«Дерьмо! Только этих и не хватало. Встретить на дороге священников! Да еще нищенствующих братьев!» В тот день, когда мать слегла в смертельной немочи, Примо как раз повстречал на дороге священника. И нутром, хранившим древние предания, знал, что та встреча и привела к ее смерти. Он трепетал перед духовным сословием не меньше, чем все его односельчане, но, не в пример другим, очертя голову бросался навстречу своему страху. И на подошедших иноков взглянул, не скрывая враждебности.
– Ни жратвы, ни лишних денег нет, и спасение мне без надобности, – первым делом рявкнул он.
Маленький хихикнул, тонким, почти девичьим голоском. Крестьянин с отвращением помотал головой. Не пара священников, а один монах-содомит и при нем постельный послушничек. Сам он был не хуже других мужиков и не упускал в праздничный день прижать девку в темном углу, но с мальчиком, как какой-нибудь язычник грек, ни за что не стал бы!
Примо оперся на обод колеса и встал на ноги. Стряхнул жижу с рубахи, оставив на небеленой шерсти темные бурые полосы. Грязь запеклась и на волосатых голых ногах.
Оба путника остановились в двух шагах от телеги. Маленький вылез первым, пискнув:
– Servite pauperes Christi, отец мой. Прямо как писал Лео!
– Чего это он бормочет? – перебил Примо. – Вздумает надо мной насмехаться – башку расшибу и не посмотрю на послушническую рясу.
– Он говорит, что мы должны тебе помочь, – ответил старший монах.
Примо сдернул с головы круглую шапочку и ею вытер лицо.
– Как? Вы же испачкаете надушенные пальчики! Я думал, вам позволено касаться только святых реликвий да монет.
– Нужна тебе помощь или нет? – равнодушно спросил монах.
Он явно не понимал шуток.
– Простите, простите, падре. Ясно, нужна. На дареного коня не мочись, как у нас говорят.
Он бросил послушнику стрекало.
– Держи, братец. Посмотрим, сумеешь ли воскресить этого одра. А мы, коль падре не прочь, подналяжем сзади.
Монах разглядывал вола.
– Маловат он у тебя.
– Ага. В том-то и беда. Ему всего второй год пошел, да у меня других не осталось. За отходную по моей матери падре забрал его мамашу. Вы же сами из воровской шайки, знаете, как оно бывает.
– Твой духовник имел право на посмертную дань. По старинному обычаю он берет лучшую скотину. – Бесцветные глаза монаха уперлись прямо в лицо Примо. – Человеку, которому нужна помощь, стоило бы придержать язык.
Примо выпрямился в полный рост и собирался послать собеседника куда следует, когда вмешался мальчишка.
– Я готов и жду только, когда вы оба закончите браниться.
Монах не сводил с крестьянина холодных серых глаз. В такие только заглянешь – считай, проклят. Примо теперь не с руки было с ним ссорится, так что он просто повернулся к задку телеги.
– Давайте, падре.
Тот уперся плечом в обод огромного колеса. Мальчишка с криком потянул телегу спереди, свободной рукой погоняя вола. Сосновые ветки затрещали, запах размолотой колесом хвои заглушил душный запах скотины, и телега медленно поползла вперед. Колокольчик на шее вола равномерно позвякивал.
– Толкай-толкай! – крикнул Примо. – Вывезете меня на сухое место – подвезу обоих. Теперь впереди пару лиг будет твердая дорога.
Все трое не жалели сил, и даже вол, казалось, взбодрился, почувствовав подмогу.
– Хорошая скотинка. Умница, Юпитер. Хороший мальчик. Давай, верти колеса!
Выбравшись на край ложбины, монахи радостно вскрикнули. Примо хлопнул старшего между лопаток. Монах покачнулся, однако ответил крестьянину широкой улыбкой.
– Неплохая работенка, – воскликнул он.
Примо забрался на телегу и дружелюбно предложил:
– Ну, кто тут устал? Есть место для одного.
– Нет, нам привычней ходить пешком, – возразил монах, – однако мы благодарим тебя за приглашение.
– Я бы не отказался проехаться, – вздохнул послушник и погладил правое плечо. – До сих пор болит. Ты мне поможешь залезть?
Примо протянул ему обе руки.
– Подсадите-ка парнишку, падре. Паренек весело рассмеялся.
– Слышали, брат Конрад? Подсадите-ка меня.
– Фабиано! Ты забываешься!
