Вряд ли для охраны их требовались столь сложные предосторожности, и особенно побоище на площади. Как справедливо заметила благородная вдова, всякий, решившийся на воровство, восстановил бы против себя целое воинство верующих. Особенные подозрения внушала Конраду попытка фра Иллюминато помешать исполнению его собственной миссии. Что связывает братство с письмом Лео?
Карта! Она заворожила его. Конраду хотелось тут же, немедленно, разгадать смысл знаков. Не удастся ли вытянуть из Джованни еще что-нибудь?
Шум у него за спиной сказал ему: нет. Во всяком случае, не сегодня. Его сокамерник подложил ладонь под щеку и похрапывал, погрузившись в дремоту, все чаще одолевавшую его в последнее время. Под его храп Конрад снова и снова водил пальцем по дугам арок, словно надеялся в темноте нащупать их значение.
Через неделю близ Кольдимеццо остановился обоз торговцев, везущих в Вечный Город бочки тосканского вина. Орфео, отдохнувший и залечивший неглубокие раны, воспользовался случаем добраться до Рима, чтобы найти там папу. К тому же он знал, что путешествие с купеческим обозом будет приятнее, чем поездка из Венеции с римской стражей Григория. С этими у него был общий язык – язык торгового сословия – и одни понятия о развлечениях, потребных молодым мужчинам.
Амата глубоко вдыхала прохладный воздух раннего утра и махала вслед Орфео, пока он не скрылся из вида. Последние минуты прохлады – их с дядей ожидал сегодня долгий путь по жаре через всю Перуджу. Верхом. Они собирались взять с собой всего несколько человек, потому что днем дорога были полна путников, а к сумеркам они укроются в монастырской гостинице.
Амата провела ночь без сна, ожидая встречи с братом после восьми лет разлуки. А как удивится ей Фабиано! Словно призрак встал из могилы. Она хихикнула, обрадовавшись игривой мысли выбелить себе лицо, как заведено у римских патрицианок. По правде сказать, после долгой зимы кожа у нее и так была бледновата.
Джакопоне уговорили остаться и окрепнуть перед предстоящим возвращением в Ассизи на той же повозке с сеном. Граф Гвидо, само собой, приглашал его поселиться в замке, и он почти согласился. Но то было прежде, чем Амата рассказала ему о своих последних замыслах. Она хотела устроить дома настоящий скрипториум, где множество достойных доверия писцов станут переписывать рукопись Лео. И надеялась, что первым из них станет Джакопоне. Соблазн снова окунуть перо в чернильницу оказался слишком силен для бывшего нотариуса, и граф Гвидо, отчаявшись оставить зятя у себя, согласился после заезда в Перуджу вернуться с ними в Ассизи. Терезина отправлялась с ними, в повозке вместе с отцом. Девочка уже подпрыгивала от нетерпения, предвкушая веселье, которое ожидало ее в гостях у Аматы.
Впрочем, сегодня и она осталась дома.
– Терезина, – наставлял внучку граф, – не давай папе скучать, смотри, чтоб он был сыт, и не мешай ему спать, когда он устанет.
Девочка серьезно кивала, чувствуя себя не меньше чем управительницей замка.
Амата все еще крутила в голове планы обзаведения скрипториумом, когда они с дядей и охраной выехали из ворот замка. Она с удовольствием видела, что Джакопоне снова нашел опору в семье и, как подозревала Амата, навсегда покончил с покаянием. Она всем сердцем надеялась, что он примирится с судьбой, лишившей их Ванны, и наконец вкусит покой.
Она быстро поймала ритм движения своей кобылки, радуясь теплому ветерку и весенним росткам, со всех сторон подступавшим к дороге. Она тоже впервые за долгие годы почувствовала вкус покоя, сладкий, как медовые соты. Она понемногу узнавала заново своего дядю, глазами взрослой женщины, а не ребенка, для которого все взрослые сливаются воедино. Она была полна благодарности к этому великану, который одним медвежьим объятием возвратил ей невинность, семью, прошлое. А впереди ждал Фабиано, мостик к расколотому детству.
И ребенок! Она раздумывала, что так привлекает ее в Терезине: чистая душа, безграничная радостная живость, песенки, которые она напевает себе под нос, чертя в сумерках прутиком картинки в пыли, сходство с ее матерью, возвращавшее Амату во времена детской невинности? Мечта о собственных детях, которые возбуждала в ней angelina? Ангелочек (ит.).
