— Ну что ж, — произнес он резко, — я скажу. Пусть уж лучше ты узнаешь это от меня. Она… умерла.
Я вышел из госпиталя 5 декабря. Я, конечно, не отстаивал своих прав на отпуск для поправки здоровья. За два дня до этого мне доставили копию приказа командующего Ливанской армией. Там говорилось, что, согласно моему прошению, служба моя в Бейруте при штабе армии (2-й отдел) закончена и что с 1 декабря я перехожу в распоряжение своей воинской части, а именно 2-го Мегарийского полка, расположенного в Пальмире.
Как видно, Вальтер недурно распорядился временем, проведенным подле моего изголовья, и сумел скрыть от нескромных ушей мой бред, который, по всей вероятности, изобиловал ужасными подробностями.
Мне хотелось уехать как можно скорее — хотя бы в тот же день, будь это возможно. Однако неизбежные формальности задержали меня в Бейруте еще на три дня. Но я повсюду замечал, что чья-то искусная рука заранее подготовила все для моего скорейшего отъезда, и у меня создалось впечатление, что, пожелай я остаться еще на несколько дней, я не смог бы этого сделать. Меня бы силой посадил в автомобиль Рош, который, как я догадывался, получил на этот счет от Вальтера строжайшие инструкции. Он появлялся в депо при моем пробуждении и уходил оттуда только тогда, когда я собирался ложиться спать. Подозревал ли он что-нибудь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23