Примо фыркнул, дернул хорошенько, и мальчишка оказался у него на коленях. Монах сердито насупился, и отвернулся, когда послушник показал ему язык.
– Надеюсь, тебе не тяжело. Сиденье-то узковато, – обратился он к Примо.
– У меня была раз коровенка – раз в двадцать потяжельше, – добродушно проворчал тот. – Я никогда не садился доить ее у стены. Как навалится, так и вылетишь сквозь стену. – Он прищурясь смотрел на мальчика. – А наставник твой, похоже, ревнует.
И, подмигнув, он принялся беззаботно напевать:
Ехал по лесу Бова, Розабелла с ним была...
– Фабиано, – прорычал вдруг монах. – Ноги у тебя, болят!
– Пусть ваше зеленоглазое чудовище спит спокойно, – хихикнул Примо. – Ваш послушничек меня не соблазняет.
Монах сердито обернулся к нему, но мальчик заговорил первым.
– Ты женат, синьор?
– Нет, хоть и пора бы, раз мама померла. Нам с отцом нужна хозяйка в доме.
– И я когда-то надеялся, – сказал послушник, – повенчаться с кем-нибудь и нарожать малышей.
– Ну, малышей ты и сейчас можешь наделать, коль тебя не охолостили и отпускают из обители, – усмехнулся Примо. – У нас в селе немало ублюдков с голубыми глазами – точь-в-точь как у нашего падре.
И он так хлопнул мальчишку по тощей ляжке, что тот пискнул.
Монах насмотрелся и наслушался достаточно. Он натянул на голову куколь, прибавил шагу и быстро обогнал телегу. Ноги у него разъезжались на скользкой глине, но он не сдавался и не давал этим двоим нагнать себя.
– Эй, погодите, падре, – крикнул ему вслед Примо. – Я вас хочу кой о чем спросить. Серьезный вопрос.
Монах остановился и подождал возчика, но капюшон с головы не сдвинул. Когда Юпитер поравнялся с ним, Примо заговорил:
– Вы слыхали про пляски на паперти? – Он не видел лица монаха, но глухое ворчание из-под капюшона убедило его, что тот слушает. – Ну, был праздник Богородицы, и все наши упились, как мастеровые, плясали на надгробиях и пели. Всю ночь одна и та же песня: «Пожалей меня, милашка». И кое-кто из них жалел-таки нас по темным уголкам. Но, понимаете, шум да гам под окном всю ночь не Дал падре сомкнуть глаз. Угадайте сами, каков он был на утренней службе: глаза красные, и за алтарь цепляется, чтоб не упасть. Вот возвел он глаза к небу, да только вместо: «Помилуй нас, Господи» вдруг затянул: «Пожалей меня, милашка»! – Примо взревел от хохота и снова грохнул кулаком по колену мальчишки. – Каков скандал! Как вспомню, до сих пор слезы на глазах.
Мальчик от боли вцепился в собственную ногу, однако сумел выдавить смешок. А вот старший его спутник, к разочарованию Примо, отказался принять участие в розыгрыше. Он просто молча зашагал дальше.
– Не в обиду вам, падре! – крикнул ему вслед Примо. – Просто когда я сижу здесь, глядя Юпитеру под хвост, всякий раз вспоминаю священника, который увел его мамашу. Вы-то тут ни при чем.
И он снова загрохотал, скрючившись и икая от смеха.
Священник уже обогнал их на добрую сотню шагов, и мальчик начал беспокойно ерзать. В его темных глазах мелькнуло беспокойство.
– Ты слишком далеко зашел, – сказал он. – Теперь он по-настоящему рассердился.
– Ничего, переживет. Шкура у него толстая, а мне после ночного дождика не мешает посмеяться.
Мальчик соскочил с телеги и зашлепал вслед за своим спутником. Когда послушник нагнал наконец старшего монаха, Примо почувствовал себя зрителем в первом ряду.
«Ого, – размышлял он, – теперь головастику достанется головомойка. Э, да он и сам не дает спуску!» Парочка в длинных грязных рясах очень походила на марионеток Панчинелло и его жену, бранящихся над ширмой и размахивающих длинными тощими ручками. Примо с надеждой ждал, что похожий на девочку монашек схлопочет оплеуху, какую его папа закатывал маме, когда она его задевала. Но, видно, монахам не положено драть уши своим милым.
Наконец монахи замедлили шаг и позволили волу снова догнать себя.
– Куда направляетесь, синьор? – пробурчал старший. Примо стянул шапчонку и постарался принять смиренный вид.