Так или иначе, любовь к этой малышке добавляла особый вкус в сладостный сосуд покоя, который, кажется, был полон уже до краев.
В этих мыслях, пролетавших в сознании облачками мускусных благовоний, под мерную рысь лошадки, под рассказы дяди, в которых звенела сталь сражений крестового похода с Фридрихом, день пролетел незаметно. Могучие серые стены Сан-Пьетро, монастыря бенедиктинцев, служившего южным форпостом укреплений славного города Перуджи, выросли впереди прежде, чем Амата заметила, что дорога подходит к концу. Было уже слишком поздно для свидания с Фабиано, но, мечтала девушка, может быть, удастся хоть глазком взглянуть на него после ужина в монастырской гостинице. Обычно в монастырских базиликах отводилось место для посетителей, за решеткой, отделявшей их от монахов. Может быть, на вечерне она узнает брата под черным монашеским куколем или различит его голос в океане песнопений.
Она улыбнулась невероятности последней мысли. Конечно, голос Фабиано с тех пор, как она в последний раз слышала его, стал много ниже. Наверняка его не узнать. Ее маленький братец стал теперь взрослым мужчиной. Ведь ему уже семнадцать!
Брат Ансельмо пристроился на табурете перед высокой конторкой. Он походил на болотную птицу, прислушивающуюся к шорохам в камышах. В его обязанности младшего келаря входило ведение записей обо всем, что доставлялось в Сан-Пьетро из хозяйств мелких арендаторов. Сегодня в списке оказалась материя на монашеские сутаны, плод долгих зимних трудов. Юноша писал под диктовку брата келаря.
Его бледное лицо блаженно сияло в свете свечи, прочно укрепленной в подставке на конторке. Он готовил новый лист, начиная запись обычным: «AMDG»: Ad Magnum Dei Gloria – К вящей славе Господней. Устав святого Бене-детто относил пение псалмов к Opus Dei, деяниям во славу Божию, и точно так же Ансельмо расценивал свой труд. Для устойчивости он цеплялся свободной рукой за край стола, а здоровую ногу для большей надежности обвил вокруг ножки табурета. И когда в кладовую вошел брат, принимающий посетителей, даже не поднял головы, предположив, что монаху понадобилось что-то для гостиничных постелей.
Брат коротко переговорил с келарем, и тот окликнул своего помощника:
– Ансельмо, к тебе гости. Закончим позже.
Устав разрешал раз в год видеться с посторонними, однако новость застала Ансельмо врасплох. За время, проведенное в Сан-Пьетро, первая половина его короткой жизни стала совсем далекой.
– Мой дядя?
– Да, граф Гвидо, – кивнул монах, – и он привез с собой молодую женщину.
Ансельмо спрыгнул с табурета, приземлился на здоровую ногу и улыбнулся до ушей.
– Аматина! Я знал, что она найдется!
Он схватил грубые деревянные костыли, прислоненные к стене.
– Твоя пропавшая сестра? Почему ты так решил?
– Вы бы ее знали, брат! Никто не мог заставить ее сдаться! Представьте вашего перуджийского боевого коня, скачущего навстречу зимней вьюге, отказывающегося склонить голову перед стихией – или несущегося под стрелами, презирая опасность, – тогда вы получите представление о том, как упряма моя сестричка.
– Действительно упряма, – усмехнулся келарь. – Молю Бога, чтобы ты оказался прав. Теперь ступай, порадуйся гостям.
Даже волоча искалеченную ногу, Ансельмо поразил брата принимающего, невероятно быстро добравшись до приемной. Старик, вместе со всей братией Сан-Пьетро, питал слабость к увечному сироте, мальчиком попавшему в их обитель. Тот был общим любимцем, вместе с гончей аббата, и его баловали без удержу, насколько позволял устав.
Монах указал юноше на мужчину и женщину, прогуливавшихся взад-вперед по тесному монастырскому дворику. При виде Ансельмо дядя Гвидо подтолкнул женщину локтем.
– Фабиано! – вскрикнула она и, бросившись бегом через двор, так сжала юношу в объятиях, что тот едва устоял на ногах. – Я бы тебя и не узнала!
– Ансельмо, – чуть смущенно улыбнулся он. – Я теперь – брат Ансельмо. И, наверно, мне не полагается обниматься с женщинами. Придется пасть ниц перед всей братией и исповедаться в грехе завтра же утром.
– Да ну тебя! – фыркнула Амата и, отступив назад, оглядела его с ног до головы. – Ты совсем поправился? Тебе не больно?
– Да, ничего не болит. Я жив и счастлив, как никогда, Аматина. Если бы не те разбойники, я бы не оказался здесь, где мое настоящее место. И ты тоже выжила. Я знал, что так будет.
– Да, я выжила.
Может быть, в конечном счете брату больше и не надо было ничего знать.
– Но кто были те люди? Крестьяне, видевшие, как тебя увозили, сказали только, что они поскакали на восток. Дядя Гвидо повсюду тебя искал. Но ты будто исчезла в горах.
Он оглянулся на дядю, прося подтверждения. Гвидо ответил за нее.
– Это были наемники, рыцари из Ассизи, нанятые купцом, что за неделю до того поссорился с вашим отцом.
– Из-за проездной пошлины, – добавила Амата. Ансельмо покачал головой.
– С этого началось, но дело было в другом, – сказал он. – Я тогда стоял в воротах и все видел. Папа орал на купца. Кричал, что знает его кольцо, потому что у него самого такое же. Сунул его купцу под нос и сказал, что если кому из его домашних причинят вред, весь мир узнает, что оно значит.
– Этого я не слышала... – Амата покраснела, вспоминая первую встречу с Орфео. – Меня отвлек один красивенький мальчик.
Граф Гвидо перебил:
– Так ты думаешь, купец убил твоего отца из-за перстня, а не из-за пошлины?
– Похоже на то.
Амата повернулась к дяде.
– Но ведь папа получил его от деда Капитанио. Дедушка не стал бы подсовывать сыну смертельно опасный знак, как сделал отец Орфео.
– Нет, конечно не стал бы, – согласился Гвидо. – Зная своего отца, думаю, он считал связанную с ним тайну слишком важной, чтобы унести с собой в могилу – какова бы ни была эта тайна. Теперь ясно, что Буонконте знал. Он тебе что-нибудь говорил, Ансельмо?
– Я и не видел перстня до того дня, – ответил юноша. – И даже не заметил, как он сунул мне его в карман, когда велел прыгать в окно. Кольцо нашел брат, который вернул его потом тебе, – когда перевязывал мне раны. Что бы ни знал папа, тайна умерла вместе с ним.
Гвидо обернулся к Амате.
– По-моему, вернувшись домой, надо его уничтожить. И посоветуй Орфео сделать то же самое. Эти перстни навлекли на всех нас проклятие.
– Ну, кольцо Симоне точно похоронено, если не с ним, так с его сыном, – мрачно заметила Амата. – Об этом ты позаботился.
Глаза Ансельмо, устремленные на сестру, вдруг наполнились влагой, позволив и ей наконец дать волю слезам. И они дружно рассмеялись, утирая слезы рукавами, словно им снова было девять и одиннадцать лет. Амата ухватила брата за рукав рясы и увлекла на скамью, где они погрузились в воспоминания детства. Дядя дополнял их рассказами о давней жизни в Кольдимеццо, еще до их рождения, когда они с их отцом сами были детьми.
Ансельмо говорил, как счастлив он в Сан-Пьетро, как рад, что умение быстро писать пригодилось в кладовых и он может быть полезен братии, несмотря на искалеченное тело. Он объяснил, что Амата – первая женщина, с которой он видится за восемь лет, видение редкостное, как явление ангела, и ее мантилья представляется ему странным и нездешним головным убором – так давно он не видал подобных.
Потом настала очередь Аматы рассказывать о жизни в Сан-Дамиано и нынешней – в Ассизи. Брат не скрывал разочарования, услышав, что она с радостью выбралась из монастыря. Как можно не предпочесть всему жизнь, посвященную Богу?
Амата приберегла самую удивительную новость напоследок.
– Ну, – улыбнулась она, – не могу же я быть монахиней и одновременно выйти замуж?
– Ты замужем? Девушка сияла:
– Еще не совсем, но, наверно, очень скоро буду. И назову первого сына Фабиано... а второго – Ансельмо. Тогда у нас в семье по-прежнему будет Фабиано и целых два Ансельмо.
Она задумалась, стоит ли объяснять, что Орфео – сын того самого человека, который нанял убийц, и решила, что не стоит. Зато рассказала о дружбе Орфео с папой и о поездке в Рим, зная, что на молодого монаха это произведет впечатление.
Днем брат, принимающий посетителей, принес им еду и напитки, так что не пришлось прерывать воспоминаний ради обеда. Но наконец день кончился, колокол позвал монахов к вечерне, и Ансельмо пришлось возвращаться к монашеской жизни.