– В аббатство Святого Убальдо под Губбио, ваше преподобие. Должен доставить воз дров в аббатство, а уж потом они мне дозволяют рубить в их лесу для себя. К полудню будем у их ворот, если снова дождь не пойдет и Юпитер не сдаст.
– Значит, ты служишь черным братьям Сан-Бенедетто? – спросил монах.
– Хуже того, хоть проповедники и не велят, а я служу двум господам. Не могу сказать, чтобы я любил одного и ненавидел другого, поскольку от обоих не прочь бы избавиться. Первый мой господин – это, значит, будет граф Алессандро – убил одного из нашего села за то, что тот не поторопился убраться с дороги. Просто стоптал его конем. Его, понятно, оправдали, потому как крестьянин был его собственный и все такое, но по церковной епитимье пришлось ему отдать монахам часть пастбищ, половину своего леса и половину меня. Вы теперь видите перед собой полчеловека. Одна половина служит монастырскому управителю, а другая работает на графского надсмотрщика, и не скажу, какой приходится тяжелее. А тем временем собственное мое хозяйство заброшено.
Монах откинул свой капюшон. Он брел рядом с телегой, оставив послушника в нескольких шагах позади. Некоторое время слышался только звон колокольчика, скрип повозки и хлюпанье грязи под ногами.
– Верно говорил святой Франциск, – промолвил наконец монах. – Печален был тот день, когда люди Божьи стали обзаводиться собственностью, и еще печальней тот, когда они ради нее отказались от очищения.
– Ваш святой говорил много верного, хоть сам и был довольно отвратительный нищий. Вы понимаете, о чем я, падре?
И он многозначительно взглянул на инока.
– Да нет, вижу, не понимаете, – продолжал Примо. – Мой дряхлый папаша, а он был тогда не старите вашего послушника, в 1225 году видел святого человека во плоти.
Другой брат вез его на осле, слепого, как летучая мышь, а руки и ноги были замотаны, чтоб прикрыть раны Христовы, знаете ли.
– Нет ничего отвратительного в его слепоте и ранах, – прервал его монах. – Глазную болезнь он получил в Египте, когда старался обратить султана в христианство. Что до стигматов распятого Христа, то была величайшая милость, когда-либо дарованная Господом человеку.
– Да, все верно, все это так, только вы меня не дослушали. Мой папаша разглядывал его, и тут из кустов вылезает прокаженный, гремит своей погремушкой и протягивает чашку для подаяния. «Подведите брата моего ко мне», – говорит святой и начинает шарить руками, нащупывать голову паршивца. И как нащупал лицо, целует его, словно оно прекрасней прекрасного и слаще сладкого. Ну, вы сами скажите, а по мне так это отвратительно.
– Не ты один так думаешь, – признал монах. – И у меня бы не хватило сил на такое. Святое подвижничество – тоже дар Божий.
Пока Конрад говорил, повозка свернула за поворот размокшей дороги. Среди голубых гор повсюду всплывали перышки легкого тумана. В нескольких лигах впереди поднимались серые монолитные башни аббатства, врезанного строителями в склон горы Инджино. Под его стенами у подножия горы теснились дома Губбио.
– Смотрите-ка, братья, – сказал Примо. – Вон и конец моих трудов виден. И вам хорошо бы добраться туда к ночи. Кухня у дома Витторио что надо.
Как только туман поднялся и растаял, солнце принялось запекать дорожную грязь в хрусткую корку. Вол теперь без труда катил тележку. Уже после полудня и как раз перед вечерней три путника подошли к монастырским воротам.
Конрад остановился преклонить колени, радуясь случаю дать отдых усталым ногам и окончанию утомительного дня, да и тому, что, наконец, избавится от разговорчивого возницы. Впрочем, с обществом Аматы приходилось мириться и дальше. Девица, при полном одобрении Примо, весь день потешалась над Конрадом. Что за испытание послал Бог в ее лице матери настоятельнице и сестрам! Чем скорее он вернет ее в стены обители и окажется свободен, тем лучше для всех, решил отшельник.
Он глубоко вздохнул, наполнив грудь душистым воздухом, еще сладким после дождя. Короткий порыв ветра пошевелил желтые листья и улегся так же быстро, как налетел.
Из сторожки у ворот уже поглядывал на них старый монах. За хижиной привратника через один из истоков Чьяджио был перекинут дощатый мостик, а за ним поднимались окованные железом ворота во владения аббатства. Стены с бойницами могли выдержать серьезную осаду. Конрад не удивился бы, увидев за главными воротами крепостную подъемную решетку.