– Ты еще будешь приходить? – спросил он сестру.
– Каждый год, – обещала Амата. – Чаще ведь не позволяют.
Следующий вопрос брата поразил ее до глубины души:
– А ты уже простила убийц наших родителей? Ты ведь знаешь, пока не простишь, твоей душе не будет покоя.
Амата проглотила комок в горле:
– Они почти все уже умерли, и я счастлива была видеть их смерть. Я пронесла свою вендетту сквозь все эти годы. У меня хватало на то причин. Но с этим почти покончено. Спроси меня снова, когда я в будущем году приду к тебе с мужем.
– Тогда до будущего года. Молись за меня, как я буду молиться за тебя.
Ансельмо встал и подсунул под мышки костыли. И тогда, не дав ему возразить, Амата поцеловала его в щеку.
– Прощальный поцелуй, братик. Раз уж мы не умерли!
Фра Джованни больше не возвращался к разговору о перстне. По-видимому, бывший генерал ордена сожалел, что сказал слишком много, а Конрад не настаивал. Он терпеливо выслушивал повествования старого монаха о снах, видениях и явлениях.
В одном сновидении тот сидел у бурливой реки, бессильно глядя, как его братья, обремененные тяжкой ношей, один за другим входят в бурные воды. Бешеный поток подхватил их, и все они утонули. Пока он плакал, появились другие братья, налегке, и без труда перешли реку.
– Воистину, орден теперь как никогда нуждается в твоих наставлениях, – сказал Конрад. – Ведь первые – это братья конвентуалы, обременившие себя всеми богатствами мира сего. Вторые же – спиритуалы, хранящие завет бедности, оставленный святым Франциском, и следующие Христу, бывшему нагим на кресте. С ними легко перейти реку.
– Наверное, душой я всегда склонялся к спиритуалам, – согласился Джованни, – хотя, возглавляя орден, старался скрывать свои предпочтения. Однако министры-провинциалы проникли в мои тайные помыслы – отчего я ныне составляю тебе компанию здесь.
Однажды ночью Джованни загремел цепями так громко, что разбудил Конрада. Испугавшись, что ветхого старца осаждают демоны, Конрад громко воззвал к ангелам-покровителям и встряхнул бьющегося в кошмаре Джованни.
– Я видел сон о фра Джерардино и его ересях, – объяснил тот, очнувшись от сна. – Я опасаюсь за его душу. Хотя он виновен не более, чем историки, составлявшие хроники нашего ордена. Его утверждение, что рождение святого Франциска представляет второе явление Христа, логически вытекает из легенд. Я уверен, ты бывал в конюшне, где госпожа Пика якобы родила Франциска – хотя ее муж был одним из богатейших ассизских купцов. Далее в преданиях говорится, что некий старец еще в младенчестве объявил нашего основателя святым, как Симоне при внесении во храм Господа нашего. И после, когда молодой Франческо отправился в Рим, чтобы получить согласие папы на создание нового ордена, спутниками его были ровно двенадцать учеников. Один из них, фра Джованни дель Капелло, впоследствии оставил орден, не выдержав строгости устава. Историки клеймят его как второго Иуду. И нити подобных намеков пронизывают весь рассказ о его жизни и совершенных им чудесах. На фресках Гвинта да Пиза в нижней церкви события жизни нашего основателя помещены напротив истории жизни Иисуса. Такого не делалось ни в одной церкви ни для какого святого. В любой другой базилике против сцен из Нового Завета помещают сцены из Ветхого. Но никогда еще человек, какой бы великой святости он ни был, не сравнивался напрямую с Господом нашим.
Сквозивший в словах Джованни цинизм встревожил Конрада. Никто еще при нем не усомнился в буквальной правдивости преданий, хотя Лео подозревал скрытую за ними более глубокую истину. И меньше всего Конрад ожидал подобного скепсиса от бывшего генерала ордена.
– Но ведь есть еще стигматы, – перебил он. – Донна Джакома держала на руках израненное и почти нагое тело Франциска после его смерти. Она говорила мне, что он в точности напомнил ей Иисуса при снятии с креста.
– Верно, – проворчал Джованни. – Есть еще стигматы, и за одно это чудо Франциска можно было счесть вторым Христом.
Конрад не успокаивался:
– И еще есть свидетельство брата, который имел видение в соборе Сиены. Ему явился Господь, окруженный сонмом святых. Каждый раз, как Христос поднимал ногу, на земле оставался отпечаток Его ступни. И все святые старались ступать по Его следам, но ни одному это не удавалось в точности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Карта! Она заворожила его. Конраду хотелось тут же, немедленно, разгадать смысл знаков. Не удастся ли вытянуть из Джованни еще что-нибудь?
Шум у него за спиной сказал ему: нет. Во всяком случае, не сегодня. Его сокамерник подложил ладонь под щеку и похрапывал, погрузившись в дремоту, все чаще одолевавшую его в последнее время. Под его храп Конрад снова и снова водил пальцем по дугам арок, словно надеялся в темноте нащупать их значение.
Через неделю близ Кольдимеццо остановился обоз торговцев, везущих в Вечный Город бочки тосканского вина. Орфео, отдохнувший и залечивший неглубокие раны, воспользовался случаем добраться до Рима, чтобы найти там папу. К тому же он знал, что путешествие с купеческим обозом будет приятнее, чем поездка из Венеции с римской стражей Григория. С этими у него был общий язык – язык торгового сословия – и одни понятия о развлечениях, потребных молодым мужчинам.
Амата глубоко вдыхала прохладный воздух раннего утра и махала вслед Орфео, пока он не скрылся из вида. Последние минуты прохлады – их с дядей ожидал сегодня долгий путь по жаре через всю Перуджу. Верхом. Они собирались взять с собой всего несколько человек, потому что днем дорога были полна путников, а к сумеркам они укроются в монастырской гостинице.
Амата провела ночь без сна, ожидая встречи с братом после восьми лет разлуки. А как удивится ей Фабиано! Словно призрак встал из могилы. Она хихикнула, обрадовавшись игривой мысли выбелить себе лицо, как заведено у римских патрицианок. По правде сказать, после долгой зимы кожа у нее и так была бледновата.
Джакопоне уговорили остаться и окрепнуть перед предстоящим возвращением в Ассизи на той же повозке с сеном. Граф Гвидо, само собой, приглашал его поселиться в замке, и он почти согласился. Но то было прежде, чем Амата рассказала ему о своих последних замыслах. Она хотела устроить дома настоящий скрипториум, где множество достойных доверия писцов станут переписывать рукопись Лео. И надеялась, что первым из них станет Джакопоне. Соблазн снова окунуть перо в чернильницу оказался слишком силен для бывшего нотариуса, и граф Гвидо, отчаявшись оставить зятя у себя, согласился после заезда в Перуджу вернуться с ними в Ассизи. Терезина отправлялась с ними, в повозке вместе с отцом. Девочка уже подпрыгивала от нетерпения, предвкушая веселье, которое ожидало ее в гостях у Аматы.
Впрочем, сегодня и она осталась дома.
– Терезина, – наставлял внучку граф, – не давай папе скучать, смотри, чтоб он был сыт, и не мешай ему спать, когда он устанет.
Девочка серьезно кивала, чувствуя себя не меньше чем управительницей замка.
Амата все еще крутила в голове планы обзаведения скрипториумом, когда они с дядей и охраной выехали из ворот замка. Она с удовольствием видела, что Джакопоне снова нашел опору в семье и, как подозревала Амата, навсегда покончил с покаянием. Она всем сердцем надеялась, что он примирится с судьбой, лишившей их Ванны, и наконец вкусит покой.
Она быстро поймала ритм движения своей кобылки, радуясь теплому ветерку и весенним росткам, со всех сторон подступавшим к дороге. Она тоже впервые за долгие годы почувствовала вкус покоя, сладкий, как медовые соты. Она понемногу узнавала заново своего дядю, глазами взрослой женщины, а не ребенка, для которого все взрослые сливаются воедино. Она была полна благодарности к этому великану, который одним медвежьим объятием возвратил ей невинность, семью, прошлое. А впереди ждал Фабиано, мостик к расколотому детству.
И ребенок! Она раздумывала, что так привлекает ее в Терезине: чистая душа, безграничная радостная живость, песенки, которые она напевает себе под нос, чертя в сумерках прутиком картинки в пыли, сходство с ее матерью, возвращавшее Амату во времена детской невинности? Мечта о собственных детях, которые возбуждала в ней angelina? Ангелочек (ит.).
Так или иначе, любовь к этой малышке добавляла особый вкус в сладостный сосуд покоя, который, кажется, был полон уже до краев.