На дальнем берегу ручья копошился в камышах одинокий голубок, изредка склевывая зернышки, сбитые наземь вчерашней грозой. «То же и мне предстоит через несколько дней, – подумалось Конраду. – Рыться в шуршащих пергаментах в надежде найти единственное зерно, ради которого стоило пускаться в такой дальний путь».
Последние несколько часов, когда крестьянину и Амате наконец наскучило острословить, мысли его то и дело обращались к посланию Лео. Конрад с тоской думал, что очень скоро окажется в Ассизи, между тем он по-прежнему не представляет, что искать. «Открой истину в легендах», – сказал Лео. Подсказка не больше тех крупинок, которые склевывал голубь.
– Эгей, Примо, – окликнул привратник. – Долго же ты добирался. Вези дрова к северным воротам, и пусть келарь угостит тебя кружечкой.
Телега укатила прочь, под довольное бормотание возчика, и старый монах повернулся к братьям.
– Мир тебе, брат, – заговорил Конрад.
– И вам также, – ответствовал монах. – Проведете у нас ночь?
Это, конечно, было невозможно. Ввести женщину в стены монастыря было серьезным проступком, и мужская одежда Аматы тут ничего не меняла. Да Конрад и не был уверен, что она сумеет держаться, как должно. Даже если почти не выходить из монастырской гостиницы, все же придется иметь дело с братией.
– Благослови Бог вашу доброту, – ответил отшельник, – но мы, пока еще светло, хотим добраться до Губбио.
Едва Конрад произнес эти слова, земля у них под ногами задрожала. Старый привратник ничем не выказал тревоги и успокоительно махнул рукой в сторону долины, откуда галопом мчались по дороге пять или шесть монахов в тяжелом вооружении. Под ними были не смирные мерины, а огромные боевые кони, ростом в холке до подбородка высокому мужчине. Рядом с ними неслась свора собак, натягивавших поводки, чтобы не попасть под копыта и под вылетавшие комья грязи. Всадники летели прямо на путников. Уже видны были взмыленные морды и прижатые уши коней. Конрад, остолбенев, сумел только закрыть лицо руками. Но в последнее мгновенье передний всадник вздернул морду коня, уперся ногами в стремена, сильной рукой натянув поводья. Он выглядел человеком здоровым и сильным, а богатый крест на широкой груди говорил, что это и есть сам дом Витторио, аббат монастыря Святого Убальдо.
– Добрая встреча, братья! – прокричал он, привстав на стременах и обращаясь к ним словно из кроны дерева, листва которого обрамляла его лысую макушку. – Господь в своей мудрости послал мне вас, чтобы день не был совсем пропащим.
Конрад круглыми глазами смотрел на пики и алебарды, на полные колчаны, выглядывавшие из-за спин всадников, на палицы и арбалеты, подвешенные к их седлам. В таком вооружении не ходят на робкого оленя.
Аббат заметил его взгляд.
– Проклятые перуджийцы, – пояснил он, – растопи Господь их души в адском пламени, наняли банду разбойников грабить наших проезжих, да мы сегодня и следа негодяев не нашли.
Конрад помнил, что аббатству Святого Убальдо принадлежат почти все поля и леса вокруг Губбио, так что его настоятель волей-неволей должен, как подобает владетелю феода, защищать свои земли от хищников и грабителей. «Еще одно проклятье собственности, – он. – еще одна причина быть благодарным своему ордену за поклонение мадонне Бедности или, по крайней мере, за предполагаемую любовь к сей даме».
Дом Витторио взмахом руки отослал своих монахов к монастырю. Под скрежет засовов и звон цепей отворились изнутри огромные ворота. Когда копыта последней лошади отстучали по мосту, он снова обратил взгляд на Конрада с Аматой. Отшельник уже сделал несколько шагов по направлению к Губбио, и девушка неохотно потащилась за ним.
– Постойте, братья! Сегодня вы мои гости!
– Grazie molte Большое спасибо (ит.).
, преподобный отец, – откликнулся Конрад, – но в Губбио есть дом, принадлежащий нашему ордену. Мы хотели заночевать там.
Про себя он подумал, что в городке есть и монастырь Бедных женщин, где могла бы остановиться Амата, хотя сам он предпочел бы провести ночь под деревьями. Они были уже так близко к Ассизи, что он боялся любых осложнений.