В этих мыслях, пролетавших в сознании облачками мускусных благовоний, под мерную рысь лошадки, под рассказы дяди, в которых звенела сталь сражений крестового похода с Фридрихом, день пролетел незаметно. Могучие серые стены Сан-Пьетро, монастыря бенедиктинцев, служившего южным форпостом укреплений славного города Перуджи, выросли впереди прежде, чем Амата заметила, что дорога подходит к концу. Было уже слишком поздно для свидания с Фабиано, но, мечтала девушка, может быть, удастся хоть глазком взглянуть на него после ужина в монастырской гостинице. Обычно в монастырских базиликах отводилось место для посетителей, за решеткой, отделявшей их от монахов. Может быть, на вечерне она узнает брата под черным монашеским куколем или различит его голос в океане песнопений.
Она улыбнулась невероятности последней мысли. Конечно, голос Фабиано с тех пор, как она в последний раз слышала его, стал много ниже. Наверняка его не узнать. Ее маленький братец стал теперь взрослым мужчиной. Ведь ему уже семнадцать!
Брат Ансельмо пристроился на табурете перед высокой конторкой. Он походил на болотную птицу, прислушивающуюся к шорохам в камышах. В его обязанности младшего келаря входило ведение записей обо всем, что доставлялось в Сан-Пьетро из хозяйств мелких арендаторов. Сегодня в списке оказалась материя на монашеские сутаны, плод долгих зимних трудов. Юноша писал под диктовку брата келаря.
Его бледное лицо блаженно сияло в свете свечи, прочно укрепленной в подставке на конторке. Он готовил новый лист, начиная запись обычным: «AMDG»: Ad Magnum Dei Gloria – К вящей славе Господней. Устав святого Бене-детто относил пение псалмов к Opus Dei, деяниям во славу Божию, и точно так же Ансельмо расценивал свой труд. Для устойчивости он цеплялся свободной рукой за край стола, а здоровую ногу для большей надежности обвил вокруг ножки табурета. И когда в кладовую вошел брат, принимающий посетителей, даже не поднял головы, предположив, что монаху понадобилось что-то для гостиничных постелей.
Брат коротко переговорил с келарем, и тот окликнул своего помощника:
– Ансельмо, к тебе гости. Закончим позже.
Устав разрешал раз в год видеться с посторонними, однако новость застала Ансельмо врасплох. За время, проведенное в Сан-Пьетро, первая половина его короткой жизни стала совсем далекой.
– Мой дядя?
– Да, граф Гвидо, – кивнул монах, – и он привез с собой молодую женщину.
Ансельмо спрыгнул с табурета, приземлился на здоровую ногу и улыбнулся до ушей.
– Аматина! Я знал, что она найдется!
Он схватил грубые деревянные костыли, прислоненные к стене.
– Твоя пропавшая сестра? Почему ты так решил?
– Вы бы ее знали, брат! Никто не мог заставить ее сдаться! Представьте вашего перуджийского боевого коня, скачущего навстречу зимней вьюге, отказывающегося склонить голову перед стихией – или несущегося под стрелами, презирая опасность, – тогда вы получите представление о том, как упряма моя сестричка.
– Действительно упряма, – усмехнулся келарь. – Молю Бога, чтобы ты оказался прав. Теперь ступай, порадуйся гостям.
Даже волоча искалеченную ногу, Ансельмо поразил брата принимающего, невероятно быстро добравшись до приемной. Старик, вместе со всей братией Сан-Пьетро, питал слабость к увечному сироте, мальчиком попавшему в их обитель. Тот был общим любимцем, вместе с гончей аббата, и его баловали без удержу, насколько позволял устав.
Монах указал юноше на мужчину и женщину, прогуливавшихся взад-вперед по тесному монастырскому дворику. При виде Ансельмо дядя Гвидо подтолкнул женщину локтем.
– Фабиано! – вскрикнула она и, бросившись бегом через двор, так сжала юношу в объятиях, что тот едва устоял на ногах. – Я бы тебя и не узнала!
– Ансельмо, – чуть смущенно улыбнулся он. – Я теперь – брат Ансельмо. И, наверно, мне не полагается обниматься с женщинами. Придется пасть ниц перед всей братией и исповедаться в грехе завтра же утром.
– Да ну тебя! – фыркнула Амата и, отступив назад, оглядела его с ног до головы. – Ты совсем поправился? Тебе не больно?
– Да, ничего не болит. Я жив и счастлив, как никогда, Аматина. Если бы не те разбойники, я бы не оказался здесь, где мое настоящее место. И ты тоже выжила. Я знал, что так будет.
– Да, я выжила.
Может быть, в конечном счете брату больше и не надо было ничего знать.
– Но кто были те люди? Крестьяне, видевшие, как тебя увозили, сказали только, что они поскакали на восток. Дядя Гвидо повсюду тебя искал. Но ты будто исчезла в горах.
Он оглянулся на дядю, прося подтверждения. Гвидо ответил за нее.
– Это были наемники, рыцари из Ассизи, нанятые купцом, что за неделю до того поссорился с вашим отцом.
– Из-за проездной пошлины, – добавила Амата. Ансельмо покачал головой.
– С этого началось, но дело было в другом, – сказал он. – Я тогда стоял в воротах и все видел. Папа орал на купца. Кричал, что знает его кольцо, потому что у него самого такое же. Сунул его купцу под нос и сказал, что если кому из его домашних причинят вред, весь мир узнает, что оно значит.
– Этого я не слышала... – Амата покраснела, вспоминая первую встречу с Орфео. – Меня отвлек один красивенький мальчик.
Граф Гвидо перебил:
– Так ты думаешь, купец убил твоего отца из-за перстня, а не из-за пошлины?
– Похоже на то.
Амата повернулась к дяде.
– Но ведь папа получил его от деда Капитанио. Дедушка не стал бы подсовывать сыну смертельно опасный знак, как сделал отец Орфео.
– Нет, конечно не стал бы, – согласился Гвидо. – Зная своего отца, думаю, он считал связанную с ним тайну слишком важной, чтобы унести с собой в могилу – какова бы ни была эта тайна. Теперь ясно, что Буонконте знал. Он тебе что-нибудь говорил, Ансельмо?
– Я и не видел перстня до того дня, – ответил юноша. – И даже не заметил, как он сунул мне его в карман, когда велел прыгать в окно. Кольцо нашел брат, который вернул его потом тебе, – когда перевязывал мне раны. Что бы ни знал папа, тайна умерла вместе с ним.
Гвидо обернулся к Амате.
– По-моему, вернувшись домой, надо его уничтожить. И посоветуй Орфео сделать то же самое. Эти перстни навлекли на всех нас проклятие.
– Ну, кольцо Симоне точно похоронено, если не с ним, так с его сыном, – мрачно заметила Амата. – Об этом ты позаботился.
Глаза Ансельмо, устремленные на сестру, вдруг наполнились влагой, позволив и ей наконец дать волю слезам. И они дружно рассмеялись, утирая слезы рукавами, словно им снова было девять и одиннадцать лет. Амата ухватила брата за рукав рясы и увлекла на скамью, где они погрузились в воспоминания детства. Дядя дополнял их рассказами о давней жизни в Кольдимеццо, еще до их рождения, когда они с их отцом сами были детьми.
Ансельмо говорил, как счастлив он в Сан-Пьетро, как рад, что умение быстро писать пригодилось в кладовых и он может быть полезен братии, несмотря на искалеченное тело. Он объяснил, что Амата – первая женщина, с которой он видится за восемь лет, видение редкостное, как явление ангела, и ее мантилья представляется ему странным и нездешним головным убором – так давно он не видал подобных.
Потом настала очередь Аматы рассказывать о жизни в Сан-Дамиано и нынешней – в Ассизи. Брат не скрывал разочарования, услышав, что она с радостью выбралась из монастыря. Как можно не предпочесть всему жизнь, посвященную Богу?
Амата приберегла самую удивительную новость напоследок.
– Ну, – улыбнулась она, – не могу же я быть монахиней и одновременно выйти замуж?
– Ты замужем? Девушка сияла:
– Еще не совсем, но, наверно, очень скоро буду. И назову первого сына Фабиано... а второго – Ансельмо. Тогда у нас в семье по-прежнему будет Фабиано и целых два Ансельмо.
Она задумалась, стоит ли объяснять, что Орфео – сын того самого человека, который нанял убийц, и решила, что не стоит. Зато рассказала о дружбе Орфео с папой и о поездке в Рим, зная, что на молодого монаха это произведет впечатление.
Днем брат, принимающий посетителей, принес им еду и напитки, так что не пришлось прерывать воспоминаний ради обеда. Но наконец день кончился, колокол позвал монахов к вечерне, и Ансельмо пришлось возвращаться к монашеской жизни.
– Ты еще будешь приходить? – спросил он сестру.