– Чепуха! Я настаиваю, чтобы вы остались. Я хочу, чтобы вы завтра провели службу. Как-никак, это день вашего основателя.
Аббат так отчетливо подчеркнул слово « настаиваю », что стало ясно – его настояниям не противоречат.
«Уже четвертое октября? – удивился Конрад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Ни жратвы, ни лишних денег нет, и спасение мне без надобности, – первым делом рявкнул он.
Маленький хихикнул, тонким, почти девичьим голоском. Крестьянин с отвращением помотал головой. Не пара священников, а один монах-содомит и при нем постельный послушничек. Сам он был не хуже других мужиков и не упускал в праздничный день прижать девку в темном углу, но с мальчиком, как какой-нибудь язычник грек, ни за что не стал бы!
Примо оперся на обод колеса и встал на ноги. Стряхнул жижу с рубахи, оставив на небеленой шерсти темные бурые полосы. Грязь запеклась и на волосатых голых ногах.
Оба путника остановились в двух шагах от телеги. Маленький вылез первым, пискнув:
– Servite pauperes Christi, отец мой. Прямо как писал Лео!
– Чего это он бормочет? – перебил Примо. – Вздумает надо мной насмехаться – башку расшибу и не посмотрю на послушническую рясу.
– Он говорит, что мы должны тебе помочь, – ответил старший монах.
Примо сдернул с головы круглую шапочку и ею вытер лицо.
– Как? Вы же испачкаете надушенные пальчики! Я думал, вам позволено касаться только святых реликвий да монет.
– Нужна тебе помощь или нет? – равнодушно спросил монах.
Он явно не понимал шуток.
– Простите, простите, падре. Ясно, нужна. На дареного коня не мочись, как у нас говорят.
Он бросил послушнику стрекало.
– Держи, братец. Посмотрим, сумеешь ли воскресить этого одра. А мы, коль падре не прочь, подналяжем сзади.
Монах разглядывал вола.
– Маловат он у тебя.
– Ага. В том-то и беда. Ему всего второй год пошел, да у меня других не осталось. За отходную по моей матери падре забрал его мамашу. Вы же сами из воровской шайки, знаете, как оно бывает.
– Твой духовник имел право на посмертную дань. По старинному обычаю он берет лучшую скотину. – Бесцветные глаза монаха уперлись прямо в лицо Примо. – Человеку, которому нужна помощь, стоило бы придержать язык.
Примо выпрямился в полный рост и собирался послать собеседника куда следует, когда вмешался мальчишка.
– Я готов и жду только, когда вы оба закончите браниться.
Монах не сводил с крестьянина холодных серых глаз. В такие только заглянешь – считай, проклят. Примо теперь не с руки было с ним ссорится, так что он просто повернулся к задку телеги.
– Давайте, падре.
Тот уперся плечом в обод огромного колеса. Мальчишка с криком потянул телегу спереди, свободной рукой погоняя вола. Сосновые ветки затрещали, запах размолотой колесом хвои заглушил душный запах скотины, и телега медленно поползла вперед. Колокольчик на шее вола равномерно позвякивал.
– Толкай-толкай! – крикнул Примо. – Вывезете меня на сухое место – подвезу обоих. Теперь впереди пару лиг будет твердая дорога.
Все трое не жалели сил, и даже вол, казалось, взбодрился, почувствовав подмогу.
– Хорошая скотинка. Умница, Юпитер. Хороший мальчик. Давай, верти колеса!
Выбравшись на край ложбины, монахи радостно вскрикнули. Примо хлопнул старшего между лопаток. Монах покачнулся, однако ответил крестьянину широкой улыбкой.
– Неплохая работенка, – воскликнул он.
Примо забрался на телегу и дружелюбно предложил:
– Ну, кто тут устал? Есть место для одного.
– Нет, нам привычней ходить пешком, – возразил монах, – однако мы благодарим тебя за приглашение.
– Я бы не отказался проехаться, – вздохнул послушник и погладил правое плечо. – До сих пор болит. Ты мне поможешь залезть?
Примо протянул ему обе руки.
– Подсадите-ка парнишку, падре. Паренек весело рассмеялся.
– Слышали, брат Конрад? Подсадите-ка меня.
– Фабиано! Ты забываешься!
Примо фыркнул, дернул хорошенько, и мальчишка оказался у него на коленях. Монах сердито насупился, и отвернулся, когда послушник показал ему язык.
– Надеюсь, тебе не тяжело. Сиденье-то узковато, – обратился он к Примо.