– Каждый год, – обещала Амата. – Чаще ведь не позволяют.
Следующий вопрос брата поразил ее до глубины души:
– А ты уже простила убийц наших родителей? Ты ведь знаешь, пока не простишь, твоей душе не будет покоя.
Амата проглотила комок в горле:
– Они почти все уже умерли, и я счастлива была видеть их смерть. Я пронесла свою вендетту сквозь все эти годы. У меня хватало на то причин. Но с этим почти покончено. Спроси меня снова, когда я в будущем году приду к тебе с мужем.
– Тогда до будущего года. Молись за меня, как я буду молиться за тебя.
Ансельмо встал и подсунул под мышки костыли. И тогда, не дав ему возразить, Амата поцеловала его в щеку.
– Прощальный поцелуй, братик. Раз уж мы не умерли!
Фра Джованни больше не возвращался к разговору о перстне. По-видимому, бывший генерал ордена сожалел, что сказал слишком много, а Конрад не настаивал. Он терпеливо выслушивал повествования старого монаха о снах, видениях и явлениях.
В одном сновидении тот сидел у бурливой реки, бессильно глядя, как его братья, обремененные тяжкой ношей, один за другим входят в бурные воды. Бешеный поток подхватил их, и все они утонули. Пока он плакал, появились другие братья, налегке, и без труда перешли реку.
– Воистину, орден теперь как никогда нуждается в твоих наставлениях, – сказал Конрад. – Ведь первые – это братья конвентуалы, обременившие себя всеми богатствами мира сего. Вторые же – спиритуалы, хранящие завет бедности, оставленный святым Франциском, и следующие Христу, бывшему нагим на кресте. С ними легко перейти реку.
– Наверное, душой я всегда склонялся к спиритуалам, – согласился Джованни, – хотя, возглавляя орден, старался скрывать свои предпочтения. Однако министры-провинциалы проникли в мои тайные помыслы – отчего я ныне составляю тебе компанию здесь.
Однажды ночью Джованни загремел цепями так громко, что разбудил Конрада. Испугавшись, что ветхого старца осаждают демоны, Конрад громко воззвал к ангелам-покровителям и встряхнул бьющегося в кошмаре Джованни.
– Я видел сон о фра Джерардино и его ересях, – объяснил тот, очнувшись от сна. – Я опасаюсь за его душу. Хотя он виновен не более, чем историки, составлявшие хроники нашего ордена. Его утверждение, что рождение святого Франциска представляет второе явление Христа, логически вытекает из легенд. Я уверен, ты бывал в конюшне, где госпожа Пика якобы родила Франциска – хотя ее муж был одним из богатейших ассизских купцов. Далее в преданиях говорится, что некий старец еще в младенчестве объявил нашего основателя святым, как Симоне при внесении во храм Господа нашего. И после, когда молодой Франческо отправился в Рим, чтобы получить согласие папы на создание нового ордена, спутниками его были ровно двенадцать учеников. Один из них, фра Джованни дель Капелло, впоследствии оставил орден, не выдержав строгости устава. Историки клеймят его как второго Иуду. И нити подобных намеков пронизывают весь рассказ о его жизни и совершенных им чудесах. На фресках Гвинта да Пиза в нижней церкви события жизни нашего основателя помещены напротив истории жизни Иисуса. Такого не делалось ни в одной церкви ни для какого святого. В любой другой базилике против сцен из Нового Завета помещают сцены из Ветхого. Но никогда еще человек, какой бы великой святости он ни был, не сравнивался напрямую с Господом нашим.
Сквозивший в словах Джованни цинизм встревожил Конрада. Никто еще при нем не усомнился в буквальной правдивости преданий, хотя Лео подозревал скрытую за ними более глубокую истину. И меньше всего Конрад ожидал подобного скепсиса от бывшего генерала ордена.
– Но ведь есть еще стигматы, – перебил он. – Донна Джакома держала на руках израненное и почти нагое тело Франциска после его смерти. Она говорила мне, что он в точности напомнил ей Иисуса при снятии с креста.
– Верно, – проворчал Джованни. – Есть еще стигматы, и за одно это чудо Франциска можно было счесть вторым Христом.
Конрад не успокаивался:
– И еще есть свидетельство брата, который имел видение в соборе Сиены. Ему явился Господь, окруженный сонмом святых. Каждый раз, как Христос поднимал ногу, на земле оставался отпечаток Его ступни. И все святые старались ступать по Его следам, но ни одному это не удавалось в точности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48