– У меня была раз коровенка – раз в двадцать потяжельше, – добродушно проворчал тот. – Я никогда не садился доить ее у стены. Как навалится, так и вылетишь сквозь стену. – Он прищурясь смотрел на мальчика. – А наставник твой, похоже, ревнует.
И, подмигнув, он принялся беззаботно напевать:
Ехал по лесу Бова, Розабелла с ним была...
– Фабиано, – прорычал вдруг монах. – Ноги у тебя, болят!
– Пусть ваше зеленоглазое чудовище спит спокойно, – хихикнул Примо. – Ваш послушничек меня не соблазняет.
Монах сердито обернулся к нему, но мальчик заговорил первым.
– Ты женат, синьор?
– Нет, хоть и пора бы, раз мама померла. Нам с отцом нужна хозяйка в доме.
– И я когда-то надеялся, – сказал послушник, – повенчаться с кем-нибудь и нарожать малышей.
– Ну, малышей ты и сейчас можешь наделать, коль тебя не охолостили и отпускают из обители, – усмехнулся Примо. – У нас в селе немало ублюдков с голубыми глазами – точь-в-точь как у нашего падре.
И он так хлопнул мальчишку по тощей ляжке, что тот пискнул.
Монах насмотрелся и наслушался достаточно. Он натянул на голову куколь, прибавил шагу и быстро обогнал телегу. Ноги у него разъезжались на скользкой глине, но он не сдавался и не давал этим двоим нагнать себя.
– Эй, погодите, падре, – крикнул ему вслед Примо. – Я вас хочу кой о чем спросить. Серьезный вопрос.
Монах остановился и подождал возчика, но капюшон с головы не сдвинул. Когда Юпитер поравнялся с ним, Примо заговорил:
– Вы слыхали про пляски на паперти? – Он не видел лица монаха, но глухое ворчание из-под капюшона убедило его, что тот слушает. – Ну, был праздник Богородицы, и все наши упились, как мастеровые, плясали на надгробиях и пели. Всю ночь одна и та же песня: «Пожалей меня, милашка». И кое-кто из них жалел-таки нас по темным уголкам. Но, понимаете, шум да гам под окном всю ночь не Дал падре сомкнуть глаз. Угадайте сами, каков он был на утренней службе: глаза красные, и за алтарь цепляется, чтоб не упасть. Вот возвел он глаза к небу, да только вместо: «Помилуй нас, Господи» вдруг затянул: «Пожалей меня, милашка»! – Примо взревел от хохота и снова грохнул кулаком по колену мальчишки. – Каков скандал! Как вспомню, до сих пор слезы на глазах.
Мальчик от боли вцепился в собственную ногу, однако сумел выдавить смешок. А вот старший его спутник, к разочарованию Примо, отказался принять участие в розыгрыше. Он просто молча зашагал дальше.
– Не в обиду вам, падре! – крикнул ему вслед Примо. – Просто когда я сижу здесь, глядя Юпитеру под хвост, всякий раз вспоминаю священника, который увел его мамашу. Вы-то тут ни при чем.
И он снова загрохотал, скрючившись и икая от смеха.
Священник уже обогнал их на добрую сотню шагов, и мальчик начал беспокойно ерзать. В его темных глазах мелькнуло беспокойство.
– Ты слишком далеко зашел, – сказал он. – Теперь он по-настоящему рассердился.
– Ничего, переживет. Шкура у него толстая, а мне после ночного дождика не мешает посмеяться.
Мальчик соскочил с телеги и зашлепал вслед за своим спутником. Когда послушник нагнал наконец старшего монаха, Примо почувствовал себя зрителем в первом ряду.
«Ого, – размышлял он, – теперь головастику достанется головомойка. Э, да он и сам не дает спуску!» Парочка в длинных грязных рясах очень походила на марионеток Панчинелло и его жену, бранящихся над ширмой и размахивающих длинными тощими ручками. Примо с надеждой ждал, что похожий на девочку монашек схлопочет оплеуху, какую его папа закатывал маме, когда она его задевала. Но, видно, монахам не положено драть уши своим милым.
Наконец монахи замедлили шаг и позволили волу снова догнать себя.
– Куда направляетесь, синьор? – пробурчал старший. Примо стянул шапчонку и постарался принять смиренный вид.
– В аббатство Святого Убальдо под Губбио, ваше преподобие. Должен доставить воз дров в аббатство, а уж потом они мне дозволяют рубить в их лесу для себя. К полудню будем у их ворот, если снова дождь не пойдет и Юпитер не сдаст.
– Значит, ты служишь черным братьям Сан-Бенедетто? – спросил монах.
– Хуже того, хоть проповедники и не велят, а я служу двум господам. Не могу сказать, чтобы я любил одного и ненавидел другого, поскольку от обоих не прочь бы избавиться. Первый мой господин – это, значит, будет граф Алессандро – убил одного из нашего села за то, что тот не поторопился убраться с дороги. Просто стоптал его конем. Его, понятно, оправдали, потому как крестьянин был его собственный и все такое, но по церковной епитимье пришлось ему отдать монахам часть пастбищ, половину своего леса и половину меня. Вы теперь видите перед собой полчеловека. Одна половина служит монастырскому управителю, а другая работает на графского надсмотрщика, и не скажу, какой приходится тяжелее. А тем временем собственное мое хозяйство заброшено.
Монах откинул свой капюшон. Он брел рядом с телегой, оставив послушника в нескольких шагах позади. Некоторое время слышался только звон колокольчика, скрип повозки и хлюпанье грязи под ногами.
– Верно говорил святой Франциск, – промолвил наконец монах. – Печален был тот день, когда люди Божьи стали обзаводиться собственностью, и еще печальней тот, когда они ради нее отказались от очищения.
– Ваш святой говорил много верного, хоть сам и был довольно отвратительный нищий. Вы понимаете, о чем я, падре?
И он многозначительно взглянул на инока.
– Да нет, вижу, не понимаете, – продолжал Примо. – Мой дряхлый папаша, а он был тогда не старите вашего послушника, в 1225 году видел святого человека во плоти.
Другой брат вез его на осле, слепого, как летучая мышь, а руки и ноги были замотаны, чтоб прикрыть раны Христовы, знаете ли.
– Нет ничего отвратительного в его слепоте и ранах, – прервал его монах. – Глазную болезнь он получил в Египте, когда старался обратить султана в христианство. Что до стигматов распятого Христа, то была величайшая милость, когда-либо дарованная Господом человеку.
– Да, все верно, все это так, только вы меня не дослушали. Мой папаша разглядывал его, и тут из кустов вылезает прокаженный, гремит своей погремушкой и протягивает чашку для подаяния. «Подведите брата моего ко мне», – говорит святой и начинает шарить руками, нащупывать голову паршивца. И как нащупал лицо, целует его, словно оно прекрасней прекрасного и слаще сладкого. Ну, вы сами скажите, а по мне так это отвратительно.
– Не ты один так думаешь, – признал монах. – И у меня бы не хватило сил на такое. Святое подвижничество – тоже дар Божий.
Пока Конрад говорил, повозка свернула за поворот размокшей дороги. Среди голубых гор повсюду всплывали перышки легкого тумана. В нескольких лигах впереди поднимались серые монолитные башни аббатства, врезанного строителями в склон горы Инджино. Под его стенами у подножия горы теснились дома Губбио.
– Смотрите-ка, братья, – сказал Примо. – Вон и конец моих трудов виден. И вам хорошо бы добраться туда к ночи. Кухня у дома Витторио что надо.
Как только туман поднялся и растаял, солнце принялось запекать дорожную грязь в хрусткую корку. Вол теперь без труда катил тележку. Уже после полудня и как раз перед вечерней три путника подошли к монастырским воротам.
Конрад остановился преклонить колени, радуясь случаю дать отдых усталым ногам и окончанию утомительного дня, да и тому, что, наконец, избавится от разговорчивого возницы. Впрочем, с обществом Аматы приходилось мириться и дальше. Девица, при полном одобрении Примо, весь день потешалась над Конрадом. Что за испытание послал Бог в ее лице матери настоятельнице и сестрам! Чем скорее он вернет ее в стены обители и окажется свободен, тем лучше для всех, решил отшельник.
Он глубоко вздохнул, наполнив грудь душистым воздухом, еще сладким после дождя. Короткий порыв ветра пошевелил желтые листья и улегся так же быстро, как налетел.
Из сторожки у ворот уже поглядывал на них старый монах. За хижиной привратника через один из истоков Чьяджио был перекинут дощатый мостик, а за ним поднимались окованные железом ворота во владения аббатства. Стены с бойницами могли выдержать серьезную осаду. Конрад не удивился бы, увидев за главными воротами крепостную подъемную решетку.
На дальнем берегу ручья копошился в камышах одинокий голубок, изредка склевывая зернышки, сбитые наземь вчерашней грозой. «То же и мне предстоит через несколько дней, – подумалось Конраду. – Рыться в шуршащих пергаментах в надежде найти единственное зерно, ради которого стоило пускаться в такой дальний путь».
Последние несколько часов, когда крестьянину и Амате наконец наскучило острословить, мысли его то и дело обращались к посланию Лео. Конрад с тоской думал, что очень скоро окажется в Ассизи, между тем он по-прежнему не представляет, что искать. «Открой истину в легендах», – сказал Лео. Подсказка не больше тех крупинок, которые склевывал голубь.
– Эгей, Примо, – окликнул привратник. – Долго же ты добирался. Вези дрова к северным воротам, и пусть келарь угостит тебя кружечкой.
Телега укатила прочь, под довольное бормотание возчика, и старый монах повернулся к братьям.
– Мир тебе, брат, – заговорил Конрад.
– И вам также, – ответствовал монах. – Проведете у нас ночь?
Это, конечно, было невозможно. Ввести женщину в стены монастыря было серьезным проступком, и мужская одежда Аматы тут ничего не меняла. Да Конрад и не был уверен, что она сумеет держаться, как должно. Даже если почти не выходить из монастырской гостиницы, все же придется иметь дело с братией.
– Благослови Бог вашу доброту, – ответил отшельник, – но мы, пока еще светло, хотим добраться до Губбио.
Едва Конрад произнес эти слова, земля у них под ногами задрожала. Старый привратник ничем не выказал тревоги и успокоительно махнул рукой в сторону долины, откуда галопом мчались по дороге пять или шесть монахов в тяжелом вооружении. Под ними были не смирные мерины, а огромные боевые кони, ростом в холке до подбородка высокому мужчине. Рядом с ними неслась свора собак, натягивавших поводки, чтобы не попасть под копыта и под вылетавшие комья грязи. Всадники летели прямо на путников. Уже видны были взмыленные морды и прижатые уши коней. Конрад, остолбенев, сумел только закрыть лицо руками. Но в последнее мгновенье передний всадник вздернул морду коня, уперся ногами в стремена, сильной рукой натянув поводья. Он выглядел человеком здоровым и сильным, а богатый крест на широкой груди говорил, что это и есть сам дом Витторио, аббат монастыря Святого Убальдо.
– Добрая встреча, братья! – прокричал он, привстав на стременах и обращаясь к ним словно из кроны дерева, листва которого обрамляла его лысую макушку. – Господь в своей мудрости послал мне вас, чтобы день не был совсем пропащим.
Конрад круглыми глазами смотрел на пики и алебарды, на полные колчаны, выглядывавшие из-за спин всадников, на палицы и арбалеты, подвешенные к их седлам. В таком вооружении не ходят на робкого оленя.
Аббат заметил его взгляд.
– Проклятые перуджийцы, – пояснил он, – растопи Господь их души в адском пламени, наняли банду разбойников грабить наших проезжих, да мы сегодня и следа негодяев не нашли.
Конрад помнил, что аббатству Святого Убальдо принадлежат почти все поля и леса вокруг Губбио, так что его настоятель волей-неволей должен, как подобает владетелю феода, защищать свои земли от хищников и грабителей. «Еще одно проклятье собственности, – он. – еще одна причина быть благодарным своему ордену за поклонение мадонне Бедности или, по крайней мере, за предполагаемую любовь к сей даме».
Дом Витторио взмахом руки отослал своих монахов к монастырю. Под скрежет засовов и звон цепей отворились изнутри огромные ворота. Когда копыта последней лошади отстучали по мосту, он снова обратил взгляд на Конрада с Аматой. Отшельник уже сделал несколько шагов по направлению к Губбио, и девушка неохотно потащилась за ним.
– Постойте, братья! Сегодня вы мои гости!
– Grazie molte Большое спасибо (ит.).
, преподобный отец, – откликнулся Конрад, – но в Губбио есть дом, принадлежащий нашему ордену. Мы хотели заночевать там.
Про себя он подумал, что в городке есть и монастырь Бедных женщин, где могла бы остановиться Амата, хотя сам он предпочел бы провести ночь под деревьями. Они были уже так близко к Ассизи, что он боялся любых осложнений.
– Чепуха! Я настаиваю, чтобы вы остались. Я хочу, чтобы вы завтра провели службу. Как-никак, это день вашего основателя.
Аббат так отчетливо подчеркнул слово « настаиваю », что стало ясно – его настояниям не противоречат.
«Уже четвертое октября? – удивился Конрад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48